Свойство памяти

Рассвет они встретили на вершине горы за медитацией. Никто из них так и не сомкнул глаз этой ночью, а разговор на кухне за чаем всё тянулся и тянулся, пока не был прерван светлеющим горизонтом. У Венти то и дело мелькала в голове мысль нагреть ладонь о бок чайника из глины до тех пор, пока кожа не покраснеет и не заболит, а затем обхватить горячей рукой Сердце прямо там, сидя за исцарапанным столом, но он вовремя одёргивал себя. С одной стороны, это действие из-за записей Чжун Ли и нескольких минут в «Зале Внутренней чистоты» уверенно встало в ряд тех самых вещей, которые называются интимными и неприемлемыми для наблюдения другими. Венти не хотел, чтобы Алатус сидел напротив него и наблюдал за тем, как он пытается горячей ладонью разогреть собственное Сердце. С другой стороны, говорить с ним на кухне было спокойно. Разбивать это умиротворение из-за настойчивых идей казалось ему сродни настоящему кощунству. Алатус рассказал ему о том, что совсем не удивился, когда узнал об этом контракте между Венти и Ассамблеей Гуйли. «Я подозревал, что просто так ты бы сюда не вернулся», — сказал он, и Венти отчего-то почувствовал щемящий в груди стыд. И всё же сейчас, когда солнце полностью оторвалось от горизонта, а в груди вновь разлилось тепло, Венти первым поднялся на ноги, молча сжал пальцы Алатуса и позволил утянуть себя в клубы чёрного дыма. В Усадьбе Ночи было до того темно, что Венти был почти уверен, что сможет ткнуть в жидкий мрак палочкой для еды, и та замрёт в воздухе. Знакомый до отвращения запах ржавчины засвербел в носу, и Венти почесал кожу над верхней губой в надежде от этой чесотки избавиться. Конечно, Линь Чао ему рассказывал два дня назад о том, что здесь произошло чуть меньше года назад, но увидеть один раз всё это воочию разительно отличалось от того, что можно услышать. Несколько раз чиркнуло огниво, и темнота чуть разогналась от пламени свечи. Алатус выглядел спокойным — слишком спокойным, если кто-нибудь догадается спросить Венти об этом. Он видел, как трепещущийся свет отбрасывал резкие тени на чуть опущенные в некоем сосредоточении уголки тонких губ, на расслабленные веки, опухшие от бессонной ночи, на прямой нос, на котором не было ни единой веснушки. Одежды Алатуса шуршали, пока он бродил по комнате и зажигал фонари и другие свечи, и вскоре Венти понял, что всё это время они находились в тренировочном зале. Единственный соломенный болванчик, так похожий на тот, над которым измывалась год назад во дворце Гуйли Эи, когда-то лишился головы. В дальнем углу огромной кучей возвышались одеяла, которые наверняка стелились на пол, когда проходили тренировки по ближнему бою без оружия. Венти внимательно разглядывал всё убранство и никак не мог вспомнить, чтобы заходил сюда хоть раз за тот месяц, что провёл в Усадьбе Ночи в прошлом. — Подождёшь тут? — подал голос Алатус, и Венти резко повернул к нему голову с немым вопросом во взгляде. — Принесу лук и стрелы со склада. Венти едва заметно кивнул. Выходить на улицу, где наверняка запах ржавчины стоял куда более сильный, чем здесь, ему решительно не хотелось. От обилия свечей здесь стало совсем светло, и покидать это место, чтобы некоторое время хвататься за рукав Алатуса и спотыкаться о каждый корень персиковых деревьев, которые расцветут только через месяц, ему не слишком хотелось. Возможно, он бы подумал, будь сейчас конец апреля. — Подожду, — только и сказал он, и Алатус скрылся за дверью тренировочного зала. Он успел обойти весь зал по периметру, вглядеться в темноту за окном и тихо предупредить Гуннхильдр о сотне рабочих из Ассамблеи Гуйли, прежде чем отправить своё послание с ветрами, когда Алатус вернулся, но, вопреки его ожиданиям, в руках его были не только лук со стрелами. На плече висела сложенная тетива, кибить с колчаном — в одной руке, и набор для каллиграфии подмышкой. Всё это легло в не слишком упорядоченной куче на пол, и Венти даже спросить не успел, что происходит, как Алатус вновь покинул тренировочный зал. Вернулся он минутой позже, таща низкий столик и бумагу. Отчего-то вспомнился Линь Чао и его рисование ветвей сливы. Алатус поставил столик в центр зала, положил на него бумагу и набор для каллиграфии, прежде чем сесть, взглянуть на Венти и ладонью указать на другой конец стола. Зашуршали одежды, Венти сел напротив и сложил руки на коленях, чуть склонив к плечу голову. — В Цинцэ сразу приступают к практике, — заговорил Алатус медленно, тщательно подбирая слова к вороху мыслей, бушующих где-то в голове. Венти следил за ним неотрывно, чуть прищурившись. — Они хотят только защитить свою деревню, так что… Нет смысла учить их основам. Венти оперся локтем о поверхность стола и уронил на ладонь подбородок. — А учить основам Линь Чао, я так понимаю, есть смысл? — лукаво прищурился он, улыбаясь, и Алатус резко отвёл от него взгляд. На скулах его проступил едва заметный румянец. — Он просился в ученики когда-то, — протянул он совсем тихо. — До сих пор так смотрит иногда… У меня нет права становиться его учителем, но если он так хочет, то… пускай знает хотя бы основы. Венти издал беззвучный смешок и подобрал кисть. В его голове промелькнуло совершенно детское желание надавить большим пальцем на аккуратный ворс, чтобы тот разошёлся в разные стороны, как лепестки пока ещё жёлтого одуванчика, но вместо этого он принялся крутить тонкое древко в пальцах. — Мне нарисовать сливу? — спросил он, и Алатус мотнул головой. — Раздели этот лист на четыре части. Столбцами. Венти положил кисть на подставку, подобрал небольшую пиалу с водой и плеснул немного в камень для разведения туши. Если у Линь Чао было несколько цветов на выбор, то сейчас перед Венти лежал всего один брусок чёрного цвета. О несправедливости такого решения он решил поразмыслить позже и принялся аккуратно растирать тушь о камень. Пальцы его почти сразу же измазались, и он тихо ойкнул. Благо, Алатус никак на это не отреагировал. Венти обмакнул кисть в тушь и подхватил чистой рукой рукав, чтобы не испачкать ещё и его, прежде чем провести четыре толстые вертикальные линии вдоль листа бумаги — столбцы получились не самыми одинаковыми и чуть кривыми. Алатус протянул руку, коснулся пальцами верхней части кисти и забрал её. Движения его были мягкими и осторожными, будто он боялся лишний раз Венти коснуться, хотя тот не удивился бы, если бы кисть у него отобрали самым наглым образом после наглядной демонстрации того, насколько плох он даже в проведении прямой линии. Ворс кисти едва коснулся чёрной туши в камне, и Алатус занёс руку над верхней частью первого столбца. — Когда благородный человек достигает основ, перед ним открывается правильный путь, — произнёс он, вверх ногами выписывая иероглифы, но совсем не так, как писал в своих записях. Теперь Венти не приходилось всматриваться в слившиеся черты, чтобы понять их значение. — Некоторые из этих основ можно найти у четырёх растений. Деревянным кончиком кисти Алатус ткнул в иероглиф «бамбук». Венти чуть наклонился, чтобы разглядеть его получше. У него почему-то возникло странное ощущение, будто ему вот-вот раскроют какие-то тайные знания, хотя, наверное, это не совсем правда. Линь Чао вчера сказал, что будет лучше, если Алатус сам ему расскажет о четырёх благородных, и это наверняка было оно. По груди разливался горячий интерес. — Бамбук гибкий и прочный, — продолжил Алатус. — Он означает непреклонность характера и высокие моральные качества. Как и он, благородный человек не должен гнуться под других и очищать реальность правдой. Пока древко кисти скользило к соседнему иероглифу, Венти не мог не подумать, что характером Алатус был, действительно, непреклонен. Да и солгал он ему лишь единожды, когда он прямо спросил, из какой Алатус был школы — и даже тогда ответил честно, когда его в этой лжи уличили. Конечно, о правде и очищении реальности можно было поспорить, но… Как Алатус говорил год назад, «сколько людей, столько и дорог». Правда у каждого своя, а вот до истины приходится долго копаться. — Орхидея, — услышал он тихий голос и поднял голову, — означает лаконичность и скромность. Она цветёт глубоко в лесу, и благородный человек, как она, не должен искать славу или популярность. Древко кисти скользнуло дальше. Венти вспомнил, как Алатус раздосадовано потёр лоб, когда Чэн Сяосянь с Тростниковых лугов узнал историю о его сражении с пещерным духом в Заоблачном пределе. Он даже жителей Цинцэ одёргивает, когда они называют его главой Уван. — Слива означает чистоту помыслов и стойкость невзгодам. Она цветёт зимой, и цветы её часто покрывает снег. Благородный человек, как она, должен сохранять внутреннее спокойствие при внешних невзгодах. Алатус казался усталым. Его кожа совсем потеряла все краски от недостатка сна, ногти обломались и царапали запястья во время медитаций, глаза покраснели и опухли, а над головой висел на тонкой красной нити острый меч, и всё равно лицо его всегда оставалось спокойным, как будто всё было ему нипочём. — Хризантема является символом зрелой красоты, целомудрия, возвышенного одиночества и спокойствия. Она цветёт в конце осени и не погибает даже под инеем и снегом. Алатус всегда был один. Он был один, когда покупал у торговца редьку, когда засыпал по ночам и просыпался ранним утром, когда говорил с другими и занимался делами у себя в комнате. Даже год назад они путешествовали скорее порознь, чем вместе. Но его одиночество не казалось ему тягостным или нежеланным — там, на Тростниковых лугах, его лицо излучало мирское спокойствие и умиротворение, когда Венти отводил один палец от солнца, чтобы увидеть его лучи, и не мешал Алатусу дремать. Алатус поднял подбородок и встретил его взгляд. Он был невероятно красивым. Таким, словно вылез из местных лёгких романов; необычным и взгляд притягивающим. И даже сейчас, когда его почти поборола усталость, Венти мог прекрасно это видеть. Его пальцы чуть подрагивали, когда он забрал кисть. — Ты правда следуешь этому учению, да? — против воли фыркнул Венти, кривовато улыбаясь, и Алатус первым отвёл взгляд в сторону. — Стараюсь. — Он точно так же, как Венти, оперся локтем о стол и уронил на кулак голову. — Нарисуй эти четыре растения. Хочу посмотреть, какими ты их видишь. Прямо сейчас Венти видел четыре пустых столбца, в верхней части каждого озаглавленные названиями растений. Само собой, когда-то он видел и сливу, и орхидеи с хризантемами, но это было до того давно, что требовалось как следует подумать, чтобы представить их облик как можно более чётко. А вот с бамбуком проблем не возникло, и Венти с таким усердием принялся рисовать его стебли, что неосознанно нахмурился и опустил уголки губ точно так же, как это делал Алатус. Рисовал он довольно долго. Он не мог сказать, что результат его порадовал — как он думал, все четыре рисунка были больше похожи на нелепую мазню, но пускай и Алатус сделает ему исключение, как полному профану, а не художнику. И всё же орхидея была похожа на саму себя, пускай в момент, когда он её рисовал, он слишком много плеснул воды в камень, и тушь стала не глубокой чёрной, а какой-то серой. Он поднял взгляд и не сдержал улыбки. Алатус сидел во всё той же позе, какую принял перед тем, как дать Венти задание нарисовать четыре благородных растения, и впал в дремоту. Из его хвоста выбилась одна прядь и зацепилась за уголок губ. Его лицо вновь захватило умиротворение, а ворот одежд чуть сбился, открывая золотые пуговицы нижней рубашки тёмно-зелёного цвета с высоким горлом. Даже жаль будить. Венти тихонько обмахнул кисть в остатки туши, кое-как сдерживая смех, и провёл ворсом дугу под правым глазом Алатуса. Тот проснулся до того резко, что кисть из руки едва не выпала, и Венти рассмеялся. Он прикрыл рот свободной рукой, продолжая тихо посмеиваться и наблюдая, как Алатус касается кончиками пальцев следа из туши у себя на щеке, как растирает его между пальцев с выражением чистейшего недоумения, а затем хмурится и подцепляет немного чёрного. О, Венти знал, что он собирается делать. Он чуть наклонился и позволил Алатусу провести вертикальную черту у него в центре лба. Смех стал только громче, когда кожи коснулась прохлада туши. — И зачем? — спросил Алатус чуть сипловато, и Венти беззаботно пожал плечами. Он отложил кисть в камень для растирки туши и перевернул бумагу со своими рисунками вверх ногами. Право, Венти понятия не имел, что в его каракулях можно изучать с такой внимательностью, какую демонстрировал сейчас Алатус. Тот едва пальцами не водил по стеблям бамбука с ярко выраженными коленцами, по изогнутым и корявым ветвям сливы, по длинным пучкам травы, окружившим лепестки орхидей, по облачкам листьев под хризантемами, которые были больше похожи на молодые одуванчики. Впрочем, такая тщательность отдавалась мягкой улыбкой. — Какого они цвета? — спросил Алатус, указав пальцем на хризантемы, и пускай Венти мог сейчас бездарно пошутить, назвав чёрный цвет, пускай сейчас эти цветы были похожи на молодые одуванчики, в голове его стояла совсем другая картина, когда он водил кистью по бумаге. — Красные, — протянул он, — а что? Алатус вновь отвёл взгляд и тихо прочистил горло. — Ничего, — сказал он, и Венти мысленно приказал себе спросить позже об этом у Линь Чао. Он и сам не заметил, в какой момент закончился разбор его рисунков, но когда он очнулся, Алатус уже наступал одной ногой на кибить и завязывал тетиву лука. Его ладонь едва не побелела от давления на древко, и Венти не хотел представлять, что будет, если чужая рука случайно соскользнёт. Если ещё вчера он думал, что в стрельбе из лука не было ничего сложного, то Алатус, похоже, пытался сделать всё, чтобы Венти передумал. Он заставлял его по десять раз вытаскивать стрелу из колчана, который сам привязал к его талии, класть её под правильным углом, натягивать тетиву так, чтобы оперение едва не касалось его щеки, а затем убирать обратно в колчан. Он с силой давил на его локоть и неустанно повторял напрячь руку, чтобы она не сдвигалась ни на цунь. Он уложил одну ладонь ему на грудь под правой ключицей, второй сжав левое плечо, и развернул его так, чтобы Венти стоял к соломенному чучелу боком. — У лука есть отдача, — произнёс Алатус тогда, не убирая рук. — Небольшая. Но есть. Плечо вывихнешь, если будешь стоять прямо. Он надавил двумя пальцами на левое плечо Венти, и тот отчего-то подумал, что в том случае, если он отодвинет ворот собственных одежд, холодное дыхание Алатуса будет биться о его кожу. Кстати, об одеждах. Во всей этой ткани удобно держать правильную позу было совершенно невозможно. Если первые несколько попыток выстрелить, когда Алатус — слава Селестии — разрешил ему это сделать, он вполне мог стерпеть, но дальше, когда стало совсем очевидно, что прицелиться ему мешают перетянувшиеся на груди ткани, он наступил ногой на плечо лука, как делал это Алатус при натягивании тетивы, и сбросил с правого плеча рукава обоих слоёв одежд. — Оденься, — услышал он голос Алатуса откуда-то позади и упрямо мотнул головой. — Мне неудобно! — протянул он слишком уж возмущённо и вновь подхватил лук. Следующая стрела попала точно в то место соломенного болванчика, которое вполне можно было назвать левой ключицей. Следующая — чуть ниже и левее. Третья — точно в центр груди. Перед глазами промелькнула какая-то картина, но до того быстро, что Венти совсем не успел её разглядеть, и всё равно под горлом всё сжалось, и он опустил лук. Должно быть, в его спине было что-то такое, что заставило Алатуса заговорить: — На сегодня закончим. Вечереет. Венти понятия не имел, как Алатус умудрялся следить за временем, пока они находились в Усадьбе Ночи, но предпочёл поверить на слово. Тем более, что-то ему подсказывало, что продолжить тренировку у него не получится даже при всём желании. Он отпустил лук, когда почувствовал давление, а затем бездумно сжал рукоять снова, когда она ткнулась ему в ладонь. — Пускай будет у тебя, — услышал он голос Алатуса и моргнул чуть более осознанно. — Тренируйся в свободное время. Венти медленно кивнул и покрутил лук в руке, раздумывая, куда его деть. Забудет ведь на первой же плоской поверхности, как всегда забывал о Небесной лире. Пока Алатус разбирал тот бардак, который они развели на низком столике, он опустил руку и почувствовал ребром большого пальца прохладу фальшивого Глаза Бога. Интересно, а засунуть лук и колчан туда получится?.. Венти прикрыл глаза и всеми силами попытался представить, как лук растворяется в его руках, как оборачивается бирюзовым свечением колчан на бедре, как они уменьшаются до размера жука и прячутся под выпуклым стеклом. Первые несколько секунд ничего не происходило, но затем давление в его руке и на бедре обернулись слабыми потоками ветра. Он услышал тихий вздох и обернулся. Алатус, за один миг до демонстрации по растворению оружия в воздухе, тщательно промывал кисть от туши в пиале с чистой водой и пытался оттереть след на щеке влажными пальцами. Венти неловко улыбнулся и последовал его примеру, и до самого возвращения в комнату Алатуса через чёрный дым они не говорили. — Мы правда провели там весь день? — не удержался он от тихого вопроса, осознал, что комната Алатуса нисколько не изменилась за всё время, что они провели в Усадьбе Ночи. Последние солнечные лучи цеплялись за стопку свитков и бумаг на низком столике, как будто намекая, насколько дорого встанет Алатусу его импровизированный выходной от бытия главой Уван. Понемногу темнело. Алатус тихо угукнул и опустился за стол. Он протёр глаза ребром большого пальца и подтянул к себе ближайший свиток. — На первом этаже есть книги, — пробормотал он. — Если тебе нечем заняться. Венти заинтересованно охнул и вывалился из комнаты Алатуса. Книги, как ему и сказали, нашлись на небольшой полке на первом этаже. Её почти невозможно было заметить среди обилия обеденных столов и декоративных гобеленов на стенах — на четырёх из них, вставших в ряд, были благородные растения; и почему Венти их раньше не замечал? И всё же он подхватил первый попавшийся сборник стихотворений и вернулся на второй этаж. Если Алатус и был удивлён его возвращением, то не сказал ни слова и позволил скрестить босые ноги у себя на постели. Какое-то время они сидели в тишине — ровно до тех пор, пока Венти не улыбнулся и не зачитал совсем тихо: — Ты в одеянии воздушном сравнишься чудною красой с пионом, что под небом южным окроплён росой. — Он увидел краем глаза, как Алатус оторвал взгляд от каких-то бумаг, покручивая у виска сухой кистью, и посмотрел на него неопределённым взглядом. — И, чтоб тебя ещё увидеть, я этот мир забыть готов, поднявшись по отвесным кручам в обитель светлую богов… Это ведь тот самый мудрец написал, да? О котором ты часто говорил? Алатус тихо угукнул, а затем со вздохом отложил бумаги и подобрал книгу с записями Гамигина, которую читал прошлой ночью. Открыл он её почти в самом конце, и на лице его не было выражения особого удовлетворения. — Он написал его о Гуй Чжун, — пробормотал он, не отрывая взгляда от иероглифов на пожелтевших страницах, — когда увидел её на горе Аоцан. Венти заинтересованно хмыкнул и перевернулся на живот. Он оперся коленями о постель и скрестил ноги, чтобы не касаться мысками чужой подушки, и Алатус кратко взглянул на него, прежде чем повести плечом. — Не самая интересная история, — произнёс он чуть громче. — Он наблюдал за ней издалека. Не решился подойти. Написал о ней стихотворение. Хотел отправить ей с гонцом, но передумал. — Почему? — тут же поинтересовался Венти, и Алатус вскинул одну бровь, поднимая взгляд от предпоследнего разворота книги. — Зачем ему это делать? — спросил он, но явно не ожидал на свой вопрос хоть какого-то ответа. — О её связи с Мораксом уже тогда знали все земли. Да и когда такое было, чтобы Боги отвечали на чувства смертных? Венти, конечно, настолько глубоко в особенности восприятия чувств Богами никогда не погружался, но один только разговор с Гретой год назад дал ответ на этот вопрос. Впрочем… Это не совсем подходит под данный случай, верно? И всё же… Из безрадостных размышлений он вынырнул, когда услышал оглушительный шелест страниц. Он вскинул голову и увидел, как Алатус бегло пролистывал страницы всё той же книги, и на лице его, обычно спокойном, сейчас почти незримо отражалось что-то похожее на ужас. Он отбросил книгу в сторону, принялся копаться в горе из бумаг, и руки его едва заметно дрожали, и всё-таки Венти ошибся, когда назвал отблеск эмоции на его лице ужасом. Было бы слишком сильно называть эту мрачную дымку именно так. Возможно, это было недопонимание, беспокойство или какое-то маниакальное стремление найти что-то, чего не было в самих записях. Венти тихо охнул. Он соскользнул с постели, когда Алатус поднялся с пола, зарылся пальцами одной руки в волосы, второй продолжая перебирать многочисленные свитки и книги уже на невысоком комоде, в котором прятал шкатулку с Сердцем Гамигина. Почти сразу он принялся открывать ящики и копаться в них — и всё это молча. С его губ не сорвалось ни единого звука; даже дыхание его не было совсем слышно, хотя грудь вздымалась часто и неровно. — Алатус? — позвал его Венти и подошёл ближе. — Не получилось? К нему обратился тот самый пустой взгляд, который Венти уже видел однажды, но в этот раз он был немного другим. Сейчас Алатус смотрел не на него, а куда-то сквозь, и янтарь его глаз вновь покрылся пыльной дымкой, и Венти смог увидеть красные пятна на его лице, и сейчас это было явно не смущение. Он видел, как чужие губы разомкнулись, но с них не сорвалось ни звука. Он в последний миг успел ухватиться за узкий белый рукав, и в следующий миг чёрная дымка развеялась уже в коридоре Усадьбы Ночи. Алатус вырвал руку из его хватки и поспешно отвернулся. — Возвращайся, — только и бросил он, прежде чем едва ли не бегом устремиться вглубь коридора. Он врезался плечом в стену на повороте и быстро скрылся за углом. Венти бросился следом. — Подожди! — крикнул он, когда нерешительно замер у порога двери, ведущей в подземные коридоры — те самые, в которые Алатус говорил ему не соваться ни при каких обстоятельствах, когда они были здесь год назад. Он увидел край белых одежд, который тут же утонул в темноте, прикусил губу, решительно насупился и бросился вниз по каменной лестнице. Холодно. Никто из них не успел обуться перед уходом с постоялого двора. Венти поскользнулся на одной ступеньке, мир перевернулся вверх ногами, и он выставил одну руку и послал назад сильный поток воздуха, чтобы снова встать прямо, скорее рефлекторно, чем осознанно. Забыв привычно потереть горящую ладонь о плечо, он продолжил бежать туда, где в последний раз увидел Алатуса. Тот нашёлся совсем скоро, в комнате с распахнутой настежь дверью. Всё пространство было забито пустыми шкафами, чётко напоминая библиотеку, из которой вывезли все книги. В центре высился довольно нетипичный для этих земель стол из светлого дерева, заставленный медными весами, инструментами непонятного для Венти предназначения, обрывками бумаги и чем-то, что в принципе не поддавалось описанию. Ржавчиной запахло ещё сильнее, и Венти прикрыл нос рукавом, проходя внутрь. Алатус распахивал нижние дверцы каждого шкафчика и отстукивал по стенкам из тёмного дерева, как будто надеялся найти потайное отделение или ещё что-то подобное. Его одежды сбились и распластались по каменному полу, волосы растрепались из туго завязанного хвоста, и спина его была до того напряжённой, что Венти не мог не повалиться на колени рядом и положить ладонь ему на плечо. Алатус дёрнулся, как будто его ударили, но не успел уйти к соседнему шкафчику — Венти стиснул пальцами белую ткань до того крепко, что не удивился бы, услышав треск золотых нитей. — Здесь пусто, — произнёс он, как бы то не было парадоксально, неуверенно и твёрдо. Алатус резко мотнул головой. — Должно быть что-то, — выдавил он, слепо водя пальцами по стенке шкафа. — Хоть что-нибудь. Ладонь Венти скользнула вверх по плечу, пока не легла на прикрытую плотной тёмно-зелёной тканью шею. — Он мог создать их, не зная, как уничтожить, — произнёс он, и Алатус замотал головой так сильно, будто всё это время он старательно избегал этой мысли и сейчас продолжал отрицать её правдивость. — Хватит, послушай, если ты уже вынес отсюда всё, что можно, то… — Нет, — оборвал его Алатус, сжал руки в кулаки и едва слышно стукнул костяшками по дну шкафа. — Это не может быть всё. Он просто… Он просто спрятал их где-то здесь. Голос его вновь стал каким-то натянутым и тонким. Он не смотрел на Венти, зацепившись взглядом за собственные руки и едва ли даже мигая. Шея его напряглась, ровно как и плечи, которых коснулся Венти. Он произнёс самым успокаивающим тоном, на какой только был способен: — Мы обязательно придумаем, что делать дальше, хорошо? Давай вернёмся в Цинцэ? Алатус чуть мотнул головой. Сквозь выбившиеся пряди волос Венти смог увидеть, как сильно он стиснул зубы — челюсть напряглась, а горло чуть дрогнуло. — Нет, — выдавил он и сглотнул. — Нельзя вернуться. Пока нет. Венти чуть нахмурился и склонил голову, пытаясь перехватить его взгляд, но не слишком в этом преуспел — Алатус резко отвернулся от него. — С чего ты это взял? — спросил Венти совсем уж тихо, и плечи Алатуса дрогнули. — Это будет означать, что я не справился! — воскликнул он, и никогда, никогда ещё не было такого, чтобы Алатус кричал. Венти сжал его плечи чуть сильнее и неуверенно протянул: — Ты сделал всё, что мог. — Я сделал недостаточно! Венти охнул и изломил брови, когда увидел слёзы, изрезавшие худые красные щёки Алатуса. Он как будто сам не понимал, почему они всё сочатся и сочатся из его глаз, пытался зажмуриться, чтобы остановить их, но те лишь затуманивали его взор. Он низко опустил голову, попытался незаметно вытереть их рукавом, и Венти, наконец, избавился от невнятного комка в горле. — Посмотри на меня, — мягким полушёпотом заговорил он, и Алатус чуть качнул головой. — А-Пэн, посмотри на меня. Алатус замер, услышав своё имя, и Венти посчитал это отличной возможностью, чтобы потянуть его на себя и позволить спрятать лицо у себя в груди. По его ткани тут же принялось расползаться мокрое пятно, но он только уложил одну руку Алатусу на спину, а второй зарылся в жёсткие волосы. От былого высокого хвоста осталось одно название, но это было совсем не важно. Важно то, что Алатус и не думал успокаиваться — только слёз стало больше, а вздохи его путались в одеждах цвета цин, а плечи дрожали, будто от холода, а трясущиеся пальцы намертво вцепились в ткань на животе Венти. — Ты сделал достаточно, — проговорил он, утыкаясь носом в жёсткие тёмные волосы. Те пахли цветочным мылом, и запах ржавчины, свербевший в носу, понемногу истончался и исчезал. — А-Пэн, слышишь? Достаточно. Он сел поудобнее и оперся пятками о промозглый каменный пол, и Алатус тут же подтянул колени, утыкаясь ими в заднюю сторону бедра Венти, но даже это он делал осторожно, будто ему не было позволено это. Он стиснул пальцами ткань на животе Венти посильнее и качнул головой, не в силах произнести хоть слово. Он плакал тихо, словно стыдился собственных чувств. — Просто сейчас не получилось, — продолжил бормотать Венти ему в линию роста волос на лбу. — Не потому, что ты сделал недостаточно. Достаточно. Просто есть вещи, которые от тебя не зависят. Они помешали тебе сейчас, но это не значит, что так будет всегда, вовсе нет. Когда придёт время, ты со всем справишься. Ты сильный, А-Пэн. С губ Алатуса сорвался громкий влажный вздох, и он тут же зарылся носом в одежды Венти, чтобы его заглушить. Его всего колотило, как от озноба, и Венти считал себя невероятно глупым, что так и не научился успокаивать людей, когда им это больше всего нужно. Он явно говорил что-то не то; иначе нельзя объяснить, почему плач Алатуса только усилился. — Я устал быть сильным, — услышал он надрывный голос из вороха своих одежд и прижал Алатуса к себе ближе. — Я… Я не могу больше, я устал, я… — В этом нет ничего плохого, — мягко произнёс он, кончиками пальцев поглаживая Алатуса по левой лопатке. — Никто не может быть сильным всё время. Ты не станешь хуже только потому, что устал. — Стану, — выдавил Алатус, и спина его чуть выгнулась, как будто тянулась к лёгким, как ветер, прикосновениям кончиков пальцев к лопатке. Венти уложил на его одежды всю ладонь и огладил торчащий изгиб лопатки. — Не станешь, — упрямо повторил он. — А если кому-то придёт в голову сказать обратное, так я быстро поставлю этого дурака на место. Потому что ты уже сделал для этого места больше, чем кто-либо может представить. Алатус дёрнул левой рукой, продолжая стискивать пальцами ткань его одежд, и в этом движении не было никакого смысла. По крайней мере, Венти его не видел. И всё же он постарался чуть сильнее развернуться к Алатусу и прижать его к себе ещё ближе. — Почему ты здесь? — услышал он смазанный вопрос и чуть опустил голову. Теперь он запросто мог коснуться губами чужого лба, мокрого и горячего. — Ты выполнил свою часть контракта, почему ты всё ещё здесь? Венти задавал себе этот вопрос ночью, когда новые и новые попытки уснуть проваливались с треском. Он провёл носом по жёстким, торчащим во все стороны чёрным волосам и коснулся губами мокрой кожи на чужом лбу. — Я же должен убедиться, что всё закончилось хорошо, — пробормотал он, то и дело чувствуя на губах соль, жар и холод, и ему, должно быть, показалось, но дыхание Алатуса как будто сбивалось каждый раз, когда его губы касались чужого лба. — Но я могу уйти, если хочешь. — Нет, — едва не выпалил Алатус, одновременно соскальзывая ладонями с живота Венти к нему на поясницу, прижимаясь к нему чуть ли не всем телом. У Венти дыхание в горле запуталось в один большой ком. — Не хочу. Не уходи. Венти не сдержал беззвучного смеха, хотя так и подмывало свести брови к переносице, и он не знал, что всё это означало, что вообще у него в груди сейчас творилось и почему по ней прямо сейчас разливалось какое-то странное тепло. Он только очертил пальцами круги у Алатуса на затылке и шепнул: — Хорошо. Вскоре Алатус успокоился, и хоть плечи его вновь и вновь вздрагивали, Венти больше не слышал влажные вздохи и редкие всхлипы. Тогда его правая ладонь скользнула с чужой лопатки наверх, мягко легла на мокрую щеку и чуть надавила. Алатус встретился с ним взглядами, и сейчас в его глазах плескался не янтарь — самая настоящая яшма. Венти стёр смазанные следы былых слёз и мягко улыбнулся, разглядывая это сияние яшмы и не успевая ухватить за хвост мысль, что это была одна из самых красивых вещей, которые он видел за последнее время. — Не хочешь пойти поплавать? — предложил он тихо. — Я не мылся со вчерашнего дня. Умру, если не нырну в реку с головой прямо сейчас! Алатус на краткий миг разорвал их пересечение взглядов, шмыгнул носом и кивнул. — Хочу, — сипло проговорил он, и Венти улыбнулся чуть шире.