История блуждающего принца

      В подземельях дворца залегла беспроглядная тьма. Тишину пустых залов разрезал тонкий звук убегающих крыс. Они засуетились, впервые за долгие годы встречая неизвестных гостей. Эйгон хорошо знал этот звук. Во дворце паразитов почти всех вывели, но их было вдоволь на столичных улицах, как и котов, что гоняли и пожирали крыс. В Блошином конце грызуны и вовсе не таились, не стесняясь никого, они по-хозяйски перепрыгивали по козырькам и проходили вдоль стен жилых зданий. По улицам они передвигались как господа, скакали по снеди, продаваемой в открытых прилавках, подъедали зерно прямо из мешков. Крысы нахально притаптывали дремлющих на земле пропойц и подъедали тех, кто совсем недавно преставился, но ещё не был обнаружен Золотыми плащами. Людей крысы совершенно не уважали и старались не замечать, но всё же побаивались, а посему затаивались в дневное время суток. Здесь же, в холодных подземельях, крысы впервые за всю свою жизнь испытали не просто страх, а истинный ужас. Они неслись прочь, утекая в норы, дабы навсегда покинуть отчий кров, в котором все эти годы для их рассадника была сплошная благодать. И причиной такого звериного страха был отнюдь не Эйгон. Страх в крысах вызвал Солнечный Огонь, которого Эйгон насильно вёл за собой.       Драконица упрямилась и разъярённо дышала через громадные, как пятаки, ноздри. Эйгон, по началу мирно упрашивавший, наконец рассвирепел и стал её стращать. В один момент Солнечный Огонь разинула пасть и пустила по длинным, могильным коридорам залп красного огня. Писк сгорающих крыс и хруст опалённых пауков и паучьих сетей на миг оглушил Эйгона. — Она отвыкла от темниц, — заступился за Солнечного Огня Геймон. — Ты даровал ей волю, а теперь её отнимаешь. — В этом мы с ней похожи! — недовольно ворчал Эйгон. — Я тоже, если ты не видишь, невольник. Но лучше быть невольником, чем мертвецом. А ты не хуже меня знаешь, что её может ожидать в Красных Песках. Хочешь, чтобы дракона дотракийцы разорвали?       Геймон молчал, зная, что на этот вопрос принц не ждёт от него ответа, потому что в этом вопросе Эйгон на него не полагается. Геймон, в силу возраста, не знал, к чему все идёт, к какой беде Эйгон был вынужден готовиться. Да и откуда мальчишка мог знать об этом. Он рос в дикой среде, но враг его был внутри, а не снаружи, тот, которого он мог одолеть, потому что знал его: сверстник то был или пьяный прохожий, у Геймона были заостренные зубы и наточенный нож, и он мог за себя постоять. Но в битве с дотракийцем у него не было ни единого шанса. Как в общем-то и у Эйгона, но принц предпочитал об этом не думать. — Мы теперь будем здесь жить? — спросил Геймон. Темнота этих холодных, зловонных подземелий несколько пугала его и он пытался себя усмирить разговором, даже если Эйгон и был несговорчив в сей миг и, как обычно, ворчлив. — Будем. — Долго?       Эйгон вытянулся струной и медленно, наступательно, на него обернулся. — Извини уж, не знаю сколько нам жить осталось! Может быть совсем и немного.       Геймон притих, оставив Эйгона наедине со своей злобой. Он ведь злой такой был лишь от страха, в её власти все сами не свои ходят. Кар Диты сильно прижали Эйгона, надавив на него через то, что сам принц считал для себя безразличным. Конечно, прежде всего, Эйгон остался для собственного комфорта, для хороших условий, к которым он был привычен с младенчества, но при этом он не мог отрицать, что заманчивыми стали и предложенные условия его дракону, и Геймону. И если привязанность к Солнечному Огню была для Эйгона очевидной и неприкрытой, то трепетные чувства к грязному оборванцу стегали его по самолюбию.       Сколько раз он становился свидетелем детских боёв в бойцовых ямах?! Сколько раз Эйгон ставил на Геймона, с корыстной поддержкой в его сторону?! Тогда, пять лун назад, этот мальчишка был никем. Он был невиден ни миру, ни Эйгону. А теперь, Геймон казался принцу самим солнцем, что освещало его бесконечное, безрадостное одиночество. Эйгону было тяжко смириться с такой ношей и он злился с неё больше, чем с ситуации, в которую ему не посчастливилось вляпаться.       Когда они оставили подземелье и вышли по лестнице к главному залу, Эйгон притормозил. Остановился за ним и Геймон. Принц не пил уже несколько дней, а бордели оставил многим раньше — это несколько тревожило Геймона, ибо теперь перед ним был совершенно другой Эйгон. Человек, который не прятал беды под высоким градусом, а встречал их лицом к лицу, как и подобает взрослому человеку. И всё же Эйгону не хватало мужества принять зыбкое положение с должным мужеством. В глубине души, как и раньше, он оставался маленьким, трусливым мальчишкой, который бежит от проблем. — Лучше всего, если мы пока будем везде ходить вместе, — наконец сообщил Эйгон. — Я не знаю чего ждать от братьев Эвы и Линаса. — Ты их боишься? — Я не боюсь ничего! — бойко отбился Эйгон. — Но на рожон лезть не хочу. Разберёмся с этими дотракийцами, заберём золото и отчалим. — А как же Эва? — С нами полетит. Придётся Солнечному Огню поднатужиться, но ей полезно. Она раскабанела, пусть теперь в должную форму приходит.       Геймон покачал головой. Уверенность Эйгона никак его не впечатляла. Он видел, что принц слишком увлечён своими легкомысленными планами, которые едва ли осуществимыми были. — А если Эва захочет остаться? — Значит, перехочет! Я не желаю жить здесь, вечно видеть эти мерзкие рыжие морды, которые только и ждут часа, когда смогут с меня шкуру спустить, — Эйгон содрогнулся, припомнив первую встречу с Кар Дитами. — Поверь мне, Геймон, эти люди — звери. От таких стоит держаться подальше.       Эйгон знал о чём говорит. Миновало несколько дней, как они перебрались из съёмной халупы в роскошный дворец и стали жить под одной крышей с теми, кто обещал принца убить. Несмотря на то, что Эйгон стал для простолюдинов героем, посланным к ним самими богами, мнение братьев о нём не переменилось. Он часто замечал на себе хамски-ненавидящий взгляд Эрика Кард Дита, второго сына лорда Эйфорда. Этот юноша не обладал грозным видом, но в глазах его пылал истинный огонь безумства. Другие братья вызывали в Эйгоне чуть меньшую неприязнь. Четвертый брат, младший Эрвон и вовсе был славным мальчишкой, третий по старшинству — Эдуин —казался мрачным и несговорчивым юношей, но как Эйгон успел припомнить, Эдуин не любил марать руки в крови и не от того, что был мягкосердечен, отнюдь, просто Эдуин являлся опрятным малым и не желал пачкаться. Самый старший, Эррест беспокоил Эйгона ничуть не меньше Эрика. Он был силён и туп, и во всём подчинялся младшему брату. Эрик умело пользовался беспомощностью Эрреста и науськивал его на своих неприятелей. А теперь таким неприятелем был Эйгон, на которого несомненно, Эрик состроил хитроумный план по расправе. Это страшило Эйгона, вынуждая оборачиваться всякий раз, когда он шёл один по пустым коридорам. Как себя защитить — он не знал, единственным его козырем был дракон, но он не мог привязать к себе Солнечного Огня, как верного пса и усадить подле ложа для защиты. Нет, в замке у Эйгона не было никакого спасения и он мог полагаться на самого ненадёжного человека в своей жизни — на самого себя. — Я хочу выпить. И мне плевать если дотракийцы прямо сейчас нападут на этот вонючий город. Я устал от всего!       Эйгон так завёлся, ибо знал, что Геймон начнёт его упрашивать не ходить по тавернам, в такое нелёгкое время. Это было рискованно, и одним словом — неразумно, но Эйгон редко думал о последствиях, а посему легко поддался собственным прихотям. Геймону ничего не оставалось делать, как последовать за своим принцем.       Ни Эйгон, ни Геймон теперь не были белыми воронами в Кварте. Кваатийцы встречали их долгими взглядами, каждый желал с ними заговорить, но кроме очевидных восторженных лиц, встречались и те люди, что относились к чужеземцам с опаской и даже враждебностью. Среди них были и те, кто считал, что открытая конфронтация с дотракцийцами, которая случилась у Эйгона, погрузит мирный Кварт в пучину хаоса и крови. Это Эйгон обрёк их на войну. И она обещалась стать куда страшнее редких набегов кхаласара, ведь теперь на кону стояло не просто благополучие горожан, а выживание всего города.       Проходя по улице Свободы, намерено отводя взгляд от гипсовой фигуры Верены Эмерос, Эйгон направлялся в таверну в приподнятом расположении духа. Только это у него и осталось, только это делало его самим собой — вредные привычки, которые он не считал нужным подавлять. Принц скрылся за тёмной занавесью при входе в помещение и Геймон, недовольно вздохнув, юркнул вслед за ним.       Окна таверны выходили на соседнее здание, отчего естественный свет почти не проникал внутрь. Редкие свечи скудно освещали широкое пространство, прикрывая в тени засохшие лужи пойла, мочи и крови, грязные столы и потёртые стулья. Геймону было не привыкать к грязи, но даже ему с этого места стало дурно. Эйгон распластался на отведённом ему месте, подозвал дородную девку, что работала здесь, она тотчас принесла ему эля. Геймон, с неловкостью незваного гостя, сел на краешек стула рядом с Эйгоном и заёрзал на месте. — Чего с тобой? — обнаружил его смятение Эйгон. — Трусишь? — У тебя попортились отношения с обывателями этих мест, — Геймон, отчего-то, не желал произносить имена Линаса и Кивка. — Разумно ли приходить в те места, где мы можем на них наткнуться? — Меня теперь никто не посмеет тронуть. Да и таверна не их собственность. Хочу здесь сидеть и буду!       Геймон чувствовал, что не зря его накрывает странное беспокойство за своего принца. В скором времени, не успев допить первый кубок эля, к Эйгону засеменили двое мрачных мужиков, взявшихся буквально из тени, из неоткуда. Конечно, это был Линас и его вечный прихлебатель, тощий, страшный неумёха Квик. — Герой-обманщик, вот так встреча. Чего сидишь здесь? Ждёшь кого-то? — Не тебя уж точно, — скалился Эйгон, уверенный в том, что купол неприкосновенности накрыл его целиком и теперь он может отвечать этому громиле все, что заблагорассудится.       Геймон поджал колени, готовый ко всякому. Но даже он не мог предположить, как стремительно развернутся события. Громадная рука Линаса мгновенно опустилась на затылок Эйгона и припечатала его лбом к грязному, дубовому столу. Схватив принца за волосы, словно щенка за загривок, он вынудил его посмотреть в глаза оппоненту. Из разбитого носа Эйгона текла кровь. Линас смачно плюнул ему в лицо и швырнул Эйгона прочь. Принц, брошенный с неистовой силой, полетел в сторону опустевших стульев. Посетители исчезли сами собой. — Мерзкая грязная крыса! Кого ты из себя возомнил, сучёныш?       Эйгон засуетился под кипой рухнувших на него стульев. Первым выплыл из груды сломанных деревяшек его разбитый нос, а затем и покрасневшая физиономия. Геймон, поздно спохватившись, выпрыгнул с места и бесстрашно набросился на Линаса, с единственной силой, что у него имелась: пронзив дебелую руку острыми клинками зубов. Линас зарычал, как зверь, выругался и другой рукой резво потянул Геймона за шиворот, что тому пришлось отпустить его, дабы без зубов не остаться. Мясистая ладонь Линаса сжалась в кулак. — Ударишь его и Эвы тебе не видать! — сообщил Эйгон гнусавым голосом. Льняная рубаха на рукаве омочилась багряными пятнами, когда принц безуспешно пытался остановить кровь. — Эва любит этого мальчика, за него она тебя не простит! — Закрой свою пасть, — закричал Линас, с отвращением смотря в сторону Эйгона. — В следующий раз я тебя раскатаю по стенке, как таракана, сопляк седоволосый! Будешь знать, как брать то, что принадлежит мне. — Да! Да! Будешь знать! — хрюкнул в смешке Квик. — И не вздумай больше лезть к Эве, если жизнь дорога. Я для неё лучшая партия, пусть пока она этого не понимает. Ты человек приходящий, попользуешься ей, а потом бросишь, как и все другие, а я всегда рядом буду. Однажды она это поймёт.       Только когда Линас и Квик покинули таверну, из погреба вылезли хозяин и его помощницы. С молчаливым стыдом они принялись наводить видимый порядок, поднимать стулья и выравнивать столы. Хозяин взялся за молоток, прибивая сломанные ножки к царге. Никто из них так и не решился помочь Эйгону, испытывая неподдельный страх перед Линасом, которого уважал и боялся почти каждый голодранец в городе. Подобное пренебрежение выбило из Эйгона последние зачатки терпения. Поднявшись, он вылетел из таверны, по прежнему прикрывая разбитый нос рукой. Геймон поспешил вслед за ним, предчувствуя, что ничего хорошего сейчас от принца он не услышит. Так и случилось. Миновав пару домов, Эйгона, как платиной прорвало, и он захлебнулся в потоке невысказанных возмущений. — Я ненавижу этих людей и этот город! — не стесняясь, Эйгон вещал на всю улицу. — Они не заслуживают спасения. Я больше не стану это терпеть! — Но горожане любят тебя, мой принц, — пытался усмирить его Геймон. — Тебя оскорбляет лишь пара людей, но ведь ты сам знаешь, что в каждом городе такие люди найдутся. — Мне наплевать! — упрямился Эйгон. — Я больше не стану терпеть такого отношения к себе. Чтобы меня били из-за какой-то бабы… — Значит, ты и от Эвы откажешься? — Пусть и не мечтают! — отмахнулся Эйгон, убирая от носа руку и запрокидывая голову. — Никто мной командовать не будет, я никому не позволю. Но и спасать я их больше не стану. Мне надоели эти людишки, что мнят себя хозяевами. Они все мусор, грязь под моими ногами! Я принц, в моих венах течёт кровь древней Валирии, а они никто! Я им дам это понять. Когда в следующий раз случится набег, я не стану никого спасать и рисковать жизнью Солнечного Огня. Пусть они все сдохнут! — Но из-за нас может случиться этот набег, — неловко напомнил Геймон, по прежнему не теряя самообладания, хотя слова Эйгона и его кусали. Он ведь тоже был обычным человеком, грязью, как выразился Эйгон, под его ногами. — Здесь ты ошибаешься. Это из-за тебя набег будет! Это ты сбежал и тебя спасать пришлось! Вот и иди их защищать, а меня это всё не касается. Мне это всё надоело!       Эйгон, как и всегда при диком гневе, оставил Геймона одного, удалившись в сторону площади. Геймон не стал его догонять. Привыкнув к нраву принца, мальчишка хорошо уличал те моменты, когда Эйгона стоило оставить наедине со своими мыслями. Принц долго злиться не умел и уже к вечеру, как правило, отходил. Поэтому Геймон принялся прогуливаться по улицам в ожидании этого часа. Желудок скручивало от голода. Он ел ранним утром и теперь в обед проголодался. Эйгон разбаловал его пищей, в Королевской Гавани Геймона славно кормили только у бойцовых ям, перед боем. Зрителем интереснее было смотреть за боем крепких мальчишек, а не изголодавшихся полускелетов. В праздные дни Геймон бывало питался один раз в день и ел что-то пресное, порченное или, бывало, ещё почти живое. Но даже такая жизнь была лучше, чем та, которую вели некоторые его сверстники в столице. Он не продавал своё тело старым, обрюзгшим мужеложцам, что любили молоденьких мальчиков. И пусть Геймон обладал привлекательной, диковинной внешностью, он ни за какие деньги на такое унижение не соглашался, предпочитая жить в голоде, но с неоскорблённым достоинством. Но мало кто обладал такой гордостью, какая была у него, а на продажности мальчишки жили как на раскалённых углях. Сыто, достойно, но недолго. Их губили болезни или сами клиенты, любившие причинять боль и истязать слабых.       Геймон вздрогнул от нахлынувших воспоминаний. Как бы ему хотелось навсегда позабыть о той жизни, которую он вёл в столице, но едва ли воспоминания отпускали его. Они хватались за него клешнями, топили в гадком омуте воспоминаний. Геймон зажмуривал глаза, пытаясь унять дрожь в руках. Такие мысли никогда не оставят его, они будут сиять как венец, пока Геймон жив. Они всегда будут напоминать ему о том, что он пережил на своей родине. «Это в прошлом! Это всё в прошлом!» — твердил он себе. Эйгон злился на него, на себя и весь мир, но Геймон знал точно, что принц его не бросит. И благодаря его, пусть и скрытой, но заботе, у Геймона будет достойная жизнь. Наконец-то, боги благословили это юное, несчастное дитя, подарив ему надежду и веру в лучшее будущее. Благодаря Эйгону он узнал, что значит жить, а не выживать. И эта новая, счастливая жизнь лишь начиналась.       Воодушевлённый от подобной мысли Геймон заскочил к лавке с лакомствами, взял себе карамельный леденец и пошёл гулять по оживлённым улицам. У фонтана, как и в первый раз, он наткнулся на Эву. Она продавала в палатке цветы. Углядев мальчишку, Эва помахала ему рукой и Геймон радостно пошёл к ней на встречу. — Почему ты торгуешь цветами, если твой отец знатный лорд? — решился Геймон на вопрос, который давно его волновал. — Безделье меня тяготит. Оно никогда и ни для кого полезным не бывает, — Эва огляделась по сторонам, ожидая, что Геймон, как и всегда, прогуливается в обществе принца и не увидев его, уточнила. — А где Эйгон? — Он захотел побыть один. — И оставил тебя на улице? — Эва, прищурившись, усомнилась в правдоподобности его слов. — Что-то стряслось?       Геймон не знал, что ответить, как бы поступил на его месте Эйгон. Он принца не понимал, порой Эйгон бодрился и скрывал от всех свои тягости, а в иной раз выставлял их на публику, желая привлечь к себе внимание. Чтобы Геймон сейчас не ответил, ответ его Эйгона непременно разозлит, ибо принц прибывает в плохом настрое и ему только повод подай, на кого пал обрушить. — Спроси у него сама. — Значит, что-то стряслось, — догадалась Эва и дёрнула за занавесь, скрывая лавку. Стянув фартук и кинув его на табурет, она подошла к Геймону. — Ты весь бледный, не ел сегодня? — Не успел. — Пойдём, я тебя накормлю.       Вдвоём они пошли прогуливаться по площади. с Эвой, Геймону всегда было спокойно, не то что с Эйгоном, с которым общаться было равно как на раскалённых углях ходить. Скажешь не то и будет ссора. А вот Эва была хорошая. Суетливая, дурно воспитанная, но добрая и мирная девушка. И она к нему тянулась точно так же, как Геймон тянулся к ней. Это казалось ему странным, ведь у Эвы есть четверо братьев и младший из них был немногим старше самого Геймона. Но все Кар Диты были обласканные вниманием, вокруг них всегда кружили мейстеры и рыцари, а у Геймона не было никого. Быть может, именно его одиночество так привлекало внимание сердобольной Эвы.       Они шли вдоль продовольственных рядов, в месте душном, людном и зловонном: где-то продавали испорченное, уже прогнившее мясо, и вонь обросла всю улицу. Геймону казалось будто здесь людской мертвечиной торгуют и он уже было потянулся к Эве с просьбой уйти, как громкий набат ударил ему по ушам и рука, тянувшаяся к Эве, застыла в воздухе. Народ, по началу затих, зашептался, пытаясь нагнать то, что стремительно произошло в сей миг. Как вдруг кто-то в толпе взволнованно крикнул: — Дотракийцы!       Одно лишь слово отозвалось массовой паникой. Люди, покидав авоськи, деньги, а некоторые даже детей, ринулись прочь, протискиваясь, как мыши, вдоль узких рядов, расталкивая на своём пути и стенды, и припасы, и немощных, медлительных стариков. Началась настоящая давка. Эва схватила Геймона под руку и протиснулась в узкий проход меж рядами, пропуская толпу. Она не теряла голову и в этой ситуации была куда собрание самого Геймона и остального народа, что так бездумно поддался панике.       По ушам ударил стон несчастных стариков, которых расталкивала безжалостная толпа. Те, кто были послабее и не находили в себе сил удержаться на месте, падали в ноги, оказываясь в бедственном, если не обречённом, положении. Хрусты костей разносились эхом и крики немощных бедолаг, которых топтали в этой сумасшедшей давке. Геймон прикрыл глаза рукой, бессильно стараясь не замечать того, что происходило перед его носом, точно зная, что он никак не может помочь в этой ситуации. Но едва ли эта мысль его согревала.       Набат не стихал. Крики, стоны, звон колокола и хруст костей смешался в одну страшную, предсмертную симфонию. Дыхание Геймона участилось и в груди наросло жаркое, давящее чувство. «Дотракийцы! Вернулись дотракийцы! — истеричные мысли бились в его голове. — Они снова хотят меня забрать. Они снова меня похитят».       Геймон боялся этих дикарей больше, чем гнева самих богов. В плену Геймон видел заваленные трофеями шатры: вещи сгинувших кваттийцев от рук кхаласара. Были среди вещей и предметы быта, и элементы одежды, а так же оружие, припасы и горы золота. Видел он и среди вещей детские куклы и деревянных солдатиков… это поразило его больше всего. Наверное, теперь вещи, что были при добродушном идиоте Тиране Эмеросе растасканы среди новоприбывшего кхаласара, а кости его омывают безбрежные раскалённые пески Красных Пустошей. — Надо идти! — отважно сообщила Эва, когда толкучка несколько спала. Она потянула его за руку. Геймон, бледный, едва соображающий, покорно шёл за ней по пятам, уже не игнорируя растоптанные тела и кровавое месиво, в которое превратились головы несчастных.       Они вернулись в то место где и встретились. Колокольня здесь была совсем близко, у самого залива, и звук колокола до боли врезался в уши. Цветочная лавка Эвы оказалась разбита. Её, как и многие другие хилые строения, снесла бездумная, убегающая толпа. Бежал люд и сейчас, но уже в меньшей активности. Самые находчивые давно добрались до дома и спрятались в погребах. Лишь несколько людей бежали не от площади, а напротив, устремившись прямо к ней. Геймон сщурился, в надежде встретить среди приближающихся Эйгона. Но его среди них не было. — Эва, ты как всегда здесь! — заворчал Эрик, тяжко вздыхая. Позади него остановился Линас, такой же потный и измождённый. Несомненно они проделали длинный путь до площади и, возможно, бежали прямо из дворца. — Что происходит? — спросила Эва. — А на что это похоже? Более тысячи вооружённых дикарей наступает на город с Юго-Востока. Наша армия уже готовится к обороне Кварта. И некогда тебе здесь стоять. Сейчас начнётся атака. Надо бежать! — А где Эйгон?       В этот момент Геймон словил на себе устрашающий взгляд Линаса. Но Геймон, зачем-то отвечая на него, лишь головой покачал. Он и не думал Эве правду открывать. Они, мужчины, и без её заступничества разберутся, во всяком случае не Геймону в этот конфликт влезать. — Откуда нам знать? — Эрик, не скрывая гнева, принялся на сестру кричать. — Сбежал твой женишок смазливый, как и прочие. А ты что думала?! Что у вас любовь с ним? Ты его морду наглую видела? Это лицо подлеца! Я сразу понял. — Эйгон не подлец! — заступился Геймон. — Но его нет во дворце. Трус сбежал и даже дракона оставил.       Эва обернулась на Геймона, одна и та же мысль сроднилась в их голове. Эйгон ещё в городе! Принц никогда бы не бросил Солнечного Огня. Он больше жизни дракона любит, поэтому порочащее предположение Эрика было тотчас отвергнуто ими. Оставить Эйгона одного в городе, возможно пьяного, не могла ни Эва, ни Геймон. Им нужно было, во что бы то не стало разыскать этого дурака и отвести в безопасное место. Заметив у Эвы взгляд, полный решимости, Эрик схватил сестру под руку, до боли сжав её тонкую руку. — Даже не думай! Пусть сдохнет, если богам так надобно. А ты вернёшься со мной домой. — Я его найду! Отпусти меня! — Эва принялась дёргаться в его руках, избивая Эрика по груди, плечам и зарядив ему даже по лицу. Он всё молчал, скалился, должно быть, мечтая ответно заехать по ней, но скрипя зубами терпел. Геймон не знал как и быть, в семейные ссоры ему не приходилось влезать, да и Линас с него глаз не спускал. И умником быть не надо, чтобы понять — этот мужик только и ждёт повода, дабы отомстить ему за укушенную руку. Геймон не собирался такой повод ему даровать, особенно сейчас, когда близились враги пострашнее. Линас был крепким чудищем, но Геймон признавал, что у такого, как он, больше чему других шансов пережить набег кхаласара.       Мгновенная вспышка вдруг ослепила Геймона, будто ночной звездопад серебряными нитями накрыл окоём. Такого зрелища он никогда не видел, застыл, всматриваясь в небо, когда сотни палящих стрел взлетели над стеной и устремились на город. Только любоваться видами долго ему не пришлось: Геймона накрыла широченная рука Линаса и весь мир перевернулся, когда тот его, как котёнка, закинул себе на плечо. Здесь уже и Эва перестала противиться, смиренно принимая поражение перед братом. Не до распрей осталось. Свободным плечом Линас принялся выбивать близлежащую дверь трактира. Приложился к ней пару раз, прежде чем дверь с петель слетела. Геймона он сбросил с себя тотчас, как они оказались внутри душного, тёмного помещения. — Прячьтесь! Подальше от окон! — с собранной решимостью Линас повелел остальным. Но стремительная атака не дала им фору. Стрелы посыпались градом, разрезая окна, пронзая фасады, вдребезги разбивая уличные клумбы и попадая внутрь трактира, врезаясь, точно клыками, в деревянный настил. Линас зарычал, принимая в громадную спину пару горячих стрел. Звонкий крик Эвы угодил прямо в сердце Геймона, кровь окропила его бледное лицо. Но кричала Эва не в жалости к Линасу и не от ранения. Геймону понадобилось несколько мгновений, чтобы разобраться, что же всё-таки произошло. А произошло вот что:       Кровь растеклась по белым, широченным штанам Эвы, когда Эрик спал прямо на неё, насмерть пронзённый. Стрела угодила ему в затылок, раскроив череп, и серебряный наконечник острым шипом выглянул прямо из глазницы. Эва смотрела в лицо брата, ловила его последние обречённые вздохи и рыдала навзрыд. Этот чудовищный парень, самый кровожадный из братьев Кар Дитов накрыл сестру собой, спасая её жизнь, в обмен на свою. — Эва! — рявкнул Линас, первым пришедшим в себя. Он поднял её на ноги, потряс за плечи, когда бездыханное тело Эрика бесшумно упало на пол. — Сейчас будет новая атака. Нам нельзя, слышишь, нельзя здесь оставаться! — Эрик… — Умер. Да! И мы все умрём, если сидеть здесь будем. Надо идти. Эва! Идти!       Линас говорил как с умалишённой с высоты своего непробиваемого спокойствия. Геймон не сомневался — этот человек многое пережил и при набегах кхаласара не прятался как многие в погребах и чуланах. Раз за разом он принимал бой и чудом при этом выживал. Должно быть, Линас привык терять в таких ситуациях близких, потому и смерть Эрика не выбила почву у него из-под ног. А ещё, по всей видимости, Эву он действительно любил, раз так отчаянно боролся за неё, взывая к рассудку, а мог ведь бросить и её, и назойливого мальчишку… Геймон это оценил по достоинству и как с молоком впитал его героизм. — Соберись, Эва. Так мы Эйгона не спасём и сами не выберемся! — сказал Геймон. — Подумай о родных, что с ними будет, если они потеряют в этом набеге ещё и тебя.       Трясущимися ногами, хватаясь руками за всё, что ещё держалось и могло служить опорой, Эва дошла до распахнутого дверного проёма, в последний раз бросив взгляд сожаления на распластанное тело умершего брата. Сможет ли она его забрать после столь жестокого налёта, схоронить, как должно?! Не осквернят ли его труп дотракийцы, если им удастся пробраться в город? Сломленная потерей, Эва уже слабо представляла в какой зыбкой ситуации они все находятся, что и её жизни сейчас угрожает опасность.       Но где же Эйгон? Где Солнечный Огонь, когда они так были нужны!       Геймон бежал уже сам, теперь он тянул Эву за руку. По окровавленной израненной стрелами спине Линаса стекал пот. Мокрая рубаха облепляла его крепкие мышцы и сам он ковылял, путаясь в ногах, но не сбавлял решительного хода. Воинственный свист дотракийцев доносился прямо до площади, точно рассекая громадные стены горячей решительностью. Это нагоняло жути и подступало чувство близкое к обречённости, которое Геймон гнал от себя. Нельзя ему было сейчас сдаваться. Враги только этого и ждут!       Снова поднялись в воздух горящие стрелы, покрыв безмятежные небеса серебряными наконечниками смерти. Линас зарычал, спешно оглядываясь, где же укрытие им найти. Теперь они прибывали на улице Свободы, гипсовая фигура Верены Эмерос, лишённая головы, покрылась копотью, по раскинутым рукам тянулись чёрные разводы, точно сочащаяся из тела кровь. Линас дёрнулся к ювелирной лавке, локтём сбил осколки стекла, что ещё держались в разбитом окне. Он перебрался внутрь, стекло хрустнуло под его крепкой поступью. Первой он подтянул Эву, безжалостно откинув её в глубь помещения, где Эва ударилась об витрину и заползла, как надобно, под прилавок. Свист стрел нёсся за спиной Геймона, когда Линас подхватил его под мышки, помогая взобраться внутрь.       Эва прикрывала уши рукой, поджимая колени к груди, и принялась нервно раскачиваться взад-вперёд. Стрелы вонзались в крепкие фасады, со звуком ломающихся костей. Слёзы уже не держались и текли по её щекам, по рукам и спадали на колени. Чужие крепкие руки прижимали Эву к себе, даря ей мнимое спокойствие. «Где же ты… Эйгон, — безутешно думала Эва. — Где ты, когда ты так нам нужен?».       Когда второе наступление окончилось, Эва сбросила руки Линаса и вылезла из-под прилавка. Глубокий, тяжёлый хрип оглушил её хлеще любой стрелы, что бились об стены. Это были тяжкие вздохи Геймона. Он сидел у самого входа, не касаясь стены. В уголках рта скопились багряные капли крови. Остриё выглядывало из его живота, пробив тело ребёнка насквозь. — Оставь его! — крикнул Линас, с недовольством обнаружив, как Эва, сломя голову, бросилась к Геймону, решительно и безуспешно пытаясь его поднять. — Нет. Я его не оставлю! — Идиотка, — зашипел Линас, хватая Эву за плечи и отбрасывая в сторону. Теперь им было не до нежностей. Линас, как никто, знал, что это лишь краткая заминка, пока кхал отдаёт приказы, а стрелы подпаливаются и натягиваются на тетиву. Без всякой охоты он подхватил мальчишку на руки. Толку то с него, почти с мертвеца, но решительный тон Эвы дал Линасу скоро понять, что она без мальчишки не уйдёт, а бросать её он был не намерен. Самому то идти было тяжко, а теперь и подавно, и всё же Линас вышел из укрытия, шатаясь, но крепко удерживая хрипящего от боли ребёнка. Нужно было срочно придумать как быть. До дворца им не добраться, не успеть, а укрытия теперь было не отыскать. Весь город полыхал, лавки чернели и рушились как песочные замки. Те, кто запрятался в погребах, скорее всего, там же и сгинул. Горящие доски обрушились прямо на них, хороня в разрушенных склепах домов. Вот до чего доводит геройство и вера в того, кто этого не заслуживает. Но Линас злился лишь на самого себя. Надо было удавить этого малосольного червяка, когда возможность была, ещё до того, как этот чужак расправился с кхаласаром. Былые набеги не шли ни в какое сравнение с тем, что они устроили кваатийцам сегодня.       Линас, теряя ориентиры, упрямо двигался вперёд. Оставаться на месте — означает неминуемую смерть, а там, впереди, будто в наивном детском мечтании, ему чудилось спасение. Но спасения теперь было не отыскать нигде. — Идём… Эва, — хрипел он, не оборачиваясь, и Эва послушно шла, не за ним, конечно нет, а за Геймоном, который вот-вот должен был отдать концы. Наконец она спала наземь, задыхаясь от слёз. Силы оставили её, как и былая надежда. Ничего не осталось. Ничего её не ждало! Она устала идти. Перешагивать обгорелые трупы некогда знакомых людей и делать вид, что так и должно быть. Она больше не могла бороться. И не хотела.       Вновь свист пронёсся над ними, точно дурной запах смерти. Эва подняла голову, в слепом желании обрести вечный покой, но вместо стрел небеса разрезали острые, длинные крылья Солнечного Огня и рёв дракона заставил содрогнуться хилые строения. Велительный тон Эйгона достиг ушей Эвы, как сладкое наваждение, как песнь любви, когда он озвучил лишь одно слово, громко, почти до хрипоты: — Дракарис!