His Empire of Dirt

      Майк размыто помнит дорогу к имению Афтонов. Вообще его ведет Уильям, а сам Майк чувствует себя скорее украшением, которое таскает за собой будущий серийный убийца: «Смотрите все, большой и сильный мужчина защищает меня, а через тридцать лет я сломаю ему жизнь». Майк метается от мысли, что это Ад, к тому, что он действительно попал в прошлое и должен скорее убить маленького ублюдка пока есть возможность. Сколько жизней он спасет, просто вывернув шею ребенка? Но, как только он начинает размышлять об этом, ухмыляющееся, лицо Уильяма Афтона всплывает у него в голове и насмехается: «Каково это, Майк? Разве это не чудесное чувство?», и Майк крепче стискивает крошечную ладонь Уильяма. Он отказывает желанию убить взять над ним верх, потому что Майк может быть не хороший человек (может папа прав, может, он настоящее чудовище), но он совершенно точно упрям. И он упрямо противостоит отцу. По крайней мере, он пощадит ребенка, который плачет от одиночества, который ненавидит мертвые вещи, и который верит в Майкла. Когда они подходят к дому на Заячьей улице 93, Майк не может не присвистнуть. Имение, хоть и прилегающее к другим домам, выглядит грандиозно и возвышается над остальными, как например возвышаются правительственные здания или жуткие дома с привидениями. — Это оно, малыш? (Он не может обращаться к мальчику по имени. Потому что ещё одно напоминание о том, что это на самом деле его отец, окончательно сведет его с ума). Уильям хмурится. — Да. — Майк держит кролика в кулаке и поднимает вторую руку, чтобы постучать в дверь, но Уильям внезапно ойкает и юркает за его ноги. — Я видел в окне, как отец поднимается по лестнице. Он будет ругаться. «Ты заслуживаешь этого», думает Майк, но затем видит раннее неизведанный ему страх в серых глазах Уильяма. У него немного щемит в сердце. Да, это его отец, но прямо сейчас он просто ребенок. Он ещё не монстр (ну, может быть это не так. Майк подозревает, что даже если бы отец рос в беспечности, окруженный радугой и весельем, он бы все равно стал ублюдком). Майк поглаживает его по голове. — Я не… — он сглатывает ком и выдавливает улыбку. — Я не позволю ему обижать тебя. — Почему… — Уильям поднимает голову. Взгляд его серых глаз твердый и осторожный. — Почему ты так добр со мной, мистер Майк? У Майка нет нормального ответа на это, поэтому он лжет сквозь зубы: — Ты всего лишь ребенок. — Уильям медленно кивает головой и берет его руку в свою. Они держат фиолетового кролика меж своих ладоней. Майк вздыхает и стучит в дверь. Когда ответа не следует, он стучит еще раз, сильнее, и через пару минут дверь со скрипом приоткрывается. В проеме показываются двое людей, никто иные как родители Уильяма Афтона. И Майк вдруг понимает одну вещь: он никогда до этого не видел фотографий своих бабушки и дедушки по отцовской линии. Однажды он спросил свою маму, почему папа никогда не рассказывал о своих родителях, или о своей жизни до Харрикейна. Она ответила тогда: «Твой папа грустит, когда думает об этом» (Майк не поверил ей. Папа никогда не грустил. Папа мог только злиться, насмехаться или побеждать). Мужчина и женщина перед ним выглядят старше, чем были на деле. У мужчины круглый торчащий живот, его темные волосы испещрены сединой. Он опирается на трость, Уильям не смотрит на неё. Складки вокруг его рта изрезаны морщинами, словно недовольная гримаса, как статуя, навеки застыла у него на лице. Женщина рядом с ним, худая и костлявая как веточка, её черные волосы затянуты в тугой пучок. Она бледная как вампир, голубые глаза строги и неприветливы. — Ты кто такой? — требует мужчина, голос у него сухой и грубый, как будто он никогда не смеялся и даже не знает, как улыбаться. На секунду Майку хочется схватить Уильяма, сесть на самолет и убраться далеко-далеко от Заячьей улицы. Он приподнимает подбородок и говорит: — Меня зовут Майкл Смит. Я нашел вашего сына одного на улице. — Ах да. Уильям, чего ты там спрятался? — он отодвигает Майка в сторону своей тростью и указывает ее концом на сына: — Нас ждет серьезный разговор. — Да, сэр, — бормочет мальчик. — Не мямли. — Да, сэр, — Уильям отвечает громче в этот раз, и в его голосе слышен яд, нехарактерный для такого маленького мальчика. Майк думает, что Уильям прямо сейчас представляет, как убивает своего отца самыми разными способами. Он опускает голову и шаркает внутрь, даже не посмотрев на Майка в последний раз. Непривычно видеть его отца таким подавленным, обессиленным. Может, если бы в его детстве было чуть больше радостных побед, он бы не стал упиваться убийствами в будущем. «Нет, — думает Майк, — Ничто не могло ему помочь. Он подонок, ничто бы не спасло его, даже если бы они пытались». — Спасибо, Майк, — шепчет Уильям почти неслышно. — Верно. Спокойной ночи, — дед Майка собирается захлопнуть дверь перед его носом, но в последний момент он ставит ногу между косяком и дверью, и морщится, когда та больно ударяется о его ботинок. — Вообще-то, — он прочищает горло, — на улице холодает, вы не против, если я зайду на чай? Лицо мужчины искажается от недовольства, но он не успевает отослать его, как мать Уильяма коротко кивает. Видимо, предложение принято. Дверь со скрипом открывается вновь, и Майк видит, что лицо Уильяма чуть-чуть светлеет. В доме стоит сумрак, словно лампы зажигались неохотно, только потому что приходится. Стены окрашены в темно красный цвет, отчего кажется, что они истекают кровью. С левой стороны он видит кухню, с правой — гостиную. Длинная винтовая лестница перед ним закручивается и ведет на верхний этаж. — Мне надо поговорить с мальчишкой, — отец Уильяма хватает того за запястье. Он отрывисто хнычет и опускает взгляд в пол. — Беатрис? — Да, Джон. — Майк узнает имена своих бабушки и деда, и, если бы он мог проявить хоть каплю сочувствия к отцу, то понял бы, почему тот никогда не упоминал о них. Чопорная женщина зовет Майка на кухню, и он даже не успевает возразить, как все Афтоны разошлись в разные стороны. — У вас необычный вид, — заявляет Беатрис, ставя чайник на плиту. Она осторожно выглядывает в дверной проем, и когда видит, что там никого нет, она распускает волосы, её плечи поникают, словно с них сняли тяжелый невидимый груз. — Я полагаю, это так, — он с сухой улыбкой благодарит её, когда Беатрис протягивает чашку до ужаса горького кофе. — Дети не должны гулять одни в такое время. — Я знаю, — они смотрит в свою чашку и отпивает кофе. — Он… он был ранен? — О, нет. Он просто стоял один и плакал. — Хм. — Это странно? — Вполне. Уильям не плачет, — она коротко усмехается. — Он прямо как машина. Ребенок-демон, не иначе! Майк хмурится, его наполняет презрение к своей бабушке. — Он всего лишь ребенок. — (Черт, почему он защищает его? Она права, он демон, и вскоре он станет аниматроником. Он должен смеяться вместе с ней над этими словами, но не может). — Вы должны лучше за ним приглядывать. Её маленькие глаза удивленно раскрываются, она, словно неживая, как марионетка с обрезанными ниточками, поникает и медленно кивает. Затем, из соседней комнаты раздается хлопок, она вскрикивает и замирает (она знает, что он значит, и либо уже смирилась, либо молча поощряет), но Майк вскакивает со своего места и несется в гостиную. Джон стоит на одной ноге, трость зажата в его правой руке, взгляд полон гнева. Уильям на полу, на его щеке красуется красная полоса, он прижимает к себе руку. — Неблагодарный… — Джон поднимает трость вновь, и Майк, движимый какой-то невидимой силой, встает перед Уильямом и перехватывает трость. Майк презирает обидчиков (он презирает себя), он презирает мужчин, которые причиняют боль детям. И Майк никогда не будет терпеть тех, кто бьет собственных детей. — Не смей, — шипит он сквозь зубы. — Кем ты себя возомнил… — Джон, — вмешивается Беатрис, её волосы снова собраны, — уже поздно. У тебя был тяжелый день. — Джон фыркает и выдергивает трость из хватки Майка, ставит на пол и опирается о неё. — Нам пора в постель, дорогой. — Хм, — он смотрит сначала на Майка, потом на сына, и вздыхает. — Ты хочешь напроситься ночлег, не так ли? Или, может, деньги за то, что вернул мальчишку? От мысли, что мальчик останется один на один с этим ублюдком, Майк напрягается. — Ночлег звучит прилично, сэр. — Конечно. Беатрис, устрой всё, — без дальнейших слов, прощания или извинения, Джон уходит и поднимается по лестнице. Беатрис переводит взгляд со скрюченного на полу сына на незнакомца, который уже дважды его спас. — Вы можете спать на диване, — её тон глухой, прямо как её глаза. Она разворачивается на каблуках и оставляет их одних. Когда она уходит, Майк приседает перед Уильямом и предлагает руку. — Нет, — Уильям, запыхавшись, сжимает свою раненую руку. — Не трогай меня. — Хорошо, хорошо. Я не буду, — Майк наблюдает за ним, ждет пока гнев снова отразится на его лице, может, он начнет рассказывать, как будет убивать своего отца снова и снова. Вместо этого, Уильям трясется, собираясь с мыслями. Тут Майк понимает, что совсем не был похож на своего отца. В этом возрасте они выглядят по-разному, и их реакция совершенно отличная. В ответ на насилие Майк плакал, кричал и умолял, в такой же ситуации Уильям сдерживал всё внутри, лишь раздраженный вздох отражал его эмоции. — Спасибо, — даже в этом виде, слышать эти слова Уильяма чуждо, — за то, что остановил его. — Он смотрит на Майка, его глаза лишены обычной серьезности и кажутся почти голубыми. — Никто никогда не делал этого для меня. Майк судорожно кивает, потирая затылок: — Для меня тоже. Уильям неуверенно смотрит в сторону лестницы. Когда дверь в комнате родителей хлопает, он взбудоражено обращается к Майку: — Хочешь увидеть мою комнату? — Э-э-э… — прежде, чем Майк успеет отказаться и упасть на диван (он бы все равно не смог уснуть, его сердце колотится как бешеное), Уильям хватает его руку и ведет наверх. Он закрывает за собой дверь и щелкает замком, хотя Майк почти уверен, что ему нельзя этого делать. В комнате так же темно, как и во всем остальном доме, тусклая лампочка мигает над их головами. В комнате стоит стол, кровать и шкаф, больше ничего. Уильям тянется к рабочему столу, и достает кое-что, что придает красок крохотной спальне. Он вытаскивает игрушки: кролика, лису и клоуна. Он заводит их, и они оживают, начинают скакать, бегать и прыгать по комнате. Они грубо покрашены, но механизмы и винтики внутри мастерски собраны. — Где ты их достал? — интересуется Майк. Он сидит на полу со скрещенными ногами, в его руке всё ещё сжат кролик, и другой прыгает ему на колени. Уильям наклоняется к нему и гордо, озорно, самодовольно заявляет: — Я сделал их. Майк сглатывает ком в горле. Может, маленький Уильям создавал их и представлял, как запихивает в их внутренности тела? — Это очень впечатляюще, — это правда. Для мальчика его лет сделать что-то подобное самостоятельно — почти чудо. — И часто ты их делаешь? — Когда отец не видит, — тихо признается Уильям. — Они мои друзья, — совершенно неожиданное, но неудивительное откровение Уильяма о том, что у него нет друзей, ошеломляет Майка. Ему становится немного жаль ребенка. Он понимает, есть люди, которые осознанно выбрали уединение. Но всё же нет ничего хуже одиночества. — Однажды мир увидит мои изобретения, и тогда… — Уильям замолкает, смущенный. — Я буду готовиться ко сну. Мама сказала, что ты можешь спать на диване. — Да, малыш, я… — Ты хочешь… хочешь остаться со мной на ночь? — застенчиво спрашивает Уильям. — Я все равно мало сплю, — так и будет до конца его жизни, Майк знает. У отца всегда были темные круги под глазами от недостатка сна. — Сон очень важен, малыш. — Я знаю. Ты хочешь остаться здесь? — его тон настойчив, и, несмотря на то что он сейчас маленький и слабый, Майк подсознательно слегка опасался гнева отца, так что он коротко кивает. Уильям взбадривается. — Я схожу в ванную. И принесу тебе одеяло, — он вприпрыжку выбегает из комнаты. Майк тяжело вздыхает, наконец оставшись один. Игрушечный лисенок забегает под кровать, он приподнимает простыни и оглядывается в поисках игрушки. Шаря по полу руками, он натыкается на тетрадь. На мгновение, ему стыдно, что он читает чужие записи, но потом решает забить. Его отец никогда не рассказывал о своем прошлом, так что он заслуживает знать. Он прислоняется к кровати и открывает первую страницу. Это оказывается дневником. 8 июня, 1948 Папа Отец сегодня зол. Опять. Это годовщина его вазвращения возвращения с войны. Я не помню каким он был раньше. Я помню что он не ходил с тростью. Если бы пуля только ударила выше. Удар в живот а не в ногу убил бы его. Майк вздрагивает, но, с другой стороны, он понимает желание избавиться от отца навсегда. 17 июня, 1948 Никто не заходит ко мне. Я не могу спать. У меня под кроватью и в шкафу монстры. Мужчина в капюшоне. Мне кажется он хочет забрать меня. Я не могу спать. Я никогда не могу спать. Если я засну я никогда не проснусь. Мне так страшно умереть. Хотя зачем вообще жить. 1 сентября, 1948. Я НЕ ПОНИМАЮ СВОЮ ГОЛОВУ ПОЧЕМУ Я ТАКОЙ ПОЧЕМУ ВСЕ НЕНАВИДЯТ МЕНЯ ПОЧЕМУ Я НЕ ПОНИМАЮ ПОЧЕМУ Я ХОЧУ СДЕЛАТЬ ИМ БОЛЬНО На следущей неделе у меня день рождения. Я попросил маму отвертку для своих друзей. Мне кажется я ничего не получу. 10 сентября, 1948 Дедушка умер сегодня. В больнице я представлял что это тело отца и мне было хорошо. Дорогой дневник, я бы хотел чтобы у меня были друзья с которыми я бы мог поговорить Я хочу я хочу я хочу я хочу Желания не сбываются На следующей странице нет даты. Однажды я буду лучшим отцом чем этот ублюдок. Майк подскакивает от звука открывающейся двери, он резко забрасывает дневник обратно под кровать. Уильям заходит, одетый в пижаму, с одеялом в руках: — Я покажу тебе свои идеи для игрушек! Только не смейся, хорошо? Я очень долго над ними работал. Майк тяжело сглатывает и кладет руки на плечи Уильяма. Прошлое не изменить. У Майка ушли десятилетия на то, чтобы это принять. Он не мог вернуться в прошлое и не издеваться над Эваном. Он не мог предотвратить укус, не мог спасти Элизабет от Бейби. Он не мог вернуться и убедиться, что отец умер в том аниматронике и не мог остановить его от убийства Шарлотты. Но, если ему всё же дана высшая миссия от самого Бога, в которого он не верит, он смотрит прямо в серые глаза Уильяма и говорит: — Твой отец плохой человек. Очень плохой. — Я… я знаю… — Уильям, прошу, слушай меня очень внимательно. Однажды ты вырастешь и найдешь столько причин, чтобы жить. Ты должен держаться за них изо всех сил, ты должен быть достойным человеком. Ты должен быть лучше, чем твой старик. Всё, что мы можем, это быть лучше, чем они. Он плохой, но все остальные, они могут быть хорошими. На свете столько хороших людей, Уильям. Я обещаю, ты найдешь их, — ты найдешь дядю Генри, и, Боже, ты сломаешь его… — и ты можешь быть лучше своего отца, Уильям, обещай мне… — Ты меня пугаешь, Майк. — Уильям, — настаивает Майк, по его лицу катятся слезы, — пожалуйста. Прошу, пожалуйста, обещай мне, что попробуешь быть достойным человеком. Я знаю, твои мысли пугают тебя. Мои мысли тоже пугают меня иногда. Я знаю, иногда тебе кажется, что ты тонешь, но ты не можешь. Люди вокруг тебя утонут тоже, а ты же не любишь мертвые вещи, верно? Ты не умрешь, если будешь достойным. Прошу, па- Уильям… — Хорошо! Хорошо, Майк. Да, я… я буду достойным. Я обещаю. — Я… Спасибо тебе, Уильям. Майк не знает почему, но его наполняет необычайная легкость, и хотя бы на секунду, впервые за много лет, он не тонет. Он смотрит, как его отец возится с игрушками. Когда кролик начинает барахлить, Уильям хмурится и начинает ковыряться в деталях. Внезапно ему в голову приходит ужасная, глупая, обреченная идея: — Ты… ты хочешь быть мои другом, Уильям? — Лисенок выпадает из рук Уильяма, тот, не глядя на него, ничего не говоря, медленно кивает. Он кивает. Майк улыбается. Боже, это моя самая идиотская идея. Ну, вторая самая идиотская идея, но по крайней на этот раз никто не умрет (он надеется). В этот раз он либо уже мертв, либо галлюцинирует, так что это не так важно. Ему надо попробовать. Майк Афтон собирается стать другом своего отца. Господи, он чувствует себя полным кретином, но он должен попытаться ради них. Ради Эвана, ради Элизабет, ради Шарлотты, он должен хотя бы попытаться.