His Empire of Dirt

      Когда Майк просыпается, он видит Уильяма, возящегося с игрушкой. Уилл выглядит не усталым, а полностью погруженным в процесс работы. Изначально Майк не собирался спать той ночью (он был почти уверен, что Уильям выколет ему глаза во сне), но путешествие во времени через бассейн с шариками и/или около смертные галлюцинации были слишком изнуряющими для его нового (старого) тела. Стоило ему только прикрыть глаза на минуту, как он провалился в сон. — Доброе утро, — приветствует Уильям, не отрывая внимания от кролика. — У него сломалась лапка. — Да? — Майк широко зевает. Ему кажется, что он снова дома, рядом с ним сидит Эван и играет со своим плюшевым Фредбером. Все хорошо, его семья жива, его отец ушел на работу, поэтому не может побить или накричать на них. А потом реальность — или, её мираж — накрывает его, он вспоминает всё. — Я соберу его обратно, — говорит Уильям так, словно клянется своей жизнью, и прикрепляет лапку кролика обратно. Тот скачет по полу, но уже не так резво, как до этого. — Ты повторял во сне чье-то имя. Эван. Кто это? Майка пронизывают мурашки, он опускает взгляд, смотрит на свой руки. Ему всегда кажется, что они покрыты невидимой кровью. — Мой… мой младший брат, — признается он. — Вот бы и у меня был брат, — жалуется Уильям. — Я бы хотел себе старшего брата. Такого как ты, Майк. Вот бы я был большим и сильным, — (Майк, конечно, не говорит, что Уильям вырастет очень-очень большим и высоким, и очень-очень сильным, и будет использовать это, чтобы причинять людям боль). — Чем ты хочешь заняться? — Тебе разве не надо в школу? Уильям наклоняет голову вбок и хмурит брови: — Сегодня суббота, Майк. — Точно. Ну, а что ты любишь делать? — Мне нравится строить и собирать. Мне нравится дождь. Мне… очень много чего не нравится. А тебе что? Мое любимое занятие — это работать за минимальную заработную плату с ужасными условиями труда, только чтобы поймать тебя. — Я люблю рисовать, — говорит он. — Моя мама говорила, что у меня талант к этому. — Ты можешь научить меня рисовать? Пожалуйста? — Эм… конечно, малыш. Давай соберемся, а потом спросим твоих родителей. Тогда мы пойдем куда-нибудь в другое место и порисуем вместе? — Уильям достает из комода пожеванные карандаши и мятые листы бумаги. Поля разрисованы каракулями кроликов и лис. Майк представляет, как его отец думал о них, создавая Фокси и Бонни, а дядя Генри — Чику и Фредди. Майк встает, кряхтя как старик, и идет за Уильямом. Беатрис уже спустилась на кухню и пьет чай. Джона нигде не видно. Уильям хватает два тоста на прилавке и дает один Майку. — Мистер Смит, — окликает его Беатрис. — На пару слов. — Майк кивает и подходит к ней, пока Уильям надевает на ноги поношенные кроссовки. Майку кажется, если бы она была лучшей матерью, или если бы они жили в более адекватном веке, Беатрис Афтон придушила бы какого-то мужчину с улицы за то, что он был в одной спальне с её маленьким сыном всю ночь. Они, в конце концов, только встретились, она совершенно ничего про него не знала. — Почему вы возитесь с ним? Майк немного ошарашен вопросом. Ей следовало бы задавать вопрос: «Какого черта, вы, взрослый мужчина, делали в спальне моего сына?». Но она спокойно пьет чай, прикрывая запястья длинными рукавами. — Ну, — отвечает Майк, потирая подошву ботинка о пыльный пол. — Он выглядел… печальным. Я не хотел, чтобы он был один. — Хм, — она смотрит прямо в его душу, словно может прочитать его одними глазами. Майк немного опасается, что она может превратить его в камень своим тяжелым взглядом, как Медуза Горгона. — Вы необычный человек, не так ли? Знаете, когда Уильям родился, он не плакал. Мы думали, что он родился мертвым. Его глаза были пустыми, бесцветными. По сей день я просыпаюсь каждое утро, в надежде, что они станут голубыми, но это никогда не происходит. Они просто серые, — она долго молчит и пьет чай, скорее всего, обжигая себе язык. — Джон в своем офисе. Вы собираетесь погулять с ним? — Думаю, да. — Вы дурак, — она натужно смеется, а затем, не смотря ему в глаза, говорит: — Вам не нужна работа, мистер Смит? — Ра-работа? — все его предыдущие приводили к сожжённым зданиям и мертвым детям. — Не хотите приглядывать за моим сыном? Я не способна этим заниматься. У Джона нет времени. На выходных мы будем обеспечивать вам содержание. Как вам такое предложение? — Майк с опаской кивает. Честно, он не уверен надолго ли он застрял в прошлом. Может, его забросит обратно, когда Дьяволу надоест с ним играться. Но пока что ему нужна крыша над головой, еда и прочие базовые нужды. Если он действительно хочет осуществить свой план, ему ничего не остается, кроме как принять её предложение. — Прекрасно, — шепчет она еле слышно, явно подразумевая: «Наконец-то я от него избавилась». Майк предпочитает не думать об этом. Он коротко кивает и выходит из комнаты. По пути к выходу он замечает висящее в коридоре зеркало, и впервые за всё время смотрит на себя. Он выглядит как в свои восемнадцать или девятнадцать лет, незадолго до того, как Фантайм-аниматроники убили его. Он поджарый, здоровый, одет в светло-фиолетовую рубашку. Когда-то на неё цеплялся бейдж с до смешного нудным «Я. Бенедикт». У него длинные волосы, стрижка маллет, которую его отец терпеть не мог. Они чуть светлее вечно идеально уложенных волос отца, под цвет его карих глаз. У него смугловатый тон кожи, унаследованный от матери. Он уже не ходячий труп, которому приходится носить парик и прятать лицо за маской. Он дышит. Вдохи не обрывистые и хриплые, а глубокие и свободные. Он может привыкнуть к этому. Вдруг он вспоминает, что Уильям уже ушел. Майк ошарашенно выбегает за дверь. Тут же он видит Уильяма в конце мощеной улицы. Его окружили четверо мальчиков, один из них держит его игрушечного кролика высоко над головой. — Маленький Уилли Афтон, — дразнит его главный из них и отрывает лапку игрушки от туловища. — Ты жуткий чудик, не так ли? — Отдай его обратно, — говорит Уильям, в ответ на что шайка покатывается со смеху. Майк минуту наблюдает за этим зрелищем, а потом идет в их сторону. Странно видеть отца по другую сторону насилия и насмешек. Несмотря на то, что он видит, он не может не представить юного Уильяма таким же большим и сильным, как всегда, стоящего на вершине мира даже после смерти. — У вас проблемы? — Майк встает позади Уильяма, скрестив руки на груди, и возвышается над мальчишками. — Уродец, — хулиган даже не смотрит на Майка. — Ты похож на воздушный шар, жир- Майк встает перед Уильямом и поднимает пацана за грудки. Он испуганно вскрикивает, кролик выпадает из его рук. — Лучше вам оставить его, — угрожает Майк, мальчишка послушно кивает головой и падает спиной на землю, когда Майк грубо бросает его. — Идите отсюда. Сейчас же. — Свора испуганно дергается и разбегается, оставляя Уильяма и Майка одних. Майк ворчит и приседает, поднимая кролика, а потом встревоженно смотрит на Уильяма. На лице у него красуется синяк, из носа течет кровь. — Спасибо, — бормочет Уильям, забирая кролика, и вставляет оторванную ногу на место. — Им нравится бить меня, потому что я не реагирую. Они хотят узнать, сколько нужно меня бить, пока я не заплачу. Болезненное воспоминание проносится в голове Майка. «Твой брат постоянно плакал, — как-то раз сказал ему отец, когда остались только они вдвоем. — Ты такой же как я, Майк. Ты не плачешь, когда тебе больно, — он улыбается, как Чеширский кот. — Уже нет». Отец давно выбил из него все слезы. Он не хочет, но не может не ненавидеть мальчика перед ним. Ненавидеть за то, что тот никогда не плачет, когда его бьют. — Почему ты не реагируешь? Уильям пожимает плечами, не отрывая взгляда от своего творения: — Я не умею плакать. — Но ты плакал, когда я встретил тебя. Уильям замирает на минуту, а потом говорит: — Правда? Я не помню. Пойдем рисовать, Майк, — Уильям даже не вытирает кровь с лица, и они продолжают путь. Они находят свободную лавочку рядом с Темзой. Погода хорошая, изредка из-за облаков выглядывает солнце, небольшая стая птиц спускается на берег реки. Майк приглядывается к одной и берет у Уильяма карандаш и листок бумаги: — Ты хочешь продолжать изобретать дальше, малыш? Уильям пожимает плечами и начинает рисовать: — Я хотел бы. Но отец говорит, что мои игрушки ненужные, бесполезные, — Майк должен заставить его послушать отца. Твои изобретения принесут всем только боль. Он закусывает язык и рисует крыло птицы. — Я хочу делать вещи, которые принесут людям улыбки. — Это хорошая мечта. — Я хочу, чтобы они улыбались, потому что тогда они больше не будут меня бить, — продолжает Уильям еле слышно, а затем почти заговорщически улыбается. — Люди не бьют тебя, если они любят, либо боятся тебя. Никто меня не боится, так что я заставлю их улыбаться. «Никто меня не боится, — повторяет Майк, его дыхание вновь сбивается. — Все боялись тебя», — отвечает он мысленно. — Я говорил тебе, просто будь достойным. — Могу я спросить кое-что, Майк? — Майк взглядом предлагает ему продолжить, — Если твой папа был таким, как мой, но кто-то сказал бы тебе быть достойным человеком, ты бы сам послушал? Майк смотрит на мальчика. Очень похоже на то, что спросил бы его отец. Но сейчас он мотивирован не желанием манипулировать, а искренним любопытством. Майк вздыхает и продолжает рисовать. — Это не важно. Ты ведь обещал мне, не так ли? — Я… Да. Майк должен довериться мальчику, который станет чудовищем, когда вырастет, но просто не может. Ни разу за всю свою жизнь, Уильям не доказал Майку, что готов сделать что-то ради другого человека. — Меня наняли на работу, — говорит Майк, — твои родители. Так что я буду с тобой ещё какое-то время. Уильям расцветает и радостно подпрыгивает: — Правда? — Правда-правда! — Майк почти слышит, как Уильям тихо шепчет: «Ура». На секунду он умиляется, но он вдруг понимает, что Уильям всегда был таким. Он заставляет тебя чувствовать себя особенным, избранным, только за то, что был признан им самим, самим Богом. А затем он ломает тебя, и ты становишься (а может всегда был) лишь грязью под подошвой его ботинок. Даже меньше, чем грязью. Грязь может быть полезной, даже в грязи могут расцвести цветы. Уильям Афтон заставит тебя понять, что ты был ничем. Пустым местом. Хотя Майк не может не улыбнуться. Уильям Афтон верит в него. Никогда такого прежде не было. — Хочешь обменяться рисунками? — он дает свой лист Уильяму. Майк нарисовал птицу в цилиндре и монокле с маленькой каракулей над головой: «Чип-чип, чао!» — Очень красиво, — Майк заметил, что порой Уильям звучит гораздо старше своих лет. Не так, словно он хочет кого-то впечатлить, а словно в нем сидит душа взрослого мужчины и норовит вырваться из крошечного тела время от времени. — Мой не так хорош. Майк рассматривает грубый рисунок. Он совершенно далек от набросков лис и кроликов, которые он видел. Этот больше напоминает, что нарисовал бы ребенок на приеме у терапевта. По всему листу размазаны темные штрихи, видимо, изображающие тьму. В центре маленький кружок, на нем нарисовано грустное, испуганное лицо, а вокруг этого кружка — фигура в темном капюшоне, тянет к нему длинные руки и пытается схватить. — Это монстр в моем шкафу, — спокойно говорит Уильям. — Это довольно страшно, малыш, — Майк беспокоится, он представляет, что круг — это он, а тень в капюшоне это Уильям Афтон. — Я его не боюсь, — он говорит это, но звучит как ложь. — потому что однажды я буду больше и сильнее, — он широко улыбается и рисует крест на фигуре. — Я больше не боюсь, потому что теперь у меня есть ты! — это уже звучит гораздо более искренно. Впервые, впервые Майк верит, когда отец говорит ему что-то доброе.

***

— Так, готов? — Майк вооружил их подушками и расческами. Он приближается к шкафу, толчком открывает его, а затем вздыхает с нарочитым облегчением. — Уилл, смотри, тут никого нет. — П-правда? — Уильям выглядывает из-за кровати (его укрытие и неприступная крепость). — Нет, он должен быть там. — Уилл, я обещаю, там никого нет, — Майк отходит в сторону, если бы у него был с собой телефон, он бы посветил фонариком (но видимо его телепортация в прошлое (он всё-таки решил, что это прошлое, он просто должен всё исправить, он должен), автоматически исключает всё, что может нарушить пространственно-временной континуум). Он тянет руку к Уильяму. Мальчик осторожно берет её и заглядывает в шкаф. — Видишь? — Сейчас просто ещё не ночь, — настаивает Уильям. — Он выходит только ночью. — Ну, тогда, мы дождемся ночи, и, если он выйдет, я защищу тебя. Не волнуйся, — Чувствуя, что это идеальный момент для морального нравоучения, он говорит: — Мы всегда должны стараться защищать людей, которые доверяют нам, хорошо? — Х-хорошо, — говорит Уильям, он неуверенно смотрит на шкаф. Они рисуют вместе еще пару часов, пока Лондон не накрывают сумерки. Уильям пищит, когда Майк задергивает шторы и комната погружается во мрак. — М-майк… — Все хорошо. Ты доверяешь мне? Уильям не должен, по-хорошему. Если бы он был умнее, он бы пошел к родителям, чтобы те выгнали его из их дома. Майк в этот момент немного благодарен, что отец слегка недальновиден в некоторых аспектах. — Да. Майк открывает дверцу шкафа, и, как и прежде. Там никого нет. — Видишь, Уилл? — он заходит в шкаф, и тут Уильям резко натягивает одеяло, но голову. — Что такое? — Ты… — Уильям качает головой. — Ничего. — Все в порядке… — Ты выглядишь как он, — признается Уильям, краснея. — Ты — это он, — Майк качает головой, закрывая за собой шкаф, и садится на край кровати мальчика. — Я не обижу тебя, — Майк почти три раза сжигал отца заживо, и каждый раз его душераздирающие крики преследовали его. — Я обещаю. — Я… — Уильям облокачивает голову о его руку и зевает. — Хорошо, — он кажется таким маленьким в этот момент, что Майкл не может не обернуть руку вокруг мальчика, согревая его, и смаргивает слезы с глаз. — Я могу рассказать тебе секрет? — Конечно, малыш. — Я… — Уильям отрывисто вздыхает. — Я всегда думал, что мужчина в шкафу это… это я, — он стучит пальцем по своему лбу. — Мой разум. Я не… я боюсь его. Я боюсь, это он в моем шкафу. Я думаю, там и есть все страшные мысли. — Какие страшные мысли, Уилл? Уильям напрягается: — Я не знаю, как правильно сказать, но… но все… из-за них я чувствую себя плохо. Это другое слово, на букву «г», кажется. — М-м-м, горько? — Да, горько. Горько. Я чувствую себя горечь. И… — следующие слова он говорит так тихо, что могли ему лишь показаться. — Я хочу сделать им больно. Я хочу сделать всем больно. Я хочу, чтобы они боялись, как я. Я… — Уильям сглатывает ком, и Майк понимает он вот-вот расплачется. — Я хочу понять свою голову. Но я не могу. И поэтому чувствую… горечь. Он напуган? Если Уильям Афтон приставит к голове Майка пистолет и заставить его поверить, что он может быть напуган, то Майк будет смеяться, пока тот жмет на курок. Ни в жизни он бы не поверил, что Уильям Афтон чего-то боится. Чего-то кроме смерти. Уильям спалил бы мир дотла, если бы это значило, что он будет жить вечно. — Ну, ты знаешь, что я делаю, когда мне страшно, Уилл? — прямо сейчас Майку нужен самый лучший ответ, который он только может придумать. — Я думаю обо всех своих друзьях, которые помогают мне, — он думает о Шарлотте, о Генри, о Джереми… — и вспоминаю, как они верят в меня, — «Ты не умрешь». — и понимаю, что должен быть сильнее своего страха. — Я… тогда, м-м-м, — Уильям опять зевает, — тогда я буду думать о тебе, Майк. Ты мой лучший друг. Мальчик засыпает рядом с ним, сердце Майка готово разорваться у него в груди. Он представляет Уильяма Афтона, чудовище в темноте, стоящего за дверцей шкафа, как он сжимает в руке нож, царапает и водит им по дереву, готов вот-вот нанести удар. Но даже если бы он сделал это, Майк бы защитил ребенка, спящего в кровати. Ему нужно только попытаться.