His Empire of Dirt

Иногда случались хорошие вещи. Вот несколько примеров:       1. Когда Майк приглядывал за Лиззи, и они были одни дома, они вместе пели песни ABBA в ванной. Майк заплетал ей волосы, а она красила его ногти.       2. Когда была гроза, Эван прятался под одеялом и сворачивался клубком рядом с Майклом, а Майк играл в видеоигры, пока дождь не прекращался.       3. Лиз и Эван делали вместе поделки, откровенно детские или до смешного впечатляющие, и мама вешала их на дверцу холодильника.       4. Если они не ложились спать, иногда, они слышали, как на первом этаже играл проигрыватель, мама и папа танцевали (папа пытался вести, но это мама была танцовщицей, поэтому в такие редкие моменты, именно она контролировала его).       5. Мама брала Майка за руки и учила его танцевать тарантеллу, когда они ждали пока сварятся макароны, а ночью она укладывала его рядом с собой (даже если он был уже большим мальчиком), считала веснушки на его лице, как бесконечные созвездия, проводя между ними кончиками пальцев.       6. Эван однажды сказал, что хотел бы уметь летать, а папа сказал, если он перестанет плакать, то научит его. Эван не плакал, и папа посадил его себе на плечи. Они бегали по заднему двору, изображая тираннозавра и птеродактиля.       7. Лиз сказала, что хочет вести бизнес, когда вырастет, и папа научил её отбирать деньги у детей на площадке, обменивая их на жвачку.       8. Иногда папа брал Майка на работу, потому что мама была занята. Майк рисовал на полу, а папа возился с аниматрониками. Они работали в своеобразном тандеме, в тишине, никто не кричал, и они, казалось, наконец понимали друг друга.       9. Дядя Генри. Всегда дядя Генри. Каждый момент с дядей Генри был именно таким, какой должна быть жизнь. Но Майк тогда был ещё ребенком (позже, через призму рефлексии, он поймет, что так и остался ребенком. Он никогда не был умным, не был добрым, хоть и считал себя Богом среди детей на школьном дворе). Вспоминая все эти моменты, он понимает, что боль прошлого перекрывает всё хорошее вместе взятое (так было почти всю его жизнь, но потом он будет цепляться за эти теплые воспоминания, как отец цеплялся за бессмертие). Папа, конечно, бил его ещё до инцидента с Эваном, и Майк думал, что заслуженно. Он не был достаточно умным, достаточно сильным, не был Афтоном. Не был хитрым, как Лиз, не был решительным, как Эван. Не был грациозным, как мама, не был идеальной копией отца, хоть и очень пытался. Ему казалось, каждое наказание было заслуженным. До Укуса их было достаточно. Но не побои довели его. Это были пустые глаза отца, когда Майк показывал ему свои рисунки. Это были полные разочарования взгляды, когда он возвращался домой с синяками после очередного незаконченного или проигранного боя. Это был отец, говорящий, что он идиот, бесполезный болван. Это отец, устало вздыхающий от одного его вида. Но хуже всего… Это папа пугает Эвана, а потом тут же утешает его. Это папа балует Элизабет и говорит, что она его малышка, его девочка. Это папа целует руку мамы, когда она накладывает ужин. Это папа оживает, когда видит дядю Генри, и по-настоящему улыбается. Это папа, который так человечен ко всем, кроме своего старшего сына. В Майке зародился новый, отдельный вид ненависти. Ненависть, рожденная, когда ему снова и снова отказывалось в любви, но которую получали все вокруг — в любых проявлениях, в словах, подарках, объятиях, обещаниях — кроме него. Ребенок не должен чувствовать нечто подобное. Но он чувствовал, и сейчас может винить только себя. Он должен был быть умнее. Сильнее. Лучше. Быть победителем. Быть Афтоном. Больше, чем он ненавидел маму, больше, чем ненавидел Лиз, больше, чем ненавидел Эвана (но он не ненавидел папу, он хотел заставить папу гордиться, он хотел быть папой), Майкл Афтон ненавидел себя. Он думал об этом, пока Эван прижимал к себе своего Фредбера, как будто он был его щитом от каждой напасти в этом мире. Майк с усмешкой надел маску Фокси, выпрыгнул из-за телевизора и зарычал, изображая зверя и пугая младшего брата. Эван свернулся на полу, шепча вновь и вновь: «Завтра будет новый день, завтра будет новый день, завтра будет новый день». — Что такое, малявка? — Майк снял маску, указывая на беспомощного братца, он покатывался со смеху так сильно, что живот болел. Люди боятся папу, если они будут бояться меня, я буду как он, он наконец полюбит меня. — Тебе страшно? — Майки, хватит! — он едва разобрал слова сквозь рыдания Эвана. Майк не понимал, откуда в таком маленьком шестилетнем теле столько слез. Он уже выплакал столько жидкости, что уже должен был сморщиться как изюм. Через несколько дней у Эвана будет день рождения, и Майк задумал свой самый грандиозный розыгрыш. Он рассказал об этом своим друзьям — скорее, помощникам, которые слушались его только потому, что он бесплатно водил их в пиццерию — и тщательно всё спланировал. Когда папа будет занят (скорее всего, с дядей Генри), Майк и друзья покажут папе, каким трусишкой был его второй любимчик, и папа посмотрит на него с гордостью. «Майкл, — скажет он, — я горжусь тобой. Я люблю тебя, сынок». — С чего мне останавливаться, малыш? — он топнул ногой у лица брата, тот дернулся и сжался в клубок, словно удав, ещё сильнее. Вскоре он просто валялся на полу, прижимая к себе медведя и бормоча что-то в искусственный мех. Майк наклонился к нему и насмешливым тоном, прямо как у папы, сказал: — Ты такой жалкий. — ХВАТИТ БЫТЬ ТАКИМ ЗЛЫМ! — внезапно закричал Эван, отчего Майк замер. Эван никогда не повышал на него голос. Мальчик поднял опухшее от слез лицо и посмотрел на него: — Почему ты такой злой? Я ничего тебе не сделал! — Что здесь происходит? — Майк оторопел, когда услышал стук маминых каблуков. Он мог бы заставить Эвана притвориться, что они просто играют, как обычные братья, но мама быстрым шагом зашла в комнату. Она злобно взглянула на Майка и схватила его за ухо. Ткнув пальцем в его грудь, она сказала: — Что ты тут творишь, Майк? Майк ненавидел маму по двум причинам: во-первых, она оставалась с отцом, не забирала у него Майка, никогда не защищала его; во-вторых, Эван был её любимчиком. — Мама… — Извинись перед братом. — Мама. — Сейчас, Майкл. Майкл вывернулся из хватки матери и опустил глаза в пол. — Я… прости меня, Эван. — Молодец, а теперь иди в свою комнату, юноша. Сейчас же. Майк потопал наверх, бросая на брата последний взгляд. Он повторял свой план в голове, запершись в комнате и рисуя в своем блокноте. Он рисовал как Фредбер откусывает маленькую голову его глупого брата. Как мама и Лиз заливаются хохотом. Но его любимый рисунок — это он с папой, и они счастливы.

***

Маленький тупица плакал. — Вау, — сказал один из помощников Майка, смеясь. — Твой брат такой плакса, да? — Это уморительно, — сказал другой, в маске Чики, подгибая колени от смеха. Улыбка расплылась по лицу Майка, он взял Эвана на руки, а мальчик в маске Бонни схватил его брыкающиеся ноги. — Почему бы не дать ему посмотреть поближе? — предложил Майк, смеясь. — Ему понравится! — Нет! — умолял Эван, прижимая руки к туловищу, словно его Фредбер был тут чтобы защитить его. — Пожалуйста! — Давайте, ребята, поднимем его, — они пошли к сцене. Он бросил короткий взгляд на билетную кассу, где только что стояли отец с дядей Генри. Они должны были скоро вернуться, скорее всего, с тортом Эвана. О, он так унизит братца, папа будет доволен! — Он хочет посмотреть поближе! — Нет! Я не хочу! — словно внутри Эвана прорвалась плотина, слезы водопадом полились из его глаз. — Вы слышали его! Он хочет еще ближе! — Майк взял брата по бокам. — Мне кажется, он хочет поцеловать Фредбера! — аниматроник навис над ними, как статуя, повторяя из динамика песню для именинника, пружины в металлических суставах дергались туда-сюда. — На счет три. Раз, — Майк встал на сцену. — Два, — Майк раскрыл пасть Фредбера. — ТРИ! — он засунул голову брата в аниматроника и спрыгнул со сцены. Эван дергался, его слезы падали на металлический корпус и зубы аниматроника. Майк смеялся, пока его брат отчаянно звал своего Фредбера, маму, папу спасти его. Он звал Лиз и звал Майка. На секунду его смех затих, он вспомнил последнюю грозу в городе, когда Эван заснул у него на коленях. «Он равняется на тебя, ты знаешь? — сказала мама с мягкой улыбкой. — Ты должен быть добрее к нему, Майк. Он любит тебя больше всех». С чего бы кому-то любить Майка больше всех? Эти мысли преследовали его, когда Фредди перестал танцевать и замер на сцене. Плач Эвана стих до коротких всхлипов, Фредди накренил голову вбок. Внезапно, к их шоку, челюсть Фредди захлопнулась прямо на голове Эвана. Он дернулся в последний раз и обмяк (это напомнило Майку как доктор бьет молоточком по коленке, а та резко поднимается и опускается). Эван не двигался. О Боже, о нет, нет, нет, нет, черт… — Папа? — выдохнул Майк. Кровь Эвана начала пропитывать челюсть Фредди, как капля масла в воде, как вспышка огня в лесу. Она быстро заливала сцену и пол, забрызгивая лицо и обувь Майка. Майк не мог двинуться с места. Ни когда его друзья начали кричать, ни когда кого-то стошнило. Ни когда папа выбежал из кладовой и позвонил в скорую. Ни когда дядя Генри втянул его в объятия, оттаскивая его от ужасного зрелища, шепча что-то ему на ухо. Кровь не переставала течь, когда папа взял на руки обмякшее тело своего сына, он встретился своими глазами с Майком. В них не было ничего, кроме необузданной ярости.

***

Даже дядя Генри смотрел на Майка с каплей отвращения. Он похлопывал его по спине, обнимал его, заверял, что это была не его вина, но Майк видел печаль в его глазах. Он был её причиной, его тошнило от самого себя. Перед больничной койкой, папа взял его за плечо. Он без слов приказал ему сказать ему что-нибудь. До этого папа не говорил с ним весь день. Майк сделал нерешительный шаг вперед. Голова Эвана была забинтована, кардиомонитор издавал ритмичный писк. Даже если его брат выживет, он будет страдать от неизбежной травмы головного мозга (в лучшем случае его ждала бы потеря памяти, а в худшем: изменение поведения, расстройство личности, обездвиженность конечностей, нарушение способности речи). — Ты… ты слышишь меня? — прошептал он. — Я… я не знаю, слышишь ли ты. Я… — он начал плакать. — Прости меня. Папа нахмурился, оттаскивая Майка от кровати. Майк всё понял, он вышел, утирая слезы, и сполз по стене на пол. Через несколько минут он смог подняться и посмотрел в окошко, ведущее в комнату. Папа держал Эвана за руку, другой он опирался о стену. Его голос был приглушен, но Майк смог расслышать как он говорит: — Ты сломан, — папа посадил Фредбера на грудь Эвана, и продолжил, в этот раз мягче: — Мы всё ещё твои друзья. Ты веришь мне? — он замолк, словно ждал, что Эван ответит. Папа замычал и, словно молясь, упал на колени, прижимая стиснутый кулак ко лбу. — Я здесь. Я соберу тебя обратно. В этот момент кардиомонитор Эвана перестал пищать. И его больше не было.

***

Дом был пуст. — Твоя мать боится оставлять тебя одного с Элизабет, — спокойно сказал отец, паркуя фиолетовую машину на подъездной дорожке. Майк ощетинился, впервые за много часов отец заговорил опять. Отец тяжело вздохнул и зашел домой, вешая пальто на крючок. Он закатал рукава рубашки, побрел на кухню и налил себе стакан виски. Осушив его одним глотком, отец налил и выпил ещё один и ещё один… Он встал из-за стола и подошел к Майку, сверля его гневным взглядом. — Я хочу, чтобы ты ответил на один простой вопрос, Майкл, — он тепло улыбнулся и положил руку ему на плечо, но крепкая хватка говорила больше, чем мягкое выражение лица. — Зачем ты убил своего брата? — Я не… Отец наотмашь ударил его по лицу. — Говори правду, Майкл. — Я не хотел… Он упал на пол, из разбитой губы потекла кровь. — Я просто… Отец пнул его в живот. — Мне жаль! — Ты маленький жалкий идиот, — отец схватил его и стукнул затылком об пол. Его голова закружилась, отец опять поднял его. Майк не мог сдержаться и начал рыдать. — ТЫ УБИЛ МОЕГО СЫНА! — Я просто хотел, чтобы ты мной гордился! — закричал Майк, съеживаясь на полу, прямо как Эван несколько дней назад. — Я просто хотел, чтобы ты любил меня, папа! Прости меня, прости, прости… — О Майк, — мягко сказал папа, опять поднимая его. — Я не знал, что ты такой тупица. — Прости, папа, я не хотел… — Я знаю, сынок, я знаю, — улыбка расползлась по его губам. Она была пугающей, безумной, как будто он ждал этого момента всю свою жизнь, затем, вновь дал ему пощечину. Он бил, пинал его, пока он не начал истекать кровью, пока Майк не упал без чувств, и с каждым ударом он приказывал: — Скажи мне, что ты заслуживаешь этого. Он ударился о пол. — Я… я заслу- — Скажи мне, что ты черт возьми заслуживаешь этого, Майкл. Он закашлял кровью: — Я заслуживаю это, — он начал плакать, когда отец чуть не вывихнул его плечо. Он задрожал, когда папа выпил еще один стакан виски и бросил в его сторону, стекло разбилось у его ног. — Я заслуживаю это. Я заслуживаю это. Папа опять улыбнулся, зло и мстительно, потому что Майк этого заслужил. Он заслужил это, он был глупым ребенком, паршивцем, он убил своего младшего брата. Ему было так страшно. Папа был пьян, теперь он едва держался на ногах. Он присел перед сыном, вытирая кровь на лице платком. Майк вздрогнул, избегая отцовского взгляда. Папа схватил его за длинные волосы и дернул наверх. — Каково это, Майк? — он спросил одновременно с любопытством и насмешкой. — Разве это не чудесное чувство? Нет. Боже, нет. В этом не было ничего чудесного. Из него словно вырвали все внутренности, выпотрошили нервы, а затем грубо запихнули обратно в тело, и всё было неправильно. Он словно тонул. Он хотел умереть, хотел попасть в Ад. — Н-нет, — тихо сказал Майк, лицо отца стало жестким, как камень. — Это не было хорошо, папа. — Хм, — отец разочарованно хмыкнул. — Значит, мы и вправду разные, Майкл. Если бы ты сделал это намеренно, я бы уважал это. Демонстрация превосходства. Но избавиться от родной плоти и крови, просто потому что ты трус, потому что ты отброс? Потому что ты ничтожество? Почему, Майк… — его отец цокнул языком и опять улыбнулся. — Это просто жалко. Майк опять упал, и кровоточил, и плакал, и признавал, он заслужил это. С того самого дня, Майкл Афтон всегда тонул.