His Empire of Dirt

Всю прошедшую неделю Майк был на взводе. Клара приходит к ним каждый день, чтобы осмотреть руку Уильяма и поделать с ним упражнения для мышц, чтобы проверить, что все нервы в порядке. Слава Богу, Клара убедилась, что пружинные замки слетели не до конца, но если бы они впились полностью, то пробили бы кость, и Уильям остался бы без руки. Это жестоко, но часть Майка жалеет, что пружинные замки не сломались как в 1993, потому что, если бы папа потерял руку, он не смог бы строить. По крайней мере, уже не так как прежде. Белла заходит к ним по крайней мере три раза в неделю, чтобы приготовить им обед. — Вы, мальчики, слишком мало едите, — она недовольно подмечает, что Генри проводит слишком много времени за учебой или помощью в церкви, а Уильям и Майк вообще не едят, если им не напомнить. — Господи, Белла, ты не моя мать, — как-то раз пожаловался Уильям, но, когда Майк взглянул на него, он добавил шепотом: — Спасибо, — в этот момент его взгляд был далеким. Майк знал, что Уильям на самом деле представлял, что Белла — это его мама, которая наконец после стольких лет заботится о нем. Майк сделал Уильяму одолжение и сходил в магазин, чтобы собрать вырванные из дневника страницы, и передал их ему, пока никто не видел. Уильям прочитал их ещё раз, словно видел в первый раз в жизни. Потом он посмотрел на Майка с неверием, стыдом и сожалением в глазах и сказал: — Я же говорил, моя голова страшное место, Фриц. Никогда ещё Майк не был настолько уверен, что они достигли прогресса. После одного относительно тихого и спокойного дня, Уильям вернулся к своему прежнему «я», который шутит, жалуется на всех и вся и отпускает колкости. Но всё-таки что-то в нем изменилось. Он мог часами стоять у стационарного телефона в лобби и болтать с Кларой, спрашивать её про «циркулярное безумие» и про другие вещи, которые она прочитала в своих учебниках. Всё время он называл её гениальной и очаровательной. Он решился вернуться в магазин только вместе с Генри и, что удивительно, позволил ему вести работу, особенно в плане мер предосторожности (Майк до сих пор не может поверить, что они не были приняты раньше, но потом списывает это на наивные нравы общества пятидесятых и популярность наркотиков в семидесятых и восьмидесятых). Майк несколько раз приходил домой, заставая Уильяма и Беллу, курящих травку, и Генри, сидящего на диване, который нервно на них поглядывал. И всё же Майка преследовали опасения, что ничего не работает. Мысли по типу: «Если я вернулся в прошлое и изменил его, значит я никогда не отправляюсь в прошлое, значит я не должен существовать, значит я не должен быть здесь, он уже должен был исправиться», продолжают мучать его. Но страх немного рассеивается, когда Уильям пересекается взглядами с Майком и неловко машет ему рукой, когда Майк вспоминает, что Уильям называет его своим лучшим другом. А после этого Майк идет к себе и плачет, спрятав лицо в подушке, потому что он так счастлив что у него наконец появились друзья, и это настолько сбивает столку, что Уильям, черт его побери, Афтон самый близкий из них всех. На этой неделе их поджидает Хэллоуин. Это вызывает у Клары неописуемый восторг, потому что оказывается, Уильям ни разу не отмечал Хэллоуин («Ну, я воровал вафли из маминой сумочки и ел их под кроватью», — сказал он, и это было так печально, что Белла буквально разрыдалась), и Клара использует это как предлог нацепить на него костюм. Лицо Уильяма от этого предложения искажается от ужаса, а Генри с Майком без стыда смеются над ним. — У нас должна быть общая тема, — говорит Клара, поправляя свой макияж и платье. И вновь Майк доказал свою необразованность в особенностях путешествий во времени, потому что он не понял отсылку. И только после того, как Клара назвала себя Люси, он понял, что они наряжаются в героев из «Я люблю Люси». — Я Люси, Белла — Этель, Генри — Фред, а Уильям это Рики. («Что за Рики?» — перебил Уильям, и Клара недовольно заворчала и, пока не наступил Хэллоуин, заставила всю банду залпом посмотреть самый длинный на данный момент сериал в мире.) — А Фриц это Рики Рикардо младший! — Клара смеется над тем, что Уильям и Майк наряжаются в отца и сына. Сердце Майка так бешено стучит в груди, что у него вот-вот случится приступ, потому что, особенно в костюмах, они правда выглядят как отец и сын. Уильям предложил быть их трезвым водителем на ночь, больше под давлением Клары, но и частично по собственному желанию. («Мне кажется, кислота не идет на пользу твоим мозгам, дорогой, — говорит Клара, обеспокоенным и слегка отчитывающим тоном. — Думаю тебе лучше воздержаться даже от пива хотя бы на время». Только после строго надзора и довольно убедительных аргументов Клара разрешает Уильяму и Белле курить травку вместе и при этом не перестает упрекать его в том, что он превратил «мою милую Беллу в самую большую наркошу во всем колледже».) Пока Клара поправляет прическу Уильяма перед вечеринкой, устроенной одним из однокурсников Генри, они с Майком выпивают немного пива. Генри оказывается довольно чувствительным к алкоголю, несмотря на свой вес. От второй банки у него уже немного краснеют щеки, он старается не смотреть на Уильяма. — Он в костюме, Фриц, — бормочет Генри. Майку хотелось бы посмеяться над его затруднительным положением, но его ещё немного коробит, что они лгут девочкам. — Генри, приятель, чего ты вообще хочешь? От Беллы и Уилла, имею в виду. Генри заливается румянцем ещё пуще. — Я просто… просто пока не знаю, что я чувствую… к мужчинам, понимаешь? Но я не хочу разбивать Белле сердце, и я люблю её очень сильно, и однажды мне нужна будет семья… Я просто придумываю себе оправдания. Ох, но, Фриц, я так счастлив, что есть целых двое людей, которые меня любят, — он явно хотел сказать это шепотом, но выходит слишком громко. — Это делает меня плохим человеком? — Майк отвечает не сразу, и Генри сокрушенно прячет лицо в ладонях. — Ох, мне дорога в Ад, Фриц! — Эй, эй, не говори так, — Уильям с хитрой улыбкой красуется перед Кларой в законченном костюме. От этого вида лицо Генри достигает настолько критически красного оттенка, что ему приходится умыть лицо в холодной воде. — Генри, я знаю, ты пытаешься впечатлить всех и быть во всех местах одновременно, но тебе надо подумать и о себе, и как твои действия влияют на людей. Иногда, даже из лучших побуждений, мы лажаем. — Я знаю, но… Нет, я не знаю. Я ничего не знаю. То есть, Уильям говорил, что это естественно влюбляться в двух разных в людей одновременно. — Ты должен быть честным с ней, Генри. — Я… Я понимаю. Но не сейчас. Сейчас лучше убедиться, что Уильяму лучше, если мы хотим избежать большого скандала, — Майк ничего не говорит, но всё-таки Генри прав. — Господи, Фриц, — если Генри использует имя Бога, это значит, он уже немного навеселе, — это так сложно быть тремя разными людьми. Он будет бороться с этим всю жизнь, и однажды это его погубит. — Кем ты хочешь быть, Генри? Генри вытирает нос платком и делает ещё глоток пива. Минуту спустя, он улыбается Майку и говорит: — Я просто хочу быть счастливым. Разве не все люди хотят того же? — Тогда… — Майк вздыхает. — Тогда перестань быть тремя разными людьми. Не пытайся спасти всех. Просто… просто будь собой, Генри. Люди будут любить тебя несмотря ни на что. — Но… — Несмотря. Ни. На. Что, — он думает о потребности Уильяма всё исправлять и потребности Генри всех спасать. Первому нужно немного веры, а второму поскорее от неё избавиться, но они, конечно, влюбились именно друг в друга. Они всегда будут стремиться спасти друг друга в своими собственными искаженными, неправильными путями. Интересно, есть ли вселенная, где Генри поддался безумию, прямо как папа, потому что, честно, всё может испоганить всего один плохой день. Особенно для сломанных людей с такими радикальными взглядами. — Я… Я попробую. Я буду честен с ней. Я… Я буду счастлив. Я буду стараться, — он улыбается и чокается банками с Майком. — Твое здоровье, Фриц. Ты лучший. Теперь очередь Майка краснеть. Он поднимает пиво, в честь того, во что никогда не поверит, и выпивает. Майк понимает, что в непосредственной близости, в которой последнее время находились Клара и Уильям (он учится танцевать, она заботится о нем, он проявляет к ней нежность, а она принимает её впервые в своей жизни), они полностью отдалились от своих версий из будущего. Майк всегда воспринимал папу собственником, но не в милом смысле, а отталкивающем. В магазинах, в парке, везде, если на маму оглядывались другие мужчины, папа крепко сжимал её руку или плечо и угрожающе улыбался, словно говоря «она моя, а ты впустую тратишь наше время, не смей даже дышать в её сторону». Майк не думал, что мама такая глупая, что ничего не замечала, она просто молча поощряла. Словно птица со сломанным крылом, которая полностью доверяет человеку отгонять все напасти и заботиться о ней, но быть в руках того, кто всегда будет сильнее и умнее неё. Однажды к птице вернутся силы, чтобы улететь, но она никогда этого не сделает, потому что паразит стал хозяином, а из хозяина стал зависимостью. Мама повышала голос, только когда ругала Майка за то, что тот издевался над Эваном. В остальное время она была тихой и послушной, доверяла папе все важные дела (и она никогда не защищала Майка, никогда). Майку казалось, что папа и мама счастливы вместе, но как бы в силу обстоятельств. Они оказались вместе и им пришлось поддерживать брак, потому что о разводе и речи быть не могло. Да и с чего бы Уильяму Афтону отказываться от чего-то, чем он всецело владел и контролировал? И с чего бы Кларе Афтон отказываться от того, кто безоговорочно обеспечивал её всем, чего душа желает, и кто предложил ей покорный образ жизни, который она так безропотно приняла? Но сейчас Майк наблюдает как их динамика меняется — или, скорее, такой она и была до того, как всё пошло на спад. Клара ходит везде, как будто она королева, и ругается как сапожник. «Уильям, ты замарал чертов коврик, придурок», — говорит она, закатив глаза, а он скажет: «О, какой теплый прием». И она посмеется и поцелует его. Они по очереди доминируют в своих отношениях. Клара, когда она лечит руку Уильяма; Клара, когда она слишком устала после смены; Клара, когда она обсуждает политику и работу. Уильям, когда показывает ей чертежи; Уильям, когда он делает ей комплименты, от которых она краснеет; Уильям, когда они идут по улице, и все парни видят, что он держит её за руку, несмотря на то что много кто из них, гораздо более «традиционных» взглядов, хотел бы приударить за ней. Майку неизвестно, почему, когда Уильям смотрит на Клару, в его глазах нет того пылающего блеска, как когда он смотрит на Генри. В конце концов, он решает, что Уильям думает, что уже завоевал Клару (Генри непредсказуем, Генри только понял, что ему нравятся мужчины, он ещё привязан к церкви, к желанию иметь семью) и слегка опасается её присутствия, потому что теперь ему приходится делить роль основного центра внимания и негласного лидера команды с другим человеком. Сейчас, не как в восьмидесятых, мама дерзкая, грубая, властная. Для Уильяма Афтона будет забавой наблюдать, как он ломает её в то, во что она превратится. Он будет любить её по-своему ужасно, потому что, сломав её, он покажет ей, как прекрасно он может исправить её. Майку дурно видеть, что его мама такая живая, но потом Клара целует Уильяма в щеку, а он тепло ей улыбается и благодарит, за то что она такая умная. Клара становится самой собой, Уильям ещё не совсем отошел от своего прошлого «я», но он держит правильный путь. Это дает Майку надежду, что будущее изменится к лучшему. Все вместе они идут на выход. Уильям заливается смехом, как гиена, и хлопает Майка по плечу. — Пойдем, сынок, — говорит он. Это, конечно, безобидная шутка, но Майк едва не вздрагивает и не может не подумать, что возможно прошлое есть прошлое, а его жизнь всегда будет связана с его отцом.

***

— Рики Рикардо! Мило! — владелец вечеринки, тот самый одногруппник Генри и Уилла, приветствует их и заводит в общежитие. Глядя на веселящихся студентов, Майк вдруг понимает, что никогда раньше не был на подобных вечеринках. Ему не нужно много времени, чтобы понять, что он не в своей тарелке. Ему не по себе от шума, ярких огней и пьяных людей. Он слегка успокаивается, когда Клара берет его под руку, и они вместе с Генри и Беллой делают пару шотов в импровизированном баре. Генри морщит лицо, а Белла смеется, прижимаясь к его предплечью. Уильям молча наблюдает за ними, словно боясь что-то пропустить, но невольно улыбается, когда Клара делает три шота за раз и сияет так, словно собственными глазами лицезрела второе пришествие. Майк и Генри, по наставлению Беллы, пьют ещё немного, и вскоре Майк пьянеет. Он пьянее, чем был в карьере, и страх, что Уильям единственный трезвый из них, уже не тревожит его, когда громкая музыка эхом отдается по всему дому. (Майку хочется пошутить «пейте каждый раз, когда кто-то включает Элвиса вместо *вставьте сюда любую отсылку, которую подростки 1950-х не поймут*», но он ещё не настолько тупой.) Так ли выглядела жизнь Майка, если бы его не убили? Если бы папа никогда не вернулся? Если бы с Джереми ничего не случилось? Если бы хоть раз его жизнь могла бы быть нормальной? Если бы у него был нормальный отец, заботливая мама, поддержали бы они его желание поступить в колледж или даже встать у руля семейного бизнеса однажды? Папа бы не бил его, не ругал, а называл великолепным, как когда они приняли кислоту? Уильям кружит свою пьяную девушку, она смеется так сильно, что Майку внезапно хочется придушить их обоих за то, что они такие счастливые, а потом хочется задушить себя за свои ужасные мысли. Клару уже не держат ноги, но ей удается встать прямо и сказать: — Я никогда не устану от тебя, ты, британский ублюдок, — затем, она чересчур громко говорит: — Скажи «алюминий». Уильям ворчит, но подыгрывает ей: — «О-лю-мин-ум», — с ужасным американским акцентом. — Нет, — Клара толкает его в грудь. — Нет. Скажи по-британски! Он вздыхает. — А-лю-ми-ньюм. Клара закидывает голову от смеха и прижимается к его груди. — Мне нравится твоя голова, — говорит она, тыкая пальцем по его лбу, и это звучит так абсурдно, что Уильям не может не засмеяться. Она хмурится и бьет его в грудь: — Не… не смейся надо мной. Не… — она хохочет. — Люблю твою голову, ублюдок. Они смотрят друг на друга с такой искренностью. Клара проводит рукой по уложенным волосам Уильяма, а Майка переполняют эмоции, когда он наблюдает, как отец с матерью снова и снова влюбляются друг в друга. Он так счастлив за Уилла, но никуда не делась его ненависть к отцу, за то, что у того хватило сил разрушить такого живого человека. Он оглядывается в поисках Генри, но видит, что они с Беллой танцуют в толпе. В этот момент Майка накрывает пугающее одиночество, чувство опьянения как удар машины бьет по нему. На его плечо ложится ладонь, он оборачивается и видит девушку в костюме ведьмы. — Привет, — она довольно милая, но Майк отшатывается от неё и уходит, чувствуя на спине её недовольный взгляд. У него нет на это сил, его от всех тошнит, даже от самого себя. Он идет к бару и выпивает ещё стаканчик пива. Он пьет слишком много, в следующее мгновение теряет друзей в толпе и суматохе вечеринки. Одиночество всепоглощающе. Впервые за два месяца он совершенно один. Много десятилетий он вообще не контактировал с людьми, а теперь нашел тех, кто наслаждался его компанией. Его наконец окружали люди, чьи судьбы не были разрушены, а жизни испоганены Уильямом Афтоном. Но он всё ещё есть и будет тем, кто сам сломал себе жизнь и чья жизнь была испорчена его отцом. Он всегда будет один. Его пробирает от смеха, пора уже перестать пить. Как и у Уильяма, его голова — это страшное место. Он решает, что ему нужен свежий воздух. Он пробирается через лабиринты коридоров, пока не находит раздвижную дверь, ведущую во двор. На крыльце уже сидят группа человек. Он спрыгивает со ступенек, едва не споткнувшись, и садится на сухую траву, медленно потягивая пиво. Это его праздник самобичевания, он горько смеется над самим собой. Шум музыки стихает, люди с крыльца заходят внутрь. Майк не чувствует себя настоящим, как будто он один из аниматроников, которых делал его папа. В лучшем случае он всегда был тенью отца, а в худшем — грязь, которую папа занес в дом с багровой кровью на руках и животной улыбкой на лице. — Ты в порядке? — Майк подпрыгивает от неожиданности, оглядывается. Уильям возвышается над ним с сигаретой в руках, алый огонек тлеет на её кончике. Майк пожимает плечами и опускает взгляд. — Не любишь вечеринки? — Думаю, нет, — он потирает пальцем край стаканчика и делает глоток. — Никогда не был ни на одной. — Представить не могу, почему никто не приглашает самого унылого бедолагу в мире на свои вечеринки, — фыркает Уильям, но, когда Майк не смеется, он неловко кряхтит и трет ботинком землю. — Девочки пытались научить Генри танцевать, но потом Белла расстроилась, что ты куда-то пропал. — Я потерялся, — Майк хмурится, глядя на дно своего стакана. — Уже очень давно. — О чем ты говоришь? — Уильям приседает, не касаясь земли, чтобы не замарать брюки, и предлагает Майку сигарету. Майк берет её, словно только затяжка способна заземлить его. Так и случается, в ту же секунду он расслабляется. — Наши с тобой головы страшны по-своему, дружище, — он горько усмехается. — У меня там много мрачных мыслей, — он тычет пальцем по своему виску и облокачивается о дерево. — Это плохо. В группе есть место только для одного ненормального ублюдка, — Уильям смеется. — Циркулярное безумие, так это называют в книжках. Заумное слово для безумцев. Ты бы предпочел быть безумным или печальным, Фриц? — Я думаю, я уже немного и то, и другое. — Согласен, — Уильям выдыхает, усмехается. — Яблоко от яблони, а? Майку мерзко. — Я думаю о его словах. Я убил Эвана. Я получил наказание… — О, заткнись, Фриц. — Ты заткнись, Уилл, — огрызается Майк. — Не могу, как не пытаюсь, — Уильям поворачивается к нему, почти выдыхая дым ему прямо в лицо. — Расскажешь мне об этом? — Чтобы ты утвердился в том, что мы одина… — Чтобы ты поговорил с кем-нибудь, кто такой же печальный безумец как ты, — он улыбается. — Не думаю, что ты когда-нибудь говорил об этом. У тебя в голове только твой старик, который говорит, что ты бесполезный. Я так не скажу. Майк фыркает, ему хочется уйти, но в последний момент, под влиянием алкоголя, он передумывает. — Папа любил Эвана больше меня. Лиз была его любимицей, но он очень любил Эвана. Я ненавидел их всех. Я был маленьким заносчивым придурком, знаешь. Я так ненавидел Эвана, потому что его любили больше меня. Все боялись папу, поэтому я думал, что, если я напугаю Эвана, папа будет мной гордиться. Я поставил Эвана меж двух механизмов, просто ради шутки. Я думал, папа будет доволен. Но механизм впился ему в голову. Он умер в больнице, и папа обвинил меня. Потом Лиз умерла из-за несчастного случая, а моя мама покончила с собой. И ничего этого бы не произошло, если бы я не убил Эвана. Так что да, Уильям, я заслуживаю чертового наказания. Уильям обрабатывает информацию, медленно кивает, а затем дает Майку звонкий подзатыльник. — Ты самый безнадежный идиот, которого я только видел. — Эй! — Фриц, ты был ребенком. Они мертвы, да? Если бы они были здесь, они бы не хотели, чтобы ты ломал себя из-за этого. — Папа бы хотел. — Пошел он. Он мразь. — Я знаю, но… — Сожги его. Сжигай его снова и снова, пока его не останется в твоих воспоминаниях. Фриц, единственный, кто считает, что ты монстр, это ты сам. Ты мой лучший друг, и я говорю тебе, тебе больше не придется причинять никому боль. Я сделаю это за тебя, хорошо? Я убью любого, кто встанет у тебя на пути, и я буду говорить, что ты идиот, пока ты не поверишь, что ты никакой не монстр. — Хотелось бы. Мне было бы легче жить с этим. Если бы мне это понравилось, если бы я не хотел… — Ты не умрешь, — говорит Уильям. — Я не позволю тебе. — Разве это не эгоистично? — Будь эгоистом, не глупи! Бери для себя, если тебя делает тебя менее суицидальным. Бери у меня, Фриц. Что бы ты взял, чтобы тебе стало хоть капельку легче? Твою жизнь, возможно. Но Уильям не его отец. По крайней мере, он уже не ощущается им. Майк качает головой. — Ладно, тогда притворись, что он это я. Что бы ты сказал подонку? Я бы сказал, что ненавижу его. Что он взял всё хорошее в Харрикейне и разрушил это, сломал. Что я ненавижу его, за что позволил мне появиться на свет. За то, что он никогда не говорил, что любит меня и гордится мной… я бы сказал ему всё. Но Майк молчит. В горле замирают рваные всхлипы, он роняет голову на дрожащие колени. — Не давай мне больше пить. Он не видит своего друга, но он чувствует, как Уильям внезапно кладет руку ему на голову и шепчет: — Я бы сказал, что горжусь тобой. Мы всегда хотели это услышать от них, правда? Что они любят нас. Я бы сказал, какой ты великолепный, Фриц. Майк зажмуривает глаза и представляет, что голос Уильяма ниже, что он сейчас у себя в комнате, и он просто ребенок, который совершил худшую ошибку в своей жизни. — Ты веришь, что это был несчастный случай? — Это был несчастный случай. Я знаю разницу, Фриц. Разницу между желанием убить и этим. Мы не одинаковые, — Уильям смеется. — Ты достойный, Фриц Смит. Будь достойным. Майк плачет сильнее, Уильям обнимает его одной рукой, Майк падает в его объятия и цепляется за эти слова, за достойность, словно вот-вот умрет. — Я не хотел, — рыдает он. — Я не хотел этого, папа… — он осознает, что только что сказал, но Уильям кивает, потому что прямо сейчас Уильям играет мистера Афтона. — Я не хотел. Я любил его. Я не знал. Я правда не хотел! Я так скучаю по ним. Я люблю тебя больше всех. Я любил тебя больше их всех, а ты сделал мне так больно, это была просто случайность. — Это была случайность. — Случайность, я клянусь. Клянусь. — Я верю тебе, Фриц. Это была случайность. Ты не хотел никого убивать. Ты не злой человек. Боже, ты даже пытаешься помочь Уильяму Афтону, а он просто пропащая душа. Майк качает головой. — Не говори так, — это должно того стоить. — Хм, ну, подумай, почему ты видишь что-то хорошее в нем, но не можешь увидеть в себе? — Я не знаю. Должно быть, я просто глупый. — О, это неправда. Мой сын великолепен. Мой сын великолепен. Майк рыдает изо всех сил, потому что папа никогда не ошибается, он должен быть великолепным. Он должен, потому что Уильям Афтон всегда прав, это была всего лишь случайность, это была случайность, я был плохим братом, но я достойный, я достойный, я могу быть лучше. Майку кажется, это самые важные слова, которые отец когда-либо говорил ему. Не то насилие, которое он пережил, но вот это. В этот момент, когда папа его друг, а Майк не только не одинок, но кто-то ещё нуждается в нем.

***

Майк топчет сигарету ботинком. Они с Уильямом возвращаются внутрь и, зайдя в гостиную, слышат крики. Посреди комнаты стоит Клара, у неё красное лицо, растрепанный вид, она грозно тычет пальцем в какого-то амбала. — Извинись сейчас же, — предупреждает она, путаясь в словах. Парень фыркает и складывает руки на груди. — Или что? — Ты трогал её, извинись сейчас же, или я тебя по стенке размажу! — Клара, всё нормально… — Нет, нет, извинись! — Ты больная сука… Он не успевает договорить, как Клара с размаху бьет его по челюсти, кольцо на её пальце оставляет на щеке царапину. От шока все в комнате замолкают. Клара смеется во всё горло, глядя на разгневанное лицо парня. Он выглядит так, словно сейчас убьет её. Только он хочет замахнуться, как Уильям встает между ними и говорит: — Только посмей. — Это твоя девушка, Афтон? Ненормальная… А теперь очередь Уильяма бить его. На этот раз в другую щеку, для профилактики. Пока парень встает на ноги, Майк чертыхается: — О нет, — толпа ликует и восторженно требует драки, а Майк прекрасно знает, что лучше не давать Уильяму возможность пролить немного крови. Он подходит к нему и тихо говорит: — Надо идти. Но теперь друг того парня думает, что Майк подстрекает его, и уже Майк получает по лицу. Уильям усмехается и хватает парня за грудки и бросает на пол, а потом пинает ногами. В комнату вваливаются ещё больше их дружков, их гораздо больше, чем Майка и ребят. — Не-а, мы уходим, — Генри берет Беллу на руки и тащит Уильяма за шкирку. — Пошли нахер! — Клара пьяно икает и смеется, Уильям хватает её и закидывает себе на плечи, как пожарный. Последним из дома выбегает Майк. Они слышат, как в дорогу им выкрикивают угрозы. Уильям шарит по карманам, ища ключи, открывает машину и, пока их не догнали, все вместе они запрыгивают внутрь и удирают. Напоследок Клара высовывает средний палец из окна. Они несутся с такой скоростью, что Майка может стошнить, но потом он видит испуганное лицо Генри, ошарашенную Беллу, ликующую Клару и Уильяма, хохочущего во всё горло, и невольно начинает улыбаться. Он пытается вытереть слезинки на глазах, но с заминкой осознает, что вовсе не плачет. Он просто улыбается.