***
Сейчас не воскресенье, поэтому людей совсем немного. Генри идет к скамье в самой середине, преклоняет колено и крестится. Майк пытается просто повторять шаги своего дяди, потому что религия всегда была далека от него. В его детстве папа яростно отрицал веру (Это не совсем так. Он просто создал свою собственную. Поклоняйся Отцу своему, и ему одному служи. Беспощадная расправа ждет тех, кто ослушается этих простых правил. Ад есть гнев Творца, и ты заслуживаешь всех его наказаний), и его мама тоже не была особо религиозна. Майка всегда немного завораживала идея молитвы чему-то большему, тому, кто создал тебя, но не мама и папа. Кто-то, кто безоговорочно любил его и сотворил идеальным. Но время, его вечный враг, доказало Майку, что Бога нет. Может, он был мертв, а может и не существовал вовсе. Это не важно. Не было на свете божества, которое приглядывало бы за Афтонами. Был только Дьявол. Генри садится на колени перед скамьей и складывает руки в молитве. Майк следует ему, но не молится, только повторяет. — Я прихожу сюда каждый день, — шепчет Генри, — с тех пор как узнал о болезни Беллы. Майк вздыхает: — Я не знал. — Я ничего не говорил, я знаю, что вы с Уиллом относитесь к этому по-другому, — Генри пожимает плечами. — Я спрашивал Его, Фриц. Почему что-то должно так скоро забрать у меня Беллу? Знаешь, почему я не плакал? Почему я не говорю об этом? — Майк качает головой. — Она попросила меня притвориться, что всё в порядке. Она вообще не хотела никому говорить, но вы зашли к ней и случилось то, что случилось. Она сказала, что благодарна, потому что теперь знает, как ей провести остаток своей жизни. Но я не благодарен. Я ни за что не благодарен. Я не плачу, потому что это значило бы относиться ко всему, как к норме. Но я стараюсь изо всех сил, чтобы не бояться. — Это… это очень страшно. — Но… но ты знаешь, что я понял? — Генри посмеивается. — Мне кажется, я существую в вечном страхе. Мне нужно быть везде, всем, всё время. Как будто я никогда не был сам собой, кроме моментов, когда я создаю. Фриц, ты помог мне осознать, что мне нужно быть собой. Быть самим собой. Знаешь, что самое ужасное? Церковь никогда не учила меня этому. Никогда. — Мне кажется, церковь стремится не к этому, — признается Майк. — А к чему, ты думаешь? Майк поднимает взгляд на мозаичный узор: Мария, Иосиф, ягненок и малыш Иисус на фоне церкви. Он смотрит младенцу в глаза. — Лгать. Генри медленно кивает. — Я молюсь за Беллу. Я молюсь за Уилла. Я молюсь, чтобы стать храбрее. Потому что я… я трус. — Эй… — Нет, это правда. Клара ударила того парня. Уилл ударил. Они бы убили его ради друг друга и ради нас. А я сбежал. — Ты поступил умно. Нам бы надрали задницы. — Не ругайся в церкви, Фриц. — Прости. Попы. Нам бы надрали попы. Генри тихо смеется: — Может быть. Но… мне нужно защищать, то, что люблю, даже если мне не хочется. Я не могу позволить, чтобы им причинили боль. Я хочу быть тем, кто защищает дорогих себе людей, Фриц, — Шарлотта умрет, ты поверишь моей лжи, и ты будешь ненавидеть себя, за то, что не смог защитить её. — Я хочу быть тремя вещами: отцом, защитником, строителем. Вот и всё. Мне кажется, я был бы счастлив, если бы достиг этого. Я молюсь за это, но… знаешь, что сказал мне Уилл однажды ночью? — Майк качает головой. — Мы лежали в кровати, и он сказал: «Бог создал тебя для меня». Он почти засыпал, и я спросил его, о чем он говорит, а он просто пожал плечами. Он не верит в Бога, — лицо у Генри жесткое, как камень, когда он смотрит на Майка. — Но он верит. Я видел записи в его дневнике, Фриц. Я никому не говорил, но… он звал себя Богом, и что он поклоняется мне. Сердце Майка замирает на секунду. Генри осуждает Уильяма, а Уильям в отместку сходит с ума, убивает всех в университете, собирает Остаток и живет вечно… — И я верю ему. Я верю в это сильнее, чем во все проповеди, которые слышал. Майк не верит своим ушам. — Что? — Он Бог. — Генри… — Майку становится плохо. — Но не только это. Не только он. Мы все можем найти Бога друг в друге. Фриц, могу я задать тебе вопрос? Почему ты не веришь ни во что? Майк смотрит на свои сложенные руки. — Мой папа не был верующим, но… но, когда он бил меня, я молился всему, чтобы только он остановился. Чтобы он полюбил меня. И никто мне не ответил. Мне никто так и не ответил, — Майк смотрит на Генри, не злобно, не ожесточенно, а устало. — Бог бы не создал таких людей, как мой отец. Бог бы не позволил ему бить меня. — И Бог не дает моей девушке умереть так рано. Бог не делает так, чтобы я не мог целовать Уилла на публике. Бог не путает провода внутри Уилла. Он рассказал мне кое-что. Я спросил его после одного из эпизодов, как часто такое происходило с ним. Он засмеялся так, так печально и сказал, что сбился со счету, потому что впервые ему кто-то помог. До этого он закрывался в шкафу, пока всё не прекращалось. Иногда он мог сидеть там целыми днями и выходить только за едой и в туалет. Он рассказал, что прятался от матери и отца, потому что тот бил бы его пока «Дьявол не покинул его тело». Фриц… Фриц, почему Бог позволяет этому происходить? — одинокая слеза катится по щеке Генри. — Бог позволил моей любви страдать из-за своего разума, я не могу поверить в это. Я не могу верить в того, кто причинил ему столько боли. Майк не осознает, как Генри только что назвал Уильяма. Генри кажется даже не обдумал ничего как следует, но он говорит так легко и быстро, Майк просто внимает его словам. — Но знаешь, что делает Бог? Бог говорит, что ты прекрасен. Бог бьет парней, за то, что они обидели её подругу. Бог добр, даже когда умирает. Бог говорит, что люди любят тебя. Несмотря ни на что, — Генри вытирает лицо ладонями. — Теперь я верю в другого бога. Теперь он настоящий. Ох, мои родители убьют меня. За то, кого я люблю, и за то, во что я верю. — Они твои родители. Они не убьют тебя. — Его родители почти это сделали. — Твои родители похожи на его? — Генри качает головой. — Тогда всё будет хорошо. С тобой всё будет хорошо. Генри вяло кивает и издает приглушенный звук, что-то между смешком и всхлипом. — Он болен, и она больна, и я не могу спасти их. Я думал, что если буду молиться изо всех сил, то они попадут в Рай, когда их не станет. Но теперь я не знаю. Я не знаю. — Я пытаюсь не думать о таких экзистенциальных вещах слишком сильно. — Но это реально. Они умрут. — Ты тоже когда-нибудь умрешь. Ты молишься за себя? — Я… нет. — Почему? — Я… — он неловко потирает затылок. — Не сочти за эгоизм, но я попаду в Рай. Я следовал всем правилам. — Тогда… Генри, мне кажется, нужно не только верить в Бога внутри других. Тебе нужно верить в себя тоже. Генри смеется громче: — Я даже не могу сделать костюм с рабочими пружинными замками. — Ты гениален, Генри. Ты великолепен, и ты достойный, ты лучший человек, которого я знаю, и… — Майк сглатывает слезы и улыбается. — Я верю в тебя больше, чем мог бы верить в Бога. Генри опускает голову, молчит пару секунд, а затем кивает. Он втягивает Майка в крепкие объятия, Майку почти кажется, что он снова там, с цветными карандашами в руках, а дядя Генри заверяет его, что он не заслуживает боли. — Ты очень много значишь для меня, Фриц Смит. Мне нечего тебе предложить, кроме самого себя, всегда, ты лучший человек, которого я знаю. Майк слишком часто плачет в последнее время, но он не может сдержать слезы. Одна, две, а потом целые дорожки слез текут по его щекам. — Снимите уже комнату, вы двое. Майк подпрыгивает от неожиданности и бьется головой о голову Генри. Сам Генри издает потрясенный вздох, глядя на человека, сидящего позади них. — Ты серьезно, Эмили? — Уилл складывает руки на груди. — Уилл, что ты… — Вы двое ни за что не поверите, но я расчесывал волосы и нашел чертов седой волос. Прямо здесь! — он драматично тянется рукой к затылку и вырывает седой волос. Он трясет им перед лицами Майка и Генри, наигранно демонстрирует его. — Седой волос. Я просто неимоверно огорчен, а где вы, когда я в вас так нуждаюсь? В долбанной церкви, — он цокает языком. — Теперь мне надо молиться, чтобы мои черные волосы отросли опять, потому что наука уже не способна мне помочь. Генри ошеломленно смотрит на него, ни говоря ни слова, словно сам Иисус спустился на землю, затем он неуверенно улыбается. — Я замолвлю словечко. Ради твоих волос. — Спасибо, Боже, твой мальчик с обложки поработает за меня. Фриц, а ты зачем молишься? — Уильям усмехается. — Чтобы твой бедный мозг смог выработать хоть капельку серотонина? Майк даже смеется. Его друг одобрительно кивает, и он снова обращается к мозаике. Он пытался молиться, когда был ребенком, у него просто плохо получалось (как подметил бы его отец, очередная вещь, которая у него не получалась). Он не знал, о чем говорить, ему было слишком стыдно плакать о своих горестях тому, кто скорее всего слушал молитвы женщин, потерявших детей, или малышей, умирающих от голода. Майк иногда чувствовал себя ужасно, за то, что жалел себя. Но иногда просто не мог перестать. Он думает, о чем можно помолиться сейчас, но с теплой тяжестью в сердце, понимает, что уже нашел все ответы для себя. Будь добрее к себе. Это был несчастный случай. Он опускает руки. — Мне не нужно. У меня уже есть вы.***
Пока Генри идет за машиной, Майк и Уильям курят вдвоем. — Если серьезно, зачем ты пришел? Уильям тяжело вздыхает. — Я правда напрягся из-за того волоса. Смешно, конечно, но это напомнило мне, что я не молодею. Напомнило, как далеко я зашел, — он поднимает голову к небу. — Бога нет, а если бы был, я бы убил Его. Он слишком много забрал у меня, — он провожает взглядом машину, которая заезжает в двор святого здания. — Но если Бог всё же существует, тогда Он дал мне Генри, и, если это так, я могу простить Его за всё дерьмо, что со мной случилось, — он выдыхает дым. — Он хотел этого. Я должен был. Генри за мое сердце. Кларе за мою голову. Белле за мои манеры. Майк топчет окурок ботинком. — А мы? Уильям не улыбается. Он искренне говорит: — Тебе за всё, Фриц. За всё это, — он выкидывает сигарету. Генри выходит из машины. — А я, чтобы исправить… Уильям не успевает договорить, как Генри идет прямо на него и, даже без заминки, берет его лицо в свои руки и целует в губы. Уильям ошарашенно стоит, когда Генри отстраняется. Он улыбается, бьет себя в грудь и кивает. — Поехали домой. Майк не может удержать смех, видя, что Уильям Афтон впервые не может подобрать слов. Они садятся в машину, Генри берет Уильяма за руку и говорит: — Скоро День Благодарения. Я был бы рад, если бы вы поехали со мной, раз у вас нет планов. — Я… Да, Генри, я был бы счастлив. — Да. Спасибо, Генри. — Замечательно. Майк на секунду представляет, что Генри едет домой к своей Шарлотте, едет домой к своей живой жене, и у него всё хорошо. Нет ни человека, которым ему приходится притворяться, ни ложного бога, которому нужно молиться, ни психа, который одержим им. И это мечта, которая существует только в молитве.