***
Уильям разминает конечности, хрустит суставами как неоновая палочка и присвистывает, оглядывая дом Генри. Совсем рядом отчетливо слышно протяжное мычание коров, и Генри заливается румянцем, видимо, смущенный тем, что живет на ранчо. Тут Майк понимает, что ни разу прежде не был в Нью-Хармони, в доме дяди Генри. Дядя Генри, как и папа, не особо много говорил о своей жизни. «Я часто скучаю по ним, Майк, — сказал он в один из праздников, — но я не могу вернуться, — он вздохнул. — Это грустно, Майк, но по правде говоря почти вся моя семья умерла давным-давно». Проезжая через Нью-Хармони, они видели небольшое бейсбольное поле, несколько кофеен, крошечную школу, церковь, слишком уж крупную для такого городишки, где почти все живут в белых одноэтажных домах или ранчо. Среди них дом Генри ничем не выделяется. В небе сгущается серая дымка, за домом раскидывается поле, где мычащие коровы лениво жуют траву. Генри краснеет до ушей, когда Уильям сует руки в карманы и подходит к забору, чтобы поближе разглядеть скот. — Никогда не видел коров в жизни, — говорит он, пока Генри быстро запирает машину и догоняет его. — Правда? — в голове Майка вырисовывается образ: пиццерия Фредди Фазбера и рядом с ним коровка по имени Кэлли. — А ты думаешь коровы каждый день гуляют по Лондонскому Мосту, Фриц? — фыркает Уильям. — Ты не говорил, что твоя семья разводит коров, Ген… — НАРУШИТЕЛИ! Из ниоткуда на Майка и Уильяма набрасываются две пары маленьких рук. От неожиданности они вскрикивают, пока их настырно тащат на землю. — Фрэнки! Бев! А ну-ка брысь! — Хен, — девчонка, Бев, ноет, когда Генри сгребает двоих детей за шкирку и поднимает в воздух. Фрэнки отчаянно размахивает руками и ногами, пытаясь вырваться. — Ты не сказал, что приведешь друзей! Генри ставит детей на землю. Фрэнки ловко уворачивается от рук Генри и, к удивлению Уильяма, подбегает к нему. — И что ты черт возьми такое? — спрашивает Уильям, вставая в боевую позу, словно маленький мальчик мог ему что-то сделать. (Майк задается вопросом, пытались ли Габриэль, Сьюзи, Фриц и Джереми сопротивляться Уильяму Афтону, удалось ли кому-нибудь из них одержать мимолетную победу.) — Уилл! Следи за языком! Уильям фыркает и поднимает мальчишку в воздух, посмеиваясь над его тщетными попытками освободиться. — Извини, Генри, но мы только приехали, а на меня уже так жестоко напали! — Я бы победил, если бы ты не был таким высоким! — кричит Фрэнки, Генри забирает брата у Уильяма и отчитывает его. Майк наконец поближе рассматривает детей. Им обоим где-то тринадцать лет, двойняшки. По ним сразу видно, это брат и сестра Генри (а Майк думал, его дядя был единственным ребенком). У них каштановые волосы, совсем как у Генри, лица, перемазанные грязью, похоже, от игр на улице. Только у Бев на носу висят очки, тоже как у Генри. На девочке милое длинное платье, а на Фрэнки футболка и комбинезон, оба босоногие и растрепанные. — Не деритесь с нашими гостями, вы двое, — Генри сурово складывает руки на груди. — Ну-ка извинитесь. — Не смей сдавайся, Бев, — «шепчет» Фрэнки. Бев кивает и захлопывает рот. — Быстро извинитесь, а то я расскажу родителям, где вы прячете конфеты. — Простите! — тут же выпаливает Бев. — Простите, — бурчит Фрэнки. Генри улыбается. — Молодцы. Спасибо. Где родители? — На кухне. — Спасибо, Фрэнки. Ох, давайте представлю ваших жертв. Это мои друзья, Фриц и Уильям. Они останутся у нас на праздник. — Я надеюсь они не отравят индейку, — говорит Уильям, посмеиваясь над очевидным презрением мальчика к незнакомцам. — У тебя смешной голос, — Бев заливисто смеется. Ехидство Уильяма моментально превращается в раздражение. — Бев. — Ну правда же! А папа говорит ему не нравятся люди со смешными голосами! Генри стыдливо ворчит и прячет лицо в ладонях. — Ирландские подонки, — Уильям шепчет на ухо Майка. Но Генри всё прекрасно слышит и хлопает его по спине. — Не выражайся, — вновь отчитывает он. — Пойдемте. Познакомлю вас с родителями. Бев, Фрэнки, идите домой. — Но… — Живо, Фрэнки, — Фрэнки показывает Генри язык, хватает сестру за руку, и в ту же секунду дети скрываются внутри дома. — Простите за это, — говорит Генри, качая головой. — Обычно я не привожу гостей, поэтому они удивились. — Они часто кидаются на людей? — посмеивается Майк. Генри пожимает плечами. — Когда как. Простите, мы можем уехать, если… — Мы плелись сюда три часа не за тем, чтобы сразу уехать, — отрезает Уильям. Но тут он замечает беспокойство Генри (и Майка очень удивляет, что Уильям стал внимателен к чужим чувствам) и кладет руку ему на плечо, мягко потирая его большим пальцем. — Ну же, покажи нам тут всё. Генри вздыхает и, как капитан Ахав смотрел на Белого Кита, поднимает взгляд к родному дому. Он кивает и ведет Майка и Уильяма внутрь. Изнутри дом оказывается настолько стереотипно американским, насколько вообще можно представить. Над дверью красуется голова оленя, над камином висят охотничьи ружья, чертов портрет Франклина Делано Рузвельта стоит рядом с общим фото семейства Эмили (мать, отец, старший сын и близнецы) и тут же картина с Иисусом. — Генри! — крупный мужчина, очень похожий на Генри, но с более резкими и грубыми чертами выходит из кухни. Он похлопывает Генри по спине и замирает, заметив Майка и Уильяма. — О, ты привел друзей! — Д-да, папа, — Генри потирает затылок. — Это мои сожители — Фриц и Уильям. — Вы братья? — Нет, сэр, — говорит Майк, заливаясь румянцем, от мысли что его принимают за близнеца Уильяма Афтона. — Просто друзья. — Как тесен мир, правда? — он протягивает руку. — Патрик Эмили. Дейдра, иди сюда, наш блудный сын вернулся! — он громко смеется над собственной шуткой. Женщина с огненно-рыжими короткими волосами, в длинном фартуке с пятнами от муки, руками, липкими от спелой вишни, заходит в гостиную. Она лучезарно улыбается сыну. — Генри, милый, — она целует его в щеку. — Ох, гости! Мой Генри никогда не приводит друзей. — Я Фриц, — представляется Майк, Уильям прочищает горло и голос его звучит неестественно низко. — Точно! Мой Генри рассказывал про вас. Братья? — Нет, мэм, — Майк едва сдерживает недовольную гримасу и повторяет: — Просто живем вместе. — Ах, чудесно! Генри, позови детей за стол. Ужин скоро будет готов. Мальчики, чувствуйте себя как дома, — Генри натянуто улыбается им и уходит по указанию матери. Дейдра и Патрик возвращаются на кухню. — Мне надо покурить, — говорит Уильям, его голос всё такой же низкий. Он быстро выходит на улицу. Майк идет за ним, потому что, если честно, теперь понимает, почему людям так сложно оторваться от сигарет. — Что-то случилось? — спрашивает Майк. Ему даже не приходится спрашивать, как Уильям протягивает ему одну сигарету. Он пожимает плечами, затягиваясь, и выдыхает. Низкое солнце медленно скользит за горизонт. — Он никогда не рассказывал про свой дом. Теперь я понимаю почему. — Почему?.. — Он не хотел, чтобы я завидовал ему, — Уильям посмеивается. — Он не знает, у меня никогда не было этого. Может, поэтому тебе он тоже не говорил. Майк пожимает плечами. — Ты же знаешь Генри. Он всегда хочет всем угодить. — Ага, — Майк думает о горящей одержимости Уильяма, потом о его ревности, а уже потом как он сломал Генри, и уже кажется, что эти двое были обречены с тех пор, как Майк подсказал Генри номер квартиры. — Я просто хочу, чтобы он был счастлив, Фриц. — Уилл, если честно… Мне кажется, нам нужно поговорить о том, что ты написал, когда… ты сам знаешь. — Знаю, — он ухмыляется, как будто он стоит совсем один, а Майка тут нет, и думает о том, как расчленяет Генри, как тогда писал в дневнике. — Я зациклился на первом, рядом с кем я почувствовал себя человеком. Фриц, я знаю, я способен убить любого, кто причинит ему боль, — или любого, кто встанет между вами. — Но со мной не так. Уильям усмехается. — Ни с кем больше. — А Клара? — Не знаю, — он пожимает плечами. — Я же говорил, я люблю их, но обоих по-разному. Клара… с Кларой я должен быть, понимаешь? Я должен завести с ней семью, детей и всё такое. И Клара… она дерзкая, смелая. А Генри нет. Я могу защитить Генри. Я уже знаю, что ломает его. — Черт, в этом и есть твоя проблема, Уилл, — Майк закашливается от дыма. — Ты думаешь о людях как о вещах. — Я не… — Уильям молчит, вдыхает дым. — Я не специально. Мне так сложно понять людей, Фриц, когда всю жизнь я видел только трупы. Первое, что я видел, и последнее, чем мы все станем. — Ещё нет. — Хм, ещё нет, — он прикрывает глаза. — Как ты это делаешь? Как ты можешь жить с тем, что мы видели, и всё ещё помогать людям? И не надо навязывать мне эту «геройскую» чушь. — Потому что… — Майк пытается придумать ответ и единственное, что может прийти ему в голову и во что он может поверить это: — Думаю, я просто достойный человек. — Достойный… Фриц, дружище, сделай мне одолжение? Это самое важное, что я прошу за всю свою жизнь, — Майку кажется он буквально бледнеет как призрак от этих слов, но он успокаивается и смотрит на Уильяма твердо и уверенно. Он кивает. — Я хочу… я хочу однажды стать достойным отцом, и ты нужен мне, нужен пока я… пока я не умру, — его передёргивает от последнего слова. — И… и мне кажется, у меня не получится ни то, ни другое, если я не поговорю с кем-нибудь, не получу помощь. Фриц… Фриц, пожалуйста, пообещай, что не бросишь меня. Обещай мне, что не бросишь меня. Майк полностью вбирает в себя эту просьбу, мольбу, чувствует всем телом, своей кожей, как она впитывается в его мышцы, оседает в костях, пока все его существо не сводится к одному единственному предложению: «Обещай, что не бросишь меня». Майк всматривается в серые глаза Уильяма и ему кажется, если достаточно приглядеться, они станут голубыми. Он кладет одну руку на сердце, а вторую на плечо Уилла. — Обещаю. Ни за что на свете, Уилл. Уильям смотрит на него, словно сейчас заплачет, то ли от радости, то ли от отчаяния. Но не может. И Майк понимает, и Уильям понимает, что Майк понимает, и Майк понимает, что Уильям понимает, что он понимает, и так далее. До бесконечности. Майку впервые кажется, что не вина Уильяма в его поступках. Ему просто нужен кто-то, кто сдержит обещание для него. Точно так же, как ему нужно сдержать другое, самое важное обещание в его жизни, но которое он не мог вспомнить: быть достойным.***
— Фрэнки, не играйся с едой, — Дейдра отчитывает младшего брата Генри, когда тот представляет, что вилка — это военный истребитель, запускающий снаряды в лицо Уильяма. — Хватит. Генри, прочитаешь молитву? — Да, мама, — Генри сидит между Уильямом и Майком, Дейдра и Патрик на разных концах стола, а Фрэнки и Бев напротив своих гостей. Генри тянет руки к Майку и Уиллу. Уильям напрягается, когда Дейдра берет его с другой стороны и, скорее всего, скрывает свою самую гадкую ухмылку, когда Генри вздрагивает, беря его за руку. — Господи, мы благодарим тебя за еду на нашем столе и за прекрасную погоду. Спасибо, что приглядываешь за бабушкой и дедушкой, мы очень скучаем по ним. Спасибо… — он прочищает горло, — спасибо за наших гостей и их благополучие. Спасибо, что собрал нас всех сегодня. Аминь. — Аминь, — повторяют все за столом. Фрэнки громче всех, Майк совсем тихо, а Уильям ничего не говорит. — Итак, мальчики, — говорит Дейдра, передавая индейку через стол, — как учеба? Похоже Уильям понимает, что новость о том, что Майк только работает, а не учится в университете совсем не впечатлит родителей самого Генри Эмили. И самому Майку немного стыдно, что он, круглый идиот, живет вместе с двумя гениями, но Уильям наклоняется вперед и говорит: — Ну, я учусь на той же специальности, что и Генри, инженерия, а Фриц работает и поддерживает нас добром уме и здравии. Патрик громко смеется, явно очарованный, как и задумывал Уильям. — И ты приехал из Лондона, Уилл? Генри нам постоянно про тебя рассказывает. — Да. Я переехал сюда летом. — Ох, твои родители должно быть ужасно скучают. Уильям совершенно не подает виду и только посмеивается. — Да ну, наконец-то у них есть время для себя. Как следуют отдыхают от меня. — У тебя смешной голос! — вновь говорит Бев. — А мне кажется, что у тебя смешной голос, — отвечает Уильям, Бев хмурится и запускает боб из своей тарелки в лицо Уилла. — Беверли Эмили! — отчитывает Патрик, погрозив дочери пальцем. — Веди себя прилично. — Но ты сказал, что британцы должны мистеру Рузвельту, потому что он спас их от плохих людей! — пререкается Бев, Уильям молча перебирает еду в тарелке. — Беверли, — Генри хмурится, но Уильям останавливает его. — Нет-нет, она права. Наши только и делали, что ждали подмоги, — только Майк слышит под спокойным голосом горечь и усмешку. — В армии одни трусы. Вы служили, мистер Эмили? — Я был в запасе, — говорит он. — Сам я не воевал. — Ах, ну моего старика призывали. — Слава Богу, что он вернулся живым, — замечает Дейдра. — Да. Слава Богу. — Да! — громко говорит Майк, чтобы сменить тему разговора. — Спасибо, что пригласили нас. Ужин очень вкусный. — О, спасибо, Фриц, — Дейдра весело улыбается. — Генри, дорогой, как там твой… ох, как же его… Фредерик? — Фредбер, — мягко поправляет Генри. — Всё отлично. Мы с Уильямом вообще-то работаем вместе. Он как раз делает ещё одного аниматроника. — Чудесно! Уильям, твои родители должно быть тоже гордятся тобой. Так прекрасно то, что вы мальчики делаете. — Мгм. — Правда! Твои родители… — Папа, — перебивает Генри, — Как дела на ферме? Как телята? Мистер Эмили начинает долгую речь о разных видах коров и как «подонки из Нью-Йорка обдирают их, а цены всё растут и растут», но Майк смотрит только на Уильяма, как вздулась у него на виске вена, когда он пытается не думать о своих родителях.***
— Уилл, прости пожалуйста за это, — говорит Генри, когда они втроем уединяются у него в комнате. — Не переживай, — отвечает Уильям. Через ткань рубашки он водит пальцами по шрамам на правой руке. — Это не твоя вина. Ты же не обсуждаешь моих родителей с ними по телефону. — Нет, я серьезно. Мне надо было предупредить их, а у Бев и Фрэнки ужасные манеры, и… — Генри, — настаивает Уильям, — хватит. Всё в порядке. — Не… — Генри, мне всё равно. — Я просто не хочу, чтобы тебе напоминали о них, зная что ты… — Генри замолкает, осознав, что он почти сказал. — Я не это хотел сказать. — Хм, — Уильям посмеивается, сильнее потирая занывшие шрамы. Майк начинает нервничать. — Ты боишься меня, Генри? — Конечно нет, я просто… — Он не это имел в виду, Уилл. — Ты хотел сказать, мистер и миссис Эмили, скажут, какие прекрасные мои родители, а я из-за этого сойду с ума и испорчу вам все выходные. — Уилл, я просто волнуюсь! Это нормально! — Ты волнуешься обо всем. Ты думаешь я сумасшедший? Ну так знай, Хен, так и есть. — Не говори так, — встревает Майк, вставая с кровати. — Он просто беспокоится о тебе. Мы все… — Вы знаете, как ужасно видеть, как вы все смотрите на меня исподтишка, как вы боитесь меня? Вы думаете я хочу быть таким, какой я есть? Ох, не прикидывайтесь, что не читали мой дневник. Вы оба, — он усмехается. — Я тону, и вы думаете, что я хочу утащить вас за собой. — Уилл, — тихо говорит Генри, подходя к нему. — Пожалуйста, не говори так. Я не хотел, чтобы ты думал, что я тебя боюсь. Я просто понимаю, как тебе тяжело, и не хочу, чтобы было ещё хуже. Майк ждет, что Уильям надуется, закричит на них, как ему и свойственно, потому что он ненавидит Майка и Генри всей душой, убьет их и громко посмеется над их бездыханными телами. Но вместо этого его взгляд смягчается, он опускает руки и кивает. — Мне… мне жаль. Я погорячился. Я знаю, ты просто хотел как лучше. Как всегда. Спасибо, любимый. Генри заливается румянцем и целует Уильяма в щеку. Майк рад, потому что знает, всего пару месяцев назад он бы отреагировал совершенно по-другому. Это закончилось бы кровью. Он был бы монстром. Но он не монстр. Он просто болен, и Майк сдержит обещание, несмотря ни на что.***
— Итак, мальчики, — на следующий день мистер Эмили достает ружье со стеллажа. — Я надеюсь, что охотитесь вы лучше, чем Генри! Генри сразу ощетинивается, и Майк с ним полностью солидарен. — Папа, может лучше… — Глупости, Генри. Это традиция, — он бросает Генри ружье, тот вскрикивает, почти роняя оружие на пол, и прижимает к груди так крепко, словно если он хоть на секунду расслабит хватку, то оно взорвется прямо у него в руках. — Мистер Эмили, я… — хочет возразить Майк, но мистер Эмили уже выходит за дверь, напоследок сказав парням, чтобы они грузились в фургон. На губах Уильяма проскакивает ухмылка, взгляд мрачнеет, и он выходит вслед за мистером Эмили. Майк сразу идет за ним. Нет. Этого не может быть. Он только-только дал ему обещание. Когда они сидят в фургоне, мистер Эмили дает всем в руки по ружью («И охотничий нож. Чтобы защищаться, — добавляет он. — Иногда кажется, что они уже мертвы, но они могут внезапно накинуться. Я как-то умудрился сломать так пару ребер»). Руки Майка липкие от пота, Уильям замечает это и смеется. — А я думал вы, янки, все помешаны на оружии, — говорит он. Отец Генри сворачивает с дороги и уходит вперед, чтобы убедиться, что недавний шторм не завалил тропинку. — Не любитель оружия, — затаив дыхание, отвечает Майк. — Я тоже, — соглашается Генри, Уильям снова смеется. — Ты не говорил мне, что ты умеешь охотиться, Хен. Ты не перестаешь удивлять, — отец Генри возвращается и зовет их идти за собой. Уильям присвистывает, нож спрятан у него за поясом. Майк напрягается, глядя как ружье уж слишком естественно лежит в его руках. Но папа предпочитал ножи, потому что лезвие это что-то более сокровенное, более личное, и от них больше крови. — Вы раньше брали Генри на охоту, мистер Эмили? — Так точно! — отвечает он, расчищая им путь, откидывая случайные ветки с дороги. — Но Генри не может попасть в мишень даже с пяти футов! — Жаль, а я уже хотел попросить у него совета, — мистер Эмили громко хохочет. Он идет впереди них, поэтому Уилл незаметно подмигивает Генри, и тот смущается. И Майк не может даже выдавить из себя смешок от выражения лица друга, потому что в его руках каменным грузом лежит ружье, тянущее вниз, прямо в Ад, где был его отец. — Итак, нас слишком много. Если не разделимся, то спугнем всю живность. Сделаем ставки, как вам? Посмотрим, кому повезет первым. — Извините, но я боюсь, Фриц просто безнадежен, — Уильям язвит, Майк бьет его по плечу. — Ну и ну! — мистер Эмили смеется. — Генри, мы пойдем направо. Уильям, Фриц, вы налево. Встретимся здесь через час, — Час? Майк внутренне сокрушается, стараясь не застонать вслух. Уильям кивает, Генри посылает им немой умоляющий взгляд, но всё-таки плетется за отцом, неуверенно сжимая оружие. Майк так же понуро идет в другую сторону, Уильям идет за ним. — Ты когда-нибудь охотился? — спрашивает Майк, опасаясь ответа. — Нет, — Уилл отвечает честно, Майк совсем немного успокаивается. — Но я держал пистолет. У моего старика был один. После войны развелось много мародеров. Кто-то даже пытался ограбить нас однажды. Я просто держал пистолет и смотрел на него. Но они мне не нравятся. Они слишком холодные. Он, скорее всего, скрывает правду, чтобы не напугать Майка: «С таким оружием не увидишь, как обрывается чья-то жизнь. Только если сделать это голыми руками или ножом». — У моего отца тоже был пистолет. Он их не любил, но держал один при себе, если бы нас ограбили. — Вас могли ограбить? Майк кивает. — Мы были очень, очень богаты. — Ну, хоть в этом тебе повезло, — Уильям фыркает. — Смотри, вид отсюда должен быть хороший, — он приседает на корточки и указывает вниз на поляну. Они стоят на невысоком холме, трава достаточно густая, ни одной добыче (или хищнику) не разглядеть их. Они ждут несколько мучительно долгих и нудных минут, но внезапно им в глаза бросается лань и маленький олененок. Они останавливаются и склоняются над ягодами в траве. — Победа у нас в кармане, Фриц, — шепчет Уильям и ложится на живот, сжимая ружье. Майк замирает и даже не пытается его остановить. Он только наблюдает, как его друг, его отец настраивает ружье, которым прямо сейчас отнимет чужую жизнь. Уильям закрывает один глаза, прищуривается, прицеливается. — Фриц, — олененок поднимает голову, — сделай мне одолжение? Закрой глаза, — Майк кивает, слушается, как и всегда, но ему не нужно смотреть, чтобы знать, что делает Уильям — он улыбается. Майк подпрыгивает от громоподобного и внезапного хлопка. Испуганная выстрелом стая птиц поднимается в воздух. Во рту у Майка сухо, руки дрожат. Он осторожно открывает глаза и видит, что Уильям всё ещё сжимает ружье, костяшки пальцев белые, его губы дергаются, словно вот-вот из него вырвется натужный смех. Майк смотрит на их добычу. Уильям пощадил детеныша, он уже удрал, и попал пулей матери в грудь. Лань лежит на траве, её грудь отрывисто, едва-едва вздымается, ноги дергаются. — Ещё жива, — бормочет Уильям то ли удивленный, то ли разочарованный. Уильям откладывает ружье и достает из-за пояса нож. Как только тот оказывается в его руке, черты его лица смягчаются, смягчаются даже быстрее, чем когда Генри взял его за руку. Майку не хватает воздуха, но он всё равно послушно поднимает ружье поближе и следует за другом. Уильям вздыхает, садится на колени перед ланью, крутит нож в руке, затем мычит, крепко сжимая рукоять ножа. — Мне… мне всё равно на спор, — шепчет Майк. — Я знаю, — отвечает Уильям, его голос тихий, взгляд серебристых глаз резок. — Но это же не про спор? Нет. Главное — это жизнь в моих руках, она угасает… — Уильям, — перебивает Майк, он приседает перед умирающей ланью, рядом с Уильямом. Её вздохи хриплые, испуганные темные глаза глядят на них в самый последний раз. — Она страдает. Посмотри на неё. Посмотри на неё. — Фриц… Посмотри на неё, папа. Смотри, как затухает свет в глазах мамы, Шарлотты, в моих. Не. Отрывай. Взгляд. — Смотри, Уильям. Уильям медленно опускает нож, кладет ладонь на грудь животного. Её ноги дрожат, но она не отдергивается от него, у неё уже нет сил. — Смотри, как она цепляется за жизнь, — медленно говорит Уильям. — Так… так чувствуется смерть? Отчаянно хвататься за жизнь? — он широко раскрывает глаза. — Я всегда так жил. Просто… просто цепляюсь. Просто ищу причины жить. — Я… я не знаю, есть ли причина вообще, Уилл, — признается Майк, глядя, как опускается и поднимается рука, покоящаяся на прерывисто вздымающейся груди бедной лани. — После… после того, как я пытался убить себя, я долго, очень долго искал причину жить. Я не знал, существует ли она вообще, но я не сдавался. И я жил ради мести, но это же неправильно. Так нельзя жить. Как ты хочешь жить, Уилл? Тебе не нужно цепляться. Ты живешь, сейчас, здесь. — Я… Я здесь. Я жив, — выдыхает Уильям. — Она страдает, — он берет нож и подносит к её груди. — Фриц. Фриц, я… посмотри на кровь… — Нет, — Майк убирает ружье и обхватывает руку Уилла, крепко. — Не кровь. Жизнь. Ты сможешь. — Кровь, она… — Я обещал тебе, Уилл. — Обе… Обещание, — Уильям замирает, он вонзает нож прямо в сердце лани, она вздрагивает, испуская последний вздох, её голова закидывается, густая кровь стекает из раны на руку Уильяма, а затем и Майка. Майк пытается дышать, пытается изо всех сил, но сердце как неугомонный барабан мечется в груди и в легких не хватает воздуха, он… — Фриц, я пообещал кое-что, ещё давным-давно. Я обещал… — его глаза загораются, он совсем по-детски смеется, проводит рукой по лицу, пальцами ищет под веками слезы, но их, конечно, нет. Кровь размазывается по его щеке. Майк уже видел отца таким: замызганным кровью, захлебывающимся смехом, но тогда он смеялся устрашающе, безумно. Уже нет, уже нет. Сейчас, Уилл смеется как ребенок. — Фриц, я вспомнил. Я вспомнил. Я не могу вспомнить его имя. Вспомню ли вообще? Но он сказал мне быть достойным. Он улыбается так широко, словно впервые открыл Остаток, словно отец, взявший в руки новорожденного сына, словно младенец, который родился в самой великой семье на этом свете — Афтон. — Фриц, Фриц, я помню, я должен быть достойным. Он снова оглядывается на лань, кровь медленно вытекает из раны, улыбка спадает с его губ. — Я убил её. Фриц, я убил её, я… Господи, я чувствую… я не чувствую себя нормально. — Что ты чувствуешь, Уилл? — Я… — он ищет пульс, который уже никогда не раздастся в ещё теплом теле. — Когда я был маленьким, я увидел кролика на дороге. Я хотел убить его, чтобы почувствовать себя Богом. И сейчас я убил её, и я чувствую… я чувствую всё, везде и сразу. Это прекрасно, это ужасно… — он делает судорожный вздох, Майк понимает, ему срочно не помешала бы сигарета. — Не бросай меня, Фриц, пожалуйста, не бросай меня… — Я же дал тебе обещание. Мы оба должны сдержать наши обещания. — Я должен быть достойным. Я должен быть достойным, я… Я хочу домой, Фриц. Я не понимаю себя, не понимаю. Мне должно быть страшно, но я заворожен, но я не хочу. Я хочу быть хорошим… ради них… я хочу быть достойным. Я должен, — он вытирает кровь с лезвия, убирает нож обратно за пояс. — Давай отнесем это мистеру Эми… Фриц, приятель, веди себя очень тихо. — Что… — Тихо, Фриц. Позади него раздается громкое дыхание, Майк медленно оборачивается и тут же покрывается мурашками от страха — позади него стоит огромный бурый медведь, он рычит и фыркает, оглядывая свой предстоящий обед. — Нам… нам надо издавать шум, — медленно говорит Майк, пытаясь встать, — чтобы… Уилл! Уильям вытаскивает нож, медведь атакует, и Майк бросается за ружьем. Зверь всего в паре метров от них, он уже чувствует его горячее дыхание. Словно медведь это Эван, который вернулся свершить свою кровавую месть и отгрызть голову Майка. Вдруг в воздухе раздается выстрел, медведь испускает стон, его глаз разрывается, кровь хлещет из головы. Он падает замертво. За его спиной показывается Генри, в его руках ружье, из дула идет дым. Он ошарашенно смотрит на мертвого зверя, оружие выпадает из его дрожащих рук. — Я… — он хочет что-то сказать, но тут из горла вырывается всхлип, он падает на колени. — В-вы в п-порядке? Уильям проносится мимо медведя, одного из трупов, которые он когда-то так лелеял, и бежит к Генри, втягивает его в свои руки, успокаивает его, склоняет его голову к себе на грудь. Он хрипит: — Я л-люблю тебя, У-Уилл. Майк ожидает, что одержимое пламя вспыхнет в лице Уильяма, но его глаза — теплые угли. Он говорит: — Я люблю тебя, Генри Эмили, — его лицо и руки ещё испачканы кровью, но его улыбка не безумна, взгляд ласков… …и он обещал быть достойным, он обещал.