Клара заходит в больницу с видом главнокомандующего. Медработница на входе обеспокоенно смотрит на Уильяма, которого Генри и Майк заносят, держа за руки и ноги, и передает своим коллегам принести каталки. Они кладут тело Уильяма на них, и его тело дергается во сне, как будто даже в бессознательном состоянии он терпеть не может больницу. Клара следует за каталкой, но медсестра останавливает её жестом.
— Мэм, вам нужно остаться…
— Слушайте
внимательно: он упал с моста на юге отсюда, примерно с пятидесяти метров. Зная его, возможно, ногами вниз. Несколько месяцев назад у него случилось повреждение правой руки. Я клянусь Богом, если вы не исправите его, это будет ваша последняя ошибка, вам предельно ясно?
Майк нервно сглатывает слюну, Клара звучит очень похоже на Уильяма в этот момент, и медсестра, несмотря на то что была видимо старше Клары, тоже заметно боится её и кивает, а потом спешит вслед за каталкой, на которой увезли Уильяма. Напоследок она говорит им:
— Я сообщу вам, когда его можно увидеть.
— Хорошо. Спасибо, — как только медсестра уходит, Клара тяжело вздыхает и, пряча лицо в ладонях, падает в объятия Генри. В тихом шепоте можно расслышать, как она ненавидит его и как ей необходимо, чтобы он выжил.
Они сидят в зале ожидания. В помещении стоит холод, в буквальном и переносном смысле. На кофейных столиках разбросаны журналы, светло-голубой ковер испачкан слезами, кровью и пятнами от разлитого кофе, стулья невыносимо неудобные. Прошло уже несколько часов, и каждая минута ощущается тяжелее предыдущей. Клара бродит по залу, изредка коротко успокаиваясь лишь по просьбе Генри. Белла и Майк сидят, держа в руках стаканчики с кофе, но не пьют — согревают замерзшие руки.
— Я знаю, он не хотел так говорить, — внезапно говорит Белла Майку, — но Генри не считает тебя эгоистом, потому что ты хотел умереть, Фриц. Никто так не думает, — она делает глоток, морщась от горечи. — Просто мы бы ужасно скучали по тебе.
— Спасибо, Белла, — Майк слабо улыбается. — Я знаю, он не это имел в виду. Я не… — он пробует кофе. Несмотря на горечь, ему нравится. Слишком много лет все его чувства были либо притуплены, либо оборваны насовсем. — Я не хочу умирать. То есть, я хотел. Я не знаю. Много лет в моей жизни не было ничего хорошего. Пока я не встретил вас. Тот эпизод просто напомнил мне об этом. Напомнило, как легко можно всё это потерять.
— Лучше любить и потерять, чем не любить совсем, верно?
Майк тихо смеется.
— Да. Я… Я обращусь за помощью, Белла, как и Уилл. Я обращусь за помощью, потому что… потому что я
заслуживаю помощи. Мы все заслуживаем самого лучшего для себя. Я никогда не вернусь на тот мост, Белла. Я не оставлю вас. Я просто… просто я не хочу больше бояться. Я не хочу, чтобы папа вернулся.
Белла кивает ему.
— Не вернется. А если попробует, мы убьем этого ублюдка, — говоря это, она улыбается ему своей обыденной лучезарной улыбкой. — Генри прав. Мы ведем себя гораздо старше своих лет.
— Я знаю, — мысль о смерти Беллы внезапно опускается хмурой тенью на него. — Мы сделаем это, Белла. Мы доживем до выпускного. И будем жить дальше. Я обещаю.
— Я тоже обещаю, — она смотрит на неспокойную Клару и уходит, чтобы ободрить её, меняясь местами с Генри. Генри неловко садится на свободное место и глядит на Майка, пересиливая себя.
— Мне не жаль, что я остановил тебя тогда, — шепчет он, — но мне жаль, что я обидел тебя. Прости, что не послушал тебя. Это не оправдание, но я тогда был так обеспокоен о
нем, что даже о себе не мог заботиться, и… прости меня, Фриц. Я должен был остановить тебя и поговорить с тобой.
Майк удивленно смотрит на него.
— Спасибо, Генри. Я правда ценю это. Я тоже должен был рассказать вам, что происходило у меня в голове. Я просто испугался. Я думал, что вы пострадаете, если я облажаюсь, — Майк хмурится. — Но у меня всё равно ничего не получилось.
— Эй, всё хорошо. Всё будет хорошо. Уилл слишком упрямый, чтобы умереть, — Генри хмурит брови и натужно смеется. — Я не хотел тебя ранить, Фриц. Я тоже испугался, — он треплет волосы Майка. — Я люблю тебя, Фриц. Ты одна из лучших вещей в моей жизни. Теперь мы позаботимся друг о друге, хорошо? Мы поймаем друг…
Их разговор прерывает медсестра, которая спешно заходит в зал ожидания. Она смотрит на Клару и на её губах появляется неуверенная улыбка.
— Он жив, — Клара вскрикивает: «Слава Богу!» и прикрывает рот, устало облокачиваясь на Беллу. — Но боюсь, к нему могут зайти только члены семьи. Правила больницы.
Генри тут же указывает на Майка.
— Это его брат. Видите сходство? Он его брат, — Майк подскакивает на ноги и кивает.
— Д-да! Я его младший брат.
Медсестра оглядывает его и, вероятно опасаясь снова столкнуться с гневом Клары, неохотно кивает.
— Хорошо. Идите за мной, — Майк кивает остальным. Эти люди доверяют ему увидеть Уильяма, даже если Майк пытался убить его всего день назад, потому что они слишком отчаянные, слишком добрые и понимающие люди. Майк следует за медсестрой по лабиринту больничных коридоров, пока наконец они не останавливаются перед нужной дверью. Она берет файл, висящий у двери, и быстро оглядывает его. — Честно, это чудо, что он в таком состоянии — что он
вообще жив, — он пролистывает файл. — Рука, которую как вы говорили, он повредил, сломана, ему придется ходить в гипсе по крайней мере десять недель. Вам следовало бы
сразу доставить его в больницу в тот раз, чтобы предотвратить появление шрамов, но в общем рана зажила отлично. У него сотрясение мозга, так что какое-то время он не сможет водить машину. Он будет испытывать мигрени и потерю координации, не переживайте, если он будет испытывать тошноту. Также возможны проблемы со сном, —
он всё равно плохо спал, — и скорее всего будет раздражительным, —
ну, хоть тут ничего не изменилось, — и иногда забывать, где находится. Не подпускайте его к яркому свету. Так, помимо сломанной руки и сотрясения, у него сломано пять ребер, а на шести есть ушибы. Плечо и лодыжка растянуты. Сейчас мы пичкаем его обезболивающими, и нам пришлось провести небольшую операцию на его запястье. Это было необходимо, иначе он бы полностью потерял чувствительность в левой руке. Ему нужно много отдыхать. Итак, можете заходить. Он ещё не в сознании, но, если всё-таки проснется, будьте с ним аккуратны. Ах да, можно ваше и его имя, сэр?
— Его зовут Уильям Афтон, а я… — он мысленно кивает себе и чуть выпрямляет плечи. — Майкл.
Она записывает на бумагу.
— Уильям и Майкл Афтон. Спасибо. Заходите. Он будет в порядке, дорогой. Всё будет хорошо, — Майк кивает ей, и она уходит. Он делает глубокий вдох и кладет руку на ручку, заходит в затемненную комнату.
Уилл без сознания, на лице у него старомодная (ну, современная) кислородная маска. Вместо его одежды его переодели в больничную пижаму, волосы ещё слегка мокрые. Майк видит кольцеобразные шрамы на правой руке от старого инцидента, выглядывающие из-под гипса. Кардиомонитор издает ритмичный писк.
Майк представляет, что, если бы он был умнее, он бы выхватил подушку из-под головы Уилла и душил его, пока тот не перестанет брыкаться. Никогда ещё Уильям не был таким слабым, даже во время своих панических атак. Это было бы так легко.
Почти так же легко, как когда папа убил Шарлотту.
Но нет, это бы не было так легко.
Майк знает это с первого раза. Это было совсем не так, как убивать папу. Он убивает лучшего друга. Боже, насколько это плохо? Уилл натворил столько всего за последнюю неделю. Может ли Майк простить его?
Но он спас мою жизнь.
Но он его отец. Отцы должны спасать жизни своих детей.
Уилл, конечно, ещё этого не знает, но для Майка всё именно так.
Майк больше не будет спасать его. Теперь он будет только поддерживать его. Никогда Майк не обязан был спасать Уильяма Афтона. Никогда дети не обязаны спасать своих отцов. Он был насильно сломан, чтобы стать спасителем, потому что его отец хотел этого —
хорошего, послушного сына. Майку ещё не кажется, что он был совершенно неправ, когда пытался убить Уилла. Ему нужно было убить монстра. Однако теперь он знает: он не убийца. Он достойный.
Он, черт возьми, достойный.
Майк просто будет жить, частично по собственному желанию, частично назло, как и хотят его друзья. Как хотел бы Уилл. Он садится на стул у кровати человека, чьей жертвой ему суждено было быть, и роняет лоб на сложенные, как в молитве, руки.
Дядя Генри, если ты меня слышишь, надеюсь, ты сможешь простить меня за то, что я хорошо к нему отношусь. Я надеюсь, ты простишь меня за то, что стал другом человека, который любит тебя и разрушит тебя. Я надеюсь, ты простишь меня за Эвана.
Мне кажется, я смогу простить себя…
Уильям громко вдыхает, привставая с кровати, и случайно срывает с лица кислородную маску. Он падает набок, сбивчиво дыша, хватается за грудь здоровой рукой и стонет.
— Майк, Майк,
Майк, я… — похоже, он говорил что-то во сне, когда его взгляд замирает на Майке, буря в серых глазах затихает, он снова дышит ровно. — Ф-Фриц?
Майк кивает и мягко улыбается ему.
— Да, Уилл, это я.
Уильям хмурится и усмехается: — Ты забрал моего кролика, ты в курсе? Моего единственного друга в этом ужасном мире, а
ты просто ворвался в мою жизнь и забрал моего чертового кролика! Я над ним так старался. Моя первая победа, мой первый друг. Я даже сделал так, чтобы его лапы двигались, и он мог прыгать! Сколько детей ты знаешь, которые способны на такое? Но вот он, Майк Смит, бродит по миру и учит меня пускать блинчики, а потом прыгает под машину, спасая
мою жалкую маленькую жизнь, и ты… — Уильям обрывает себя, тяжело вздыхая. Майк знает, если бы он мог плакать, он бы сделал это сейчас. — Фриц, ты ж придурок,
ты вернулся, — он забывает про свои раны и тянется вперед, обнимая Майка одной рукой, шипит от боли. — Я
забыл тебя. Я забыл это чертово обещание. Они сказали мне, ты был моим воображаемым другом. Они сказали, ты был
ненастоящим, но я всегда знал, ты должен был быть со мной на самом деле, и я думал, что ты
умер. Я думал, что ты ненавидел меня и умер, Фриц. И какого черта ты теперь здесь, кретин? Ты должен быть мертв.
Ты должен был ненавидеть меня.
Он прижимает его к себе крепче, и Майк обнимает его в ответ. Уильям тихо посмеивается.
— Я же
говорил тебе, что я вспомню. Я всегда прав. Я сказал, что вспомню, когда это будет важно, и вспомнил, черт возьми. Майк, я думал, что ты
умер. Я бы умер, если бы это оказалось правдой. Но я вспомнил, и ты вернулся, ты всегда возвращаешься, ты… — Уильям отстраняется от Майк и смотрит на него мгновение, а затем его лицо искажается от сожаления. — Ты пытался убить себя из-за меня. Фриц, мне так жаль. Я не знаю, как выразить в полной мере, как мне жаль. Не смей прощать меня. Мне жаль, что я ударил тебя, и что назвал тебя паразитом, и что сказал, что ненавижу тебя. Это была ложь. Ты не паразит, я не ненавижу тебя. Ты мой лучший друг, я люблю тебя, и меня это пугает. Я никогда никого не
любил. Ты — всё самое лучшее, что могло со мной произойти. Единственная
достойная вещь в моей жизни. Знаешь, почему я сказал, что ненавижу тебя? Потому что я ненавижу, что это ты всё лучшее, что могло быть во мне, и чем я не могу быть, никогда. Потому что ты
хороший, ты пытаешься быть
лучше, ты такой
добрый. Поэтому, когда мне станет чуть лучше — честно, дружище, сейчас я как будто умираю, и мне кажется я могу отрубиться в любой момент — ты должен надрать мне задницу так сильно, как только можешь своими хилыми руками… Почему ты смеешься? Ты над чем смеешься, болван?
Майка сотрясает от тихого смеха, он вытирает слезы в уголках глаз.
— Ты
так много говоришь, ты знал об этом?
— Ты такой придурок. Поверить не могу, что я сбросился с моста ради тебя, ты, неблагодарный болван, — Уильям выглядит так, как будто хочет обиженно сложить руки на груди, но не может, поэтому он отворачивается к окну и молча смотрит в темную ночь. — Я правда думал, что умру, знаешь. Я бы умер, зная, что вы ненавидите меня.
— Мы не ненавидим…
— А должны, — Уильям прикрывает глаза и качает головой. — Должны. Я был ужасен.
Я ужасен, — он открывает глаза, в них читается стыд. Он снова смотрит на Майка. — Ты должен был убить меня, Фриц. Не стоило Генри останавливать тебя.
— Ты не…
— Фриц, ты… ты был в моей жизни в 48, а теперь сейчас в 56, когда я должен был умереть, тогда я должен был умереть, — Майкл смотрит на него — Уильям Афтон никогда не признавался даже себе в том, что умрет, не говоря уже о том, что
должен умереть. — Не то, чтобы я
хочу умереть. Я не суицидник, как некоторые из нас, — он коротко фыркает, — но нам же нужны разные степени психического расстройства, чтобы держать незнакомцев и членов семьи в напряжении.
— Ты не должен был умереть, Уилл. Я… я испугался. Я сделал это, потому что был напуган. Ты прав, ты был ужасен. Ты был ужасен. Твой мозг страшен, но ты принимаешь решения, верно? Ты не должен так использовать людей. Больше никогда.
— Я знаю. Я понимаю, — он постукивает себя по голове и морщится от боли, ерзая на кровати. — Я чувствую
смерть, Фриц. Я чувствую смерть. Большую часть времени, когда я в таком состоянии, я с трудом понимаю, где нахожусь. Я не хочу причинять боль никому из вас. Вы — лучшие части меня.
Я не хочу причинять боль тем, кого люблю. Я не могу, я не могу, — затем он мягко улыбается сам себе. — Ну, я полагаю, мне нужно перестать брать, потому что ты перестал давать. Таков был наш уговор, да?
Майк хмурится.
— Не…
— Я шучу. Хотя, скорее всего, нет. Наверное, мне стоит перестать постоянно лгать. Кстати, о… — Уильям протягивает руку и щелкает Майка по лбу. —
Майк Смит и
Фриц Смит? Не мог придумать себе две разные фамилии, Смит?
Майк усмехается и закатывает глаза.
— А ты ставишь под вопрос мою креативность вместо того, чтобы спросить, как, черт возьми, это возможно?
— Скорее всего, у меня галлюцинации, — Уильям пожимает плечами. — Валяюсь сейчас психушке. Да, это было бы самым точным и достойным концом всего этого, — он ухмыляется. — Должно быть, это всё иллюзия. Не может такого быть, что у меня есть целых четверо друзей.
— Это реально, Уилл. Всё это реально.
— Знаешь, немного жестоко с твоей стороны не говорить мне правду в те моменты. Что, тебя заводит, когда ты слышишь, как я жалуюсь на то, что не могу вспомнить свое обещание? Потираешь свои злодейские усики и хихикаешь, наблюдая, как я пытаюсь вспомнить имя моего воображаемого друга? — в его тоне смешивается сарказм и капелька горечи.
Майк хмурится и потирает затылок.
— Я… я думал, если честно, что ты сломаешься, если узнаешь. Я думал, ты попытаешься убить меня.
— Ты мой лучший друг, Фриц, я бы не… — Уильям угрюмо сводит брови. — Ладно, это было умно с твоей стороны. Что ж, в таком случае, не хотели бы вы объясниться, мистер Смит?
— Я…
С чего начать? Сказать ему всю правду? Сказать Уильяму, что он его отец? Сказать Уиллу, что, если Майк облажается здесь, они все умрут? Сказать Уиллу, что не хочет бросать его, но по-хорошему должен, потому что Майк видел его в самом худшем, самом ужасающем, самом опасном своем проявлении?
— Это вышло случайно, — продолжает он. Он знает, если скажет Уиллу, что Уильям Афтон — отец Майкла Афтона, Фрица Смита, то Уильям сломается. — На самом деле это была случайность. Я… умирал. Здание, в котором я находился, было в огне, чтобы убить моего отца. Я собирался умереть, но он нашел меня, и я упал… Я упал в этот проклятый бассейн с шариками, — Уильям смеется так внезапно, что он подскакивает вперед. Он морщась, хватается за грудь, и медленно ложится обратно, — и оказался в том переулке и увидел тебя, плачущего. Я не хотел уходить, но, похоже, когда я теряю сознание, я исчезаю.
— Ты… — Уильям сглатывает ком. — Ты исчез, когда я тебя ударил?
— Нет, — Майк качает головой. — Думаю, Генри бьет сильнее, чем ты. Ты не так страшен, как мчащаяся машина.
Уильям хмурит брови.
— После того, как Генри ударил тебя, ты потерял сознание, и я подумал, что ты мертв. Я смотрел на тебя, и даже в приступе мании, я подумал: «Он умрет, и это будет моя вина. Я убил своего лучшего друга».
— Ну, пока ты не отделался от меня, — Майк потирает затылок и выдыхает. — Думаю, поэтому я исчез в первый раз. Сначала я проснулся в бассейне с шариками, а потом вернулся обратно. Должно быть, для тебя прошло слишком много времени или что-то такое. Я не пытался уйти намеренно. Когда Генри ударил меня, я быстро вернулся. Так что, знай, не вырубайте меня в ближайшее время. Когда я увижу тебя в следующий раз, тебе может быть пятьдесят восемь. По крайней мере, кажется, это так работает.
Уильям встречается взглядом с Майком и кивает.
— Что ж, тогда, Майк, возможно, тебе нужно бы научиться смотреть в обе стороны, когда переходишь дорогу, и всё будет в порядке, — он усмехается. — В любом случае, как ты снова попал
сюда?
Майк вздыхает и продолжает.
— Мой старик пытался убить меня, но я заперся в комнате с бассейном с шариками. Когда я вернулся, я был у закусочной, там я и встретил Клару, и вот как… вот как всё это произошло. — Уильям кивает, переваривая информацию. — И ты просто собираешься мне поверить? Это самая нелепая история, которую я мог бы тебе рассказать.
— Ну, Фриц, ты разговариваешь не совсем под стать времени. Мы обсуждали это. Клара предполагала, что ты учился на дому, а я был готов поспорить, что тебя в детстве много раз роняли головой вниз. Ещё ты говоришь о странных вещах, о которых никто никогда не слышал, например, какие-то Pink Floyd. Ты не знаешь
много чего, о чем всем знают. И всё же, знаешь, почему я тебе на самом деле верю, Фриц? — Уильям смотрит на свои раскрытые руки. — Ты не лжец, Фриц Смит. Ну, кроме имени, конечно.
— Значит, ты просто поверишь мне? Я случайно перенесся в прошлое, и ты поверишь, потому что я не лжец?
Уильям кивает.
— Ты не лжец, — он улыбается так тепло, так непохоже на себя, что у Майка щемит сердце. — И ты бы не бросил меня. Ты бы этого не сделал. Господи, ты… ты
вернулся. Ты представляешь, как ужасно я скучал по тебе, Майк? Боже, так мне обращаться к тебе «Фриц» или «Майк»?
— Эм… я не знаю. Не представляю, как объяснить это остальным. Они подумают, что у меня маниакальный срыв.
— Что же, у нас могут быть одновременные срывы, как у настоящих братьев. — Уильям посмеивается. — Пусть будет Фриц, пока ты не примешь решение, — Уильям омрачается. — Я действительно стою того, чтобы измениться, Фриц?
— А я?
Уильям наклоняет голову вбок и усмехается.
— Ты стоишь всего и даже больше, болван. Честное слово, я за всю свою жизнь не встречал никого глупее…
— Пошел ты.
— Я уже не могу. Я победил саму смерть. Теперь я неостановим. Я никогда не умру и буду докучать тебе до конца твоих дней, — он коротко улыбается. — Если я тебе нужен, конечно.
Что сказать? Что сказать человеку, который назвал его неудачником, а потом спас ему жизнь? Ребенку, который назвал его сломанным, а потом поддержал его. Тому, кто ударил его, и тому, кто спас его. Папе или Уильяму, его отцу или его другу?
У Майка есть чувство, что если он отвергнет его здесь, сейчас, то цикл начнется заново, но это же не его ответственность. И никогда не было. Внезапно Майк тепло улыбается, и тепло разливается по всему его телу. Он чувствует себя таким живым в этой больнице, которая никогда не приносила жизнь семье Афтон. Он кивает.
Майка отправили в прошлое не для того, чтобы убить монстра, и не для того, чтобы спасти его.
Теперь Майк знает, он здесь, чтобы получить свой счастливый конец.
— Ну конечно ты мне нужен, идиот. Ты мой лучший друг. Мы оба пытались убить друг друга, так что теперь мы квиты.
— Нет, — возражает Уильям. —
Нет. Тебе пришлось это сделать, но я никогда не должен был причинять вам боль. — он роняет голову в ладони и стонет. — Они будут ненавидеть меня вечно.
Майк пожимает плечами.
— Ты извиняешься не для себя, а для них. Они имеют право ненавидеть тебя.
— Я знаю. — Уильям невесело смеется. — Наконец-то у меня появилось то, что привело бы меня к счастливому концу, Фриц, а я всё испортил, потому что я… — он сглатывает ком и снова смотрит в окно, — я был сломан с того самого дня, как открыл глаза…
***
Дверь распахивается, Уильям и Фриц подскакивают от неожиданности, их разговор не закончен, последствия усвоены, покой сохранен, а Клара шагает в их сторону.
— Клара… — начинает Уильям. Она перебивает его, обхватив его лицо руками, и целует. Когда она отстраняется, он неуверенно улыбается, и вдруг она дает ему звонкую пощечину, лицо красное от гнева. —
Ауч.
— Ты сволочь! — кричит она и снова дает ему пощечину, Белла и Генри заходят и закрывают за собой дверь. — О чем ты, черт возьми, думал?! Нет, ты наверное вообще не думал, кретин! Вот так всегда — ты думаешь, что
такой умный, с твоими хорошими оценками, техникой и быстрыми мозгами, но ты оказываешься самым круглым идиотом в всей Юте! Нет, не в Юте, а во всем
мире! Уильям Афтон, Самый Тупой Идиот На Свете! Уильям Афтон, самый большой, мать его, козел на свете, искупил себя, спасая нашего Фрица сразу после того, как вынес ему мозги депрессивными эпизодами и нервными срывами! Вот тебе новость, Уилл: Уильям Афтон Убивает Себя После Того Как Вел Себя Как Монстр Со Всеми, Кого Он Любит! Как тебе, дорогой?!
Нравится?!
Уильям смотрит на нее, щеки алеют от ударов, а затем лениво улыбается, потому что, Боже, как он её любит, и говорит:
— Ты сногсшибательна, любовь моя, — от её головы практически идет пар, она снова дает ему пощечину, и Уильям падает на спину и слегка морщится от неподдельной боли. Клара коротко вскрикивает и, кажется, извиняется, но затем снова обращается в холодный камень.
— Ты правда хочешь, чтобы это было твоими последними словами, скотина?! — кричит она и, если бы взглядом можно было убивать и воскрешать одновременно, Уильям Афтон оказался бы в вечном и порочном круговороте жизни и смерти.
Он пристально смотрит на неё, затем прикрывает рот ладонью, потому что распирает от смеха. Он ворочается в койке, но, когда Клара смотрит на него своим пронзительным взглядом и выглядит так, словно хочет задушить его прямо сейчас, он убирает руку и говорит:
— Я так сильно вас всех люблю, что вы должны убить меня за это! Ладно, давайте, бейте меня.
Генри вздыхает, облокачиваясь о кровать, и даже не может посмотреть Уиллу в глаза.
— Ты правда думаешь, что мог бы избежать вины, если бы умер?
Уильям замолкает. Он не может видеть лицо Генри, но больше всего на свете ему хочется только протянуть руку и дотронуться до него, но он не может, у него нет на это права, поэтому он съеживается и слегка качает головой.
— Я никогда не буду пытаться умереть специально, Хен.
— Не произноси мое имя так, как будто любишь меня, — отрезает Генри и вытирает влажное лицо ладонью. — Я не думаю, что ты умеешь любить. По крайней мере, я так думал, а потом ты, спас Фрицу жизнь, черт возьми… Не мог бы ты уже просто решить, хочешь ты быть сволочью или нет, Афтон?
Уильям смотрит на свои руки, на свою сломанную, покрытую шрамами руку, на свою раскрытую, дрожащую руку, и думает:
«Нет, мне кажется, мой мозг никогда не сможет это решить. Он слишком сломан, чтобы принять такое решение».
— Я всю жизнь думал, что я мертв, — шепчет он, и только гул треклятых машин, к которым он подключен, громче него в этот момент, — а потом у меня появился друг, и я подумал, что наконец смогу жить. Потом мой друг исчез, и мои родители убедили меня, что он был ненастоящим. Я снова был один, и мир сказал мне, что я сволочь, я ей и стал. Я стал таким, потому что не знал, что мне ещё делать. Я встретил вас, и всё равно я остался сволочью. А потом… а потом я понял, что должен обратиться за помощью, и те дни, те дни, когда я думал, что мне становится лучше, были лучшими днями в моей жизни. Вы дали мне шанс заслужить право быть счастливым.
Когда мама и папа умерли, мне показалось все мои страхи… страхи исчезли навсегда, впервые в жизни, но это напомнило мне об их источнике — смерти. Я подумал: «Я не могу позволить, чтобы кто-нибудь из них умер, если они будут бояться так же, как я, они никогда не умрут, и я смогу защитить их». Звучит глупо, но у меня мания, и тогда это казалось мне естественным. А естественные вещи для меня
неестественны.
Я не помню всего, что я сказал вам этим вечером, но я помню, что
чувствовал всё это. И всё, что я когда-либо чувствовал это
страх,
ненависть и
порок, и я не знаю, виноваты ли в этом мои родители или мой мозг, но я позволил этим чувствам взять над собой верх. Я говорил то, чего нет на самом деле, и во что я не верю, — он поднимает голову и встречается взглядом с Кларой, и она, наконец, перестает ходить по палате и замирает. — Я использовал тебя. Я ужасно использовал тебя, дорогая. Я хотел, чтобы ты боялась, чтобы ты полагалась на меня, и тогда, если бы ты полагалась на меня, ты бы никогда меня не бросила, — он поворачивается к Белле. — Я был жесток с тобой. Ты очень добрая, а я был груб и несправедлив. Я хотел бросить тебя, потому что я знаю, однажды твоя смерть разобьет мне сердце. С кем я тогда буду курить, а? — он поворачивается к Генри, который по-прежнему не смотрит на него. — Я назвал тебя глупцом и говорил с тобой так, как будто ты жалок. Ты первый, кто относился ко мне как к человеку, а я доказал тебе, что ты в этом ошибался, — он подтягивает колени к груди и стонет, пытаясь съежиться, потому что так он себя чувствует —
маленьким, жалким червяком в куче грязи. — Я… мне жаль.
Мне жаль. Я не могу обещать, что больше никогда не буду так себя вести, потому что у меня в голове бардак. Но я обещаю не позволять этим чувствам снова взять надо мной верх, и я сделаю всё, чтобы заслужить ваше прощение, и
мне жаль, простите меня…
— Хватит, — говорит Генри, его всего трясет. —
Хватит, — Генри так и не смотрит на него, вместо этого оглядывается на Фрица. — Ты хоть на секунду ему поверил?
Фриц — разум Уильяма не может решить (о ужас), называть ли его друга его настоящим именем или вымышленным — переводит взгляд с Генри на Уилла, и после минутного раздумья он кивает.
— Да. Я думаю, он правда сожалеет.
Генри вяло кивает.
— Я никогда не хотел, чтобы ты умирал, Уилл, но я не могу так жить. Никто из нас не может. Мы не можем ждать, когда ты уже решишь быть достойным. Мы не можем ждать тебя на финишной прямой. Я заслуживаю большего, ты понимаешь? —
Ты заслуживаешь целого мира. Я убью кого-угодно ради тебя, Хен. Я подарю тебе целый мир, я обещаю. Мне кажется, я могу умереть за вас всех. — Ты это понимаешь?
— Да! Я понимаю, понимаю, я… я полностью понимаю, — он вздыхает и скрещивает пальцы над тревожно бьющимся сердцем. — Я просто хочу стать лучше для вас. Для всех вас. Я бы сделал то, что сделал для Фрица, ради всех вас. Я клянусь.
Клара тянет себя за волосы и опускает волосы.
— Уилл, сколько из того, что ты сказал, было твоим мозгом, а сколько твоим сердцем?
Уильям на мгновение задумывается над этим.
— Если я скажу, что одно больше другого, я солгу. Всё во мне просто сломано. Но всё во мне станет лучше. Я клянусь. Пожалуйста, вы не обязаны меня прощать, но, пожалуйста, поверьте, я собираюсь попытаться. Я знаю, что говорил это раньше и у меня не получилось, но я знаю, я умру, если снова это сделаю. Правда, уж лучше я умру, чем снова подведу вас…
Клара не дает ему договорить, она обнимает и плачет по-настоящему. Больше всего на свете ему хочется, чтобы он мог заплакать вместе с ней.
— Я убью тебя, Афтон, — всхлипывает она ему в шею. Ему больно, но было бы еще больнее, если бы она не держала его была рядом с ним, поэтому он терпит и улыбается.
— Я знаю, любимая. Ты ужасный монстр, вот, кто ты.
— Я люблю тебя, засранец.
— Я люблю тебя, Клара, — когда она отпускает его и садится на край кровати, Генри наконец оборачивается, чтобы посмотреть на него. Душа Уильяма полностью обнажается перед ним, он смотрит в эти карие омуты, которые всегда напоминали ему о радости, счастье и тепле. Такие усталые глаза, что Уильям подсознательно протягивает ему руку. Генри, после нескольких мгновений позволяет касается пальцами пальцев Уильяма. —
Мне жаль.
— Я знаю, — Генри не улыбается. — Хватит, Уилл. Больше нет.
— Я знаю, — повторяет Уильям. — Больше нет. Я люблю тебя.
Генри кивает.
— Ты скажешь это мне, когда мы оба будем готовы к этому, —
когда мы будем этого заслуживать.
Уильям натянуто кивает. Белла вздыхает, тоже садится на кровать, и достает из-под рубашки косяк и зажигалку.
— Не расслабляйтесь тут. Нам пришлось солгать другой медсестре, что мы все Афтоны.
Фриц фыркает.
— Инцест — дело семейное.
— Мы больше не из Англии, — невозмутимо говорит Клара, — мы из Алабамы.
— Господи, — ворчит Уильям, — теперь я не просто янки, ещё и чертов конфедерат?
— Мы победили вас один раз, — говорит Клара.
— Ну, — добавляет Генри, — вообще-то, дважды. Война 1812 года.
— Это считается победой, если всё свелось к инцесту?
— Нас казнят за то, что мы геи или за то, что мы из Алабамы? — спрашивает Генри, и на его лице появляется невольная улыбка.
— Первое, конечно, — говорит Белла, выдыхая дым. — Хотя они всегда найдут себе причины ненавидеть всех подряд.
— Кто разрешил ей накуриться? — негодует Уильям. — Как по мне, она становится слишком глубокомысленной, когда под кайфом. Я чуть не помер, а она размышляет о странных семейных отношениях… — он замолкает, все едва сдерживают смех, и он повторяет про себя:
«Черт возьми, я чуть не умер».
Клара крепче обнимает его, Генри позволяет чуть ближе касается его, Белла слегка улыбается, а Фриц ободряюще кивает.
— Мы будем жить вечно, — шепчет Фриц, и с этими словами Уильям Афтон понимает, насколько он близок к своему счастливому концу, и они все близки к своему счастливому концу, что это гораздо важнее. Он не может думать о путешествиях во времени, или о том, что почти умер, или о чарующей красной крови.
Он думает о падении. Может быть, он все еще падает. Может быть, он ещё не приземлился. Но ему все равно.
Он будет достойным и раскаивающимся, а не храбрым и порочным.
Больше нет.
***
Уильям Афтон сидит в своей машине, просто слушая радио, но не вслушивается. Когда он оборачивается, то представляет, что рядом с ним будет Клара. Она смеется и указывает ему дорогу, а на заднем сиденье он видит трупы своих мертвых детей. Они говорят ему, что он их герой.
Он не успевает опомниться, как пролетает несколько часов. Ни один из тех жалких детишек, не вышел из больницы, поэтому он воспринимает это как знак того, что его младшее «я» не погибло (он не знает, если умрет другой он, умрет ли и настоящий он — все это парадоксально, ему кажется, он мог бы убить маленького Гитлера, Сталина, Черчилля, и Рузвельта, и ничего бы не изменилось
(ЕСЛИ НИЧЕГО НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ, ТО ПОЧЕМУ ЭТОТ ПАРАЗИТ ВСЁ ЕЩЕ ПЫТАЕТСЯ ИСПОРТИТЬ МОЮ ЖИЗНЬ?)).
Он напевает, выходя из Тандерберда, берет свой нож, своего лучшего друга, и прячет его за пояс под пиджак.
Больница ослепительно белая, насмехающиеся врата Рая.
Однако никого в его жизни Рай не ждет. Он позаботится об этом. Он вернет своих близких обратно в мир смертных, а всех монстров сбросит в пылающие адские котлы, которых не существует, и
он наконец будет счастлив.
Он идет в больницу, он жаждет крови, жаждет мести, отчаянно желает вечного покая, тоскует по поцелуям его покойной жены, объятиям своего сломленного возлюбленного и ярким, живым глазам своих младших детей. Ах, вот оно, чудесное чувство завершения ведет историю к своему настоящему финалу.
Правда же, что для всех в этом мире, кроме Уильяма Афтона, есть один конец, верно?
Смерть.
