***
Клара заходит в палату немного нервно. Пока Генри уходит, закрывая за собой дверь, Клара начинает расхаживать по комнате, бормоча, какой Уилл идиот, как она ненавидит его, как ему повезло, что её не было на мосту, потому что она бы сама его сбросила оттуда головой вниз, и что она умеет делать искусственное дыхание и спасла ему жизнь, как она всегда будет спасать его, только чтобы убить своими руками. Она бродит, топая ногами и дергая себя за волосы, а Уильям наблюдает за ней, очень, очень счастливо и взволнованно представляя, как женится на ней однажды. Клара Афтон. Звучит великолепно. Но, если она будет сильно возражать, он будет не против Уильяма Капуто. Он всё равно никогда не был особо привязан к своей семье. — Ты так и продолжишь говорить сама с собой, к моему удовольствию, или мы всё-таки поговорим? — вставляет Уильям. Она закатывает глаза. — Я тебя ненавижу. — Я уже понял с первого раза. — Ты и твой дурацкий британский акцент. — А-лю-ми-ньюм. Она невольно смеется над ним. Она подходит к койке и садится рядом. — Тебе больно? — Только когда двигаюсь или смеюсь. Обезболивающие — удивительная штука. — Хорошо. Мне плохо, когда тебе больно, — она нежно проводит рукой по его челюсти. — Ты меня использовал. Когда поцеловал меня. Когда мы танцевали. Ты использовал меня, хотя я главная, — он не может смотреть в её глаза от стыда, но она приподнимает его подбородок и заставляет взглянуть на неё. — Я могла простить тебя за измену, Уилл. Сама не знаю как, но я простила. Ты показал мне, что можешь быть гораздо лучше. Как я могу смотреть на тебя теперь, не представляя, что ты снова будешь меня использовать? Он сглатывает, глядя в её карие глаза, и на секунду недоуменно понимая, что у Майка и Клары одинаковые глаза, вплоть до формы и цвета. — Никак. Я был тем, кто решил с тобой так поступить. — Ты говорил, что позаботишься обо мне, и подаришь мне весь мир, если я буду твоей навсегда. — Ты не моя. Ты принадлежишь только самой себе. Я всё равно подарю тебе весь мир, даже если ты больше не захочешь меня видеть. — Ты снова разбил мне сердце. Мне придется разбить твое в ответ. Лучше бы я ушла отсюда и никогда с тобой не разговаривала, — говорит она, грустно улыбаясь, и потирает большим пальцем его скулу. Он вздрагивает. — Я знаю. — Но я не буду. И ты же это знаешь, да? Ублюдок. Что же я за дура, что всё ещё люблю тебя, Уилл? — Нет. Это моя вина… — Я знаю. Я не глупая, — она вздыхает. — Когда мы танцевали в последний раз, я чувствовала себя как во сне. Плохом сне. Как будто я была не совсем там. Как будто на свете остался только ты, — она потирает кожу на руке, где он рассыпал кокаин, и хмурится. — Мне это не понравилось, — ему нечего сказать, слишком стыдно. — Не могу поверить, что ты чуть не умер. Твой призрак бы, наверное, не оставил бы меня в покое, и я бы влюбилась и в него тоже. — Если я ужасно с тобой поступил, почему ты спасла меня? — спрашивает он, сводя брови. Она щелкает его по лбу. — Потому что я люблю тебя, идиот. Ты понимаешь? Я люблю тебя. — Я люблю тебя, но вел себя отвратительно, тебе следовало просто дать мне утонуть к чертям, Клара. Я упустил свой второй шанс. Я просто дурак, я не заслуживаю тебя. Она вздыхает через нос и облокачивается на кровать. Он морщится, чуть отодвигаясь, чтобы дать ей место, и она ложится рядом с ним. — Расскажешь мне об этом? — он не успевает спросить, о чем она говорит, как она продолжает. — Война. Блиц. Он хмурится, ему не доставляет труда вспомнить прошлое. — Было темно. Постоянно. Темно и холодно. Почти всегда были только я и мама. В убежище была лампа, я часто читал рядом с ней. Почти всему я научился за годы в убежище. Она… — его глаза загораются, когда в голове вспыхивает утаенное воспоминание. — Она называла меня своим кроликом, Банни. А потом однажды ей пришло письмо от отца, и она пыталась утопить меня. Я почти умер. Отец вернулся домой, он бил меня тростью, если я слишком шумел, слишком выделялся или слишком много существовал. Мои механизмы были моими единственными друзьями, а хулиганы на улице избивали меня, воровали их или ломали. Я так их ненавидел. Когда мне было одиннадцать, у меня впервые случился эпизод. Я запирался в шкафу и бился головой об стену, чтобы заснуть. Иногда я сидел там целыми днями и представлял как однажды уеду из Лондона. Я молился о том, чтобы пуля ударила отца выше, и он никогда не возвращался домой с тростью, чтобы он не возвращался совсем. Лондон ужасно дождливый город, а ты же знаешь, какой я становлюсь во время грома. Клара, в этом году у меня впервые в жизни появилось то, ради чего стоит жить, и я всё потерял. — Я знаю, — она отвечает хмуро, кладя рядом свою голову. — Мне жаль, Уилл. О твоем детстве, — мягко она берет его руку в свою. — Как ты понял, что тебе нравятся мальчики тоже, Уилл? Он удивленно поднимает брови, глядя на неё. — Почему ты спрашиваешь? — Просто хочу лучше понять твой мозг. А ещё я уверена, это было очень неловко, и мне нравится, когда ты смущаешься. Он пытается толкнуть её плечом, но от боли тело немеет, и он отпускает это. — Однажды я диссоциировал и оказался в кинотеатре. Там шел фильм, Пират, с Джином Келли. В одной сцене Джин поцеловал актрису с сигаретой во рту. Это было оно. Я целовался с мальчиками в темных закоулках и выдыхал дым им в лицо. Она печально смеется. — Это ужасно. — А то, — он наблюдает, как она встает и подходит к тумбочке в дальнем углу палаты. На ней лежат сложенными его одежда, вещи — его кошелек, зажигалка, пачка сигарет. — Что ты делаешь? С озорным блеском в глазах, она берет зажигалку — чудом, она ещё работает — и сигарету — они только высохли — и идет обратно к кровати. Он неуверенно кивает. Она зажигает кончик сигареты и наклоняется к Уиллу. — Какое эго, — говорит она, цитируя Джуди Гарленд. — Какое самомнение, — она затягивается сигаретой, втягивает Уилла в длинный поцелуй и выдыхает дым ему в лицо. Он пялится на неё широко раскрытыми глазами, смущенный, и не смотрит ей в глаза. Она тихо смеется над ним. — Ты так покраснел. — Хватит, — раздраженно препирается он, пытаясь спрятать горящие щеки. — Я больше никогда ничего тебе не расскажу. Она убирает руку с лица и смотрит на него настойчивым взглядом. — Больше не делай мне больно. Иначе я сделаю больно тебе, и это будет самая страшная на свете боль, Уильям Афтон. Ты даже нож поднять не сможешь. Не дари мне весь мир, просто подари мне себя. Он смотрит на неё в упор и качает головой. — Я всегда буду пытаться подарить тебе весь мир, Клара. Я просто дурень, ты же знаешь. Она громко усмехается и снова целует его. Боль, которая не отпускала его, немного притупляется. — Я думала, что ты умер. Я думала, ты утонул. Я думала, ты умер, думая, что я ненавижу тебя. — Я всегда буду возвращаться за тобой, любовь моя, — ему правда жаль за всё. — Мне жаль, что я почти умер, Клара. — Не извиняйся за это. Просто больше не умирай, и тогда я не буду бесконечно зла на тебя. Договорились? Он смеется. — Договорились. Мне… мне жаль, любимая, за всё, что я сделал… — Я знаю, знаю, — она целует его в щеку, её губы задерживаются у его уха, и он шепчет: — Я так счастлива, что ты жив, Афтон. Дверь распахивается, по ту сторону стоит Белла. — Так, достаточно странных семейных разборок, — выдает она невозмутимо, её глаза налиты кровью. Генри в коридоре кашляет, и Уильям понимает, что они курили её косяк вместе. — Твой черед, Белла? — спрашивает Уильям, она отмахивается от него. — Как ты говорил, я слишком добрая. Он хмурится — Я не… — Я не собираюсь тратить кислород на то, чтобы перечислять почему ты придурок и почему я тебя люблю, Уилл. Ты это уже сам знаешь. У меня не так много времени, чтобы тратить его на обиды и сожаления, это мое проклятие и мой дар, с которым я буду жить ещё «X» лет, — она смотрит на него и улыбается своей фирменной лучезарной улыбкой. — Ну вот, закончили? Ему никогда не удастся улыбаться как она, с таким блеском в глазах, с такой добротой на губах, которая раскрывает её душу всему миру. Но он очень пытается. — О, мы никогда не закончим. Тебе придется ещё эксплуатировать меня, когда будет готова моя великая империя, — он откашливается. — Прости меня, Белла. Я был жесток. Тебе не нужно тратить на меня силы, но я никогда не устану повторять, что ты мой близкий друг. Мне жаль. Она пожимает плечами. — Я знаю, Уилл, — она похлопывает его по спутанным волосам. — Я рада, что ты жив, Афтон. Может быть, я слишком добрая, как ты и сказал, но я прощаю тебя. С кем мне ещё курить? — она смеется. — Я люблю тебя, Уилл. Я знаю, тебе жаль. Я знаю, ты станешь лучше, — она слегка хмурится. — Но никогда больше так нас не пугай, ладно? Я бы слишком сильно скучала по тебе. Как поправишься, я крепко тебя обниму. — Ах, я знаю, ты… Фриц вбегает в комнату, перебивая Уильяма. Он вернулся без кофе, и уже Уильям собирается пошутить, что, конечно, он забыл зачем вообще уходил, но глаза Фрица (его глаза, которые по какой-то таинственной причине выглядят точь-в-точь как у Клары) горят от беспокойства и страха. — Надо уходить.***
Майк идет по коридору, довольный тем, как прошел их разговор. Уилл воспринял объяснения намного лучше, чем представлял Майк. На самом деле, Майк просто рад, что Уилл жив. Его травмы — не что иное, как чудо, чистая злоба и решительность Афтонов. Он правда рад, что с Уиллом всё хорошо. Майк улыбается. Ещё счастливее он оттого, что может наслаждаться этим без вины. Уильям Афтон жив, и это делает Майка счастливым. Лучшая часть этого — осознание Майком, почему его отправили в 1956 год: для его счастливого финала. Он не ответственен за психическое здоровье Уильяма, он не должен быть героем. Он здесь не для того, чтобы всё исправить, не для того, чтобы кого-то убить. Он не виноват в смерти Эвана, и Джереми хотел бы, чтобы он был добрее к себе. Он заслуживает того, чтобы быть добрее к себе, и заслуживает счастливого конца, и именно для этого он здесь. В 1970 году родится Майкл Афтон, и Майк будет его дядей Фрицем, и он будет защищать своих племянников и племянниц изо всех сил. Он будет их героем, как когда-то дядя Генри был героем Майка. Он будет шафером на свадьбе Уилла, он позаботится о Белле, когда ей станет хуже. Он позаботится о том, что пиццерии будут безопасными местами для детей, а Спрингбонни никогда не станет символом смерти, и Уильям Афтон никогда не сделает ему больно. Они просто будут лучшими друзьями, и бассейн с шариками никогда, никогда, никогда не сгорит. Майк сворачивает за угол, где через приемную можно попасть в кафетерий. Стойка регистрации, стоит как раз на противоположной стороне коридора. Ему снова ужасно хочется кофе, просто чтобы проснуться в этот первый, насыщенный событиями день 1957 года. Он устал, но в то же время он бодр, переполнен благодарностью и волей к жизни. Ему так долго перекрывали кислород, он чувствует, что всё так близко, он сможет брать себе целый мир, как его просила альтернативная версия его отца, его отец… Его отец. Майк замирает. П а п а? Нет. Нет. Нет, нет, нет. Нет, этого не может быть. Папа сейчас горит в пиццерии. Папа заточен в хреновой копии Спрингбонни. Папа в 2024 году. Папа не здесь. Но вот он, стоит в длинном черном пальто, скрывающем костюм. Он стоит у стойки администратора, прислонившись почти в упор, и нависает над женщиной, сидящей за ней. Как и все остальные, она одновременно очарована и напугана им. В его темных волосах блестит седина, в серых глазах переливаются фальшивое сострадание и голод. На губах хищный оскал, как будто он готов вцепиться в горло любому, кто посмеет доставить ему неудобства. Папа не может быть здесь. Папа не может быть здесь. ПАПА НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ЗДЕСЬ. Но он здесь. Потому что он всегда возвращается. Папа прыгнул в бассейн с шариками? Папа путешествовал во времени? Папа… что за глупые вопросы? Ответ, ОЧЕВИДНО, ДА! Папа прыгнул сквозь время только для того, чтобы наконец добраться до Майка. Майк застывает на месте, а затем, оступаясь, пятится назад. Заметив движение, глаза его отца устремляются на него. Отец выпрямляется и приоткрывает пальто. За поясом у него спрятан нож. Майк вздрагивает всем телом и тянется назад, чтобы вытащить пистолет и всадить пулю между глаз ублюдка, но с хлестким и пугающим осознанием понимает, что пистолета нет. На лице отца расплывается улыбка, как будто он уже победил. Он похлопывает себя по другому бедру, без слов показывая, что пистолет у него. Папа наклоняет голову набок и открытой ладонью показывает Майку, чтобы он делал ход. Майк не может дышать. Но он может бежать. Он разворачивается в обратную сторону и бросается бежать по коридору. Его чуть не тошнит, когда он понимает, что монстр просто дает ему фору, для него это всего лишь чертова игра. Это просто игра это просто игра это просто игра для него он здесь он здесь чтобы разрушить мой счастливый конец, он убьет меня он здесь чтобы разрушить мою жизнь я просто хочу быть со своими друзьями почему я не могу быть со своими друзьями я просто хочу свой счастливый конец Я ПРОСТО ХОЧУ СВОЙ СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ… Он бежит. Он бежит, бежит и бежит, и никогда не перестанет бежать от своего отца, и он распахивает дверь в палату Уильяма, и он задыхается, и он снова падает, и он тонет… Нет. Нет, это не так. Он не упадет, не утонет, он будет жить, он победит гребаного монстра, он добьется своего счастливого конца. — Нужно уходить.***
А, вот и он. Его сын. Его тупой, безмозглый сын, его маленький монстр, его маленький кровавый убийца. Ну конечно его глупый паршивец окажется в больнице, место, которое они оба ненавидят. Удобное и подходящее место, чтобы кровоточить, чтобы умирать. Но какое в этом веселье? Какая же в этом игра? Он наклоняет голову и его охватывает неописуемый восторг. Он так долго, так долго не развлекался. Малышка Сьюзи, я помогу найти твою собаку. Я уверен, с ней всё в порядке, дорогая. Давай поищем вместе? Она уже совсем рядом. Всё будет хорошо, дорогая. Всё будет хорошо, Майкл… «Я просто хотел, чтобы ты мной гордился!» «Я просто хотел спросить в порядке ли ты.» «Папа, пожалуйста, приезжай быстрее, она не просыпается…» «П-папа, м-мне страшно.» «Я закончил школу, знаешь.» «Папа, я устал…» Он смаргивает. Он хмурится. Ах. Это не игра, верно? Это весь его мир. Это Майкл, его замечательный, глупый убийца, его сын. Это паразит, который сломал ему жизнь. Это маленькая, удивительная вещь,