His Empire of Dirt

Контуры предметов размываются в глазах Майка, когда отец хватает его, вонзает нож в его бедро и толкает вперед. Его тело сводит от боли, но с ним бывало и хуже. С ним бывало и хуже, и он выживал, даже если тогда у него было гораздо меньше причин жить. Его отец не знает, насколько живым и решительным он себя чувствует. Он не знает, что рядом с ним есть люди, ради которых он готов умереть, и которые готовы умереть за него. Поэтому он победит. Мы победим. Он хочет, чтобы они уносили отсюда ноги и везли Генри в больницу — так он им велел — но он знает, что они не послушают. Они все те ещё упрямцы. Может, ещё и немного глупые, но ему так не кажется. Его друзья великолепны. Отец толкает его дальше в шахту, и его пробирает смех. — Он не убьет меня, — говорит он. — И ты тоже. Потому что ты трус, папа. Папа ничего не отвечает. Он не дает себе хмурить брови, потому что будет значит, что примет поражение. Папа должен разглагольствовать и драматично распинаться о своей скорой победе, о том, как он вернет свою семью, как убьет Майка и всех беспомощных детишек. Он не должен молчать. Редко папа замолкал. Папа молчал, когда напивался и горевал о маме. Когда папа молчал, папа думал, и если прежде голова его отца была опасным местом, то после тридцати лет в чертовом костюме и нескольких путешествий во времени, Майк может только представлять себе, какие мысли клубятся в ней сейчас. В его мозгу, должно быть, творится Ад. Ну и хорошо. Он этого заслуживает. И всё же этот Ад может принести им всем погибель. Это неважно. Мы победим. Майк поднимает голову, несмотря на тупую боль. — Секунду, — говорит папа, прижимая его к стене. Он вырывает нож из ноги Майка. Он пытается остановить мучительный вскрик, но у него не получается. Он шипит сквозь зубы, когда отец снимает с себя галстук и обтягивает рану. — Нельзя же дать тебе истечь кровью, да? — Т-ты такой ж-жалкий. Папа смотрит на него сверху вниз, выражение лица пустое. Он наклоняет голову вбок и цокает. — Кто же так говорит со своим отцом, мальчишка? — на его губах расплывается зловещая улыбка (и, что интересно, лишь улыбка, остальная часть лица так же холодна, как будто он сам не верит в свои злые умыслы) — Ты же всё-таки любишь меня больше всех. Сердце Майка замирает, как от слов папы, так и от потери крови. Он никогда не говорил этого папе — только галлюцинации его отца, когда он… оу… оу. Он почти краснеет от смущения. — Ну тебе, Майкл. Я знаю, как сильно ты любишь меня. Разве это не чудесно? — папа похлопывает его по голове, затем толкает дальше. — Только мы вдвоем, Майкл. Лишь ты и я. Только Афтоны. — Я не один, — противится Майк, падая вперед. Пистолет ещё у папы, поэтому он с неохотой подчиняется ему. Я не умру. Я не умру. Я стану странным дядей Фрицем, черт возьми. — У меня есть друзья. У меня… Уилл стоит перед ним, облокотившись о стену. Он перебирает что-то в руке, не отрывая от вещицы взгляда. В гнетущей темноте почти ничего не разглядеть, но подойдя ближе, он видит, что это тот самый кролик, которого Уилл подарил ему много лет назад; кролик, которого папа проткнул и которого он, похоже, оставил себе. Единственный на целом свете друг папы. Продолжая играть с кроликом, он шепчет: — Она называла меня своим кроликом. Я это забыл. Подумать только. Тот, что прячется в земле в поисках безопасности. Как-то банально, тебе не кажется? Кролик. Банни. Бонни, — из горла вырывается низкий смешок, и он разносится эхом по шахте, в самых глубинах Ада. — Это же логично. Всё замыкается. Мне правда кажется, мы уже были здесь раньше, Фриц. Майк. Мне кажется, всему суждено повториться. Это цикл. Мой отец. Твой. Я, — когда он поднимает глаза, в них клокочет слишком много эмоций. — Тебе было смешно, видеть меня и знать, чем я стану? Тебе было весело, когда ты стал моим другом? — всего на кратчайшее мгновение его взгляд цепляется за другую версию себя, а затем снова на Майка. — Ты убил моего сына, Майкл. Это разбивает сердце Майка. — Это была случайность… — Я никогда не заслуживал того, чтобы меня топили. Я не сделал ничего, чтобы заслужить побои. Но ты? Нет, Фриц, теперь я вижу всё ясно. Яснее, чем когда сгорела Заячья улица. Всё повторяется. Это… Что? Это… Он не может дышать. Он, эм…. Ох, он… его мысли… они… немного р а с с е я н н ы но если честно

Признаться, что всё повторяется?

Признаться, что есть что-то больше, чем он?

Уильяму Афтону признаться, что есть что-то вне его контроля, что он не Бог, что он не победит, не против судьбы, не против времени, не против самой вселенной?

Это невозможно.

Папа толкает Майка вниз, и он чувствует, как тьма шахты сменяется на ночную мглу, перед ним карьер. Уильям задумывается, увидев перед собой всё озеро, потому что именно здесь Майк впервые обманом стал его другом… Обман? Мы… мы лучшие друзья, я так думал. Папа? Папа, я устал, но я не хочу умирать. Я не хочу умирать. Он не видит Беллу и остальных, и это хорошо, они, скорее всего, повезли Генри в больницу, они в безопасности, это хорошо, это хорошо… Во рту становится сухо. Он чувствует себя одиноким, несмотря на то что его отец и лучший друг здесь. Здесь нет звезд, здесь нет ангелов. Он… он немного устал. Вся усталость, которая давила на него всю последнюю неделю, обрушивается на него разом, как мертвый груз. Как будто на его плечах целое кладбище трупов. Но это не так. Кладбище только на плечах папы. Майк знает, он не убивал свою семью. Это был папа, папа, папа. Майк заслуживает второго шанса. Майк заслуживает стать лучше. Майк заслуживает быть странным дядей Фрицем. Но теперь он здесь, стоит над карьером, его отец держит пистолет, его лучший друг держит пистолет, два пистолета, два Уилла. И одна воля выжить, он отказывается сдаваться снова, только не снова, не снова. Он стоит спиной к воде, у обрыва над водой, в которую он однажды толкнул своего отца, и научил его плавать. Он всегда будет учить своего лучшего друга плавать, и… …черт возьми, ему конец, не так ли? Он едва стоит на одной ноге, еле видит в темноте. Он вспоминает последние слова, которые сказал своим друзьям перед тем, как они скрылись в темноте: • Клара: «Майк — скучное имя. Мне больше нравится Фриц. Белла, ну тащись уже сюда».       • Майк, им: «Ты можешь звать меня Фриц. Мне так тоже нравится».                   • Майк, себе: «Я люблю тебя, мама». • Белла: «Иду я. Фриц, не отставай, хорошо?».       • Майк, им: «Не бойся. Идите, идите».                   • Майк, себе: «Ты заслуживаешь жить как никто другой». • Генри: «Черт, больно. Фриц, поможешь мне, дружище? Спасибо».       • Майк, им: «Я с тобой, друг».             • Майк, себе: «Ты был первым, кто напомнил мне, что я заслуживаю жить». И вот он здесь. Стоит у обрыва над водой. Карьер когда-то манил его домой, звал утонуть. Он не хочет тонуть. Он хочет вернуться домой. А дом — это их квартира. Это не Харрикейн. Это их квартира. Он смаргивает. Папа помогает Уиллу встать. Уилл осматривает пули в револьвере. Осталось две. На двоих у них всего пять пуль. Майк пытается не рассмеяться — по выстрелу в каждого, не считая папу. Потому что папа всегда побеждает, не так ли? Он — чума, что расползается по миру, убивает всё, к чему прикасается. — Давай поговорим… — Нет, — перебивает Уилл свое другое «я». Папа едва заметно раскрывает глаза, глядя как Уильям снимает предохранитель. — У тебя были годы для этого. Теперь я буду говорить. Я говорю, — он наклоняется вперед, поднимая пистолет. — Почему ты отправился в прошлое, Майк? Почему ты остался? Майк раздумывает минуту. В глазах двоится, он едва держится на ногах и лениво улыбается. — Потому что ты показал мне, как нужно быть негодяем. Ты сказал мне, что это была случайность. Потому что несмотря на всё, ты мой лучший друг, — он смеется до колик в боку, рана на бедре ноет. — Разве это не ужасно? Я просто хочу заслуживать спасения. Он не знает, вспоминает ли свои слова или Уильяма, но в эту секунду до него доходит понимание. Они оба заслуживают спасения, но не папа. Папа не Уилл. — Мне кажется, ты ошибаешься, Уилл. — Насчет чего? — Он не повторяется. Я про цикл. Мы сами выбираем, когда положить ему конец. Мы… Нет, нет, нет, это не моя обязанность. Это никогда не было моей обязанностью. Ребенок никогда не обязан спасать своего больного родителя. Никогда. Я совершил ошибку, и я за нее поплатился. Я умирал снова и снова, и я поплатился. Это и есть мой счастливый конец. Ты — мой счастливый конец. Фриц Смит и Уильям Афтон, лучшие друзья. Навсегда. Рука Уилла дрожит. — Я не брошу тебя, потому что я знаю, ты достойный, Уилл. Я знаю, что ты не он. Майк никогда не сможет убить своего отца. Он пытался. Он не может убить то, что любит больше всего, он не может истребить проказу. Только Бог может. Только сам монстр. Майк улыбается. На сердце у него легко. Он не устал. Он не печален. Он здесь, сейчас, и здесь его счастливый конец. — Уилл, я не герой. Но может быть ты. Я никогда не мог победить его. И никогда не смогу. Ты единственный, кто сможет это сделать. Ты знаешь, как спасти нас, Уилл? Ты выбираешь быть лучше. Это всё, что нужно. Ты должен. Ты должен. Счастливый конец, то, чего никогда не было у Афтонов, он прямо здесь. Ты только должен протянуть руку. Ты берешь себе целый мир, Уилл, ради нас. Ради себя. Мы этого заслуживаем. Нас можно спасти. Мы… — Достаточно, — говорит папа. Он вздыхает. Он часто вздыхал. Он устал, может, даже больше, чем Майк. Как будто у него есть на это право. Это вызывает смешок у Майка. Папа хмурится, убирая пистолет. — Знаешь, Майкл, ты прав. Счастливый конец уже здесь. Давай, Уилл. Забери себе свой счастливый конец. Уилл отстранённо кивает, как будто ещё одна машина под властью папы. — У меня только одна пуля, — говорит он и, вздыхая, делает шаг вперед. Он подходит к Майку и поднимает пистолет, прижимая его прямо к его виску. Майку должно быть чертовски страшно, но он совсем не боится. Он не боится Уильяма Афтона. — Эй, Уилл, — шепчет он, не обращая внимания на папу. — Как твоя голова? Столько всего случилось… — Ой, да заткнись ты, дурень, — Уилл закатывает глаза и изо всех сил пытается не ухмыльнуться. Он сбавляет тон, чтобы папа их не услышал. — И ты думаешь, что я много говорю? Этот никак не мог заткнуться. Майк сдерживает смешок. Лучшие друзья. — Как ты узнал, что я тебя не убью? — спрашивает Уилл. Майк напрягается, притворяясь как можно более напряженным. — Ты никогда не признаешь поражение, не перед циклом. Ни перед чем. И у тебя две пули, а не одна. Уилл усмехается. — В этом ты прав, Смит. Сделай мне одолжение, а? — улыбка Уилла достигает его глаз, безумный взгляд оседает, на его место наконец приходит нечто другое: умиротворение. Майк хмурится. Это такое умиротворение, с которым принимают смерть. — Проживи жизнь на полную ради меня, Майкл Афтон. Как бы там ни было, прости меня. Мне очень жаль. Я никогда не должен был поднимать на тебя руку. Ни сейчас, ни когда я стал им. — Ты не… — Майк, я не знаю — а ты знаешь, я всегда всё знаю — но может ты и не герой… но… черт, Майк, ты мой герой, понятно? Ты мой герой. — Уилл… — Я оставил для тебя пулю. Уилл отводит пистолет чуть в сторону, закрывая спиной вид для монстра. Он выпускает пулю в ночь, прямо у уха Майка, и нежно толкает его, И теперь черед Майкла Афтона падать, падать прямо в карьер, а Уильям кидает пистолет ему вслед. Ты мой герой, и Майк погружается в воду, проблеск металла сразу за ним. Ты мой герой. И счастливый конец уже здесь.

***

Уилл выдыхает, видя, как его друг падает в воду. Вот же ублюдок. Майк упал всего метров на десять. Его даже не нужно будет везти в больницу! А он точно будет жаловаться ему об этом ещё целую неделю. Ублюдок. Его лучший друг. Уилл улыбается, чуть не оступаясь. Обезболивающие только едва притупляют боль в его лодыжках, ногах, ребрах и вообще по всему телу. Он привел Майка сюда, чтобы дать ему шанс сбежать с его близкими. Уильям отлично понимает, что у монстра есть пистолет, и у него гораздо больше пуль. Тогда в тоннеле он чувствовал, как подступает очередной эпизод, как Дьявол сидел у него на плече, но он никогда бы не смог убить Майка. Не снова. Больше никогда. Монстр, скорее всего, уже раскусил его шараду, но может, притворившись, он выиграет Майку ещё несколько минут. Он кинул пистолет вслед за Майком в последнюю секунду, потому что сердцем он понял, что, да, Майк должен выбраться отсюда живым. Не он. Не Уильям Афтон. Он смотрит на монстра. Он не в том состоянии, чтобы избить его. Будь он в расцвете своих сил, он бы сломал подонку череп без проблем. Но он слаб. Он сломан. Они оба сломаны, но только один из них сейчас достаточно силен. Он наклоняет голову, и монстр разочарованно вздыхает: — Я знаю, что он жив, — говорит он. Ну, он почти купился. Уилл наигранно хлопает себя по лбу. — Боже, неужели? Ох черт, промахнулся. Я не хотел. — Уилл… — монстр качает головой. — Я знал, что ты его не убьешь. Ты бы задушил его или зарезал. — У тебя совсем атрофирован творческий подход. Когда я стану диким серийным убийцей, я, прошу заметить, оторвусь на полную. Может даже поддам огоньку. Было бы неплохо. — Ты… — Ты взял мою машину, сволочь. Ты точно знал, как она мне дорога. Я её только купил, а ты точно её поцарапал, ублюдок, — Уилл фыркает, затем наклоняет голову и гадко улыбается. — Ты так сломан, верно? — он делает шаткий шаг вперед и указывает пальцем на монстра. — Ты и есть все мои горькие мысли. Ты это я, если бы я был полным неудачником. Ты думаешь, я настолько глуп, что дам своему сыну убить своего брата? Ты думаешь, я забуду, как писал, что стану лучшим отцом, чем был наш? Ты думаешь, я буду брать у Генри или Беллы, или брошу Клару? Нет, нет, нет, ты просто глупец, вот ты кто! Ты тень моей тени. Ты паразит, которого я должен убить. Монстр хмурится и, откинув пиджак в сторону, достает свой нож. — Я любил их так сильно, знаешь, — он проводит пальцем по острому краю. Из тонкой раны вытекает капля крови, он улыбается, глядя на завораживающий красный. — Я любил их всех так сильно. — Нет, ты не любил их. Знаешь, откуда я это знаю? Потому что ты не попросил о помощи. Ты думаешь, что они вещи, которые нужно исправить. Я люблю их, а ты сделал им больно! — он смеется. — И думаю, ты знаешь, что я делаю с червями, которые делают больно моим близким. Я сделаю это лучше, чем тот, кто ломает твои вещи! Что ж, ты дал своей жене и своей любви умереть, ты дал Белле умереть, дал умереть своим детям и они ненавидят тебя. Как же это жалко… — Довольно! — рявкает монстр, но Уильям только громче заливается смехом. Монстр тянет себя за волосы и хватает Уилла за грудки. Его дыхание горячие, взгляд безумен. — Единственное наше отличие в том, что я вижу всё, а ты всего лишь ребенок. — Мне девятнадцать, — невозмутимо говорит Уилл. — Чего ты ещё ждал? — Я бог, черт возьми… — Ты всего лишь червь в грязи, — шипит Уильям, — и ты сделал больно моему лучшему другу. — Он тебе не друг! — Ты ничего обо мне не знаешь. Я знаю о тебе всё, но ты не знаешь ничего обо мне. Да, ты знаешь об отце, об убежище, но ты не умеешь плавать, не умеешь любить, и ты не знаешь, как быть достойным. Я никогда не стану тобой, ты слышишь? Я никогда не стану таким жалким. Меня от тебя тошнит. Сотри этот взгляд с лица, ты меня не убьешь. Хочешь исчезнуть сам? Нет, болван, ты умрешь, а моя империя будет такой великой, что тебе и не снилось, — он смеется до боли в ребрах. Он не верит в последнее, конечно. Может, монстра убьют, но его преследует гнетущее чувство, что он тоже умрет. Но всё в порядке. Лучшие империи те, что оставляют после себя надежное наследие. И чье наследие переживет само человечество. У него есть ради чего умереть. Ему чертовски страшно, но в то же время немного спокойно, разве это не странно? Страх есть и его нет. Видно, это и есть его душа. Врожденная потребность цепляться за жизнь, врожденная воля жить и умереть за других. Ему кажется, он почти может заплакать от счастья. Майк в безопасности. Ребята в безопасности. Глаза монстра пусты, он купился на обман Уильяма. Остались лишь он и его горький разум, как и всегда. И счастливый конец уже здесь.

***

Это не Этого не может быть ПОЧЕМУ ОН НЕ УБИЛ МАЙКА ЕГО ДРУГ? ЕГО ДРУГ ЧЕРТ ВОЗЬМИ? у меня нет друзей у меня н и к о г о нет у него никогда никого не было, он не в убежище, не в темноте, не в объятиях генри, не в руках клары, не со своими детьми, ПОТОМУ ЧТО ОНИ ВСЕ МЕРТВЫ И ЛЕЖАТ В ЗЕМЛЕ

ТЫ БРОСИЛ ЭВАНА С МАЙКОМ

ТЫ БРОСИЛ ЛИЗЗИ С БЕЙБИ

ТЫ БРОСИЛ КЛАРУ ОДНУ С ЕЁ МЫСЛЯМИ

ТЫ БРОСИЛ ГЕНРИ В ОДИНОЧЕСТВЕ

ТЫ ОСТАЛСЯ С МАЙКОМ

он…

он

что?

он остался с майком

ОН ОСТАЛСЯ С МАЙКОМ

Ах. Ох.

Он убил всю свою

всю свою семью

не так ли

и эту другую версию его

ЗАРАЗИЛ

ЧЕРТОВ ПАРАЗИТ

поэтому он наконец может быть достойным

но он не может БЫТЬ достойным «для меня нет спасения, майкл»

он не верит ни в рай ни в ад — его ждет что-то похуже

он уйдет в ничто

в темноту

в УБЕЖИЩЕ

и он утонет

он дал кларе утонуть. он утопил их всех.

НО НЕ МАЙКА! ТОЛЬКО НЕ МАЙКА! ТОЛЬКО НЕ ВЕСЬ МОЙ МИР! Он не может утопить Майка! Он никогда не мог! Майк слишком полон жизни! И как потушить огонь? ДАЙ ЕМУ ВЫЖЕЧЬ СЕБЯ ИЗНУТРИ! Похоже, они оба, совсем немного, два бушующих огня, что пожирают всё, к чему прикасаются, и горят слишком ярко для этого мира. Майкл и Уильям Афтон, лишь вдвоем навсегда.

Его великолепный сын. Он так любит его. Он любит Майка всем сердцем. Он… ох. Он убил всю свою семью. Он убил их. Он правда убил их. Он не смог вернуть их, потому что, как сказал его юный «я» (его достойный «я», невозможный, неизбежный) он просто глупец. Он устал. Он устал. Клара была бы так разочарована в нем. Он не вернул её, потому что он всегда был сломан, и, если бы она вернулась, она бы это увидела. Его дети решили бы, что он монстр. Ребенок-демон. Но Майк здесь. Майк его маленький лжец. Его маленький убийца. Его хороший, послушный сын. Им здесь не место. Им пора в свой счастливый конец. Уильям улыбается, опуская нож. Он не может убить свое другое «я» — он не хочет исчезать, не сейчас, не когда он наконец возвращается домой — но он может ненадолго обездвижить его. Всё-таки, Уильям сломал вещи мальчишки — его близких — и поэтому сильнее всего он будет желать убить его. Уильям понимает. Он уважает его за это. Но он не любит его за это. Он никогда не полюбит себя. Он слишком сломан для этого. Ему ещё хочется убить Генри и Беллу, но их здесь нет. Может быть, их здесь и не было. Он смеется. Может быть, он в Аду. Это подходит ему. Монстр Харрикейна. Банально, как и сам Бог. Он знает, каково это. Чувствовать себя Богом. Он готов поспорить, что Бог чувствует себя чертовски жалким, наблюдая, как Его маленькие создания бесконечно ломаются и кромсают друг друга. Бог равнодушен к своим детям. Ах, разве это не делает Уильяма Афтона лучше Бога? Потому что он любит Майка всем сердцем. Он понимает это сейчас, он понимает, когда обхватывает руками шею другого себя и бросает его на землю, улыбаясь. — Поспи тут, хорошо? Нам с сыном пора уходить, — мальчик сопротивляется, слабо брыкаясь, и хватает ртом воздух. Он теряет сознание, и Уильям кладет его голову на землю. Майк упал в воду. Уильям встает и улыбается. Он безумен во всех смыслах этого слова. Но он не безумен. Его мозг, впервые почти за сто лет, прояснился. Больше нет горечи. Больше нет. У него есть Майкл. У него всегда был Майкл. Па-па. Это должны были быть только они. Ему нужно забрать своего сына. Ему нужно найти и избавить своего сына от страданий, потому что здесь Майкла не ждет счастливый конец. ЭТО БЫЛО БЫ НЕЧЕСТНО, ДА, ЕСЛИ БЫ МАЙК ПОЛУЧИЛ СВОЙ СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ? НЕТ, НЕТ, ЭТО НЕЧЕСТНО. ЕМУ НУЖНО УБИТЬ МАЙКА, МАЛЕНЬКОГО ИДИОТА, ПОТОМУ ЧТО ЭТО НЕЧЕСТНО, ЭТО НЕЧЕСТНО. МАЙК НЕ ПОЛУЧИТ СВОЙ СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ. МАЙК НЕ СПАС ЕГО ДУШУ. МАЙК НЕ СМОЖЕТ СПАСТИ УИЛЬЯМА АФТОНА. Все кончено. Он ненавидит Майка больше всего на свете, но так сильно его любит. Лишь они вдвоем навсегда. но если майкл помог мне

если майкл сделал меня достойным

почему я ещё здесь?

ПОЧЕМУ Я ЕЩЁ ЗДЕСЬ?

ГДЕ МОЙ СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ?

Ах. Да. Он чуть не забыл. Парадокс. Теперь убить Майка будет легко. Всегда легко. Теперь, он может ясно видеть. Это только их дело. Лишь они вдвоем, его маленький идиот, его маленький гений. Его Майкл. Я должен поблагодарить его за то, что он напомнил мне, что я жив. Я должен наказать его за то, что он напомнил мне, какой я неудачник. Они оба устали. Настало время отдохнуть. Нет, они никогда не умрут. Они будут повторять этот цикл, всегда. Парадокс. Это заставляет Уильяма улыбнуться. И его счастливый конец прямо здесь, здесь, где Майкл Афтон наконец умирает, здесь, когда они наконец уходят на покой.