His Empire of Dirt

(Эта никогда не была история о Майкле Афтоне или Фрице Смите. Это история о сломленных людях — или, скорее о людях, которым всю жизнь твердили, что они сломаны, и которые, к сожалению, в это поверили. Это история о людях, которые пытаются стать лучше, и как у них это не получается. Это история о смерти. О смерти в самых страшных своих проявлениях — смерть детей, не успевших повзрослеть и решить самими стать монстрами; смерть надежд, которые исчезают как звезды в световом загрязнении; смерть любви, потому что любовь никогда не была чистой, не была бескорыстной. Смерть всего, потому что всё и все — всего лишь трупы. Это история о воде, потому что все тонут, никто не может плыть вечно. Силы рано или поздно покидают всякого. Это история о болезнях, которые несут ненависть и разрушение. Это история о многих ужасных вещах, и, правда, в ней не могло быть счастливого конца, не так ли? Какие же вы дураки, раз поверили, что это могло хорошо закончиться? Вы знаете, что эти монстры слишком сломаны, чтобы достичь света в конце пути? Счастливых концов не существует, не здесь, где Бог и ангелы давно мертвы. СЧАСТЛИВЫЕ КОНЦЫ ПОЛУЧАЮТ ТОЛЬКО ТЕ, КТО ИХ ЗАСЛУЖИВАЕТ, А НИКТО ИЗ НАС НЕ ЗАСЛУЖИВАЕТ СЧАСТЛИВОГО КОНЦА.

(Но… но кто вообще сказал, что эта история должна быть о чем-то великом? О чем-то настолько реальном и вечном? Нет, это не история о смерти или сломанных вещах. Это слишком возвышенно, ставки слишком высоки. Всё-таки, как могут быть ставки так высоки в истории о совсем маленькой группе людей? В истории о детях? (Может, это история о том, как курить с друзьями. Как попадать в неприятности. История о грустных пьяницах, злых пьяницах и веселых пьяницах, и о жутком похмелье. Это история о том, как готовиться к экзаменам, как притворяться, что понимаешь, что делаешь. Это история о громе. О бомбах, свистящих над головой. Это история о прощении себя и прощении других. История о том, как обещать стать лучше, и как действительно стать лучше, чтобы сдержать эту непростую клятву. Это история о том, как держать друга за руку и шептать: «Тише, всё хорошо, всё хорошо, я с тобой». Может это так. Может это история о том, как существовать, здесь и сейчас. ((Разве может быть что-то великолепнее, чем просто быть?) (Может, это история о том, как плакать, пока не иссохнут все слезы, и смеяться, пока не заболит живот. История о том, как видеть чудесные цвета, как кричать на жестоких родителей. История о том, как возвращаться в прошлое, чтобы найти свой счастливый конец (ну, это немного сложнее, чем всё остальное, да?). Насколько безгранично ты мечтаешь, чтобы найти свой счастливый конец? Насколько ты хороший человек, чтобы заслужить счастливый конец? Ты его заслуживаешь, так же как и они.

(Однако, объективно, это история об отце и сыне, сыне и друзьях, и прямо сейчас, друзья потеряны, у отца есть пистолет, отец без сознания, сын пал и ищет пистолет,

(и эти упрямые, глупые, напуганные люди, все они отчаянно ищут, тянутся, вырывают свои счастливые концы. Что такое счастливый конец? В конце концов мы все умрем. Может ли вообще быть счастливый конец?

(Нет, не может, я никогда не умру.

(Конечно может. Я уйду из этого мира лучше, чем я был.

(Все империи падают, концы отрицаются, начала возрождаются, но всего раз, всего раз, упрямые, глупые, напуганные люди посмотрят в упрямое, глупое, напуганное лицо Дьявола и посмеются над ним, разве это не чудесно?

(Какие они глупцы, раз думают, что могут победить самого Дьявола?

(Какие они удивительные, раз не сдаются?

(Всё-таки, он так устал, а они полны жизни.

(Они существуют.

(И этого достаточно…

(этого должно быть достаточно, потому что МНЕ НУЖЕН МОЙ СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ,

(крики

(Все

(Всё

(Везде

(и

(сразу

(и счастливый конец уже здесь.)

***

Всего мгновение он смотрит на свое юное «я» и тут его сбивает чертова машина. — Ахренеть, ты его сбила? — он не узнает голос сквозь туман в голове, его дернуло в сторону. Какого черта, думает он, держась за бок. К счастью, его тело вынесло столь грубое нападение, и у него всего лишь немного болит голова от удара о землю. — Господи, Клара, ты его убила… не, не-а, блять, он поднимается, давай ещё раз! — Ты же наедешь на Уилла! — другой голос — Генри? Хен? — восклицает, но машина сдает назад, колеса застревают в грязи. Они пытаются убить меня, сбив машиной? Это смешно, но он вдруг понимает, что никто никогда не попытался бы спасти его, переехав нападающего на машине. После краткого экзистенциального прозрения, накрывшего его всего минуту назад, он немного возмущен тем, что его сбила чертова машина, прямо перед тем, как он наконец может получить свой счастливый конец. Прежде, чем машина снова рванет вперед, он переворачивается на спину — я должно быть выгляжу просто нелепо, уныло думает он — и достает пистолет. У него осталось три пули. Дрожащими руками он снимает предохранитель и простреливает шину, предотвращая свою неминуемую гибель. Он встает на ватные ноги, глаза горят от ярости. Он целится в водителя, молясь про себя, что это будет не она, но, конечно, это Клара, та, что ещё не его, что ещё не сломана… я сломал тебя, не так ли? я не мог извиниться, даже если бы хотел. в тебе столько жизни, но я прицепился к тебе, как паразит …и она в бешенстве. Несмотря на то, что у него пистолет, она выскакивает из машины, её руки дрожат. — Ты убил его? — требовательно спрашивает она, и, если бы он был хоть на капельку меньше, чем он есть, он бы уже трясся от страха. Клара всегда была такой ужасающей? — Я ЗАДАЛА ТЕБЕ ВОПРОС! — Я уже был бы мертв, если бы убил его, не так ли? — Ох, не смей говорить как он! — кричит она, топая ногой. — Не смей притворяться моей любовью! Ты даже не достоин быть его тенью! я не тень я бог я ничего — Держись подальше, — приказывает он, но не слишком убедительно, потому что это его Клара… нет, она не его, он не сломана, он не сломал её, он ещё не разрушил её жизнь, он ещё не убил её детей, он не в её счастливом конце, — Не двигайся. — Я не знаю, какого черта тут происходит, — говорит она, уверенно, но её руки ещё дрожат от ярости, — и мне плевать, что ты это он. Мне плевать, что ты отец Фрица. Мне плевать, что Фриц Смит это Майкл Афтон. Ты сделал больно моему другу, ты сделал больно моему парню, и у тебя хватило смелости тронуть меня за щеку! Кем ты себя нахрен возомнил? Богом? Разве ты не знаешь, что Бога не существует? я не существую я не должен быть здесь не в 1957 пора нам отдохнуть, Майкл — Я верну своего сына… — Он тебе не сын! Ты просто монстр в его шкафу. Ты вообще ничего, ты пустое место. Он станет лучше. Он никогда не ударит нашего сына, — она неосознанно краснеет, произнося «нашего», — потому что я к херам убью его, если он только попробует. Но ещё важнее, что он никогда не ударит нашего сына, потому что Уильям Афтон достойный. У него хватает сил быть хорошим человеком. А ты даже не человек. Ты червь. Ему хочется опустить пистолет, а крошечной части сознания — поднять его к виску и вышибить себе мозги, как он и должен был уже давным-давно, но он ещё не закончил. Он никогда не закончит. мне нужно вернуть их мне нужно уйти на покой но они будут так разочарованы я просто хочу вернуть своего Майкла Он не знает, зачем он живет. Он не знает, зачем он так упорно цеплялся за жизнь столько времени. Он не знает, почему так желает исправить свои вещи. Похоже, единственный общий знаменатель — я сам. Но эта, другая версия его, который лежит в грязи без сознания? У него есть друзья, любовь, семья, а у Уильяма Афтона никогда не… О, о нет. Он улыбается. У него было это. И он любил меня больше всего. Разве это не забавное чувство? Разве это не эгоистично? Любить? Любить и всё потерять? Он сожжет мир ради Клары, ей всего лишь нужно попросить. Когда-то он бы сделал это же и для Генри. Он бы сделал это для Лиз, и Эвана, и Майка… Майк. Ему нужно вернуть своего сына. Ему нужно наказать своего мальчика. Ему нужно обнять своего сына и сказать, что теперь он понимает, понимает эту неумолимую, давящую пустоту, эту тщетность ненависти и злобы, эту бесконечную любовь. Парадокс. Уильям и Майкл Афтон, лишь вдвоем, навсегда застряли в парадоксе, и они всегда тонули. Пора им уходить. Пора им утонуть, потому что не важно что, не важно, сколько бы версий его не существовало, он всегда, всегда будет эгоистом, и он всегда будет сломленным и усталым, и он не может жить с мыслью, что Майк существует на этом свете без него. Его хороший, послушный сын. Он умеет только убивать. Это всё, что он когда-либо делал — ломал, разрывал, топил, уничтожал. Он любил малышку Сьюзи и их всех так сильно, поэтому ему нужно показать Майку как он любил его. Может, тогда они достигнут своего маленького Рая. Лишь они вдвоем. Есть утешение в том, что он никогда не умрет, потому что они обречены повторять этот ужасающий, чудесный маленький цикл до конца своих жизней, потому что он уверен лишь в одном: Уильям Афтон обречен сломаться. И это касается этого маленького ублюдка, окруженного его любимыми людьми. н о о н е щ ё т а к з о л, зол на Хена и Изабеллу. Он должен убить их, должен сломать Клару, чтобы Уилл мог сделать её своей, он должен убедиться, что его счастливый конец будет повторяться снова и снова, и снова, навеки, и Клара перед ним, кипит от злости, любит этого идиота, лежащего на земле, а Уильям Афтон знает ещё кое-что: Бога не существует, но существуют монстры. — Червь, — повторяет он, разочарованно вздыхая. Он проводит рукой по волосам и пожимает плечами. — Я скажу тебе, что произойдет, Клара: Нонна умрет, и ты сломаешься. Он исправит тебя, а через много лет, Майкл убьет твоего любимого ребенка, и ты покончишь с собой из-за этого. Ты всё ещё любишь его? Ты любишь его, даже зная, что он разрушит твою жизнь? Клара без заминки отвечает ему: — Не пробуй проецировать свою дерьмовую жизнь на нас. Я знаю, что она умрет, но это не сломает меня. Фриц показал мне это. Уилл показал мне это. Мы больше, чем всё, что ты сказал. Мы не сломаны, мы просто дети. Неужели никто не говорил тебе это? Ни разу никто не говорил тебе, что ты просто человек? — она хмурится, жалея его. — Боже, мистер Смит, вы действительно жалкий. Жалкий. Червь в грязи. Парадокс. я так устал. Бонни? Нет, Банни. Кролики, несмотря на то что не являются плотоядными, съедают своих крольчат. Каково это, задается он вопросом, случайно изувечить своего ребенка? Сломать его, потому что ты был слишком голоден. Он смеется, лицо Клары кривит от отвращения. Мой маленький кролик. Он чувствует себя так легко. Так ли чувствовал себя Майк, когда он понял, что любим? Но никто не любит Майка больше, чем его отец, каждая версия его. Он будет бить его, пока он не поймет, как сильно он принадлежит ему, и нет контроля, есть только жестокая тьма, только они, всегда, всегда, всегда, и ничего не важно, кроме них двоих, вообще ничего. Так почему не брать себе весь мир? Он замечает Беллу, сидящую в машине, и она смотрит на него с ужасом. Д-дядя Уильям? Он не отводит пистолет от Клары, потому что они не знают, что он не убьет её, он приказывает: — Изабелла, выходи из машины. Сейчас, — он дергает пистолет, чтобы она поторопилась, и она слушает, дрожа от страха. — Не… — возражает Клара, но Уильям не дает ей договорить, щелкая пистолетом. — Твоя дочь всегда была такой занозой в боку, — говорит он и стреляет. Клара кричит, и Белла была бы мертва, если бы рядом не было Генри. Генри всегда рядом (потому что, если Уильям всегда возвращается, Генри всегда остается, только когда не сбегает, чертов трус, оставил Майкла одного). Белла вскрикивает, он толкает её на землю, и пуля чудом не задевает их. Генри, с совершенно незнакомой ему яростью в глазах (кроме «Ты убил мою Шарлотту?»), рвется вперед. Клара бежит к Белле, пока Генри валит Уильяма на землю и наотмашь бьет его по лицу кулаком, даже не дав перезарядить пистолет. Уильям ухмыляется, этот сопляк пытается убить его, пока его время ещё не настало, он тянется к пистолету и перезаряжает. У него осталась всего одна пуля — он может убить Майка ножом, его чудесный нож, его чудесный сын — но он не может умереть сейчас, он ещё не готов, и он опускает пистолет. Генри так зол, он заслуживает всего мира, Генри кричит: — Ты не мой Уилл, катись в Ад! — время вдруг словно замедляется. Его Генри никогда не желал ему Ада. Видимо, это было слишком, даже после всех его грехов. — Ты ранил нашего Фрица! Я убью тебя! — Ген… — Ты даже не человек! Ты чудовище. Чудовище. Ребенок-демон. Бесчеловечный. Монстр Харрикейна. Банни. Всё это и есть он, и поэтому он не может перестать смеяться. Они выглядят такими напряженными, разве это не смешно, разве не нелепо? Эта всепоглощающая пустота, которую он всегда чувствовал, он так устал, он так одинок, он всегда был так одинок, он никогда не был Богом, он всегда был жалок и ничтожен, и умирал, умирал, он мертв, и поэтому он снова нажимает на курок. Глаза Генри округляются, а Клара кричит. Но он не может убить своего Хена, как бы он ни старался, как бы сильно ему этого ни хотелось. Он выстрелил Генри в бок, несмертельно, но, по крайней мере, это замедлит его. Он отталкивает его от себя, достает нож и приставляет к горлу Генри. Он смотрит на девушек в упор и приказывает: — Не подходите! — Отстань от него! — вопит Изабелла. Она всхлипывает, ему всегда было плевать на неё, она всё равно собиралась умереть, но сейчас она не кажется смертной, она — есть само горе, а горе никогда не умрет. Его глаза безумны, а сердце колотится (его сердце, Боже, он забыл, что оно у него вообще было), он велит им: — Вы двое, садитесь в машину, в Тандерберд, и уезжайте, — живи ради меня, Клара, пожалуйста, прошу, Боже, докажи, что ты права, ради меня, ты должна выжить… — и уезжайте. Если я не увижу, как эта чертова машина уедет, я перережу ему горло, слышите? Вам всё понятно? Клара держит руку Изабеллы, и её взгляд перебегает с его юного «я» на раненого Генри, затем на Уильяма, и она коротко кивает. — Я нахрен убью тебя, — говорит она, настолько решительно, словно новую заповедь в Библии: «Клара Афтон убьет своего мужа», и она уходит. — Хен, всё будет хорошо. Ты в порядке? — Д-да, — отвечает он, сглатывая, его горло дергается прямо у лезвия. — Я буду в п-порядке. — Хорошо. Мы уходим, — она пятится назад, Изабелла вместе с ней. Она свирепо сверлит монстра, его, глазами, и вскоре вдалеке загораются фары Тандерберда. Он проводит медленно, неохотно отъезжающую машину взглядом. Он знает, что они прождут всего пару минут, пока немедленно не развернутся обратно. Всё нормально. Ему нужна всего лишь минута наедине с Майклом. Он разворачивается к Генри и прячет нож. Мальчишка под ним облегченно выдыхает. — Оставь Фрица в покое… — Он, — говорит он, вставая во весь рост, пока Генри давит на рану, не в силах даже пошевелиться (несмотря на это, по нему видно, что он хочет забить Уильяма до смерти), — разрушит твою жизнь. — Н-нет, ты ошибаешься, — шипит Генри, из-за потери крови он немного бредит и добавляет: — Он дал мне обещание. Он дал ему обещание? Это ложь, это должна быть ложь, это всё ложь, ничего их этого не происходит на самом деле, это Ад, он в Аду, это настоящее? Это всё настоящее? Нет, нет, нет, нет, Я ВОЗВРАЩАЮСЬ ДОМОЙ, он вернет своего сына, и он вернется домой. Он оставляет свое другое «я» и Генри на холме, и бежит вниз, к воде, в которой он не может жить. Он идет к своему сыну, своему Майклу, и он берет себе свой счастливый конец.

***

Майк выкашливает воду, выплывая на поверхность, и лихорадочно водит руками, ища пистолет, пока тот не утонул. Он берет его и заглядывает в барабан — да, всего одна пуля. Он замечает огни, возвышающиеся к холму, и слышит крики над головой. Ох черт, черт, черт. Если кто-то из его друзей пострадает — он даже не может подумать о том, что может быть хуже — он умрет. Ему кажется, он сожжет мир или скорее утопит его в своем горе, поэтому старается не думать о таком ужасном исходе. Он думает только мы победим, снова и снова. Он слышит три пули, которые разрывают ночь как хлопки грома, и он плывет и плывет, пока не достигает берега. Как только он встает на ноги, разносится щелчок. Папа говорит, переводя дыхание: — Не… Не двигайся, мальчик. Не доставай пистолет. Не двигайся, — он командует им как собакой. Как вещью. Майк оглядывает отца. Его лицо залито кровью, покрыто ссадинами, волосы растрепаны, в серых глазах мечутся секундный исступленный страх и безумное наслаждение. — Ты убил их? — спрашивает он, не доставая пистолет, потому что отец выстрелит быстрее, чем он сделает это, но он не умрет, не сейчас, не после всего. — Они в порядке, — вздыхает папа, тяжело, печально, разгневанно. — Вот и всё, Майкл. Больше никакого Остатка. Никаких убийств. Никакого бассейна с шариками, — он усмехается. — Настал наш конец, сынок. — Нет, — огрызается Майк, качая головой. — Ты умрешь, папа, а я нет. Это мой счастливый конец. Это конец. Цикл прервется, здесь и сейчас, потому что я отказываюсь продолжать это, ты понял, ублюдок? Я устал от тебя. — Майк, ты дурак, — остервенело смеется папа. — Мы делаем это тысячи раз! Мы повторяем это до бесконечности. Мы застряли в чертовом парадоксе, потому что ты никак не мог сдаться… нет, не поэтому. Потому что ты не побеждаешь. Мы застряли в этом круге навечно, потому что ты неудачник, Майк. Знаешь, почему я всегда возвращаюсь, сынок? Потому что я уже знаю, как всё кончится. Я всё помню, глупец. Ты крадешь у меня мою жизнь, как паразит. Пытаешься сломать мои вещи. Я знаю, как всё случится: я выиграю, ты проиграешь, потому что так было всегда. Это наша история. А ты думал, что сможешь вернуться в прошлое и всё исправить? — папа заливается смехом, как комик, который наслаждается собственной шуткой. — Ты обрек себя на бесконечные провалы, потому что ты убил своего брата и не смог жить с чувством вины. Нет, Майкл, ты застрял в парадоксе неудач, потому что ты и есть чертов парадокс неудач. Чертов парадокс неудач. Майк впитывает слова отца самой своей кожей, а затем они вырываются обратно. Он расправляет плечи и не может сдержать смех, и пока он смеется, папа подходит, пистолет впивается в его грудь. В глазах Майка блестят слезы, и он говорит: — Я неудачник? Ты позволил своему сыну убить своего брата! Ты подвел маму и Генри! Твоим заклятым врагом был тринадцатилетний ребенок. Ты убивал детей, потому что не умеешь жить! Как же это жалко, Уильям Афтон, гений, не способен понять даже собственный мозг. — Никто не мог… — Я могу. Я говорю с ним. Он — не ты, и я помогаю ему. Он попросил о помощи, но я здесь не за этим. Я здесь для своего счастливого конца. Вот и всё. — Счастливый конец… — маниакальная улыбка спадает с его губ. Такое случалось всего несколько считанных раз в жизни, он звучит так человечно, когда говорит: — Почему есть парадокс, Майк? Ты помог ему, почему я не могу получить свой счастливый конец? Майк улыбается шире. — Папа, ты дурень. Потому, что ты его не заслуживаешь. Ты совершал страшные вещи. Ты всегда мог попросить о помощи. Ты мог признаться себе, что тебе это нравится и ты боишься всего на свете, но ты этого не сделал. Ты стал тем, кем тебя называли, поэтому ты не заслуживаешь счастливого конца. А он заслуживает. Мы его заслуживаем. Вот, как всё закончится, папа: ты попадешь в Ад, а я проживу свою жизнь счастливо, и я попаду в Рай. — Рай… — глаза папы наконец наполняет чистое безумие, потому что он в Аду, он попадет в Ад, и ничего не повторится, Майк этого не допустит, значит цикл не вечен, и папа не вернется, он навсегда потерян. — Думаешь, Майкл, они ждут в Раю? Мне так не кажется. Мне кажется, твой Джереми в Аду. Он корчился в Аду с тех пор, как я бросил его туда. С тех пор, как я… «Ты правда думаешь, что он достоин тебя? Ты чертов Афтон, а он… мусор.» «Отвали. От меня. Афтон.» Афтон. Майк щурит глаза, ненависть закипает в нем, и он шепчет: — Ты убил моего Джереми? — папе не нужно отвечать, и Майк вспоминает нечто важное: У папы оставалось три пули, Майк слышал три выстрела. Он вытаскивает пистолет, папа выкидывает свой в сторону и валит Майка на землю. Они бьются на мелководье, вода обливает их. Майк дергается, чтобы схватить пистолет в руки, а папа пытается вырвать у него нож. — Мы снова будем с ними, сынок! — кричит папа, его глаза безумны. — Давай пойдем в Ад вместе, Майкл! — ТЫ ПАРАЗИТ! — кричит Майк, пистолет падает на землю, папа бьет его по лицу точно так же, как и сотни раз до этого, но боль не имеет значения. С ним бывало и хуже. У него даже не было причины жить, а теперь у него есть всё, ради чего стоит жить, и всё будет в порядке. — ТЫ УБИВАЕШЬ ВСЁ, К ЧЕМУ ПРИКАСАЕШЬСЯ! Отцу удается вырвать нож, другой рукой он сжимает шею Майка. Майк отчаянно нащупывает за пистолет, одновременно отталкивая отца от себя. У него перехватывает дыхание. — Всё будет хорошо, Майкл… — Я не сломаюсь, как ты, — выплевывает Майк, едва глотая воздух. Он сжимает пистолет пальцами. Папа опускает лезвие чуть ниже, оно вонзается в его грудь, капельки крови показываются из раны. — В отличие от тебя, у меня есть ради чего жить. У меня есть семья! Ты смог убить их, но не меня, не меня. Папа широко улыбается, тьма внутри него, тьма вокруг них, он ещё немного опускает нож, и Майк ахает, рана становится глубже, но из последних сил он направляет пистолет вперед прямо в живот отца. Папа широко раскрывает глаза, но он нежно качает головой. — Ты не смог убить меня тогда, мальчишка. Ты не можешь убить своего дорогого отца. Ты любишь меня больше всех…

Майк кричит, нажимая на курок.

Папа замирает, руки сжимают рукоять ножа, он медленно моргает и шепчет: — Оу, — его улыбка становится мягче. — Так ты всё-таки сделал это? — кровь собирается у него во рту, течет по губам, серый цвет тускнеет, становится почти белым. Он снова моргает и всё так же ласково улыбается, нож выпадает из его рук. — Я устал, Майкл. Он со стоном падает набок. Майк вскрикивает. Кровь его отца и его собственная расплескались по его груди. Он хлопает себя и усмехается, тело отца дергается на земле. Майк проводит грязной рукой по лицу. Он жив. Он сделал это. Монстр мертв. И счастливый конец уже здесь, теперь он настоящий. Он слышит, как вдалеке сигналит машина, несущаяся навстречу. Он возвращается домой, он наконец-то возвращается домой.

***

Боль, которая убила его в первый раз, была невыносимой. Он никогда не испытывал подобного раньше. Но эта боль? Неподдельная радость, сияющая в глазах его мальчика, притупляет её, а агония — всего лишь капля крови в безграничном багровом океане. Уильям Афтон падает, хватаясь за живот, его нож со звоном ударяется о землю. Майк возвышается над ним. Воистину, бог среди людей. Уильям улыбается. Вот и он. Его маленький убийца. Он чувствует себя ужасно легко для того, кто близок тому, чего он избегал почти целый век. Он никогда не умрет. Парадокс. Возможно, это правда. Возможно, он будет возвращаться к этому моменту бесконечно. Возможно, это и есть его личный Ад за то, что он убил тех паршивцев, которых любил так сильно. Возможно, он заслужил эту тупую боль, что проносится от желудка по всему телу. Возможно, его история заканчивается здесь, в грязи, он промокший и раненый, а его сын победил… Победил. Как он мог забыть? Как же он мог забыть? Он победитель. Он не проиграет. Он заставит этот чертов цикл повторится, даже если это будет последнее, что он сделает. Нет, он никогда не отпустит своего сына, свою семью, он слишком сильно их любит, и для него невыносима мысль о том, что он никогда больше их не увидит. Он всегда возвращается. Всегда, навечно преисполненный любви. Его пальцы нащупывают лезвие, он стонет, в нем как раз достаточно жизни, спасибо тебе, Майк, спасибо, я забыл, ты показал мне, что я не труп.

***

Машина подъезжает ближе. Он встает, кряхтя. Он устал, но, черт возьми, Майк никогда в жизни не испытывал такого облегчения. Он не пуст. Он не счастлив на все сто, но вполне доволен. Ну, может быть, и не полностью доволен, но уже совсем близко. Он улыбается. Генри в машине, он жив, Белла прижимает руками его рану. С Уильямом всё в порядке, он сидит на пассажирском сиденье, рядом с Кларой, которая за рулем. Его лучшие друзья. Клара выходит из машины, Уильям, спотыкаясь, выходит наружу. Им пришлось оставить машину подальше, чтобы Тандерберд не застрял в грязи, и Майку ужасно жаль, что Уильяму кажется, что он сам должен подойти к нему, поэтому он идет навстречу. Больше никакой боли. Он делает шаг вперед, шаг к своему завершению, и вот он, Майкла Афтона больше нет, только Фриц Смит, работник Джуниора, друг Клары Афтон и Беллы Барнет, сожитель Генри Эмили и Уильяма Афтона, лучший друг, член семьи, ребенок, и, возможно, он даже поступит в колледж, ему не терпится познакомиться с Майком, Лиз, Эваном и Чарли, и теперь всё так замечательно, и если всё будет так замечательно, почему лица Уильяма и Клары искажаются от ужаса? — Всё в порядке… — говорит Майк, а затем он чувствует движение позади себя, и, ох, конечно, он забыл несколько важных вещей:       1. Папа всегда возвращается.       2. Папа выигрывает, даже когда он проигрывает.       3. Майкл и Уильям Афтон, лишь вдвоем, навсегда. Оу. Ох, эм… Мне жаль. Мне правда, ужасно жаль. Здесь должен быть счастливый конец. Кажется, вот здесь, если приглядеться, мелким шрифтом. Под примечанием примечания есть завершение. Я… Ох, мне так жаль, Майкл. Никто так ему не скажет, конечно. Счастливый конец ускользает. Слишком медленно. Может, если бы Майк обернулся чуть быстрее, он бы увернулся. Может, если бы машина была чуть быстрее. Может, если бы Уильям Афтон не был упрямым ублюдком. Нет, нет, Уильям сказал мне прожить жизнь достойно. Я сказал, что не брошу его. Я… Я хочу стать странным дядей Фрицем. Всё размывается. Нож в его горле почти не болит, но может, потому что он может чувствовать только отца за своей спиной. Папа обнимает его, успокаивая. Они вместе падают на колени, и папа резко выдергивает нож и вонзает в грудь Майка. Майк кашляет кровью, он почти чувствует, как папа улыбается. — Ш-ш-ш, всё хорошо, Майк. Я так горжусь тобой. Ты справился. Я так люблю тебя, Майкл. Всё благодаря тебе, мой прекрасный мальчик. Ты только мой. Ты мой сын. Мы будем вместе вечно, да? Мы пойдем в Ад вместе. Тише, не сопротивляйся, Майк. Не делай всё хуже, — он вонзает нож в живот Майка, и боль настолько пронзающая, что он дергается вперед. Ему кажется, Уильям выкрикивает его имя. Он не знает. Он слышит только своего отца. — Это конец, Майк. Всё хорошо. Всё повторится. Но я всегда буду любить тебя больше всех. Только ты и я, лишь мы вдвоем навсегда, да? Разве не чудесно? Лишь отец и сын. О, тише-тише, всё хорошо, ложись спать, Майк. Ложись спать. Я так тобой горжусь… Он чувствует, как руки отца отпускают его.

***

Его отдергивают от его чудесного, смертного, великолепного, раненого, умирающего сына. Его тело падает, как сгнившее дерево, в мелкую воду, и он вспоминает собственные мысли: чтобы утопить кого-то не нужен океан — достаточно всего дюйма воды. Вода заливает его лицо, он пытается выплюнуть её, но она давит на него. Он задается вопросом, неужели это оно, поцелуй смерти, объятия тьмы? Ему почти кажется, что это даже немного приятно, приятно наконец отдохнуть, но нет, нет, под землей темно, а поцелуй не поцелуй. Это взрыв. Он открывает глаза и их заволакивает мутная вода. Его другое «я» возвышается над ним, забывая о повязках. Выражение лица как у самого Люцифера, изгнанного с Небес, Генри Эмили, теряющего дочь, Майкла Афтона, осознающего, что ничего не имело значения (но это нет так, это имеет значение). Мальчик тянет руки и впивается дрожащими пальцами в горло Уильяма, и, так как он паразит, он борется, он таракан, он сражается, потому что он Афтон. Он тщетно борется со смертью. Упрямый ублюдок. Ах, но тьма поглощает его, и боль разносится от того места, куда попала пуля, по всему телу. Он вспоминает всё ужасное, что случилось с ним, и всё ужасное, что он навлек на других. На его губах появляется кривая улыбка, он смотрит на младшую версию себя. — Всё л-ломается, — бормочет он из последних сил, и другой он кричит, держа его под дюймом воды. Жалко, истерично, трагично, благодарно, вода попадает в его нос и рот, и он…

Он вздыхает. Он слышит ребенка. «Эван? — зовет он сквозь безграничную тьму. — ЭВАН? ЛИЗЗИ?»

Он видит маленькую девочку со светлыми волосами, но это не Лиззи. Он не знает этого ребенка.

«У тебя было столько шансов, мистер А», — говорит девочка. Он наклоняет голову, и его сгибает от боли, и он не он, он маленький мальчик, он Дэйв Миллер, он старый костюм Бонни, ему снова так страшно.

«У тебя была такая жалкая жизнь, но ты продолжал закапывать себя глубже в землю. Прямо в Ад. И ты утащил нас с собой. Мы были детьми. МЫ ВСЕГО ЛИШЬ ДЕТИ!»

Он чувствует на себе руки, они тащат его вниз, Боже, он умрет? Он умрет. Он умрет и попадет в Ад.

НО Я УЖЕ ПРОШЕЛ ЧЕРЕЗ АД. Я ПОПЛАТИЛСЯ ЗА ВСЁ. Я ПОПЛАТИЛСЯ ЗА ВСЁ СНОВА И СНОВА И СНОВА И СНОВА И СНОВА И…

«И я попаду в Рай» — сказал Майк. Несмотря на боль, несмотря на агонию, несмотря на то что он тонет, он улыбается. Конечно, он улыбается. Он скоро воссоединится со всеми ними.

«Вы бредите, мистер А? — издевается девочка. — Они были хорошими. Кто-то совершил ошибки, но они были достойными. Они никогда не окажутся там, где будешь ты, — он понимает, что не может выдавить ни слова. Может, он этого не заслуживает. Может, он просто слишком устал. — Знаешь, что самое худшее, Бонни? — боль внезапно прекращается, и он падает на колени. Перед ним эта девочка, которую он не узнает, но точно её знает. — Худшее то, что мне правда кажется, что в другом месте, в другое время, ты и я могли бы быть хорошими друзьями. Может даже, семьей. Но сейчас, мистер А, я никогда тебя не отпущу. Мы пойдем в Ад вместе, Уильям Афтон.»

Он забыл про вентиляцию, он не проверил дверь, он не опустил камеру, его разорвали на части, кусочек за кусочком, боль не прекращается, и между этими пытками, у него есть секунда, чтобы подумать.

Он убил своего Эвана. Свою Лиззи. Свою Клару. Своего Майкла. Его чудесно глупого Майкла.

Он бы не исправился. Ни за что. Ещё бы раз, и он бы только убедился, что его не поймают.

Несмотря на эту пытку, он находит в себе силы улыбаться. В конце концов, цикл повторится, он уверен в этом. Его молодое «я» убило его, и теперь он пристрастился к убийствам, и он вернется, снова и снова, навсегда, он всегда возвращается…

вздыхает, глядя на самого себя широко раскрытыми глазами. — ТЫ СДЕЛАЛ ЕМУ БОЛЬНО! — кричит Уилл, держа его под водой, и склоняется над ним. Его лицо — не лицо убийцы, а лицо скорбящего. — ТЫ СДЕЛАЛ БОЛЬНО МОЕМУ ДРУГУ! — он резко затихает и, наклонившись прямо к уху Уильяма, шипит сквозь зубы. — Ты просто сломанная вещь, и я никогда не стану таким, как ты, слышишь? Меня любят, а ты пустое место. Ему хочется возразить, но его рот полон воды, он не может говорить, он умирает, умирает, тонет, он снова тонет, он не умеет плавать, он не может протолкнуться сквозь воду, ему только нужен его счастливый конец, он хочет кричать и биться, но не может. Он жалок и слаб, он умирает, он никогда не побеждал, ни разу, никогда, он одновременно истощен и преисполнен жизнью, он сможет, он выживает, ему просто нужно сказать: «Я всегда возвращаюсь», но нет, нет, другой он лучше, сильнее и его любят, а всё это ему чуждо, и ему хочется вопить: «Пожалуйста, прошу, люби их, прошу, не дай им сломаться, я не выдержу, если они снова сломаются, я просто хочу свой счастливый конец…» Но Уильям Афтон ничего не может сказать. Вода заполняет его рот, его легкие, само его существо, и он тонет. Он утонул. Он не сказал последние слова, потому последние слова нужны только людям, не червям, ползающим в грязи. Мой сын, думает он, а потом он ничего не думает, потому что он умирает, умирает, он мертв, утонул в его империи грязи.

***

Майк пытается сосредоточиться на настоящем, чувствуя, как валится вбок, вода пропитывает его одежду, а ночь необычно светлая. Ему кажется, он видит миллионы звезд в небе. Он моргает, боль отдается в каждой колотой ране. Я… Я не могу умереть. Буквально, он не может умереть, но… но в другие разы всё было по-другому. Другие разы ощущались как острая агония во всем теле, но оно не сдавалось. В этот раз он… он чувствует, как уплывает, как, наверное, чувствует себя Уилл во время эпизодов. Ему кажется, что он исчезает, и, оу… ох, он слышит треск огня в пиццерии. Его конечности тяжелые, он не может дышать, он не может, ему страшно, он не хочет уходить, он не хочет, его счастливый конец, где же он, он ему нужен, он… Идет дождь. Он моргает сквозь боль, вода капает ему на лицо. Кто-то поднимает его голову и кладет к себе на колени. Кто-то другой давит на его раны и что-то говорит, но он чувствует только дождь. Он смаргивает ещё несколько раз, и всё внезапно проясняется. Ох. Ха. Это не дождь, нет, это… Уилл? Уилл плачет. — Майк, Майк, — всхлипывает Уилл и прижимает Майка ближе к себе. Ему, должно быть, чертовски больно, так что Майк выдавливает из себя: — Т-ты в п-порядке? — Уильям улыбается сквозь слезы. Слезы, которые не знали его лица, он выглядит таким молодым, они все всего лишь дети, Майк слабо улыбается своему лучшему другу. — Слушай мой голос, хорошо? Всё будет хорошо, я обещаю. Мы отвезем тебя в больницу, там тебя залатают, и тогда ты надерешь мне зад за то, что я был придурком, а я надеру тебе, за то, что заставил меня волноваться. Всё хорошо, Майк. Я здесь. Я не брошу тебя. Я с тобой. Я здесь, я здесь. — П-папа, — кашляет Майк, он хочет покачать головой, но не может, поэтому продолжает: — У-Уилл, м-мне с-страшно… огонь… — Нет, нет никакого огня. Только я, видишь? — он обнимает голову Майка и склоняется над ним, пытаясь улыбнуться, но ему мешают слезы. Майк ненавидит видеть, как его друг плачет, поэтому он улыбается. Ему становится легче, как будто всё будет хорошо, но… Нет! Нет, нет, нет, это не честно! Нечестно! Он теряет кровь и не доживет до больницы. Почему папа всегда выигрывает, почему Майк не может получить свой счастливый… свой… Он улыбается. Может, это оно. «Как бы ты хотел умереть, Фриц?» «Рядом с дорогими мне людьми. Я мог бы пройти через самые страшные муки, но, если они будут со мной, тогда всё в порядке.» Они все здесь. Всё в порядке. Он никогда не думал, что умрет рядом со своими друзьями, своей семьей. Он слышит, как Белла и Генри зовут его, и Клара плачет, и Уилл здесь, он здесь, всё в порядке. Но Майкл Афтон не хочет умирать. Правда, он не хочет. — У-Уилл, мне с-страшно, — бормочет Майк, огонь ревет, пожирает его, и вода рядом, заливает его, но его лучший друг рядом, держит его, и Майк кашляет кровью, охваченный ужасом и изо всех сил пытается не заплакать. — Я н-не хочу у-умирать, У-Уилл. — Ты не умрешь. Всё хорошо. Всё хорошо, я обещаю. Мы посадим тебя в машину, ты не умрешь. Я не подведу тебя, Майк. Я больше не нарушу свои обещания. Ты слышишь, Майк? Ты не умрешь, я не позволю тебе. Ты наш лучший друг, ты не умрешь. Ты слишком хороший. Всё в порядке. Ты в порядке, просто слушай мой голос. У Уилла приятный голос, когда он не ноет. От этой мысли Майк горько усмехается, Боже, это оно, не так ли? Он слышит огонь, но громче всего он слышит, как совсем слабый голос зовет: — Майки? Эван? Призраки преследовали его всю его жизнь, и теперь он может их слышать. — У-Уилл, я л-люблю тебя, я люблю вас, р-ребята. — Не говори так. Тебе станет лучше. Всё хорошо. Клара, нужно отнести его в машину… — Уилл, он… — Нужно отнести его в машину. Всё хорошо. Я люблю тебя, Майкл. Ты… — из горла Уилла вырывается горестный всхлип. — Ты мой лучший друг, ты мой сын, с тобой всё хорошо. Ты достойный. Ты больше, чем достойный — ты фантастический. Ты будешь жить, ты… Все накрывает тьма, боль притупляется, огонь утихает, вода отступает, всё исчезает, даже его друзья, даже ангелы, но нет, Майк не хочет уходить, он не готов умирать, он всего лишь ребенок, он не сломлен, разве он не заслуживает второго шанса? Это нечестно, нечестно, он всего лишь ребенок, ему только нужен его счастливый конец, Но ему приходится брать то, что есть. Смерть рядом с его близкими. Он улыбается, он рыдает, и когда всё, кроме жизни, поглощает его, он уплывает и шепчет: — Я хочу домой… Ах, вот она, достойность, (последнее, что чувствует Майкл Афтон — это слезы его лучшего друга, и последнее, что он слышит — это крики его семьи, зовущие его) — и вечная тьма, под маской счастливого конца…