поганое трио

— Охуеть, это что, снег? — Тэхен чуть ли не бросает скрипку в сторону, подлетая к окну и распахивая его настежь. Прохлада врывается в кабинет неспешно, принося с собой не очень крупные снежинки. Ким ложится животом на подоконник, свешиваясь наружу и ловя языком кристаллы снега. Чонгук оборачивается скорее по привычке следить за прекрасным. И замирает с прижатой к подбородку скрипке. Руки сами собой оказываются вдоль тела. — Парни, это ебаный снег, вы прикиньте! — радостно оборачивается он, а волосы раскручиваются вместе с ним и подпрыгивают каждый раз, как он мотает головой туда-сюда. — Ничего себе, Тэхен-и, — испускает добродушный смешок Мин, вставая из-за стула и подходя к Тэхену. — Сенсация. — Хен, — морщится Тэхен по-детски, — ты вредина. Вот выпадет побольше снега — посмотрим, кто будет вредничать последним. Юнги лохматит темные вихры бледной рукой. Такой контраст: Тэхен — с ног до головы какао, а Юнги — молоко. Желтый свет определенно портит обстановку. Чонгук — этот желтый свет. Он больше не слышит ни слов, ни смеха, хотя видит это по чужим лицам. Глаза становятся очень сухими, но он даже моргнуть не смеет, чтобы не портить волшебство момента, пусть даже у окна вместо Юнги стоит не он. Однако все рушит его всеобъемлющая растерянность. Тело, забыв, что подчиняется закону всемирного тяготения, как будто лишается опоры и ощущения пространства в принципе. Ощущения себя. Глухой и наполненный тембром задетых струн звук отрезвляет Чонгука лучше, чем легкость, появившаяся в плечевом поясе. Головы напарников ансамбля синхронно оборачиваются — Чон не акцентирует внимание на их расширяющихся глазах — даже здесь успели прочувствовать друг друга. — Чонгук, ты в порядке? — участливо интересуется Тэхен. — Ты жуть какой бледный, — переводит взгляд с Чонгука ниже, когда его за рукав дергает Мин, указывая на что-то, — о, черт. Чонгук, — снова глаза на Чонгука, жалости — океан, — Чонгук, твоя скрипка… Чонгук непонимающе пялится на них с секунду, растянувшуюся в бесконечность. Смычок все еще находится в его руках, в отличие от скрипки, лежащей на полу. О, черт. Черт-черт-черт. Парень, не говоря ни слова, присаживается на корточки и подрагивающей рукой поднимает скрипку за гриф. Краем глаза замечает осторожно приближающихся ближе сокамерников. Реальность сужается до точки, когда Чонгук аккуратно откладывает смычок и с затаенным страхом поворачивает инструмент упавшей стороной, скрупулезно осматривая на предмет повреждений. Сердцебиение то ускоряется, то замедляется, когда он ищет — и не находит. Проверяет боковые стороны — ничего. Оглушающее счастье затапливает его с ног до головы, когда он обнимает ее и падает сам на задницу, облегченно смеясь. Длинные пальцы Тэхена зарываются в его волосы — и что у них за привычки одинаковые с Юнги, аж тошно становится. — Цела? — Цела, — Чонгук довольно жмурится, кивая так, что чуть ли не до земли кланяется, не переставая смеяться и выдыхать, — она цела! Но мастеру на осмотр все равно нужно будет занести. Прости меня, детка, — обращается он к инструменту, поглаживая лакированное дерево. Кимовские пальцы шкрябают затылок слишком приятно, чтобы оставить это ощущение без реакции тела. — Не знаю, что на меня нашло. Юнги стоит поблизости с непонятным лицом без тени уязвленности: неужели ни на секунду не ревнует? Неужели не соврал? Чонгук украдкой смотрит на него тогда, когда Тэхен бы не увидел, надеясь, что Мин — заметит. Надеясь, что Мин выдаст себя. Люди любят казаться лучше, чем они есть на самом деле, даже в таких мелочах, которые должны идти как будто бы по дефолту, как доверие и уважение своего партнера. Люди любят казаться лучше и параллельно погружаться во взращенную гниль. «А слову Тэхена я верю». Что бы ни сказал ему Мин, Чонгуку верить трудно, хотя он не отрицает. Он банально ищет опровержение тому, что Юнги хороший и его можно любить. Что в Юнги такого, чего нет в Чонгуке? Чего нет в других? Чисто научный интерес. Юнги словно чувствует чоновские мысли и с улыбкой смотрит на ребят. Кровь в жилах стынет гораздо раньше того момента, как Мин хрипло замечает, вытягивая улыбку в косую: — Такие вы детсадовцы милые. Тэхен приобнимает Чонгука со спины, опускаясь на колени: так, чтобы прижаться плотно к нему грудью, свесив руки по обе стороны от шеи и положив подбородок на лохматые волосы. Чон панически смотрит на смуглые запястья, которые обнажились из-за задравшегося кардигана. Пальцы с парочкой простых тонких золотых колец на правой руке задевают корпус скрипки и почти касаются его живота, который он тут же втягивает от страха. Сердце срывается с места, пытаясь уложить оставшиеся ему до смерти удары в рекордное время. Тэхен очень тактильный и Чонгук это знал и даже привык. Но. — А так? — игриво уточняет. Кажется, что то, как сглатывает Чон, слышно на другом континенте. Кажется, что это видят все, но по факту — он не прав. Замечает только Юнги, который чуть сильнее ухмыляется, подходя ближе, и нависает над ними обоими, лукаво сужая — Чон только сейчас замечает за столько месяцев знакомства — чертовски темные в желтизне обстановки глаза. Говорит, нет, томности столько, что это — не просто говорить: — Приторно, но все еще убийственно мило. А то, что случается дальше, Чонгуку в кошмарах будет сниться неизвестно сколько: Юнги кладет руку на щеку Тэхена, утягивая его в поцелуй, который Чонгук слышит так долго, так долго и медленно в сбитом дыхании с обеих сторон — может, и со своей тоже; чувствует в бешено колотящемся сердце, прижатом чуть выше его лопаток, и — о господи — в зарывшейся в его (его, мать твою!) волосы миновской руке. Юнги еще и огладил пальцами ушную раковину по пути. Эта привычка у них обоих — слишком. Чонгук — тело, что скрючено на полу. Чонгук — просто тело. Разум живет отдельно: пробует достучаться, доораться до парня, но того нет на месте. Тот, заколдованный, не знает, в какую сторону даже дышать. Рука пропадает из волос, а Юнги отстраняется — в зоне видимости маячит не только болезненно-белая рубашка и черный жилет поверх. Чужие покрасневшие губы изогнуты все так же снисходительно, как будто Чонгук несмышленыш, которому подавай доказательства того, что Солнце звезда, а Земля — круглая. Только вот какие доказательства нужны были конкретно ему? Потому что он явно забыл все к чертям собачьим. Виднеющиеся вдалеке небоскребы таранят кофейную гущу ночного неба. Чонгук выдыхает сливочные клубы пара, хрустя первым снегом под ногами. Тэхен шагает рядом — им по пути буквально до метро, а дальше Чонгук спустится под землю, а Тэ продолжит путь на поверхности. Юнги остался заниматься специальностью в кабинете. Играть что-то рояльное и очень насыщенное по фактуре. Что-то сложное и явно крутое: Чонгук не разбирается сегодня ни в чем, кроме своего имени. Тэхен уходит чуть раньше: сворачивает на автобусную остановку, от которой обычно ездит на работу: скорее всего дернули внепланово. Они прощаются как обычно, почти не скомканно, почти так же, как до момента, когда Чонгук не начал ревновать и строить из себя нежную фиалку. Чонгук шагает по тропинке к большой лестнице, ведущей в парк, через который он попадет к метро. Чонгук, совершенно пустой, шагает бодро, почти не обращая внимания на маленькие точки влаги, появляющиеся у него на лице. И только спускаясь по ступенькам подряд, затем пропуская, ускоряет шаг и переходит на бег, несясь куда-то вглубь парка, совсем не разбирая дороги. Полностью воспроизводит произошедшее, пока деревья проносятся мимо. Что. Это. Было. Вот Чонгук обнимает скрипку, затем Тэхен — его, а в конце — Юнги их всех. Тепло тэхеновой груди, потные пальцы, скользящие по корпусу инструмента. Звон в ушах. Ледяная кожа миновских рук. Что это, блядь, было? Пар клубится вокруг рваный. Щеки горят то ли от холода, то ли от бега. От стыда. Начинает колоть в боку, но Чонгук зажмуривается и ускоряется еще сильнее, сдерживая рвущийся из глубины крик. Нестерпимо больно и нечем дышать, но Чонгук несется так быстро по не успевшему еще растаять первому снегу, мечтая поскользнуться и врезаться в ближайший столб или дерево насмерть. Когда сил не то что дышать — думать — не остается, он перестает высоко вздымать ноги и цепляется за какой-то бугор в момент, как сходит с асфальтированной дорожки. Кубарем летит в землю, мешая снег с грязью. Что это, мать его, случилось с ним? С ними? Рука проезжается по земле, пока он отхаркивает все, пытаясь выцепить хоть порцию воздуха. Свежего и морозного, прошивавшего его легкие во время бега. Как, должно быть, он глупо выглядит со стороны. Чонгук даже не уверен, что глупо — это про его рожу в земле и первом снеге.