поганое трио

— С тобой творится что-то не то, — слышит Чонгук с порога своей квартиры, открывая дверь перед носом Ким Тэхена с затесавшейся на кончике родинкой. Бордовый шарф повязан почти до ушей, весь Тэхен припорошен снегом, как ванилином. Чонгуку хочется рассмеяться в лицо гостю. Серьезно? Тэхен серьезно? Снег валит, все перила завалило снежной шапкой. Наверное, ему с соседями, которые проживают в этой коробке с квартирами с выходом прямо на балкон-улицу, придется убирать все это дерьмо, начиная с сегодняшнего дня. Так много еще не выпадало. Чонгук переминается с ноги на ногу. Ежится: прохладно. «С тобой творится что-то не то». Как же сильно Тэхен приуменьшил. Чонгуку хочется, и он смеется в лицо Тэхену, громко так, со скачками по разным октавам, словно чередуя струны — нижнюю «соль» с верхней «ми»; смеется несдержанно, как он это обычно делает, когда считает что-то очень смешным. Вместо «ты, должно быть, пошутил», он, утирая глаза от выступивших слез, с протяжным звуком выпускает воздух из себя, спрашивая: — Пить будешь, раз уж пришел? Тэхен кивает и открывает рот, чтобы сделать заказ, судя по всему, как Чонгук его перебивает: — Какао с молоком, — Ким активно кивает, — я помню, — запинается, — Тэтэ. «Тэтэ» разливается разогретым медом внутри. Давно Чонгук не использовал это обращение, хотя оно ему гораздо приятнее, чем «Тэхен» или «эй, ты». Чонгук гремит посудой и ловко подключает чайник к сети. Орет Киму: «Разуйся, иначе заставлю всю слякоть языком собирать!» и разваливается на стуле, забираясь рукой под верх пижамного костюма, в котором любил ходить дома. Какое-то магическое успокоение в незамысловатом чесании живота. — С чего ты это взял? — спрашивает он весело, ставя стакан с напитком перед Кимом спустя минут десять. Весело — не потому что он считает все смешным. Чем стремительнее и круче спуск, тем восторженнее вопль, застревающий между трахеей и глоткой. Садится рядом. Тэхен, шмыгая, прореживает длинными пальцами белесый пар, струящийся над большой чашкой, и кидает настороженный взгляд на Чонгука. В болтающемся отражении напитка лицо Тэхена забавное — Чон предпочитает смотреть туда, а не на покрасневшую кожу и грустные глаза, где одно веко — двойное. Приходится сжать руки на коленях, захватывая приятную ткань штанов, чтобы сдержать волнение, бьющее ключом. Внешняя невозмутимость — залог успеха. — Пришибленный ты очень. Совсем тихий, когда втроем собираемся. Даже тише, чем когда мы все поругались. Тэхен не говорит: «Ты с Юнги поругался». Почему-то он употребляет дурацкое «мы». А еще Тэхен не ведет себя как придурок, значит степень волнения слишком высокая. Чонгук почти улыбается — чужие метания согревают. Не совсем приятно убеждаться хоть в какой-то значимости именно таким образом, но как получается, так получается. И вообще, можно было бы доебаться до формулировки: «Ты очень тихий». Потому что Чонгук дышит, что-то перекладывает, мало-мальски отвечает или вбрасывает глупый мем, ведет себя почти как обычно. Но Тэхен прав, с Чонгуком определенно что-то не то. Он шарахается от напарников, ведет себя тише воды — ниже травы, а все потому что до сих пор не может избавиться от вечера, который хорошенько расшатал какую-то деталь, из-за которой вся конструкция может полететь к чертям, но деталь эту — не найти. Ким сербает какао, довольно улыбается с теплым по тембру голосом: «А какао все такой же вкусный». Да, Тэхен как никогда прав. С Чонгуком явно что-то не то. Только это «что-то не то» началось еще года три назад, когда они были в фазе активной дружбы, почти не отлипая друг от друга. Было им по девятнадцать, что ли. Может меньше, может больше. Много контакта, много тусовок, много неловкостей, включая даже случай с кимовским «да это просто ключи в кармане», который Чонгук забыть не мог несколько ночей подряд, а потом отпустило. Потому что тогда была тусовка, тогда было много парней — гей-клуб, вообще-то; тогда были коктейли и общее веселье, тогда был гиперактивный Тэхен и его неуемное либидо, чоновская ревность — в тот момент скорее борьба за внимание, нежели яд и выскобленное на лбу «почему не я?». Тогда была толпа и свобода в передвижениях, как в час-пик в общественном транспорте. Тогда было смущение Чонгука, потому что — «блять, это слишком близко и откровенно, мы же друзья, могут-ли-друзья-танцевать-так-словно-они-одни-в-этом-ебанном-мире, ключи в кармане — ну что за глупость, зачем-это-вранье, я же друг, я понимаю, ты захотел кого-то из толпы, а я… волком бы выть, чтобы это не был кто-то кроме меня, но ты и я — что-то на нереальном». Мерцающий свет, мы же друзья, пьяный Ким Тэхен, тесно прижатый со спины, откинутая на его плечо голова Чонгука, которого мотает из стороны в сторону и слегка подташнивает от того, как душно и с какой силой вертится мир вокруг. Мы же друзья, нос Тэхена возле уха, губы что-то шепчут, может быть, «я твой друг», может быть «давай сделаем вид, что парочка, тут все какие-то странные, не хочу чтобы кто-то начал катить яйца». «Тэхен, а ты не странный?» — спросил бы Чонгук, если бы его не колотило изнутри. Чонгук бы спросил, если бы воздух был свеж, а мысли ясны. «Тэхен, а ты не странный?» (не спросил бы). Мы же друзья, Тэхен еще пьянее, волосы у него зачесаны назад, открывают лоб. Чонгук лыбится осоловело и пытается причесать выбившуюся прядь, но его кружит, он все только портит — он всегда все портит. Тэхен смеется, они же друзья — они лицом к лицу, и привычно запускает руку в волосы, промахиваясь, когда пытается что-то сказать, выпив за секунду до этого стопку. Тэхен — пьяный Ви — пьяная вишня. Чонгук знает, какова на вкус текила, которую тот сглотнул только что. Чонгук думает — не думает — «прикольно, это у всех друзей так?», а они, несомненно — друзья. Конечно же. Но, Чонгук. Разве дружба не кончается там, где ты сам у себя спрашиваешь, а друзья ли вы? Разве дружба не кончается там, где ты начинаешь чувствовать влечение, а не спокойствие созерцания? Разве дружба не кончается там, где от мысли о морозном румянце на коже и снежинках на концах ресниц не холодеют руки? Разве ты не пытался все забыть и делать вид, что ничего не произошло? Потому что Тэхен — скотинаподонокмойлучшийдруг — забыл. А теперь ко всему прочему добавляется черт из табакерки Юнги, выкидывающий слишком неожиданные вещи. Так много этих «разве» и «почему», но- Разве «с ним явно что-то не то», если он, брошенный в неизвестность, закономерно чувствует себя потерянным? — Бесите вы меня с Юнги до чертиков иногда, вот и пытаюсь не сорваться, чтобы не наговорить гадостей, о которых пожалею, — Чонгук не говорит правды, потому что не готов высказывать чувства, не получившие четко очерченную в словах форму. — Прости, Чонгук. — Сам-то знаешь, за что извиняешься? — ласково улыбается Чонгук. — Конечно, — убито улыбается Тэхен. — Я ведь в курсе, что у тебя сейчас непростой период из-за родителей, а мы с Юнги так наседаем на тебя. Ну и за лобызания тоже прости. Улыбка становится кривой. Чонгук отпускает добродушный смешок, кладя руку на плечо и утешительно сжимая пару раз. Ничего ты, Тэхен, так и не понял. — За что бы ты ни извинялся — прощаю, — произносит Чон искренне, даже не уговаривая себя слишком долго для того, чтобы установить зрительный контакт, в котором терялся бы, если бы Тэхен не тянулся обнимать его, потому что временами Киму тактильность помогает справляться с чем-то лучше, чем слова. Тэхен еще долго обнимает его на прощание, стоя на пороге в почти высушенных на батарее шмотках, пока за его спиной рушится крупными шматами снег поверх стылой земли. Наверное, в такой момент глупо думать, что то, что их разделяет порог, — плохая примета? Сердце гулко бьется в груди, а руки сжимают чужой пуховик. Ким Тэхен теплый и пахнет так, как пахнет всегда — уютом, к которому Чонгук привык. Ким Тэхен — сукаподонокмойлучшийдруг — смеется, потому что Чонгук прижимается слишком тесно. Холодно, мол, тебе, Чонгук-и? Почему-то Чонгуку очень грустно. Почему-то нестерпимо правильным кажется поцеловать Тэхена прямо сейчас. И Чонгук бы сделал это, если бы жил по зову сердца, как, например, парень, которого он сейчас обнимает, застыв. Чонгук слишком много думает и слишком мало делает. Чонгук слишком много думает и еще больше — боится. Они ведь друзья.