поганое трио

— Зачем я понадобился тебе в чертовом кинотеатре, Юнги? — Чонгук сходу наезжает на парня, как только находит его мерзнущим у входа. — Тебе Тэхен тоже ничего не объяснил? — хмыкает Юнги, засовывая руки в карманы длинного черного пальто. — Тоже? Нет, — сразу же отсекает Чон, хмурясь. — Он назвал мне адрес и сказал срочно топать сюда, чтобы в 19:45 я оказался здесь. Выражение лица у Юнги непонятное, калейдоскоп состояний, которые Чонгук не успевает уловить до момента, как тот широко улыбается, почти с восхищением: — Вот же паршивец, — еще бормочет что-то, что Чонгук не может расслышать из-за галдящей компании, прошедшей мимо них вовнутрь, — а я-то думал, чего он мне свой билет отдал, — смотрит прямо на Чонгука, ища поддержки, — обвел вокруг пальца, представляешь? Чонгук опять в ступоре. Да уж, действительно: много думать — не значит быть умным. Тэхен подстроил их поход в кино вместе? Что, сука, с этим миром не так? — Ему не нравится фильм? — предполагает Чон. — Да он, блядь, даже не смотрел его, чтобы не нравился, — Юнги пинает стенку здания от досады. — А ты, я так понимаю, очень хотел, да? — расплывается Чонгук в дурацкой улыбке, наблюдая за остервенело наворачивающим маленькие круги Мином. — Я буквально умолял его пойти со мной! — останавливается. Мороз щиплет за кожу — Чонгук жалеет о том, что надел всего лишь дутую куртку, а не длинный пуховик. Топчется с ноги на ногу. Комфорту и теплу он предпочел охуенность. — Если он отдал тебе свой билет и сказал прийти мне сюда, то это значит, что он хотел, чтобы с тобой пошел я, — медленно и вкрадчиво скрипач строит свои догадки. — Так? — Ну получается, что так, — кивает Мин. Ему, наверное, никогда не дойти собственным расследованием до мотивов что Тэхена, что Юнги. Но одно ему ясно точно — Чонгук стремительно приближается к Мину, тряся его за плечи и со вселенской скорбью и болью произнося: — Давай посмотрим этот сраный фильм, потому что я, судя по всему, уже отморозил задницу, стоя на улице. — Он вовсе не сраный, — ворчит Юнги, по-джентльменски открывая перед Чоном дверь. — Парни с cool ass — вперед. Чонгук опять краснеет. Двусмысленный Мин — привычный Мин — заебавший Мин. По всей видимости, то, что у Юнги есть парень, и то, что у Тэхена — тоже, совсем ничего не значит. В последнее время у Чонгука ощущение, что они в свободных отношениях или вовсе не встречаются, а временами заполняют скуку друг другом. Потому что у Чонгука нет ощущения той самой границы, которая должна сдерживать хоть кого-то. Не чувствует границы, выставленной не с его стороны. Должен же быть предел свободы по отношению к ним, которую он может себе позволить как в действиях, так и в словах? Так и должно быть, что ни Тэхен, ни Юнги к каждому столбу не ревнуют? Не говорят Чонгуку держаться подальше? Уделяют ему время — а сейчас этого внимания как будто переизбыток? Не стоило, наверное, джинсы в обтяг надевать. Потому что… он работал над этим телом, да? В первую очередь, чтобы нравиться себе. Но частые комментарии незнакомцев и незнакомок на улице в адрес его классной фигуры заставляют покрывать себя слоями оверсайза гораздо чаще. Может, Юнги просто использовал этот дурацкий английский, чтобы Чонгук опять загнался на тему: «Что делать, если тебе кажется, что ты нравишься человеку, состоящему в отношениях с парнем, который нравится тебе?». Треугольники, созданные для сериалов, чтоб их. — Последний ряд, — констатирует Чон ровным голосом, сверяя место с билетом, — кто бы сомневался. — Экран лучше видно, — оправдывается Юнги. Не очень рьяно. Расстегивает пальто; контраст бледной кожи, затушеванной желтизной света в зале — снова лишней, — и черного цвета выглядит достаточно горячо. Зачем Чонгук зацепился за эту деталь? Ему бы и самому знать. — Ага, — флегматично тянет Чонгук, усаживаясь едва оттаявшей жопой на сидение, — верю. Фильм какой-то интересный: Чон сидит с приоткрытым ртом как минимум часа полтора, вовлеченно следя за развитием сюжета, а с последнего ряда реально лучше видно. Даже про попкорн с карамелью и шоколадом забыл. Юнги победно ухмыляется, мол, я же говорил, когда Чонгук ему с восторгом расписывает, размахивая руками: «А ты видел, как он его такой — бдыщ, и они такие — бадабум? Крутя-я-як, я еще и нахаляву сходил! По гроб Тэтэ буду должен». На улице Мин прячет покрасневший нос в огромном молочном шарфе, обернутом вокруг шеи несколько раз. Вот уж не думал Чонгук, что канун Рождества он проведет вместе с парнем своего друга. Выпавший несколько дней назад снег расфасован по углам и приморожен низкими температурами. В канун Рождества бы кружащиеся снежинки и запах глинтвейна как одного из всадников атмосферы праздника отовсюду, но есть только слепящие вывески и морозный воздух, от которого Чонгук безуспешно пытается скрыть открытые участки кожи. — Я тебя провожу, — заявляет Мин с бухты-барахты. — Если не лень, то ладно, — разводит руками Чонгук. — Настроение какое-то, — Юнги мычит, — необычное. Прогулочное. — Мусоргский бы заценил, — отстраненно замечает Чон, вызывая короткий смешок у собеседника. Задает вопрос дополнительный, как бы сказал кто-то из экзаменационной комиссии — на общий кругозор: — А какое обычное? — Пинать хуи, лежа под одеялом. Думаю, найдется много единомышленников. Чонгук фыркает, а затем ему резко становится совестно и тоскливо. — Прости меня, — едва давит из себя Чонгук и рычит, когда Юнги обращает на него свое внимание целиком и полностью, выбивая все нормальные и красивые конструкции, — бля. — Мин еще долго на него пялится, не всекая, что ему пытаются донести. — За Тэтэ извини, в общем. Что я его, ну это. Дышу неровно, короче. — А, — понимающе кивает он, — это ничего. Все нормально, я не злюсь. — Совсем-совсем не злишься? — удивленно-сокрушенно спрашивает Чон. — Совсем не злюсь, я же говорил, — взгляд устремлен под ноги, а затем — обезоруживающее «глаза в глаза». — Спасибо за смелость и за, — Юнги противно лыбится, — косноязычие. — Пошел ты. Юнги усмехается. Они еще перебрасываются какими-то малозначительными фразами. Последующие события запоминаются чуть лучше, чем путь до квартиры, схлопнувшийся в несколько минут вместо двадцати — разговаривать было достаточно приятно. Когда его напарник, моментами весь такой мрачный и важно-уверенный, поскальзывается, не успевая схватиться за руку Чонгука, и неловко падает, разбрасывая вокруг себя все, что лежало в пакете из продуктового, в который они на секундочку забежали, Чонгук почему-то думает, что он очень милый, и тихо прыскает в кулак. Сцена не выходит из головы, и Юнги не добавляет успокоения и толики сострадания, когда начинает материть каждый сантиметр льда, по которому шагал. Когда начинает материть громко и с эхом, заставляя всех прохожих оборачиваться. Чонгук громко хохочет, хватаясь руками за живот и падая на колени, прямо в снег, который завалил их лестничную клетку, дежурство по которой каждый жилец этого дома успешно проебывает. — Да чего ты смеешься, — со вздохом спрашивает Юнги, смущенно улыбаясь, отряхивая снег с задницы и наскоро складывая все обратно в пакет. Чонгук взахлеб смеется, подползая к перилам сквозь приступы хохота, и повисает соплей на железяке. — Господи, ты как мешок с картошкой свалился, — опять гогочет, утирая быстро замерзающие слезы, — ты бы себя только видел. Юнги возвышается над ним с несколько секунд без тени улыбки на лице, пока у Чонгука не проходит приступ, и выставляет руку, помогая подняться. А когда тянет на себя — рывок очень ощутимый — Чонгук врезается грудью в грудь, теряя воздух от отдачи. Юнги смотрит снизу вверх, и, если быть уж совсем честным, больше смеяться не хочется. Вообще никогда в жизни. Хочется перемахнуть спиной через перила, к которым его прижали. — Что делаешь? — буднично интересуется Чонгук, нервно смеясь и панически оглядывая парня сверху вниз и обратно. — Если бы я, блядь, только знал, Чонгук, — пугает Чонгука до усрачки. — Меня это пугает до усрачки. — Мне Тэхен как-то сказал: «Знаешь, если боишься что-то сделать — просто сделай», — дрожащим голосом выдает Чонгук, потому что понятия не имеет, что сейчас происходит. И в то же время — понимает как никогда хорошо, слишком хорошо, чтобы действовать рационально, а не рушить… Все. — Так похоже на Тэхен-и, — тепло миновских слов окутывает как одеяло. Чон по-идиотски цепенеет, когда Юнги прижимается своим лбом к его и накрывает губы ладонью, целуя поверх. Еще какое-то время стоит вот так прижавшись, пока Чон в тысячный раз умирает и воскресает. Шепчет, резво отстраняясь: «С Рождеством, Чонгук» и пружинисто спускается со ступенек. Парень, теряя опору, оседает на пол, прижимая руку к губам. Ребра выламывает отбойным молотком, которым заменили неверное сердце. «Что делать, если тебе кажется, что ты нравишься человеку, состоящему в отношениях с парнем, который нравится тебе?». Он устал путаться во всем этом дерьме, в которое его окунает жизнь, даже не дав как следует вздохнуть.