Трое в лодке, не считая Бродяги

В последний день перед отбытием из Хогвартса Римус прятался в библиотеке так долго, как только мог, зарывшись где-то между полок, которые, по его наблюдениям, редко кто посещал — ну, кроме него, конечно же. И хотя его пальцы то и дело переворачивали страницу за страницей огромного фолианта, он не думал, чтобы понял хотя бы строчку из всего текста — сознание его было далеко отсюда. Завтра утром они должны будут запихнуть остатки вещей в чемоданы и расстаться с Хогвартсом до самого сентября, и одна мысль об этом — о скором отбытии — заставляла его желудок скручиваться в несколько тугих узлов. Он все еще не был уверен, что Сириус придумал хороший выход из ситуации. Он все еще склонялся к мысли, что, возможно, ему стоило бы просто вернуться к маме — никого не тревожа и ничего не объясняя. Мама была бы рада увидеть его. Она уважала ту магическую часть его жизни, о которой он почти никогда не рассказывал, и была довольно скрытной в эмоциональном плане — такой же, как и он, — но он знал, что она была бы рада ему. В отличие от Джеймса, чье лето стараниями Римуса с вероятностью в девяносто девять процентов превратится в настоящую катастрофу. Он не мог вынести такой ответственности, не мог… Откуда-то вдруг послышался голос Джеймса, зовущий его: — Лунатик, — и Римус вздрогнул от неожиданности, поднимая взгляд. В воздухе тут же появилась голова Джеймса, и Римус понял, что он стоит, обернутый в мантию. Наверное, в его глазах читался вопрос, потому что Джеймс тут же принялся, неловко улыбаясь, объяснять ему: — Мадам Пинс за все время моей учебы видела меня в библиотеке раза два. Решил, что не стоит лишний раз ее шокировать. Римус невольно фыркнул и, предчувствуя, что разговор не будет коротким, закрыл лежащий на коленях фолиант. Облачко пыли взметнулось в воздух. Вопреки его ожиданиям, лицо Джеймса не выражало ни презрения, ни агрессии, но он все равно не знал, к чему ему готовиться. Возможно, Джеймс пришел к нему именно с такой улыбочкой сегодня, чтобы сказать, что больше не ждет его у себя дома и вообще они больше не друзья, катись на все четыре стороны, Римус Люпин, мы всегда дружили с тобой только из жалости. — Я вижу, как ты грузишься, Лунатик, — вздохнул Джеймс, опускаясь на пол рядом с ним. Римус чувствовал чужое плечо рядом со своим, но по-прежнему не видел ничего, кроме его головы, и это было так странно. Он старался не сосредотачиваться на этом чувстве. Они молчали какое-то время, пока Римус вдруг не выпалил: — Слушай, если ты решишь, что со мной слишком много проблем и мне лучше просто поехать домой, я так и сделаю. Я не стану… типа… обижаться, Сохатый. Он почувствовал, что Джеймс перевел на него взгляд, и тоже поднял голову. — Я не собирался говорить ничего подобного, — ответил он, медленно и четко, будто у Римуса было плохо со слухом. — Тогда зачем ты пришел? — Чтобы поддержать тебя. — Джеймс вздохнул, проводя ладонью по волосам. — Слушай, да, это не самая простая ситуация, но я думаю, вы нашли хороший выход. Будет, конечно, странно без его идиотских шуточек и пафосных фраз, но я, по крайней мере, буду знать, что он рядом и что он в порядке, а не сидит запертым у себя в комнате. И, Лунатик, я, наверное, ни разу тебе этого не говорил, но… ты имеешь полное право злиться на него, понял? — Правда? — спросил Римус. Он был удивлен, потому что никогда не думал о том, как Джеймс на самом деле относится к произошедшему. Они все были друзьями — лучшими друзьями, — но для окружающих было очевидно, что у Блэка и Поттера особые отношения, и Римус придерживался той же точки зрения. Он всегда по умолчанию думал, что Джеймс занимает сторону Сириуса и не распространяется об этом только потому, что не хочет задеть Римуса. — Конечно, правда, друг. На твоем месте я бы тоже был в бешенстве. Римус рвано выдохнул; напряжение в его груди лопнуло, как огромный воздушный шар. Он не неправильный, если не может простить Сириуса по щелчку пальцев, — Джеймс понимал его, Джеймс тоже был бы зол. — К тому же, думаю, будет интересно понаблюдать за тем, как он справляется с этим, — улыбнулся вдруг Джеймс. — Два месяца без возможности непрерывно выебываться — прикинь, как это тяжело? Римус не хотел, но все равно улыбнулся. Он тоже думал об этом — и тоже не представлял, как Сириус, который больше всех на свете любил болтать всякую чепуху, будет себя чувствовать, когда сможет только скулить, выть и гавкать. Эта мысль ощутимо подняла его настроение. — Я просто хочу сказать… — снова заговорил Джеймс, — что тебе не о чем переживать, Лунатик. Мы и без него прекрасно справимся с тем, чтобы развлечь себя. Мы с Питером не дадим тебе заскучать. Джеймс положил руку на его плечо и сжал, и Римус улыбнулся; грудную клетку затопляло непривычное тепло. — И хватит уже дышать здесь пылью, возвращайся. Почитать можно и в общей комнате. Тем более, что… — Джеймс потянулся, чтобы взглянуть на выведенные витиеватым почерком слова на обложке фолианта, и глупо моргнул. — Серьезно, Римус, для чего тебе «Быт и нравы британских маглов»?

***

Следующим утром Римус стоял перед домом Поттеров и думал только о том, как было бы здорово, если бы земля разверзлась у него под ногами прямо сейчас. Он неловко тер шею ладонью и переминался с ноги на ногу, смотря куда угодно, кроме как на миссис Поттер. Бродяга — очень послушный мальчик — сидел рядом, почти по струнке, сохраняя между ними дистанцию; язык вывалился из пасти, уши торчком. Нелепый до ужаса. Римус не мог перестать то и дело скашивать на нем взгляд. — Дорогой, это… эм-м… что? — Миссис Поттер, вышедшая открывать им в кухонном фартуке, махнула деревянной лопаткой в сторону большого черного пса, который в этот момент беззаботно чесал себя за ухом. — Собака. — Джеймс равнодушно пожал плечами. — Помнишь, у нас было что-то похожее? Тоже пушистая, на четырех лапках бегала, лаяла, когда чужаки к дому приближались. — Джеймс. Я знаю, что такое собака. Чья это собака? — Это… эм-м… Люпина. — Джеймс замахал руками, как делал всегда, когда врал. Римус вскинулся от неожиданности, слыша свою фамилию. Он метнул гневный взгляд в Поттера, прежде чем соединиться глазами с Юфимией. — Это правда твоя собака, Римус? — спросила она; когда она заговорила с Римусом, голос ее стал звучать гораздо нежнее и мягче, и Джеймс закатил глаза. — Э-э… да, — сказал он, жутко краснея. — Простите, она просто… прибилась… Бродяга… бродячая собака… маме некогда за ней ухаживать, пришлось взять с собой… Она не доставит хлопот, обещаю! — Да, мам, — встрял Джеймс. — Это очень воспитанная и ручная собака, она будет хорошо себя вести. И мы всегда будем вытирать ей лапы после прогулок. Внезапная двусмысленность его слов, о которой миссис Поттер не имела ни малейшего понятия, вызвала у Римуса несколько истеричных смешков, которые он тут же постарался замаскировать под кашель. Бродяга гавкнул, и Римус — самым тонким и самым противным голоском на свете — засюсюкал над ним: — Кто это тут привлекает к себе внимание, а? Что за хороший песик? Хороший мальчик? Хороший мальчик! Он потянулся погладить его за ушами, и Бродяга — без особого энтузиазма, но доверчиво — подставился под ласку, выгибая шею. Видимо, именно это окончательно убедило Юфимию в том, что это не какой-нибудь дурацкий розыгрыш; она пропустила их в дом. — Это, кстати, не она. Это он. — А зовут-то как? — Да так и зовут. Бродяга.

***

Юфимия Поттер была безумно расстроена, когда услышала, что этим летом Сириус не сможет приехать к ним. «Родители», — многозначительно сказал Джеймс, пожимая плечами, и Юфимия согласилась: да, родители. Родители у Сириуса были… сложными. Мягко говоря. Несколько раз она заводила разговор о том, чтобы попробовать помочь Сириусу — своими силами или, может быть, через Дамблдора, в общем говоря, сделать хоть что-то, что спасет беднягу из лап этих ужасных личностей. Джеймс, будучи Мародером, искусно врал и сочинял на ходу; он наплел что-то про то, что Сириус сам просил их никак с ним не связываться и ничего не предпринимать, чтобы не злить Вальбургу и Ориона еще сильнее. В конечном итоге Юфимии оставалось только смириться с таким положением дел. Это было несложно с учетом того, что ее внимание постоянно привлекал к себе черный пес размером с медведя, шастающий по ее дому. Римус не знал, что на самом деле происходит в головах у мистера и миссис Поттер, когда те смотрят на Бродягу, но их взгляды регулярно казались ему странными и подозрительными, и как минимум раз в день он готов был вбежать в комнату Джеймса, с разбегу вцепиться в воротник его рубашки и, потрясывая, прокричать ему в лицо: «Джеймс, очнись, мы сели в лужу! Наша конспирация трещит по швам, твои родители видят нас насквозь! Они все про нас знают!» Мысль о том, что двое людей, которых он бесконечно уважал, могут поймать их на такой чепухе, была для него просто невыносимой, и несколько раз он вскакивал посреди ночи и начинал забрасывать вещи обратно в чемодан. К тому моменту, как он заканчивал со сборами, тревога уже отступала — и он падал обратно в постель, укрываясь пледом с головой, чтобы заслонить себя от солнечного света. Бродяга, впрочем, не давал поводов подозревать их в чем бы то ни было — он как будто по умолчанию знал, как правильно быть собакой; талантливый человек, конечно, талантлив во всем, такие дела. Он вываливал язык, когда ему было жарко, вечерами вытягивался на животе у чьих-нибудь ног и дремал, чесался так, что шерсть летела клочьями, искал кузнечиков в траве, пытался поймать свой хвост и гонялся за мячиком, который ему кидали Питер или Джеймс — с лицами до того смущенными, что у Римуса аж живот от смеха сводило. В конце концов миссис и мистер Поттер так привыкли к нему, что перестали придавать значение тому, насколько внезапно в их доме появился этот новый гость. Он подавал им лапу, когда они просили, и они гладили его по голове, приговаривая: хороший мальчик, умный мальчик… Иногда он так вживался в роль, что, заскучав, мог и сам прийти и положить голову на чьи-нибудь колени. Римус изо всех сил старался выполнять роль хорошего и доброго хозяина: когда они находились в компании, он изредка подзывал Бродягу к себе и гладил его по голове или играл с ним, заставляя выполнять несложные трюки. Бродяга охотно отзывался и делал все, что ему было велено, и только Римус видел то стыдливое выражение морды, с которым он каждый раз подходил к нему. Когда не было нужды перед кем-то рисоваться, они, как правило, по обоюдному желанию игнорировали друг друга. Римус занимался своими делами, Бродяга — своими, их миры не соприкасались, и это было хорошо. Ему не хотелось, чтобы Бродяга думал, будто ему все прощено только потому, что он такой пушистый и четвероногий. Боль, пусть и не такая яркая и острая, как раньше, все еще сидела глубоко внутри него, и не существовало на свете щипцов, способных вырвать ее; казалось, она намертво приросла к его плоти, к его внутренним органам. Он весь только из нее и состоял — из боли. Он просыпался посреди ночи, видя перед собой лицо Снейпа, мертвенно-бледная кожа, глаза закрыты, а на его собственных когтистых руках — кровь и ошметки чужой плоти. Грудь тяжело вздымалась, сердце колотилось, на висках застывал холодный пот. У него уходило несколько минут, чтобы прийти в себя и вспомнить, кто он и где находится. В такие ночи, особенно кошмарные и особенно одинокие, ему пару раз казалось, что во тьме коридора, из-за приоткрытой двери, на него смотрят два горящих голубых глаза; он не знал, правда это или нет, потому что, когда подходил к двери, за ней уже никого не оказывалось. Не считая подобных ночей, каникулы проходили до странного… хорошо. Деревня, в которой жили Поттеры, казалась одной из тех, что будто бы сошли с поздравительной открытки: маленькие, будто бы игрушечные домики, сочные зеленые луга, раскидистые деревья, покачивающиеся на ветру. Римусу нравилось колесить по ней, рвать спелые яблоки с деревьев, сидеть на берегу озера, пока его друзья с криками — и лаем — плескаются друг в друга водой, лежать на траве под ласковыми лучами уходящего солнца. Питер жаловался на солнце, потому что у него постоянно обгорали нос, шея и плечи, но Римусу солнце нравилось, его кожа была привычна к нему; он родился и вырос в местах гораздо более жарких и засушливых, и в Хогвартсе Римусу часто его не хватало. Здесь же, обласканный солнечными лучами и жарким летним ветром, он чувствовал себя по-настоящему свободным. (Особенно с учетом того, что его друзья не обращали ни малейшего внимания на тонкие бледные сети шрамов, покрывающие его руки, и ему не приходилось постоянно носить объемную одежду, чтобы избавиться от ненужного внимания со стороны). По утрам он, заспанный и закутанный в плед, выходил на задний двор и садился в кресло-качалку, чтобы посмотреть на Джеймса и Питера, тренирующихся на метлах. Их тренировки были полны криков, ругательств и бессмысленного мельтешения туда-сюда, но Римус все равно воспринимал их как самую спокойную часть дня, потому что никто никогда не приглашал его присоединиться — и он был так чертовски благодарен за это. Ему было достаточно того, что он мог сидеть в одном с ними пространстве, читать книжку и изредка поднимать взгляд, чтобы убедиться, что все проходит хорошо. Бродяга тоже всегда был рядом во время тренировок, и эти моменты были одними из немногих, когда он терял бдительность и не так сильно походил на пса, как стоило бы. Римус, исподтишка наблюдая за ним, благодарил богов за то, что миссис и мистер Поттер не выходили на улицу, чтобы поглазеть за неким подобием игры в Квиддич, — они были внимательными людьми, они бы точно заметили что-то не то. Вечерами они набивались на кухню, и Эффи учила их готовить пироги, синнабоны, круассаны и прочую выпечку, которую Римус, вообще-то говоря, очень любил. Он хорошо готовил — часто помогал маме на кухне, — но никогда не мог уследить за происходящим на кухне в доме Поттеров — на его вкус, в процессе готовки участвовало слишком много магии… по крайней мере, больше необходимого. Однажды он даже спросил, может ли он попробовать приготовить что-нибудь самостоятельно, и Юфимия с радостью освободила для него кухню на вечер. Он приготовил пирог с абрикосами, делая все, что, по его воспоминаниям, делала мама, и впервые увидел миссис Поттер такой обескураженной — она призналась, что никогда даже не думала, что можно готовить так вкусно, при этом не используя магию. — Ты обязан будешь научить меня готовить что-нибудь магловским способом до того, как лето закончится, — сказала она с непроницаемо-серьезным лицом, но Римус все равно заметил забавные искорки в ее глазах. — Никаких проблем. Несколько дней перед полнолунием он провел, чувствуя себя так, будто вот-вот треснет напополам из-за рвущейся наружу энергии. Это не было в новинку для него — он в эти моменты всегда ненадолго прощался со спокойным и уравновешенным Римусом, — но он прекрасно знал, как сильно теряются окружающие, видя его таким: энергичным, взбудораженным и чертовски, чертовски злым. Он часто кричал, когда не хотел кричать, хамил, когда не хотел хамить, и обижал тех, кого никогда не хотел обидеть. Джеймс однажды признался ему, что к этому невозможно привыкнуть, и Римус понимал его. Боясь случайно сорваться на мистера или миссис Поттер, он старался проводить как можно больше времени подальше от них. Он мало спал, много ел и ни с кем не общался, уходя из дома ранним утром в унылом одиночестве и подолгу гуляя в уже знакомых местах. Бродяга иногда провожал его, стараясь действовать скрытно, но Римус слышал шелест травы позади себя и громкое сердцебиение, и специфичный запах собачьей шерсти преследовал его. Он не был против; ему не хотелось признаваться в этом даже самому себе, но вот так — со шпионом-Бродягой у себя на хвосте — он чувствовал себя в тысячу раз спокойнее. Он почти не волновался, когда настал день «икс». К сожалению или к счастью, это было не первое полнолуние в его жизни, которое он проводил в гостях у Поттеров, так что он заранее знал, что все пройдет хорошо. Они были самыми надежными и ответственными людьми в его жизни, и если он не мог доверить им свою жизнь, то, пожалуй, он не мог доверить ее вообще никому. К тому моменту, как миссис Поттер ласково коснулась его плеча и сказала «пора», волк внутри него уже выл и бесновался, не находя себе места. Римус вздрогнул, прикладывая все внутренние силы, чтобы не скинуть чужую руку с плеча. Джеймс стоял на другом конце комнаты и выглядел так, будто по меньшей мере провожает его на войну. Римус пересекся с ним взглядом и едва заметно кивнул. Он знал, что его друг волнуется, но ничего не мог с этим сделать — слишком рискованно было проворачивать то, что они каждый месяц проворачивали в Хогвартсе. В ладонь вдруг ткнулось что-то мокрое, и Римус опустил взгляд. Бродяга, поскуливая, упал рядом с ним на живот, уши прижаты к голове. — Только глянь, он тоже за тебя переживает, — удивленным тоном произнесла Юфимия. — Наверное, чувствует… ну, ты понимаешь. Она вдруг смутилась и замолчала. Римус постарался сохранить нейтральное выражение лица и не пялиться на Бродягу у своих ног слишком долго. — Все будет хорошо, — сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно. И, больше ни о чем не думая, шагнул вниз по лестнице, в темноту подвала. Он помнил, как спустился вниз; света не было, но он всегда хорошо видел в темноте. Он помнил, как опустился на пол у стенки, помнил щелчок закрывающейся двери откуда-то сверху и голос Юфимии, шепчущей заклинания. Затем волк взял над ним верх.

***

Когда он пришел в себя, его голова гудела, как после хорошей пьянки. Стоило ему разлепить веки, как в глаза тут же бросился чересчур яркий дневной свет, и он снова закрыл их, издавая протяжный жалобный звук. У него не получалось объективно оценить состояние своего организма, но… по крайней мере, все его конечности были целы. Кажется. Он снова попытался открыть глаза и увидел, как перед ним возникло лицо Поттера, косое и расплывчатое. Римус моргнул, фокусируя взгляд. — Лунатик! Как ты себя чувствуешь? Его голос был таким громким, что Римуса даже затошнило. Он снова застонал, слабо отмахиваясь. — Клянусь, я умру с минуты на минуту, если ты не захлопнешь свою варежку, Сохатый, — пробормотал он. Джеймс было рассмеялся, но тут же прикрыл рот рукой, заглушая сам себя. На лице его читалось облегчение, и Римус не мог не улыбнуться, видя это. Окружающая реальность наконец перестала расплываться и снова обрела четкие формы, и Римус, приподнявшись на локтях, оглядел сам себя. — Я выгляжу довольно неплохо, — сказал он, не скрывая удивления. — Прости за суровую правду, друг, но когда мы только пришли за тобой, выглядел ты ужасно. — Джеймс скривился, демонстрируя свое отношение к этому. Он говорил тихо, почти шепотом, и Римус был так благодарен за это. — Мама с папой поработали над тобой. Бóльшую часть ранений удалось исцелить и подлатать — не хуже, чем у Помфри, между прочим, — но мама все равно настояла на том, что ты не должен вылезать из постели хотя бы до завтрашнего утра. — Как будто я на это способен, — вздохнул Римус. Он перевел взгляд на Джеймса, который тер свои глаза под очками, и так ужаснулся мысли, которая пришла в его голову, что тут же поспешил ее озвучить: — Сохатый, пожалуйста, скажи мне, что ты спал сегодня ночью. — Э-э… — Джеймс почесал в затылке, отводя взгляд, — да? — Сохатый. — Прости, друг. — Он неловко улыбнулся. — Я не мог заснуть, зная, как ты там веселишься без нас, своих друзей… — Но ведь Эффи накладывала заглушающие чары! — Он сказал это громче, чем планировал, и тут же поморщился от боли, пронзившей виски. — Да, Лунатик, — серьезно и по-прежнему очень тихо ответил Джеймс, — но, веришь или нет, это слабо помогает, когда ты знаешь, что в тот момент, пока ты нежишься у себя в постели, твой друг пытается загрызть самого себя. Правда, Бродяга? Бродяга издал какой-то воркующий звук, похожий на человеческое «угу». Римус не был удивлен его нахождению в комнате, он чувствовал его запах с тех пор, как очнулся. — Тогда… — Римус откинулся обратно на подушку, — нам всем просто нужен сон. — Конечно. — Джеймс машинально поправил сползающие очки. — Скажи, тебе что-нибудь нужно? Римус на секунду прислушался к своим ощущениям. — Воды. Джеймс по-доброму фыркнул, уходя на кухню: — Боже, Лунатик, если бы я не был знаком с тобой и тем, во что ты превращаешься, я бы подумал, что это просто плохое похмелье. Римус слабо усмехнулся. Он дождался, пока Поттер принесет ему воды, жадно осушил целый стакан и снова упал на спину. Было немного легче, но все равно далеко даже от отметки «нормально»; организм требовал качественного и полноценного сна для восстановления сил, и Римус не собирался ему в этом отказывать. Джеймс не произнес больше ни слова, только закрыл все окна в гостиной перед тем, как уйти наверх. Римус не видел Бродягу, но слышал, как тот цокает когтями по паркету. В конце концов, судя по звукам, он улегся на полу рядом с Римусом, между диваном и кофейным столиком, и шумно выдохнул — так красноречиво, как умеют только собаки.

***

Когда Римус пришел в себя в следующий раз, в гостиной уже было темно, гораздо темнее, чем днем; единственный свет, который сюда проникал, — это свет за плотно закрытой дверью на кухню. Римус слышал голоса оттуда, тихие и приглушенные. Судя по всему, миссис и мистер Поттер собираются ужинать. Он сел и опустил ноги, чувствуя себя ужасно неловко — так стеснять людей в их собственном доме! И хотя голова с непривычки немного кружилась, он все равно встал на ноги, взял плед и подушку и поплелся наверх. Какая-то часть его сознания отметила, что Бродяги нигде нет, хотя засыпали они вместе, но Римус был слишком уставшим и сонным, чтобы об этом думать. Он как раз шел по коридору к своей комнате, когда услышал голос Джеймса за одной из дверей. Сначала ему показалось, что Джеймс услышал его шаги и потому зовет его внутрь, но потом понял — он разговаривает с кем-то, кто уже там. И он вовсе не собирался подслушивать, но… — Черт возьми, Сириус, я не предлагаю тебе в таком виде шастать по дому, — яростно шептал он. Римус почувствовал, как сердце подскочило куда-то в горло — неужели Блэк обманул его? неужели он был там — собственной персоной, а не на четырех лапах? неужели он все это время тайно превращался, чтобы посплетничать с Джеймсом о том, какой он — Римус — дурак, если верит во всю эту чушь? — …но ты мог бы, по крайней мере, превращаться, пока мы с тобой наедине. Я знаю про твое обещание Лунатику и все такое, и как это важно для тебя в том числе, но я… не думал, что это будет так сложно. Я… я, блядь, скучаю по тебе, тупой ты придурок. В ответ раздалось только слабое, будто бы неловкое гавканье, и Джеймс цокнул: — Тебе следовало быть ослом, а не собакой. Упрямства тебе не занимать. Послышалась какая-то возня, клацанье зубов, и Джеймс, прерывая самого себя смешками, сказал: — Ой, да иди ты. Я тебе твой язык сейчас бантиком заверну. Больше Римус ничего не услышал, потому что поспешил на цыпочках вернуться в свою комнату. Облегчение разливалось волнами по всему телу, губы растянулись в широкой улыбке — он и сам не замечал ее, пока не увидел свое отражение в зеркале. И хотя до конца каникул было еще полтора месяца — срок достаточный для того, чтобы все испортить, — это все-таки было… хорошо. Хорошо было узнать, что Сириус относится к своему обещанию настолько серьезно.