Трое в лодке, не считая Бродяги

Было около трех часов, когда странный звук привлек внимание Римуса. Этой ночью ему не спалось совсем, и он сидел на подоконнике, бессмысленно разглядывая крыши чужих домов и серебристые в свете луны поля. Все было каким-то неподвижным, будто бы мертвым, и Римус впервые заскучал по жизни в мегаполисе — мегаполис всегда находился в движении, никогда не спал. И никогда по-настоящему не оставлял тебя в одиночестве. От мыслей об этом его отвлек звук — такой глухой и отдаленный, что даже Римус с его тонким слухом едва мог расслышать. Его плечи напряглись; он замер, прислушиваясь, и метнул взгляд к своей палочке у кровати. Он не слышал ни шагов, ни голосов, но все равно решил действовать, пока не поздно. Он сполз с подоконника, сделал несколько осторожных широких шагов в сторону кровати и схватился за палочку. В то же мгновение вдруг стало спокойнее. Держа палочку перед собой, Римус тихо покинул комнату и прошелся по коридору второго этажа, ни на секунду не ослабляя внимания. Звук — теперь слышимый более явно — донесся откуда-то с первого этажа. Римус оглянулся на спальню Джеймса и задумался было о том, чтобы разбудить его, но в последний момент решил, что вряд ли в этом есть необходимость. В смысле, это ведь не могут быть какие-нибудь воры или убийцы, верно? Дом Поттеров был под надежной защитой, в него нельзя было так просто забраться. Скорее всего, это просто ветки яблони в окно стучат или что-нибудь такое. Римус все еще не был уверен в том, что именно он слышал. Он быстро спустился на первый этаж и, по-прежнему крепко сжимая пальцами палочку, двинулся в сторону кухни. Вдруг кто-то схватил его за штанину, и он так испугался, что чуть не распластался по полу; крик застрял в горле. У его ног стояла Дэйзи, домашняя эльфийка Поттеров, испуганно прижимающая руки ко рту. — Слушай, я бы действительно мог испепелить тебя, если бы обладал лучшей реакцией, — слегка раздраженно прошептал Римус, — что ты делаешь? — Господин должен простить Дэйзи, — сказала она и вдруг вытянула руку, пальцем указывая куда-то ему за спину. — Пес спать и видеть дурной сон, сэр. Пес бояться, сэр. Дэйзи не знать, что ей делать. Римус опустил палочку, чувствуя себя полным идиотом. Он запрокинул голову, потирая переносицу большим и указательным пальцем. Ему вдруг захотелось послать все к чертовой матери, вернуться к себе в комнату и притвориться, что этой дурацкой ситуации никогда не было. Но Дэйзи продолжала стоять рядом с ним и смотреть снизу вверх большими доверчивыми глазами, и Римус — уже гораздо более дружелюбно и мягко — сказал: — Тебе не стоит беспокоиться, я позабочусь о нем. Спасибо за твою бдительность, Дэйзи. Она исчезла в темноте, продолжая бормотать что-то под свой длинный нос, и Римус повернулся на сто восемьдесят градусов. В этот момент из гостиной снова донесся звук — такой протяжный жалобный скулеж, что у Римуса даже сердце сжалось. Ему было некуда деть свою палочку, так что он засунул ее за пояс пижамных штанов. Затем, стараясь не шуметь, прошел в гостиную и опустился на корточки рядом с Бродягой. Тот спал, длинные лапы подергивались, имитируя движение. Интересно, ему и кошмары собачьи снятся? Римус протянул руку и аккуратно положил ладонь на лохматый бок. От его движения Бродяга тут же вскинулся, подскочил на лапы и зарычал. Римус упал на колени, выставляя руки вперед: — Бродяга, это я. Тебе приснился кошмар, слышишь? Услышав его слова, Бродяга перестал скалиться и вдруг кинулся навстречу, тыкаясь своим мокрым носом везде, где мог достать — в руки, шею, лицо. Римус неловко рассмеялся, отпихивая его, и Бродяга снова отошел на пару шагов назад, смущенно пригибая голову. — Все в порядке. Я с тобой. Что тебе снилось? — спросил он, в ответ на что Бродяга склонил голову набок. Римус был совершенно уверен, что это движение — собачий аналог иронично приподнятых бровей. — Ладно, я понял, глупый вопрос. Это… это было очень страшно? Бродяга издал короткий жалобный звук, напоминающий вой. Римус кивнул. Этого было достаточно. Он поднялся на ноги и, секунду поколебавшись, снова посмотрел на Бродягу. Тот не сводил с него пытливого взгляда. — Что думаешь о том, чтобы выйти покурить вместе со мной? Бродяга подскочил на четыре ноги и энергично завилял хвостом. Римус закатил глаза, пряча улыбку. — Придурок. Он поднялся наверх, чтобы вернуть палочку обратно на тумбу и достать мятую пачку сигарет с самого дна чемодана. Это были остатки крепких «Мальборо», которыми он закупился еще на зимних каникулах, когда ездил навестить маму. Пять сигарет, ждущие своего звездного часа. Когда он курил в последний раз, Сириус шел рядом с ним, рассказывал какую-то дурацкую шутку и сам же над ней смеялся, запрокидывая голову назад, волосы трепал теплый майский ветер, мантия развевалась за его спиной. Они остановились, и Сириус выдернул сигарету из его рта, чтобы демонстративно затянуться. Римусу казалось, он упадет в обморок или умрет, что-то типа того. Настоящим чудом было то, что он удержался на ногах, глядя на эту самодовольную ухмылку на чужом лице. Римус качнул головой. Ему не нужны были эти воспоминания сейчас, он вовсе не собирался скучать по Сириусу. Тем более, когда внизу его ждал Бродяга. Он спустился по лестнице, едва не споткнувшись о пса, слишком черного, чтобы его легко можно было заприметить в темноте. Они вышли через кухню на задний двор. Ночная прохлада заставила кожу покрыться мурашками. Римус сел на ступеньку, вытягивая ноги во всю длину, Бродяга бесшумно опустился рядом. Римус повернулся к нему лицом и представил на его месте Сириуса — элегантного даже в своих дурацких домашних штанах, рубашка расстегнута до солнечного сплетения, в уголке губ зажата сигарета, под тонкой кожей соблазнительно двигается адамово яблоко. Римус моргнул, едва сдерживаясь, чтобы не застонать от отчаяния. Он терял голову даже от чертовых фантазий о чертовом Сириусе Блэке. Хуже не придумаешь. Он отвернулся, сунул сигарету в рот и поджег ее обычной магловской зажигалкой — пальцы на секунду согрело маленькое пламя. Бродяга переминался с ноги на ногу и смотрел на него таким жадным взглядом, что Римусу даже стало немного неловко. — Прости, не хотел дразниться. Бродяга фыркнул, мол, не верю — и по-своему был прав. Римус отвернулся. Ему вдруг показалось, что он должен сказать что-то кроме этого, что-то значительное, важное, ценное — то, о чем говорят только в такие моменты, сидя на заднем дворе чужого дома с сигаретой в пальцах. Но он не знал, что нужно говорить. Он вдруг понял, что обычно, когда они оставались с Сириусом наедине, он в основном молчал, позволяя Блэку трепаться обо всякой всячине сколько душе угодно. Он не был против, ему правда нравился его треп. Как и всем окружающим, впрочем. Сириус к кому угодно находил свой подход. — Знаешь, мне тоже снятся кошмары, Бродяга, — сказал он. Он не знал, зачем говорил об этом — у него никогда не было потребности обсудить эту тему хоть с кем-то из окружающих. И все же, сказав это вслух, он почувствовал мгновенное облегчение. Он не смотрел на Бродягу, но боковым зрением видел, как тот перестал переминаться с ноги на ногу и замер, уставившись на него в ожидании продолжения. — Раньше, когда я был маленьким, я страшно боялся причинить боль своей маме во время превращения. — Римус прервался на секунду, чтобы задержать дым в легких и выпустить его в воздух тоненькой струйкой. — Я был очень тревожным. Я плохо понимал, как мое превращение зависит от лунных циклов, и из-за этого мне казалось, что я в любой момент могу обратиться и разодрать ее на кусочки. Чтобы помешать волку выбраться наружу, я залезал под кровать. Там было темно и тесно, но я чувствовал себя спокойнее, потому что мне казалось, что это помогает. Я часто просыпался из-за кошмаров и плакал. Мама пулей бежала из своей спальни в мою, прижимала меня к себе и успокаивала, но даже после пробуждения, сидя в ее объятиях, я какое-то время думал, что она мертва. Что я убил ее. Однажды я даже сбежал из дома — так сильно я боялся ей навредить. Римус замолчал, туша сигарету о ступеньку. Затем положил окурок в карман. Он слышал громкое, рокочущее сердцебиение Бродяги, но не мог обернуться, не мог посмотреть ему в глаза. У него уже никогда не получится продолжить говорить, если он посмотрит. — Но потом меня нашел Дамблдор, и, кажется, стало немножко легче. Он привел меня туда, где обо мне стали по-настоящему заботиться, где люди знали, как нужно вести себя с такими, как я. Не то чтобы я перестал чувствовать себя… типа… чудовищем, но… вроде как, я уже был не так опасен, и на какое-то время кошмары просто — пуф! — испарились. В Хогвартсе я впервые нашел друзей. В это сложно было поверить, но они и правда любили и принимали меня, несмотря ни на что. А потом один мой друг — может быть, ты его знаешь, Сириус Блэк, — сделал кое-что очень глупое, из-за чего кошмары снова вернулись. Он не вкладывал в это никакого подтекста, он даже не хотел, чтобы Бродяга чувствовал себя виноватым, он просто… говорил, потому что не мог не говорить. Делиться своими чувствами и мыслями с существом, которое не может в ответ на это иронично вздернуть бровь или закатить глаза, оказалось неожиданно приятно. Римус мог поклясться, что никогда в своей жизни не испытывал ничего подобного. Он перевел взгляд на Бродягу и увидел, что тот лежит, уткнувшись мордой в собственные лапы, голубые глаза смотрят куда-то в сторону. Римус поджал губы. Он не собирался извиняться. Это было жестоко, но это было также и честно, и ему впервые в жизни хотелось, чтобы кто-то по-настоящему понял, что он чувствует. Он поднялся на ноги, обнимая себя за плечи. — Я замерз. Надо в дом идти, — сказал он, но, уже положив руку на дверную ручку, замер со склоненной головой. — Знаешь, какие ночи самые отстойные, Бродяга? Не те, когда мне снятся кошмары про маму или про Снейпа, или про кого угодно другого. Видеть мертвым тебя — вот, что хуже всего на свете. Мертвым по моей вине. Бродяга протяжно заскулил, тыкаясь холодным носом в его ладонь. Римус одернул ее. Они зашли в дом. Римус запер дверь и, ничего больше не говоря, поднялся обратно на второй этаж. Бродяга понял его правильно, когда не стал подниматься следом, — ему нужно было побыть наедине с самим собой. Он чувствовал себя опустошенным и не знал, хорошо это или плохо.

***

Следующим утром Римус проснулся с таким запутанным клубком мыслей в голове, что тут же решил во что бы то ни стало отыскать способ поговорить с единственным человеком, с которым он мог быть откровенен — по крайней мере, касательно некоторых вещей в его жизни. Он спустился к завтраку в тот момент, когда мистера Поттера уже не было дома, а миссис Поттер только собиралась уходить, мельтеша по кухне и то и дело взъерошивая волосы своего сына. Джеймс, еще сонный и хмурый, уныло водил вилкой по тарелке с остатками яичницы, но слегка приосанился, когда Римус зашел на кухню. — Доброе утро, Эффи, — приветливо сказал он, проходя мимо нее и попадая под горячую руку — она и ему волосы взъерошила. Не то чтобы до этого у него была идеальная укладка. — Доброе, милый. — Она остановилась, чтобы улыбнуться ему, потом чмокнула Джеймса в щеку и упорхала куда-то в гостиную, крича: — До вечера, мальчики! Ведите себя хорошо! Если проголодаетесь — в холодильнике стоит лазанья. — Да, мам. Римус сел на противоположный Джеймсу стул, только когда услышал, как за Юфимией закрылась входная дверь. Перед ним стояла тарелка с аппетитной порцией яичницы с мясом и овощами, желудок скручивало от одного только запаха, но он не торопился наброситься на нее. Вместо этого он поднял взгляд на Поттера. — Сохатый. — М-м? — Ты почему такой кислый? — О, Лунатик… — Джеймс уронил вилку, а потом и сам драматично упал головой на сгиб руки. Римус выгнул бровь, наблюдая за ним. Обычно он выглядел так только когда сокрушался из-за того, что Лили снова отказалась стать его женой. — Помнишь про наши планы по поводу магловского Лондона и всего такого? — примерно через минуту, когда Римус уже успел приняться за свой завтрак, подал голос Джеймс. Римус кивнул в ответ. — Папа сказал, что нам придется отказаться от этой затеи, так как это «очень опасно». Я пытался убедить его в том, что мы хотели просто денек пошататься по городу и вовсе не планировали искать неприятности на пятую точку, но он непреклонен. Говорит, что сейчас сложное и страшное время, и я и сам это знаю, но… что могло бы случиться с нами во время безобидной прогулки? Римус молча пожал плечами, когда Джеймс поднял на него взгляд, ища поддержки. Он старался выражать озабоченность и печаль из-за сорвавшихся планов, но глубоко в душе его поселилось облегчение. Он, в сущности, никогда не испытывал большого восторга, когда они обсуждали свой «Лондонский трип», но одновременно с тем не мог сказать слова против, потому что Джеймс и Сириус начали планировать его уж слишком давно — еще с прошлой осени. Все их надежды были возложены на плечи Римуса, который, живя с мамой-маглой, знал о немагическом мире чуть больше, чем вся остальная мародерская компания, потому что вся остальная мародерская компания не знала ровным счетом ничего. Римус, думая о своей роли проводника, так сильно боялся разочаровать их, так сильно боялся разрушить все их представления о нем, что у него даже ладони потели. Он и согласился-то только потому, что они в тот день все были пьяные, и когда он лег на свою кровать, они втроем забрались на него сверху, угрожая щекоткой и прочей ерундой, если он не согласится. Он сказал «да», думая только о том, чтобы блядский Сириус Блэк немедленно слез с его бедер, а иначе ему будет очень, очень стыдно — он уже чувствовал, как под давлением чужого веса встает его член. — Мне очень жаль, Сохатый, — сказал он, стараясь добавить больше сочувствия в голос. — Уверен, у твоего отца есть поводы… говорить подобные вещи. Сам же слышал, что говорят взрослые. — Ага, — уныло кивнул Джеймс. — В общем говоря, из деревни — ни ногой, только в августе съездим пару раз за кое-какими вещами для школы. Дерьмо. — Бродяга тебя больше не веселит? — Я даже не знаю, где он. Он теперь редко проводит время со мной наедине. Наверное, я слишком достал его своими уговорами. — Какими уговорами? Джеймс поднял на него взгляд и моргнул, будто мысленно прокручивая в голове последние минуты их диалога. Затем снова застонал, в отчаянии роняя руки на стол. — Прости меня, Лунатик! Правда, прости! Я уважаю твои чувства и ценю твой комфорт, но… блядь… мне так не хватает этого идиотского придурка. «Мне тоже, — подумал Римус. — Мне тоже его не хватает». — С тех пор, как мы приехали сюда, я примерно раз двадцать пытался уговорить его превратиться. И так, и эдак, мол, я просто хочу поболтать с тобой, как раньше, ты не предашь Лунатика, если не попадешься ему на глаза в таком виде, и бла-бла-бла… сам знаю, что это жалко и противно. И Бродяга тоже знает, потому что в ответ только этот ебаный «гав». И думай что хочешь. — Продолжая активно жестикулировать, Джеймс вылез из-за стола и принялся собирать всю грязную посуду в раковину. — Я уже, кажется, начинаю сходить с ума, потому что заметил, что знаю около двенадцати разных видов «гав». Он даже скулит по-разному, каждый раз — как-то особенно. Иногда, когда он наклоняет голову, как-то так странно, совсем по-собачьи, я знаю, что в этот момент он смотрит на меня с дружеской иронией. Откуда я это знаю? Откуда я, блядь, это знаю, Лунатик? — Сохатый, выдохни. Джеймс замер, глубоко вдохнул, задержал кислород и выдохнул. — Да, — кивнул он, — ты прав, так гораздо лучше. Прости, что наговорил всякого, я не хотел. И я не хочу, чтобы ты думал, будто я в чем-то тебя обвиняю, я просто… сам по себе немножко с ума схожу. — Я и не думал, — успокаивающе улыбнулся Римус. Он встал из-за стола, чтобы помочь Джеймсу с посудой. — И все-таки собака из него хороша, не правда ли? — Ты тоже заметил? Он как будто родился таким, волосатым, на четырех лапах… Я никогда не буду столь же хорошим оленем. — О да. Это, пожалуй, единственный на свете врожденный талант. — Определенно. Может, предложить ему навсегда таким остаться? — В задумчивом голосе Джеймса ясно слышалось озорство. — Мне нравится, когда он приносит мячик. В Квиддиче он тоже неплох, конечно, но… Джеймс замолчал, потому что сзади вдруг донесся свирепый гортанный рык. Они синхронно обернулись и увидели Бродягу, который стоял, слегка пригнувшись, будто готовился к нападению. Римус вытащил руку, покрытую пеной, из раковины и брызнул в него водой с пальцев — Бродяга даже немножко окосел от неожиданности. Джеймс захохотал над его видом. — Ужасный, страшный, жуткий зверь, — поддразнил он между приступами смеха. После завтрака, когда они покончили с мытьем посуды и уборкой, пришел Питер. Они с Джеймсом потратили какое-то время, летая на метлах и отбивая мячи. Римус, по обыкновению, сидел в кресле-качалке и наблюдал за ними таким же бессмысленным взглядом, каким сытая кошка следит за рыбками в аквариуме. Бродяга сидел на крыльце вместе с ним, соблюдая почтительную дистанцию. Он, как и прежде, очень внимательно следил за всем, что проделывали Питер и Джеймс в воздухе, вздрагивал в самые волнительные моменты, переступал с лапы на лапу и пару раз даже вскакивал на все четыре — от перевозбуждения, видимо. Глядя на него, Римус старался не думать, как же сильно Бродяге хочется туда, в небо, к своим друзьям. Глядя на него, Римус старался не чувствовать себя виноватым. — Отличная работа, Пит, — отфыркиваясь от пота, сказал Джеймс, когда они оказались на земле и на пару секунд соединились ладонями, — ты, как всегда, мастер. Питер даже слегка покраснел от гордости. Римус слабо улыбнулся, наблюдая за ними. Здорово, наверное, знать, в чем ты по-настоящему хорош. Римус не знал подобного о себе. «Хотя, вообще-то, я должен быть довольно хорош в потрошении и пожирании всего живого, что попадется мне на пути в полнолуние» «…заткнись» После обеда, когда они успели немного отдохнуть, прохлаждаясь в гостиной со стаканами апельсинового сока в руках, Римус решился задать вопрос, которым мучился с самого раннего утра. — А у вас в деревне есть телефонная будка? — О, это то магловское средство связи? — с горящими глазами спросил Джеймс, приподнимаясь на локте. Даже Бродяга поднял голову, слушая их разговор. — Ага, оно. — Кажется, есть одна… тут, недалеко, да, Пит? Ее же не могли убрать? — Нет, я шел мимо нее недавно, она там же, где и была. — Отлично, — кивнул Римус. — В таком случае, мне нужно будет, чтобы вы показали мне дорогу… ну, когда отдохнете после вашей изнурительной тренировки. Джеймс встал, даже не дожидаясь, пока Римус договорит, и натянул на себя футболку, которую снял полчаса назад из-за невыносимой жары. — Я полон сил и энергии отправиться в путь прямо сейчас. — О, это прекрасно. — Римус захлопнул книгу, предварительно вложив в нее фантик от конфеты в качестве закладки, и тоже поднялся. — Тогда ведите. Питер, видя явно намечающуюся тенденцию, нехотя вылез из своего любимого кресла. День был жарким, и пока они дошли до будки, запарились еще больше, но никто и не думал жаловаться. Все трое — два парня и собака — замерли метрах в трех, с благоговением наблюдая, как Римус заходит в будку и бросает монетку в отверстие. Он сказал им, что хочет позвонить маме, и он действительно так и поступил. Они давно не слышали друг друга, и Римус фоново всегда чувствовал вину из-за того, что предпочел каникулы с друзьями каникулам с мамой. Она, впрочем, и не думала его обвинять. Она мало рассказывала о себе и много спрашивала о Римусе, и Римус, сам того не замечая, выдал ей почти все подробности своего житья у Поттеров — начиная тем, что они едят на завтрак, заканчивая тем, что это вообще за люди такие, эти Поттеры, достаточно ли они надежные? — Тот факт, что я пережил с их помощью предыдущее полнолуние и даже никого не убил, говорит о многом, мам, — сказал он. Она вздохнула в ответ, но больше не стала ничего уточнять. — Тебя хотя бы никто не обижает там? — напоследок спросила она. Римус не смог сдержать улыбки. Она видела, каким взрослым и высоким он стал, но все еще переживала за него так, будто ему семь лет и соседские ребята обижают его из-за шрамов на теле. — Нет, мам. Меня тут все любят. — Ну ладно тогда. Я тоже тебя люблю, милый. — И я тебя, мам. Потом она положила трубку, и он, вместо того чтобы выйти из будки и присоединиться к друзьям, по памяти набрал другой номер. Ему ответила девушка, но не та, что была ему нужна, — Петунья, наверное. Сестра Лили, с которой они не очень хорошо ладят. — Позовите, пожалуйста, Лили Эванс… эм-м… к телефону, — попросил он, утыкаясь лбом в стену от неловкости. Он впервые задумался о том, какой может быть реакция Лили на его звонок. В смысле… да, она дала ему свой домашний номер, но, может быть, она совершенно не рассчитывала, что он им воспользуется? Что, если она посмеется над ним? У него не было времени на дальнейшие размышления, потому что в трубке послышался голос Лили, заставляя его встрепенуться. — Алло? — Привет. — О, Римус! Как я счастлива слышать тебя, ты даже не представляешь. Римус почувствовал, как расслабляется узел напряжения в его груди. Нет, это была все та же Лили. Лили никогда не посмеялась бы над ним. — Это взаимно! Я… ужасно соскучился, честно говоря. — И я. Мне не хватает тебя и — не могу поверить, что говорю это — твоих придурковатых друзей. — Кое-кто из них рад будет узнать, что ты сказала нечто подобное. Он почти мог видеть, как медленно краснеют ее уши и шея. — Римус, заткнись, — шикнула она. — Иначе я возьму свои слова обратно. — Ладно, прости, — со смехом ответил он. — Лучше расскажи мне, как ты проводишь свое лето. — О, довольно скучно, надо признать. По крайней мере, на данный момент. Все сижу за учебниками и книжками. Недавно виделась с Мэри и Марлин — они, кстати, передавали тебе свой пламенный привет. В августе, вроде как, планируем вырваться во Францию всей семьей на пару недель, так что жди сувениров. М-м, ну… вот. Больше рассказывать не о чем. Скажи лучше, как ты себя чувствуешь? — О, ну… нормально? Лучше, чем было в июне. Кажется, все потихоньку встает по местам. — Ты дома, у мамы? — А, нет. Я у Поттеров. — Я думала, ты отказался к ним ехать. Ну… сам знаешь, из-за чего. — Да, но… потом Сириус уступил мне. — СИРИУС БЛЭК НЕ ПОЕХАЛ К ПОТТЕРАМ? — О боже, Лили. Не вопи так, иначе я оглохну. — Прости, дорогой. Просто это звучит как самая большая нелепица во всей моей жизни. — Знаю. Ну… да, Сириус Блэк не поехал к Поттерам. «Потому что, технически, к Поттерам поехал Бродяга», — хотелось сказать Римусу, но Лили ничего не знала обо всей этой теме с анимагией, и это был не его секрет, чтобы решать, кому можно его раскрыть, а кому — не стоит. К тому же Римусу хотелось со стороны понаблюдать за тем, как Джеймс будет объяснять ей, что он может превращаться в грациозного оленя, когда того пожелает его душа. О, он точно завоюет ее сердце. — И… как ты? Римус подумал о кошмарах, после которых его руки тряслись, а сердце колотилось так, будто он только что пробежал стометровку. Римус подумал о навязчивых мыслях, которые преследовали его повсюду, куда бы он ни пошел. Римус подумал о том, как отводил взгляд от своего отражения в последний раз, когда оказался перед зеркалом. Римус сказал: — Я скучаю по нему, Лили. Я скучаю даже по самому худшему, что в нем есть, — по тому, как глупо он себя ведет время от времени, как почти не бывает по-настоящему серьезным, как разбрасывает вещи по общей комнате так, будто это его личная спальня, как заваливается на мою кровать без спроса и мнет все мои записи. Я скучаю по нему, но все еще не могу простить, но… Он остановился, задумчиво глядя сквозь заляпанное стекло. Джеймс и Питер стояли в стороне, не обращая на него никакого внимания, и о чем-то переговаривались — Поттер махал руками в разные стороны, Петтигрю слушал, кивал и изредка вставлял свое замечание. Бродяга с азартом гонялся за чьей-то пятнистой кошкой. Бродяга. Римус проследил его траекторию невидящим взглядом до тех пор, пока он не исчез за поворотом кирпичной стены. — Но я так хочу простить его, Лили. Я так хочу. — Если ты хочешь — этого уже достаточно, — мягко сказала она. — Тебе сейчас, Римус, главное понять, что для тебя более невыносимо: то, что он будет рядом с тобой, или то, что его рядом с тобой не будет? — Иногда я просто… понимаю Джеймса Поттера, — выдохнул он. — Что? — В смысле, ты потрясающая, Лили Эванс. — О… хм… Он улыбнулся, слыша, как она смущается.

***

— Лунатик, скажи, о чем можно так долго беседовать по этому вашему… фелетону? — спросил Джеймс, кривляясь до того комично, что Римус даже прыснул от смеха. — Я вам разве не говорил, что у моей мамы собственная ферма? Пока она мне рассказала про всех своих куриц… — Римус озабоченно взмахнул рукой, мол, лучше вам не знать. Джеймс Поттер и в самом деле сошел бы с ума, узнай он, с кем на самом деле общался Римус. Может быть, он скажет ему потом, чуть позже, когда они уже вернутся в Хогвартс и все такое… но сейчас ему нужен был здравомыслящий Сохатый. Они неспешно двинулись обратно, в сторону дома. — Ладно. — Джеймс задумчиво кивнул. — В общем говоря, мы тут с Питом обсудили тот факт, что нам запрещено выезжать из деревни, и придумали кое-что другое. — О боже. — Ты будешь в восторге, Лунатик! — пропищал вдруг Питер, выглядывая из-за Джеймса. Бродяга, которому наконец надоело доводить всех несчастных кошек до белого каления, догнал их и присоединился к их компании. Римус посмотрел на него, но тут же отвел взгляд. В голове все еще кружились слова, сказанные Лили. — Мы решили устроить кемпинг, — торжественно провозгласил Джеймс. — Ну, знаешь, с палатками, костром и всем таким… Можем даже порыбачить, если я у папы лодку выпрошу. — Во-первых, — сказал, вздыхая, Римус, — никто из вас не умеет ставить палатки. Во-вторых, никто из вас не умеет разводить костер. В-третьих, никто из вас не умеет рыбачить. — Да. — Джеймс терпеливо кивнул. — Но ты-то умеешь. Римус открыл рот, чтобы возразить, но так ничего и не сказал. Джеймс выглядел таким улыбчивым и довольным, что у Римуса, на самом деле, не было ни единого шанса победить в грядущем споре. Он вздохнул, поднимая руки ладонями вперед. Полная капитуляция. Джеймс, еще более счастливый, чем раньше, кинулся на него с объятиями и повалил на траву. Бродяга, весело подпрыгивая, присоединился к их битве.

***

Жизнь еще теплилась в маленьком искалеченном теле, когда он сжал зубами тонкую бледную шею и с силой сомкнул челюсти, ломая хребет. Раздался звонкий хруст, горячая кровь брызнула ему в рот и потекла прямо в горло, обволакивая его изнутри, маленькие вязкие струйки стекали по его подбородку. Он выпустил тело изо рта, и оно безвольно упало на пол, глухо ударившись. Что-то было не так. Он принюхался, чувствуя, как шерсть встает дыбом на его холке. Он не узнал его поначалу — был слишком зол, слишком разъярен, чтобы заниматься такими пустяками, — но теперь он понял: это друг. Это был его друг. Он попятился. Откуда-то из глубин его тела, из самого живота, поднималась новая волна злости, раздражения и беспокойства. И было что-то еще, что-то другое, что заставило его вскинуть голову и оглушительно громко завыть. Он не знал, что ему делать; боль, которую он чувствовал, — а теперь он понял, что это была она, — казалась ему просто невыносимой. Хуже всего, что он когда-либо испытывал. Он схватился зубами за собственную лапу, пытаясь заткнуть ее, заткнуть свое жестокое ноющее сердце, и на секунду укус принес ему облегчение. Он повторил его, снова и снова, снова и снова, пока его лапа не превратилась в разодранный и кровоточащий кусок мяса. С собственной плотью и кровью на зубах он почувствовал облегчение. Теперь он знал, что должен был сделать. Это был единственный выход. Он принялся кусать и грызть самого себя повсюду, где только дотягивался, его челюсти действовали сосредоточенно и еще более ожесточенно, чем раньше, и процесс не приносил ему ничего, кроме боли — боли и облегчения. Он заслуживал того, что с ним происходит. Он заслуживал гораздо более худшего.

***

Римус проснулся среди ночи от собственного стона, полного боли и ужаса. Что-то холодное и мокрое утыкалось ему в щеку, чьи-то когти царапали его бок, и несколько секунд после пробуждения Римус не мог понять, где сон, а где реальность. Он открыл глаза. На его постели, забравшись всеми четырьмя лапами, стоял черный пес. — Бродяга, — прохрипел Римус, хватаясь пальцами за шерсть и притягивая его к себе, как будто он был единственным, что держало Римуса здесь, в этом мире. Он чувствовал себя утопающим, чувствовал горечь на корне языка; он знал, что тонет, захлебываясь в собственном страхе и отчаянии, и знал, что только Бродяга не даст ему окончательно уйти на дно. Его руки тряслись, а пальцы не разгибались от сводившего их напряжения. Он пошевелил головой — подушка была холодной и мокрой от слез. Он прижался ближе к теплому телу Бродяги. Он слышал странный звук — громкий и очень глухой, как будто кто-то стоял под его окном и стучал в барабан. Он удивился, когда понял, что слышит сердцебиение пса. — Прости, я не хотел тебя напугать, — шепотом сказал он. Пес не шевелился в его объятиях, только слабо двинул ушами в ответ. От него пахло свежескошенной травой, дождем и псиной, и это был запах жизни, а не смерти. Римус держал его, держал настоящего живого Бродягу, слышал биение его сердца и чувствовал ладонями мягкую шерсть. — Пожалуйста, не уходи от меня. Бродяга не пошевелился, не издал ни звука в ответ, но Римус почему-то точно знал: он не уйдет. Первые солнечные лучи рассеивали предрассветную тьму, проникали в комнату через плотные занавески. Он чувствовал себя спокойно впервые за всю ночь.

***

Римус проснулся с ощущением, будто на протяжении всей ночи обнимался с большой лохматой печкой. Жар, исходящий от тела Бродяги, казался ему странным и немного ненормальным, но одновременно с тем он знал, что так ощущается жизнь в теле любого здорового существа. Это его успокаивало — он все еще слишком детально помнил свой ночной кошмар. Стоило ему слегка пошевелиться, Бродяга вскинул голову и вопросительно заскулил. — Я в норме, — сказал Римус, не чувствуя себя слишком уверенным на этот счет. — Слушай, ты, наверное, чувствуешь, что ты обязан как-то помогать мне и все такое, и я правда благодарен тебе, но это… в смысле… это не обязательно. Я уже справлялся с этим в одиночку раньше. Бродяга вдруг сел, ровно, почти по струнке, оценивающе посмотрел на Римуса сверху вниз и издал приглушенный звук — скорее слабое «вуф», чем полноценный «гав». — Не совсем понял твою точку… Римус не успел договорить, потому что Бродяга вдруг поставил обе передние лапы ему на грудь и лег на него, придавив половиной своего гигантского веса. На секунду стало нечем дышать, и Римус почувствовал, как в уголках глаз собираются слезы — не от боли или дискомфорта, а те самые противные, сентиментальные слезы, которые он ненавидел больше всего на свете. Теперь он понимал, что ему хочет сказать Бродяга. «Ты больше не будешь разбираться с этим в одиночку».

***

Следующие несколько ночей, лежа в постели без сна и пялясь отсутствующим взглядом в темноту, он слышал шаркающие шаги за приоткрытой дверью. Обычно Бродяга предпочитал спать в гостиной на первом этаже, где было полно удобных мест для этого, начиная пушистым ковром и заканчивая мягкими диванами. Но после той ночи, когда Бродяга разбудил его от кошмара, все вдруг поменялось — пес, казалось, не мог теперь спать нигде, кроме как возле двери, ведущей в его комнату. Римус, одолеваемый бессонницей, дурными мыслями и болью в спине, слушал его спокойный размеренный пульс и ровное дыхание. Чуткий слух, доставшийся ему от оборотня, был одновременно и даром, и проклятием. С одной стороны, ночь всегда была самым пустым и одиноким временем суток, и он рад был слышать жизнь где-то рядом с собой. С другой стороны, это был Бродяга, и этот факт делал все просто невероятно идиотским и сложным. На четвертую ночь, не выдержав, Римус поднялся с кровати и в несколько шагов преодолел расстояние до двери. — Бродяга, — едва слышно позвал он; тот уставился на него снизу вверх сонным, но заинтересованным взглядом. — Спи, по крайней мере, внутри моей комнаты. Бродяга поднялся на лапы и зашел внутрь, выглядя до того пристыженным, что Римусу было больно на него смотреть. — Я не имел в виду ничего плохого, — продолжал шептать он, садясь на кровать. — Мне просто стало… неловко, знаешь. В смысле, ты ведь не настоящий пес. А я бы даже настоящего пса не оставил ночевать у себя под дверью — это, блядь, довольно жестоко. Так что… — Римус пожал плечами и замолчал. Бродяга смотрел на него пару секунд, и можно было только догадываться по выражению его морды, о чем он думает в этот момент. Затем он потянулся и принялся укладываться спать — там же, где сидел, на полу возле двери. — Эй, ты можешь лечь со мной, если хочешь… в смысле, в кровать… ты же уже здесь спал, и… она довольно большая. — Он заткнулся, потому что понял, что бубнит, как придурок. Щеки и шея горели от смущения. Он не смотрел на Бродягу, боясь найти отвращение или — что еще хуже — иронию в его взгляде, но вскоре почувствовал, как изножье кровати прогибается под массивностью чужого веса. Бродяга на мгновение ткнулся носом в его ногу, и от одного этого жеста Римусу мгновенно стало легче. Видимо, единственный, кто считал его идиотом во всей этой ситуации, — это сам Римус. Что ж, это однозначно успокаивало. Он снова залез под одеяло и положил руку себе под голову, прикрывая глаза. То, насколько спокойнее он себя чувствовал сейчас, когда Бродяга был внутри комнаты, а не снаружи, казалось даже странным, и Римус постарался не думать об этом. — Спокойной ночи, Сириус. Он произнес это, проваливаясь в дрему, и уже не мог видеть, как резко пес вскинул голову и пристально уставился на него сквозь темноту.