Один на один

Видеть каштановые волосы на его одеяле было неожиданно. Первым порывом Эймонда было коснуться их и погладить, наконец узнать, какие они на ощупь. Но разум, даже будучи затуманенным маковым молоком, заставил его одёрнуть руку. Люцерису не было необходимости просыпаться. Пока. Перво-наперво нужно разобраться в том, что произошло. Эймонд лежал на своей постели под своим одеялом в своей комнате. Он, кажется, всего пару мгновений назад пришёл в себя, хотя он не мог сказать точно. Лёгкий дождь стучал в витражные окна. Огонь потрескивал в камине. И Люцерис, сидя на стуле, тихо сопел, положив голову на его постель, словно просидел рядом с ним всю ночь. Ночь. Эймонд помнил эту ночь — тёмную и опасную. В ней был звон стали, вкус крови и испуганные глаза Люцериса. Таргариен смутно помнил, как Люцерис тащил его по лестнице, зовя на помощь. — Точно, — с хрипом проговорил Эймонд и грубо схватил спавшего Люцериса за волосы — жёсткие и неприветливые, совсем не похожие на таргариенские. Веларион проснулся, морщась, и Эймонд отпустил его. — Ты. Ты меня... Люцерис быстро пришёл в себя и засуетился, нервно вскакивая со стула. Под глазами у него залегли тёмные круги. — Мейстер говорил, что вам не стоит пока напрягать голос. Вам лучше отдыхать, дядя. Хотите чего-нибудь? Воды? Мейстер говорил, что вам надо много пить и есть красного мяса, — Люцерис потянулся к кувшину, но цепкая рука Эймонда остановила его. Он покачал головой. — Хорошо. Что тогда? — Ты меня... — Эймонд прочистил горло и скривился. Боли не было из-за макового молока, но он уже предчувствовал её вместе с новым шрамом. Он сглотнул, ощущая дискомфорт в шее, внутри которой, казалось, всё ещё был клинок. Он тревожно потянулся к горлу и обнаружил там плотную большую повязку. Люцерис поспешил закончить за него: — Чуть вас не зарезал, знаю. Мне очень жаль! Я совсем не хотел этого. Мейстер говорит, что рана неглубокая, и вы скоро полностью поправитесь. Надо только отдыхать. Я буду ухаживать за вами, буду делать всё, что угодно. Эймонд выставил ладонь вперёд, и Люцерис прервал свою тираду. — Не жалей, — это прозвучало почти как шипение змеи. — Хороший бой. Люцерис осторожно улыбнулся и опустил взгляд. Эймонд должен был испытать только ненависть и гнев, но вместе с ними пришёл ненужный трепет и уважение к Люцерису. Эймонд догадывался, что это для него означало, и был несильно удивлён. Это всегда был лишь вопрос времени. — Хорошо, я не буду жалеть вас. Я помню, вы этого хотели вчера. Но я хочу загладить свою вину. Прошу вас, позвольте мне. Эймонд медленно кивнул. В сущности, ему не было дела до того, кто будет его выхаживать, но, если это будет делать Люцерис, он действительно сможет скрасить недели восстановления. Чем ближе он будет, тем проще будет до него добраться. Острое чувство долга просто не позволит ему сбежать до тех пор, пока Эймонд окончательно не поправится. И в этот раз никакая мать-драконица не скроет Люцериса от его собственной совести. И клинка, вырезающего глаз. Эймонд улыбнулся так, будто наконец поймал дичь в силки. Теперь она болталась в воздухе и дезориентировано махала лапами. "Мой личный дракон," — почти с теплотой подумал он, и ему захотелось протянуть руку и погладить Люцериса по щеке. Это было глупо, просто по-идиотски глупо. Люцерис ушёл за мейстером и семьёй, оставляя Эймонда ненадолго одного. Таргариен повернул голову и обнаружил, что кожа на шее слишком натягивается. Ещё пару часов он не будет этого чувствовать, но затем волна боли накроет его целиком. Эти часы ещё не пришли, поэтому он будет наслаждаться тишиной, следя за пляшущим пламенем в камине. *** Лежать на постели под маковым молоком и жалостливыми, извиняющимися взглядами Рейниры и её бастардов было унизительно. Что было хорошо в их визите: он был коротким и обошёлся парой искренних извинений Рейниры, до этого не говорившей ему столько слов в одном предложении за всю его жизнь; но больше всего Эймонда позабавило присутствие Деймона. — Если с Люцерисом что-то случится, я не ограничусь отрубленной головой. Надеюсь, это понятно, — в противовес жене немногословно и тихо сказал Деймон и последовал за четой. Но ещё унизительнее было стоять в гостиной и молча слушать, как тебя отчитывают. Эймонд редко примерял на себя эту роль, чаще всего это был Эйгон. Алисенту, очевидно, уже успели усмирить и утешить, но, увидев Эймонда с повязкой на шее, она позволила своему гневу вспыхнуть с новой силой. Она скинула руку Отто и зарычала, не в силах по-другому выразить свои чувства. Эймонд стоял посреди комнаты с заложенными за спину руками и испытывал невероятное дежавю: мать снова рвала и метала; дед пытался её успокоить; сестра отстранённо смотрела в окно; брат был пьян; а отец как всегда отсутствовал. В этот раз, не только эмоционально. — Это был честный бой, матушка, — тихо сказал Эймонд. Голос постепенно восстанавливался, а слабость от обезболивающих сошла к вечеру. — Честный бой! О чём ты думал?! Этот гадкий мальчишка, этот!.. — Алисента еле сдержалась, чтобы не сказать то самое слово, которое крутилось у всех на языках. — Он мог тебя убить! — Люцерис не убьёт меня. "Меня убиваешь ты, меня убивает каждый день в тени своего брата и твоей праведности". — Я опытнее и сильнее его. — Тогда почему вы позволили ему так вас ранить, мой принц? — весомо спросил Отто, воплощая в себе всё, что Эймонд ненавидел и страстно желал: власть и величественность. — В этом и суть. Я позволил ему. У меня всё под контролем. Отто кратко улыбнулся, довольный таким ответом, и выжидающе посмотрел на медленно успокаивающуюся Алисенту. Она схватилась за семиконечную звезду на своей груди и, поцеловав, молча помолилась. В Эймонде эта картина не вызывала ничего. Раньше он боготворил мать и её набожность, знал писание наизусть и пел в хоре, стараясь утопить в религии свою боль от потери глаза. Раньше её исступлённые молитвы — единственные, где она могла дать волю настоящим эмоциям — внушали Эймонду умиление, давали ему чувство единения с ней и восполняли её холодность. Раньше в нём было что-то от того мальчика, который любил свою мать. — Что ж, больше не позволяй ему, — наконец произнесла Алисента. — Если вы так хотите, матушка, — поклонился Эймонд. — Хочу, — отозвалась она и обессиленно села в кресло, массируя переносицу. Отто последовал её примеру и сел на диван, зазывая Эймонда к себе. Дед, очевидно, видел в нём потенциал, что не могло не льстить. Отто был ключом Эймонда к трону и единственным полезным человеком в этой комнате. — Надеюсь, ты не сильно поранился, — тихо сказала Хелейна, продолжая вышивать, сидя у окна. Эймонд решил уделить время сестре и поддразнить Отто, подсев к ней. — Нет, мейстер сказал, что ничего серьёзного за этим не последует. Правда, я не смогу тренироваться. Но это ненадолго, — мягко улыбнулся он ей. Только ей, стараясь не обращать внимание на вздёрнутую бровь Отто. Хелейна улыбнулась в ответ. — Что ты вышиваешь, дорогая сестра? Хелейна гордо показала только начатую вышивку в виде нежно-голубой семиконечной звезды. — Это будет очень красивая работа, — тепло сказал Эймонд. — Я хочу подарить её тебе, когда закончу. — Правда? Благодарю. Я буду везде её носить, чтобы боги и твоя любовь хранили меня. — Боги не сохранят тебя, — тихо выговорила Хелейна, закусив губу. Она расправила рисунок и было видно, что ещё немного, и она заплачет. — Звезда поможет. Во сне всегда помогала. Эймонд нахмурился, пытаясь понять смысл её слов. Сестра иногда страдала такими внезапными вспышками, в которые произносила предложения, на первый взгляд несвязанными с действительностью. Но в последние года Эймонд начал подмечать её слова и видеть, как исполняются её пророчества. — Что ты имеешь в виду, Хелейна? — осторожно уточнил он и потянулся к её плечу. Она дёрнулась от него, как от огня, и резко встала. Все посмотрели на неё, даже Эйгон приподнял тяжёлую голову и обратил внимание на свою жену. — Шторм близится, а за ним и смерть, — громко зашептала она и выбежала из комнаты, обливаясь слезами. На вопросительные взгляды Эймонд пожал плечами, и все просто приняли это странное поведение. Для них оно стало обыденным. — Почему Люцерис — единственный, кто тебя когда-либо ранил? — подал голос Эйгон, пытаясь вылакать остатки вина из пустого кубка. Эймонд подошёл и вырвал посуду из его рук. — Тебе на сегодня достаточно, брат, — заметил он на вялый протест Эйгона и последовал за Хелейной. Сестра обнаружилась на балконах, выходящих в сад. Она гладила многочисленных котов Красного Замка, требующих ласки. Предусмотрев это, Эймонд взял немного старого мяса с королевской кухни. Хелейна часто убегала общаться с животными, и после смерти её любимого паука в замке не осталось других более живучих зверей, кроме котов. — Ты что-то видишь, да? — настаивал Эймонд, переманивая к себе всех пятерых кошек, облюбовавших юбки Хелейны. На это сестра обняла себя руками и уставилась на приближающиеся тёмные тучи. — У тебя видения. Я прав? Я слышал о ведьмах Эссоса, которые тоже умеют предсказывать будущее. Они видят вещие сны. Хелейна не обращала на него никакого внимания. Эймонд проследил за её взглядом, пытаясь увидеть то, что видела она. Кошки под ногами требовательно замяукали, и ему пришлось дать немного каждой, прежде чем подойти к застывшей в одной позе сестре. — Хелейна, — позвал он, и она перевела на него ничего не видящий взгляд. — Прошу, расскажи мне. Ты можешь мне доверять. Я беспокоюсь за тебя. Мне нужно знать, что происходит. — Тебе не понравится, что я скажу. — Ну и пусть. Клянусь, я не рассержусь на тебя. На кого угодно, только не на тебя. Эймонд положил плошку на пол и взял холодную руку Хелейны в свою. Она была словно неживая кукла. — Расскажи мне, пожалуйста, — попросил он ещё раз, понизив голос. — Это касается Люцериса? — Тебе придётся выбрать. Ты не сможешь иметь и то, и то. Никто не может. — Между чем и чем? О каком выборе ты говоришь? Хелейна нахмурилась так, будто он сказал какую-то глупость. — О том же, что и всегда. Корона или долг. Корона или семья. Корона или правда. Корона или любовь. Корона или счастье. Корона или душа. Эймонд усмехнулся, погладив Хелейну по руке. — О, милая сестра! Конечно, корона. Она покачала головой. Это было последнее, что он смог из неё вытянуть. Разумом сестра как будто была уже не здесь. Она опустилась на колени и вновь занялась кошками, как будто Эймонда рядом никогда не было.