Один на один

Ждать Эймонда в тренировочном дворике после всего, что произошло в прошлый раз, было безумием. Но Люцерис был на половину Таргариен. А они, говорят, безумны. И все же голос Эймонда застал Люцериса врасплох, и последняя стрела угодила мимо. — Ты неплохо стреляешь, племянник, — вместо приветствия крикнул Эймонд. Подойдя, он усмехнулся: — Похоже, ты осёкся из-за меня. Не буду врать, что мне жаль. Осознание того, что выбор оружия — самый неудачный, заставил Люцериса занервничать. Он кратко улыбнулся и стал поспешно убирать лук со стрелами. Сердце забилось чаще, и он быстро спрятал взгляд. Одна из стрел выскользнула, когда Люцерис попытался закинуть её обратно в колчан и упала к ногам Эймонда. — Ты не оскорбил меня, если ты переживаешь об этом, — сказал Эймонд, протягивая стрелу. — Возможно, я никогда не научусь также метко стрелять, но у меня есть племянник, который метко стреляет. Верно? Чёрная повязка в темноте казалась сплошной дырой в голове Эймонда, и Люцерис сглотнул, принимая стрелу и укладывая её в колчан. — Верно, — ответил Люцерис. — Как твоё ухо, кстати? — снова застал Эймонд врасплох и подошёл ближе. Он едва заметно потянул руку к Люцерису, но передумал в последний момент. — Ты закрываешь его волосами. Неужели всё так плохо? — Н-нет, на самом деле, — отозвался Люцерис, запоздало понимая, что нужно убрать непослушные волосы за ухо и повернуть голову. — Сейчас уже всё в порядке. — Не больно? — как-то очень хрупко спросил Эймонд, и сердце Люцериса дрогнуло. — Нет. Больше нет. Люцерис должен был остановиться на этом. Он не должен был говорить то, что стал говорить дальше: — Меня беспокоила не столько боль, сколько… Мейстер назвал это фантомной болью. Я чувствовал, что ухо всё ещё целое и иногда, что… Что вы вновь разрезаете его и… Кусаете. Чувствовал ваши пальцы, зубы и кинжал. — Понимаю, — кивнул Эймонд, пару мгновений ощупывая взглядом ухо и лицо Люцериса, спускаясь ниже по изгибу шеи и вниз к ключице, видной из расстёгнутого на одну застёжку дублета. От такого внимания становилось неловко, и Люцерис невольно втянул голову в плечи. Эймонд, заметив это, продолжил: — Я чувствовал то же самое, когда потерял глаз. Просыпался среди ночи от острой боли, шёл тренироваться, когда не мог заснуть. Но скоро мы избавимся от кинжала, который искалечил нас обоих. Искалечил нас всех. — Что вы имеете в виду? Вы выбросите кинжал? — Можно сказать и так, — странно ухмыльнулся он. — Что ж… Вам бы хотелось?.. устроить бой? Вы уже можете сражаться? Губы Эймонда растянулись в озорной улыбке. Он с нетерпением ждал этого вопроса. — Могу. И хотел бы заиметь новые причины, по которым не смог бы. Люцерис рассмеялся. Он поменял лук на тупой меч и дал Эймонду такой же. Напряжение немного спало, и Люцерис позволил себе иронизировать: — Отлыниваете от тренировок, дядя? — Только если это означает, что ты вновь будешь читать мне книги и гулять со мной по садам. Брови Люцериса удивлённо приподнялись. Он не рассчитывал на такую откровенность. Впрочем, это было в характере Эймонда — быть непредсказуемым. — Знаете, это можно устроить и без новых ран, — нашёлся что сказать Люцерис. Он встал в стойку, прокрутив меч в руках. — И ты не сбежишь? — хмыкнул Эймонд, приготовившись. — Только если мне не понравится, — блеснул улыбкой Веларион. И, судя по всему, это было ошибкой. Глаз Эймонда сузился, а улыбка стала выглядеть угрожающей и недоверчивой — такой, как будто он что-то задумал. Эймонд бросился в бой. Его напористый шквал ударов не был похож на плавный стиль Деймона, и Люцерис пытался уворачиваться и парировать, пока ещё мог. На него словно полилась кипящая смола агрессии, даже ненависти, которую он надеялся избежать. — Плохой день? Ему наконец удалось хорошо контратаковать, лязгая мечом. — Плохая жизнь, — бросил Эймонд и совершил новый рискованный выпад. Его победа была лишь вопросом времени. Сталь у горла застала Люцериса уже уставшим и немного напуганным. Таргариен не убирал клинок от его шеи, даже когда Люцерис поднял руки. В тот момент у него возникла мысль о том, что Эймонд не остановится и умудриться зарезать его тупым мечом. — Вас что-то беспокоит, да? — вырвалось у Люцериса. Он чувствовал, что вопрос рано или поздно назреет. Эймонд был не в себе, но не так, как обычно. Он всё-таки опустил меч, мазнув им по шее Люцериса, и покосился исподлобья. Веларион доверился своей интуиции и сделал несколько шагов на встречу. — Да, — холодно признался Эймонд. — На самом деле, я нахожу это забавным. Люди так стремятся повзрослеть, так мечтают о собственных свершениях, но когда приходит время взрослеть, когда жизнь даёт настоящий шанс переломить ход игры в их пользу, они боятся. Глупо. — И вы тоже боитесь, — это не было вопросом. Откуда ещё могло появиться столько ненависти? Мама всегда говорила Люцерису, что из страха может произрасти только злоба и боль. — Я… Думаю, я в ужасе, — произнёс Эймонд изумительно спокойно и пожал плечами. Он избегал встречаться взглядами. — И не понимаю, почему все вокруг — нет. Разве это не заметно? Разве это не самое очевидное, что происходило? — Что-то плохое должно случиться? Вы можете это предотвратить? Эймонд вновь пожал плечами и закинул тренировочный меч в стойку. Люцерис последовал за ним, оставляя оружие при себе. С мечом в руках Люцерис чувствовал себя увереннее. — Никто бы не смог это предотвратить, — подумав, ответил Эймонд. — Правление моего отца — бочка дикого огня рядом с костром! Каждая его ошибка… приближала эту бочку к костру. — И что тогда вы делаете с этой бочкой? Катите её прямо в костёр? Эймонд с некоторым возмущением посмотрел на Люцериса. — Я пытаюсь пододвинуть её так, чтобы при взрыве задело не меня. — А потушить огонь не пытались? На это Эймонд прыснул от смеха, словно Люцерис сказал что-то глупое. Веларион сложил руки на груди. — Мне нравится твой идеализм, Люк, — сказал Эймонд с покровительственной улыбкой. Он опёрся ладонью на оружейную стойку и наклонился, заглядывая Люцерису в глаза. Этим Эймонд подчеркнул их разницу в росте и возрасте. Люцерис сдержался, чтобы не ударить Эймонда по его снисходительному лицу. — Потушить огонь можно, только убив всех драконов в мире. Ты готов на такое пойти, племянник? Ты хочешь, чтобы я убил всех драконов? — Иногда одного убить достаточно, — вырвалось у Люцериса, и после этого он захотел вернуть прошлое высокомерное выражение Эймонда заместо той мрачной стужи, покрывшей лицо Таргариена. Люцерис ожидал взрыв ярости, вызов на поединок, драку, новую рану и ещё один поход к мейстеру. Но получил Эймонда, молча направляющегося в Богорощу через весь двор. — Эймонд! Дядя! Подождите! Я не хотел вас обидеть! — кричал Люцерис, торопливо укладывая свой меч в оружейную стойку. Он догнал его в Богороще и схватил за плечо, чтобы мгновение спустя быть больно припечатанным к дереву за горло. Этот раз не был невинный способ припугнуть — Эймонд сильно сжал шею Люцериса и приподнял над землёй, вдавливая в дерево одной только рукой. Теперь их глаза снова были на одном уровне, вот только в этот раз Люцерис задыхался, и его сердце готово было проломить рёбра от ужаса. — Не хотел меня обидеть? — тихо спросил Эймонд, находясь так близко, что его тёплое дыхание касалось подбородка. Люцерис опомнился и попытался отцепить его руки от себя, но Эймонд накрыл его пальцы и горло второй рукой и нажал ещё сильнее. — Тебе действительно не стоит хотеть меня обидеть. Я убил своего брата. Убью и тебя, щенок. Силы быстро покидали Люцериса, поэтому он попробовал пнуть Эймонда. Тот увернулся, смеясь, как сущий Неведомый перед тем, как забрать человеческую душу из этого мира. Люцерис отдалённо слышал собственное кряхтение. У него получилось выцепить пальцы из хватки Эймонда, найти его лицо и попытаться надавить одной рукой, пока вторая продолжала сопротивляться захвату. Размахнуться и ударить у Люцериса не получилось бы. Перед глазами плясали сумрачные пятна, постепенно сужаясь до маленького окошка из глубокой ямы. Сознание заполняли паника, смех Эймонда и безумный, дрожащий зрачок его единственного глаза. Пальцы Люцериса невольно сжались и оцарапали чужую щёку. Когда весь мир почти утонул во тьме, он закрыл глаз Эймонда рукой и нажал на последнем издыхании. Люцерис уже мало контролировал себя. Кровь в голове стучала одно: выжить, выжить, выжить… Крик пронзил Богорощу. Эймонд отпустил его, держась за глаз. Люцерис скатился вниз по стволу дерева и не устоял, падая на четвереньки. Он судорожно вдыхал, кашлял и думал о том, что нет ничего лучше на свете, чем дышать. Люцерис намеревался отползти, однако Эймонд опустился на колени следом и притянул его за воротник. У Люцериса не было сил сопротивляться, и он почему-то знал, что его не станут снова душить, поэтому позволил ему. Разъярённое расцарапанное лицо Эймонда с покрасневшим слезящимся глазом предстало перед бледным, лихорадочно кашляющим Люцерисом. Предупреждая новый виток драки, Веларион наскрёб воздуха, чтобы пробормотать: — Не убил… Ты не убил его. Это было словно заклятие, заставившее гнев Эймонда схлынуть обратно в море. — Почему? — заорал он, тряся Люцериса. Он взял лицо Велариона в свои руки. — Почему? — повторил он тише. — Разве ты не слышал, что говорят? Я убил Эйгона, Люк. Тебе нужно бояться. Остерегайся меня. Ненавидь меня. — И меня ты не убьёшь, — хрипел Люцерис, медленно моргая. Голова кружилась, и хотелось спать, но он заставил себя вернуться в строй. — Ты не убил Эйгона. — Почему ты так думаешь? Теперь Эймонд надрывно гладил его и хотел зарыться пальцами в его волосы. Люцерис остановил его, перехватив его руки за запястья. Эймонд был в исступлении, весь дрожал и тяжело дышал, словно это его только что душили. Было видно, что ещё немного и он сам впадёт в истерику, подобно своей матери. — Потому что ты не убийца, Эймонд, — произнёс Люцерис. Эймонда пробрала судорога. Жутко было представлять, что происходило в его голове в тот момент: сколько людей он сжигал, мысленно летая на Вхагар; кому отрубал голову его воображаемый меч; и как дрожали его руки, топя в воде чей-то труп. Казалось, что Эймонд сейчас закричит. — Обними меня, — прошептал он вместо этого. Люцерис опешил и нахмурился. Он медленно отпустил запястья Эймонда. — Пожалуйста, — попросил Эймонд, и, о боги, Люцерис не мог ему отказать. Прибежавшие на крик стражники застали под чардревом Эймонда, положившего голову на грудь Люцериса. Он оплёл его, как дракон оплетает телом свои сокровища. Люцерис гладил Эймонда по спине и вполголоса пел валирийскую колыбельную. — У нас всё в порядке. Оставьте нас, — строго сказал Люцерис стражникам, улавливая, как напрягается Эймонд. — Завтра весь замок будет говорить о… об этом, — выговорил Таргариен, ещё больше стискивая Велариона в объятиях. — Что ж, ладно. Пусть хоть раз разносятся правдивые сплетни. Люцерис ощутил приятный утробный смех Эймонда и боль, расцветающую синяками на шее. *** Думать, что произошедшее — сон, было проще и милосерднее по отношению к себе. Но зеркало было беспощадным, показывая тёмные пятна по всему телу. Люцерис широко зевнул. Он с удивлением признал, что ни о чём не жалел и вчерашняя ночь не была плохой. — Хорошей её тоже нельзя назвать, — буркнул он себе под нос и плеснул воды в лицо, чтобы проснуться. Синяки и ссадины немного ныли, и Люцерис решил, что ему нужно было с этим что-то делать. Джекейрис всё равно встал пораньше на пробежку, не став будить поздно вернувшегося брата, поэтому у него появилось свободное время. Ещё одно доказательство реальности произошедшего поджидало в кабинете мейстера, смиренно сидящее на стуле, пока ему обрабатывали раны на лице. Они оказались воспалены и были глубже, чем Люцерис помнил. Взгляд Эймонда метнулся к нему и, Веларион мог поклясться в этом, искренне порадовался ему. — Доброе утро, — сказал Люцерис. — Воистину доброе, — весело отозвался Эймонд. Люцерис всё ещё не понимал его настроения. То, что должно было радовать Эймонда, приводило его в бешенство. То, что должно было злить, делало из него приветливого ангела. Люцерис жалел, что не умел читать мыслей, но в случае Эймонда вряд ли и это бы помогло. — Мой принц, чем я могу помочь? — спросил мейстер и приступил к осмотру глаза Эймонда. Вчера он постоянно слезился, и Люцерис не знал, было это из-за травмы или Эймонд просто плакал. — Я хотел узнать, можно ли что-то сделать с моими синяками, но раз вы заняты, не стану вам мешать. — Ну что ты, Люк, со мной почти закончили. Эймонд послал ему самую прекрасную из улыбок, заставляя душу трепетать. — Я подожду тебя, и мы вместе пойдём на завтрак, — предложил он, и у Люцериса не было возражений. Когда они появились на пороге зала, все в перевязках и целебных мазях, Рейнира раздражённо прошептала «о боги», а Алисента закрыла лицо руками, забывая про всякий этикет. Деймон рассмеялся и попросил принести вина. Люцерис и Эймонд разошлись по разным концам стола, переглядываясь. Они уже знали, что после завтрака их ждут нравоучения и каверзные вопросы, и не сдерживали усмешек, словно нашкодившие мальчишки. Это и правда на одно утро отвлекло всех от скорби по Эйгону. Джекейрис дождался, пока они останутся в комнате одни, и прямо спросил: — Он тебя обижает? Люцерис моргнул хмурясь. Он не представлял, что сказать. Если он сейчас не ответит правдоподобно, в дело вступит Рейнира и Деймон, а такое нельзя допустить. — Это сложный вопрос… — Что?.. Что это за ответ такой? Тут либо да, либо нет. Люцерис позавидовал Джекейрису, пиная краешек ковра. Он хотел бы снова жить в мире, где всё понятно, где все зелёные — злые, а все чёрные — хорошие. Тогда можно было бы чувствовать только что-то одно. — Нет, — ответил он, когда Джекейрис уже не думал услышать ответ. — Мы вчера ночью… устроили тренировочный бой. Всё прошло неплохо. Я даже смог его задеть, ха! Видел полосы на его лице? Это я, представляешь? Мейстер сказал, что шрамы быстро сойдут, а Эймонд сказал, что с гордостью будет их носить! Джекейрис смотрел на Люцериса так, словно слушал сумасшедшего. Это было как ушат ледяной воды на голову и заставило Люцериса подавить улыбку. — В прошлый раз, когда ты оставил ему шрам, он оторвал тебе ухо, — резонно заметил Джекейрис. — Это была случайность, — настаивал Люцерис. — Я тебя совсем не понимаю, Люк! Очнись! Я слышал… — Брат замялся, сжимая кулаки, и стало очевидно, что он дальше скажет. — Я слышал, вчера стражники застали вас обнимающимися в Богороще. Что, чёрт побери, между вами происходит?! — Мы подрались, а потом… помирились. Ему нужна была поддержка. У него умер брат, Джейс. Джекейрис заходил по комнате и выругался, когда Люцерис не стал опровергать слухи. — И это даёт ему право тебя бить? Я вообще слышал, что это он убил Эйгона! — возмутился Джекейрис. Он уже закипал как чайник. Его всегда было легко вывести из себя. — Я тоже его бил. Это был тренировочный бой, — спокойно твердил Люцерис, садясь на постель спиной к двери. — В котором ты расцарапал ему лицо, а он — душил тебя? — Мы немного вышли из-под контроля, да. Но в настоящем бою никто не будет драться с честью. Я в порядке, Джейс, правда. Джекейрис остановился, хватаясь за голову. — Послушай, разве он тебя не ненавидит? Не использует? — запальчиво спросил Джекейрис. Его сомнение передалось и Люцерису. Он поджал губы, пытаясь найти в памяти доказательства обратного. Джекейрис присел на свою постель напротив Люцериса и продолжил изъясняться: — Я просто беспокоюсь за тебя. Я не хочу, чтобы тебе было плохо. Если хочешь, давай… сходим куда-нибудь?.. найдём тебе хорошего парня?.. Люцерис раздражённо закатил глаза. Он знал, что брат хотел как лучше, но иногда лучше не значит правильно. — Нет. Меня это не интересует, — твёрдо сказал Люцерис. — Тебе не о чем беспокоится. Он не убивал Эйгона, это бред. Эйгон, конечно, был придурком… — Я бы его убил, а уж Эймонд, которому постоянно приходилось возиться с ним, его бы точно убил! — Ты бы тоже его не убил, Джейс, не глупи, — хмыкнул Люцерис. — Ну, не знаю! Хелейна такие вещи о нём рассказала… — Хелейна?.. — переспросил он и встретился с братом глазами. — Не-е-ет! Она бы не смогла его даже пальцем тронуть… Она же просто Дева во плоти! Джекейрис, очевидно, испытывающий чувства к ней, защищал бы её честь до последнего, однако Люцериса интересовало другое. Он резко встал, встревоженный своей внезапной догадкой. Джекейрис вытянулся и встал следом. — Помнишь?.. Ты помнишь, что она однажды сказала тебе, что если Эйгон потеряется… его!.. — Люцерис пощёлкал пальцами, вспоминая. Джекейрис открыл рот, чтобы что-то сказать, и не успел: — Что его надо искать на трёх шлюхах! Три шлюхи, понимаешь? — Нет, Люк, и тебе лучше… — попытался угомонить его Джекейрис. Люцерис был слишком увлечён и поражён своим рассуждением. Он перебил брата и объяснил поток своих мыслей, активно жестикулируя: — Ты ещё тогда не понял, к чему она говорила про это! Но «Тремя Шлюхами» называют Триархию: Мир, Тирош и Лис! Эйгон там! Он не мёртв! — Так вот, где мой брат, — раздался меланхоличный голос Рейниры. Сердце ушло в пятки, и щёки обожгло огнём. Люцерис испуганно повернулся к матери и отчиму, стоящих у закрытых дверей. — Нам пора на его похороны.