***
На кухне пахло по-особенному вкусно. Давно нос не щекотали такие приятные запахи, заставляя с порога выделяться слюну. На секунду хотелось сорваться и съесть содержимое прямо со сковород — желудок болел от голода. И всё же разум взял верх над первобытными инстинктами. Очередь из голодных леди выстроилась вплоть до выхода из кухни. Каждая готова была раскидать остальных, лишь бы поскорее получить свою порцию, но ни одна не забывала о том, где она находится. А потому все терпеливо ждали своей очереди, пока здешние повара сервировали блюдо для первой счастливицы. Кухня школы больше напоминала школьную столовую, атмосфера которой возвращала в беззаботное детство. — Баланда хуйня, конечно. — недовольно скривилась Крис, стоило той лишь на язык попробовать грибной крем суп. — Это ты с мусорки не ела просто, вот и перебираешь харчи. — ответила Кира, только сейчас садясь за стол. Татуированные пальцы с ювелирной точностью держали тарелку, заполненные двойной порцией. Встав позднее всех, пацанка естественно опоздала на завтрак. Невыносимый запах перегара, дошедший до учениц быстрее, чем сама Кира, явно говорил о том, что приходить она не собиралась вовсе. Ева только успела положить в рот ложку, как её грубо пихнули в бок, приглашая подвинуться. Брюнетка лишь кинула недовольный взгляд на блондинку, и, решив, что молчание — лучшая тактика, придвинулась ближе к Лизе, позволяя Медведевой сесть между ней и Мишель. На резкую фразу блондинки не осмелилась ответить ни одна из присутствующих, именно поэтому некоторое время на кухне превозмогала гробовая тишина, нарушаемая лишь стуком ложек о стеклянную посуду. — Чикину жалко, конечно… — громкий глоток чая прервал мысль Виолетты. — Всё правильно сделали, что выгнали эту наркоманку ебаную. Таким место на псарне. — желваки Юлии Михайловой играли от напряжения, когда та цедила фразу сквозь зубы, жуя твёрдый хлеб. — Блять, нахуй ты базаришь так, она была достойна помощи, как и любой из нас. — впряглась Пчёлка, что сидела прямо напротив агрессивной особы. — Ты вообще молчи, блядям слово не давали. — волосы на руках дыбом встали, стоило той встрепенуться на маленькую беззащитную девушку. Едкие слова прервал громкий гул, что прогремел над столом. Воронцова что есть силы ударила небольшим кулаком по столу, обращая на себя глаза каждой. — Когда ж твой поганый язык уже отсохнет, гадюка. Она точно такой же человек, как и мы все, каждый зарабатывает так, как может! — с каждым новым словом интонация становилась лишь больше и больше, срываясь на крик под конец. Казалось, что чёрные глаза вот-вот нальются кровью — настолько яростным был взгляд Евы. Ярость медленно закипала, заставляя невысокую брюнетку трястись. Вначале только пальцы, затем и ноги полностью начали быстро колебаться, заставляя пол вокруг дрожать в такт. Девушка с клетчатым платком уже начала кричать что-то в ответ, но сидящие рядом вовремя закрыли той рот — в прямом смысле этого слова — чтобы конфликт не стал разгораться. Вдох, насколько бы глубоким он ни был, ни капли не помогал успокоиться, ведь теперь всё тело накрыло волной озноба, а лоб моментально покрылся испариной. Самое ужасное чувство на свете. Всей душой Ева ненавидела, когда это происходило. — Эй, ты чего? — крепкая рука Лизы слабо постучала по сгорбленной спине, стоило той увидеть, как трясутся ноги её соседки. Она пыталась поймать её взгляд, но та лишь закрыла глаза, облокачиваясь на руки, пытаясь укрыться от глаз всего мира. — Пиздец мне, Лиза. — Ева устало потирает глаза, не решаясь открыть их. — Может скорую? — Да не надо скорую. Ломка у меня. Сука, как же больно… — ногти, крашеные чёрным лаком силой проводит по вибрирующим ногам, царапая те до кровавых отметин. Еву и раньше настигала ломка, за столько лет употребления девушка не раз сталкивалась с безденежьем, но почему-то только сейчас она в полной мере ощутила, что это такое. Тело холоднело так, что хотелось сжаться в маленький клубок, лишь бы вырваться из холодных пут, но любое действие — как, впрочем, и бездействие — было совершенно бесполезным. Ложка падает из руки, когда правой руки касаются горячие, как огонь, пальцы. Казалось, что от одного только касания озноб готов был отступить восвояси. Стоило же ладони полностью накрыть запястье, как неимоверный холод, разливавшийся по телу, сменился на жар. Казалось, что температура в комнате повысилась на градусов десять, не меньше. Ева мельком глянула на Медведеву, выражение лица которой не выдавало ни единой эмоции. Девушка продолжала молча есть, даже не замечая ту, по чьей руке скользила пальцами. Почувствовав кончиками собственную резинку для волос, что благородно подарила ей вчера, блондинка коротко улыбнулась уголком губ, после чего продолжила завтракать с призрачной улыбкой на губах. — «Хранит, всё-таки. Не снимает.» Ладонь легла на голое колено, не скрывающееся под подолом школьной юбки, силой надавливая на него, вынуждая прекратить трястись. А Воронцова и повинуется, через силу ноги на пол опуская, не желая больше трястись как вибратор Пчёлки. Умелые горячие пальцы быстро принесли в покой в напряжённое ломкой тело, медленно поднимаясь от колена выше, пока вновь не нащупывают руку. Робко, словно не решаясь, самыми кончиками перебирает пальцы, что кольцами усеяны, и в ту же секунду, ни капли не стесняясь, переплетает их, в замок крепкий заключая. Ева и не знает, что сказать, лишь сидит молча, в тарелку свою пялясь, слов не находит. В голове столько мыслей крутится, а дурочка лишь о том думает, как кушать ей теперь рукой левой — правая ведь в объятьях пальцев чужих заключена. Ну ничего. Денек можно и голодной походить.***
Уже десять минут, как паренёк безногий о светлой жизни своей рассказывал. Подробностей не скрывая глаголил, о том, как поезд беднягу переехал, ноги до колена перерезав, до скончания дней приковав жизнерадостного Володю к инвалидному креслу. Любой другой бы загнулся, потух, исчез бы из этого мира, но не он, не в этой жизни. С улыбкой на лице парень рассказывал о том, как начал путешествовать, завел собаку и даже бизнес открыл собственный. На собственном примере доказал всем, что каким бы переломным момент в жизни не был, после любого случая счастливо жить не только возможно, но и нужно. И ведь не единственным таким человеком Володя был. За последний час успели ученицы историй различных от людей наслушаться — кто ног лишился, кто рук, кто ВИЧ подхватил. И ведь никто из них не стоял грустный, историю свою рассказывая. Каждый улыбался. Абсолютно каждый. Кто женился, кто в спорт ушел, кто бизнес заимел. Каждый из них что-то потерял в жизни, но обрел намного больше. То, что делало их счастливыми каждый, сука, день. — Девочки, — Любовь Розенберг очки деловито поправила, взглядом гостя последнего провожая, — что вы поняли из первой половины урока? — Ну то, что даже после самых переломных моментов в жизни можно жить счастливо. — голос Настя подала, подбородок от слёз вытирая. — Верно, Настенька. Все эти люди — живое доказательство того, что какой бы тяжелой ситуацией не была — всегда есть выход наверх. Скажите, а были у кого-то подобные ситуации? — Ну у меня и было. — буркнула Афанасьева, пальцем стул новенький ковыряя. — Не хочешь поделиться с одноклассницами? — Да нечем там блять делиться. Меня из семьи нахуй никто не любил вообще, ни мама, ни батя, ни бабка, только дед меня любил. Только он со мной играл, конфеты мне давал, от бабки, которая пиздила постоянно защищал. А в какой-то момент он от рака умер, и всё. И осталась Настя без поддержки. — с каждым словом речь всё невнятнее становилась, слёзы неминуемо накатывали. — С тех пор меня некому было защитить, и меня начали пиздить по полной программе. Это, наверно, и стало тем самым переломным моментом, потому что мне после смерти деда жить вообще не хотелось. — Ты ведь даже не пробовала начать жить по-другому, верно? Ты привыкла жить в этом куполе, в этой иллюзии, что ты — жертва для других. Именно это не позволяло тебе развиваться, создать свое будущее самой. — Конечно блять не позволяло. А как тут развиваться, если всё что я умею — это от ударов ремнём армейским защищаться. Короткая тишина поглотила съемочную площадку, позволяя каждой поразмыслить над своей историей, прокручивать её в голове и приходить к единому выводу. — Ангелина. Я вижу слёзы на твоём лице. Маленькая девушка лишь улыбнулась, слёзы нарощенными ресничками смаргивая. Лишь через время язык её развязаться смог. — Когда я была еще ребенком, мне было пятнадцать лет меня изнасиловали. Двое мужчин. Они были, наверное, вдвое старше меня. Так они ещё и были у меня первые. — глаза блестели под светом прожекторов, напоминая два больших бриллианта. — После этого я поняла, что моё тело — это не храм, а общественное место. Если бы, наверно, не этот случай, я бы в эскорт в жизни бы не пошла работать. — Вот честно, Любовь, — неожиданно прервала Кристина, взгляд свой от преподавателя к пчёлке метая, — я вот Пчёлку люблю конечно, но извините, я не понимаю, и, наверно, никогда не пойму, как низко надо пасть, чтобы за деньги ебаться. — Поверь, Крис, — голосок тоненький на крик срывался, ни капли не боясь задеть агрессивную девушку. — когда, блять, ты понимаешь, что тебя никуда в другое место работать не берут, а у тебя есть ребенок, которого надо кормить и одевать, у тебя коммуналка, за которую платить надо, так еще и куча долгов — ты не то, что под мужика, под коня ляжешь. — Всё равно, блять, сися, вот я бы, например, никогда и ни за какие деньги пизду бы не подставила. — Ну ты бы не подставила, а миллионы женщин на свете только так и живут. — нотки спокойствия постепенно начали отступать, уступая место чистой агрессии. Розенберг чувствовала прекрасно, что конфликт назревает, поэтому разговор сразу увела в другое русло. — Евочка, солнце мое, я смотрю на тебя и мне самой плакать хочется. — так вовремя взгляд зацепился за Воронцову, что рыдания свои в рукав кофты спрятать пыталась, не давая воплям наружу выбраться. Девушка лишь бессильно мотала головой, не желая что-либо отвечать сейчас преподавателю, но сегодня Любовь была на удивление непреклонна. — Ты понимаешь, что если ты поделишься своей историей, то тебе станет легче. Никогда нельзя держать груз вины внутри, иначе в один момент это может просто взорваться. — Я не могу. Я боюсь. — всхлипывая ответила она. Глаза красные, от помидоров не отличить было, как и щёки, впрочем. Нос блестел от влаги, на скулах дорожки солёные уже испаряться начали. — Чего ты боишься? — Того, что мнение обо мне изменится. В худшую сторону. — Зайка, мы тут все не подарок, если заметила. Юлька-касынка, вон, похлеще Кличко ебашит, Крис против закона прёт, я вообще, как транс выгляжу. Так что поверь, никто тебя тут за твою историю не осудит. — вмешалась Медведева, что сидела по правую руку. Как за завтраком, прямо. Только вот руки татуированные сейчас сплетены у подбородка были. Не хватало их. Очень не хватало. — Меня с подросткового возраста на наркотики подсадили. Ввязалась в плохую компанию, и с этого понеслось. — слова начали литься нескончаемым потоком. Словно бы боялась она, что передумает говорить. — Я все деньги карманные начала на наркоту сливать, а когда старше стала, то начала зарабатывать их, чтобы туда же тратить. Отец мой уёбком полным был, он много дерьма в жизни сделал не только мне, но всей семье нашей. Из-за него мы как бомжи почти жили. Слова застряли комом в горле, который сглотнуть в эту секунду было невообразимо тяжело. Девушка замолчала, когда другие взгляды поддерживающие к ней обернулись, и лишь найдя в себе силы продолжить, вновь заговорила. — Он жизнь отравлял не только нам, но и другим людям. Он на банду какую-то криминальную нарвался. У нас в районе таких немало было, но та самая влиятельная была. Он кинул их на большую сумму денег. Ну естественно, блять, что после такого они захотели его кокнуть. И не нашли лучше способа, чтобы подключить к этому меня. Ссылались на то, что я родственник, плюс несовершеннолетняя, на меня не подумает никто. Ну а взамен бабки большие. Я согласилась. Согласилась убить собственного отца. Через неделю я подорвала его машину, в которой он спал ужратый. Главари помогли замять дело так, чтобы меня в колонию детскую не отправили, хотя шанс был велик. — Что ты чувствовала в тот момент? — Что я чувствовала? Я чувствовала победу. Думала, что избавила семью от самого большого её врага, но я ещё никогда так не ошибалась. Тяга к наркоте стала сильнее, я тратила на них абсолютно все бабки, а когда те заканчивались — выносила из дома вещи и продавала. Мама из-за инвалидности работать не могла, малая еле в школу продолжала ходить. Денег на лекарства не было, и мама умерла. Малую в детский дом, а восемнадцатилетнюю меня на улицу. Словно грозовое облако, гнетущее чувство повисло над каждой участницей. Закалённые жизнью, даже для них такое слышать было тяжело. Что чувствовала в тот момент Ева — думать даже не представлялось. — Ты считаешь, что ты убила свою семью? — шепот. Такой тихий, еле слышимый, который скрывал в себе самые страшные для неё слова. Ева лишь молча закивала, вновь ударяясь в плач. Это, вроде, был первый раз, когда она плакала при других, верно? Что ж, последний тоже. — Если бы я не была наркоманкой, мама была бы жива. — так чисто и по-детски прозвучали слова, которые гложили молодую девушку всё это время. — Как сложилась твоя дальнейшая жизнь? — Молю, не заставляйте меня говорить… — руки со всех сил рот зажимали, слова пытались остановить, что так и норовили вырваться. — Всё хорошо, Ев, мы все тебя поймём. — неожиданно коснулась колена Виолетта, пальцем по шрамику кривому проведя. — Чтобы иметь хоть какие-то деньги я… В общем стала спать с людьми за деньги блять! Проститутка, в простонародье! — голос на крик сорвался, пытаясь им боль сокрыть, что так и сочилась из ран, ещё не затянувшихся. — Дольше года я не смогла это терпеть, понимала, что ещё один клиент — и я вскроюсь. С тех пор я безработная, и живу беднее, чем американский бомж. — Я… не знаю, что и сказать. — тяжёлый выдох с губ Любови сорвался. Впервые, наверное, женщина в замешательстве оказалась. — Я знаю, что мои слова тяжело принять сразу, но я хочу, чтобы ты знала, что ни я, ни кто-либо из присутствующих не считает тебя убийцей. Так ведь, девочки? Пацанки лишь активно закивали, на зарёванную девушку глядя. Судьбе не сладкой, пожалуй, никто не завидовал. Девочки, я хочу, чтобы уйдя с этого урока вы запомнили не то, что вы рассказали нам всем, все те ужасные истории жизни, а те истории, что вы услышали от наших многоуважаемых гостей. Самое главное — это то, что несмотря на то, что было у вас в прошлом, вы понимали, что всегда есть шанс на счастливую жизнь. Всегда и везде. Спасибо вам большое, до встречи.***
Девушка быстро в ванную забежала, дверь на щелчок закрывая. Она подошла к раковине — отражение отнюдь не радовало. Красное лицо и растрепавшиеся волосы делали её похожей на домового, но никак не на будущую леди. Пальцы коснулись холодного металла смесителя, включая ледяную воду. Пальцы так и не решились коснуться прохладной жидкости — пацанка на колени бессильно опустилась, коленками побитыми о пол стукаясь. Казалось, плач остановить было невозможно. Как и невозможен тот факт, что на когда-то научится жить с тем грузом, что на душе своей носит каждый день. Сколько ей ещё прожить суждено? День? Месяц? Год? Пять лет? Каждый день. Каждый грёбаный день она будет винить саму себя. Она поклялась в этом своему собственному отражению, что, когда бы не настигла её смерть, она настигнет её именно такую — никчёмную, жалкую, грешную. Стук громкий прервал холодный разум, заставляя ту умолкнуть. Лишь шум водички холодной продолжал звучать в ванной комнате. — Воронцова, ты там? — послышался сиплый Кирин голос за дверью. Ева хотела ей ответить, готова была поклясться, что хотела, но руки сами ей этого не позволили, рот покрепче зажимая, слезами заставляя давиться. — Если ты сейчас же дверь эту ебучую не откроешь я её вырву, богом клянусь. — рука безрезультатно поворачивалась в разные стороны, но открываться наотрез отказывалась. — Открой дверь, сука! — Медведева уже не просто стучала — девушка бесстыдно колотила дверь крепкими кулаками. — Я тебя предупредила. Всего пару секунд затишья, и комнату пронзает дикий грохот сорвавшейся с замка двери. Кира вошла в ванную, пытаясь закрыть сломанную дверь обратно, что, конечно же, не удаётся. Многое она была готова отдать, лишь бы не видеть этой жалкой картины, что там творилась. Больше всего она не любила, когда сильные люди жалкими казалось. А Ева сильная была. Блядью будет, но сильная. Блондинка медленно подошла к раковине, намочив руки в воде, которые через секунду оказались на красном лице, пытаясь утереть с него слёзы, что, казалось, камнем на нём застыли. — Ну и хули ты драму тут развела. Ну подумаешь. Было и было. — гордость свою в заднее место засовывая, она рядом с ней опустилась, рукавом щёки её вытирая. — Ты сейчас серьёзно?.. — слов и так было мало, но сейчас их была просто катастрофическая нехватка. — Ну конечно бля, знаешь сколько таких… — Я не об этом. Ты правда не помнишь меня?.. Карие глаза замерли на единой точке, не в силах сдвинуться с места. Этот чёрный, блестящий от слёз омут, окутывал её с головой. Именно сейчас она была готова поклясться, что видела точно такой же взгляд раньше. Когда-то давным-давно. Возможно не сейчас, не в этом году, а может даже не в этом десятилетии. Но как, как она могла их забыть. Словно молотом по голове, воспоминания вернулись в ветреную голову. Шепот губ, слияние тел, ночная прохлада, когда они вместе курили на балконе, бархат её кожи, что окутывал её с ног до головы. Слёзы на всё тех же глазах, стоило ей лишь начать. И это сладострастное «Кирочка», с такой интонацией, которой она не слышала в голосе ещё ни одной шлюхи в её кровати. Она была до жути пьяна, но готова была поклясться, что помнит каждый, абсолютно блять каждый момент. — Настя… — Кирочка. — пальцы девушки робко коснулись её колена, сжимая его что есть мочи. — Ева. Меня. Зовут. Ева.