Ножевые

      Видеть, как он страдает, было частью ее собственной агонии. Она ведь не желала этого, Гермионе хватало того, что у нее было до той ночи. Но с тех пор Малфой не оставлял ее ни на миг. Он всегда был рядом, как если бы Грейнджер заколдовала его и ниточками притягивала к себе. Но любое напоминание о нем заставляло ее сердце сжаться. Любить чудовище невозможная боль.       Смерть так сильно желала Малфоя, что решила забрать его очень скоро. Гермиона стояла над ним, как он, когда оставлял ее на холодном полу коридора. Все, что она видела, было ничем. Ей было не жаль его, было не жаль себя. Грейнджер просто хотела вернуться к началу, когда еще можно было что-то изменить в быстротечном ходе событий.       Драко ощущал ее присутствие по тому, как цветы шевелились на теле от ее близости, словно змеи на раскаленном солнце. Его серые глаза помутнели, из ушей и с шеи стекала кровь крупными каплями. Мадам Помфри вырвалась, чтобы позвать колдомедиков из Мунго, но гриффиндорка знала, что никто уже не успеет.       — Я всегда видела тебя. И мне нравилось, что ты видел меня. Замечал. Даже когда не хотел этого, — она вдруг поняла это. Слез нет больше. Чувств больше нет. — Я знала, что ты заметишь, если я выйду из комнаты, и если не приду вовсе. Если упаду, ты, конечно, заметишь, а если нет, подтолкнешь.       Пока Грейнджер говорила, Малфой слепо шарил руками по прикроватной тумбочке, точно зная, что лекарь оставила там нож. Он убьет себя. И ее убьет. Невозможно, все это просто сон.       — Тебе станет легче от этих слов? Если скажу, что я отпускаю тебя, куда бы ты ни шел, — она потянулась к его шее и сорвала один цветок, пока Малфой был занят поиском ножа.       Когда же окровавленные пальцы нащупали холодное лезвие, слизеринец не стал медлить. Его любовь была изворотлива, запятнана и нечиста на руку. Все, что не доставалось ему легко, он отбирал силой. Малфой не был злом, он был его творением, чем темная сторона плюются в людей из мира нижнего. И если теперь ему придется платить, он попытается выкрасть половину суммы.       Он сжал в руках нож что есть силы и провел по своей груди не глядя, не видя что творит. Повторяя это много, много, много раз, Гермиона не мешала ему и кровь вытекала, лишая его жизни. И цветы задышали и выровнялись, стали вытягиваться из его живота и груди, из рук и шеи, и вскоре дошли до лица.       Глаза с мольбой смотрели вперед, но не находили там девушку. Одна пустота, пустая комната перед ним, потому что Грейнджер все еще оставалась в темном коридоре замка, на холодном полу, там, где он ее бросил.       Гермионы здесь не было. Была другая девушка, которой было не жаль, она позволяла ему себя ранить, а Гермиона обязательно бы подставилась под этот нож, лишь бы сберечь его.       — Пусть время все это исправит, а я не в силах, — твердо произнесла Грейнджер и выбор ей делать не приходилось, когда ноги вели ее к выходу, чтобы поторопить Мадам Помфри, чтобы все узнали от нее о его смерти, чтобы увидели цветущее мертвое тело, которое не будет гнить после его кончины, потому что гнило пока Малфой был жив.       Когда его тело накрывают простыней, она все еще там, в коридоре. Когда смотрит на лужу крови, Гермиона там же, где прежде. Когда вспоминает заблудший взгляд серых глаз, ей становится легче, потому что он тоже остался там. Навсегда скованный своим деянием, ужасом совершенного, тьмой ночи и полной безысходностью, которая накрыла после.       Драко оставался в темном коридоре, где уничтожил любимую, где сорвал с нее одежду и причинил боль. Он оставался там, когда искал ее лицо в слепоте, когда с трудом дышал последние секунды, и когда его бездыханное тело выносили из лазарета.       Заточенные и несвободные те, кто равняет страдание любви, кто гибнет в жаре мук и превозносит боль выше закона и морали, выше добра и сострадания. Нет любви, способной оправдать плохого человека, но нет плохого человека, неспособного любить.       Гермиона смотрела в собственное отражение в луже крови и сжимала в руках цветок. Тот, что рвал Малфоя на части. Тот, который отомстил.