Майя всегда давала приятные представления о своём светлом образе. Она ассоциировалась с тихим умиротворением, которое испытываешь обычно под чьим-то безобидным присмотром. С чувством стабильной безопасности, будто находишься там, где есть место только для тебя, что создано исключительно для твоего присутствия. С нежным поцелуем в макушку, заботливым и искренним, говорящим, мол, да, с тобой всё будет в порядке. С лёгким ветерком, ласкающим горячие щёки. С открытыми просторами полей, где можно остаться на бесконечное количество времени. С трепетным прикосновением сухой ладони ко лбу, чутко следящей за твоим самочувствием. В конце концов, с мягкой зеленью, что неразборчиво шепчет сквозь неясную дымку дремоты.
Имя Майи пахнет последним месяцем тёплой весны, сиреневой сладостью и облепиховым сиропом, которого, наверное, современное общество ещё не придумало, однако я убеждена — он немного приторный, но приятный на вкус, лечит воспалённое горло и простуду, если смешивать с обычным чёрным чаем. Ещё Майя похожа на цифру «восемь». Не потому, что у неё такие же ярко выраженные формы. Просто круги не имеют углов, а значит, порезаться о них невозможно, правда ведь?
Впрочем, сегодня я сомневаюсь в данном вопросе, ибо в это утро моя временная сожительница метает молнии, и её некогда светлая аура наполняется густыми тёмными тучами, предвещающими длительную непогоду. Майя вышагивает быстрый марш по кухне, крепко сжав в напряжённых руках телефон, и не отрывает гневного взгляда от экрана. Но, тем не менее, спокойно делает мне кофе с молоком, щедро украшая напиток взбитыми сливками. Тем временем я сопровождаю каждое её слегка отрывистое движение непонимающим взглядом и пытаюсь решиться на начало небольшого опроса.
— Кофе без молока напоминает цвет твоих глаз, — с неожиданной мягкостью замечает она, и я почти расслабленно выдыхаю. И от весомого облегчения забываю про необходимость следовать чувству такта.
— Что-то случилось?
Ну всё. Дура же, да? Хотя, наверное, это достаточно приятно и неожиданно с моей стороны любым другим наблюдателям, а Майя сейчас может взорваться и испепелить меня своими беспощадными молниями, оставив лишь тяжёлый порошок, пахнущий чем-то гнилым.
Но… Это не похоже на неё. С чего я вообще так решила? Эта девушка с причудливыми кудряшками вовсе не мой жестокий палач, не грозное подобие матери и не последняя садистка. Она умеет только жалостливо смотреть, слегка наклонив голову к правому плечу, и вызывать тихое умиление. Именно так Майя и делает в сию секунду, одаривает мягкой полуулыбкой и теряет несвойственное ей электричество.
— Даже не думала, что ты спросишь… — устремляет взгляд сквозь меня, в распахнутое окно, пропускающее потоки жаркого ветра и раскалённые отблески солнца. Каштановые брови легонько хмурятся явно от неприятных ассоциаций, а в голос пробиваются несколько агрессивные нотки: — Объясни мне, почему твоей матери конкретно насрать на то, что я пишу ей?
Робко замолкает, поспешно прикрывает рот ладонью и смотрит с хрупкой надеждой, будто боится спугнуть меня, дикого зайца, громким звуком.
— Извини, я не хотела так грубо… — Майя верит, что задела меня, но нет, ни капли. Мой взгляд спокоен и равнодушен к едва ли заметному ругательству.
— Всё нормально, это ещё не грубо. Про какие сообщения ты конкретно говоришь?
Вновь молчит, но тишина приобретает некую многозначительность, мелькнувшую в проницательных глазах напротив, обрамлённых густыми ресницами. Смотрит с чуткой внимательностью, и на миг начинает казаться, будто Майя всё понимает. И я даже почти успеваю испугаться собственного воображения, как девушка сочувственно наклоняет голову в немом вопросе, явно ожидая дальнейших пояснений. Нет, конечно, она не понимает. Откуда бы ей знать, сколько раз моя мать демонстрировала своё ледяное безразличие ко мне, избегая слезливых вопросов о родительском долге и любви к ребёнку. Откуда бы Майе знать, что я давно не называю на самом деле эту бесчувственную женщину так, как обычно называют другие люди, которым неимоверно повезло с семьёй и неимоверно не повезло с моей отнюдь не белой завистью к их успеху?
— Так про какие сообщения ты говоришь? — невозмутимо напоминаю я спустя почти минутное молчание.
— О твоём самочувствии. Ты всё ещё нездорова, и иногда твой организм подводит тебя пугающе сильно. Как вчера. Это не на шутку меня напугало, — со всей серьёзностью отвечает Майя. — Да и до этого момента я отчитывалась ей каждый день… Я думала, что ей должно быть не всё равно на самочувствие своей дочери.
— Не надо переоценивать её возможности. Как раз по той причине, что ей абсолютно всё равно, ты тут. И я тоже тут, увы. Но ненадолго, надеюсь. В смысле, в этой квартире вообще.
Снова хмурится, на этот раз менее гневно, словно в лёгком испуге или смятении. Видимо, я отличилась особым цинизмом. Но рот не успевает открыться в попытке принести хриплые извинения, как девушка ровным, беззлобным тоном спрашивает:
— Тебя это обижает,
детка?
Одной только фразой сбивает меня с толку, но я быстро нахожусь в ответе:
— Нисколько. Я привыкла. Было бы обидно, если она хотя бы чуть ранее проявляла любовь. Но она не такая. Она не умеет любить. И мои друзья, думаю тоже… — собственные слова звучат сопливо и жалко, будто я ищу ни разу непознанное сочувствие, хотя это не так. Серьёзно. Всё же вечное бесстрастие во взгляде родного человека меня закалило и заставило вести самостоятельную борьбу с дилеммой разрушающего негатива. Сомневаюсь, что мне действительно нужна чья-то помощь. — Ой, извини. Странно такое говорить.
— Нет, — Майя спокойно качает головой в отрицательном жесте, и отчего-то мои губы невольно сжимаются. Непривычное, ноющее чувство слегка давит на горло, но я уверена, что выражение моего лица бесстрастно. Что бы то не было, у меня абсолютно отсутствует желание вновь погружаться в самоанализ. Мне не должно быть трудно рассказывать о прошлом, хотя оно не обошлось без сложностей. — Я давно хотела обсудить одну странность с тобой…
— Какую?
— Не подумай, что тебе обязательно отвечать, но я правда хочу знать. Твоя мама всегда была такой, не так ли?
Нет, она не может знать. Не может же? Чёрт, я не должна так волноваться. Надо контролировать себя.
— Какой?.. Кхм… Типа равнодушной?
— Да. Примерно так.
— Да. Примерно так, — повторяю слова Майи и едва сдерживаю нервный смешок, кривя сухими от стабильного «тридцать семь и семь» на градуснике губами. Наверное, как раз по причине нездоровой температуры сердце бьётся слишком быстро и болезненно.
Моего жалкого подобия улыбки собеседница не оценила, только тяжело выдыхает и щенячьим взглядом рассматривает меня, ослабевшую и внешне равнодушную. Она неспешно проходит вдоль обеденного стола, оставляет кружку с тёплым кофе прямо передо мной… И в какой-то момент я понимаю, что чья-то аккуратная ладонь накрывает мои пальцы, отчего жар с бо́льшей интенсивностью приливает к лицу, а слизистую носа бесповоротно начинает щипать изнутри, как только глаза сталкиваются с этой невероятной зеленью, мягкой травой или как ещё можно назвать такое явление… Разве что четырьмя буквами.
М-а-й-я. Такое явление называют Майя.
— Детка… — шепчет она ласково и убаюкивающе, доверчиво прижимает меня щекой к своей груди, и я ощущаю невесомый поцелуй в макушку, не веря происходящему.
— Ты… Правда злилась из-за того, что?..
— Да, именно так. Я, как специалист, на постоянной основе работающий с проблемами людей, понимаю, что поступки твоей мамы… Не самые лучшие, если можно так выразиться. Я думаю, ты понимаешь.
— Понимаю.
— Тогда почему ты плачешь, солнце?..
«Плачу?..» — в висках пульсирует запоздалое осознание. Кажется, будто из ноздрей клубами выпускается горячий пар от поднимающейся температуры. А Майя не отходит, лишь с нежным касанием большого пальца сопровождает солёную дорожку от первой слезы, поглаживая другой рукой мою мгновенно затвердевшую ладонь. Сначала это пугает. Затем быстро отпускает, словно во мне сдувается воздушный шар, не дающий расслабиться. И я опять смотрю в манящую зелень, приветливую и ласковую… Снова хочу докоснуться до неё, но вовремя останавливаюсь, понимая, что, кажется, пора проверять, насколько всё-таки температура поднялась. И не успеваю даже приоткрыть губы, как Майя крепко прижимает моё больное, ломающееся тело к себе, запуская пальцы в явно нечистые волосы. Неловко, стыдно до безумия, но нелепое смятение мешается с клубком внезапной горечи, заставляя судорожно сглатывать солёную слюну, а позже разойтись в жалких рыданиях.
Мы стоим в такой позе ещё долгое время, пока мой громкий, капризный плач сходит на тоненькие всхлипы, и заботливая рука поглаживает спину. Тяжело, чертовски тяжело, и я понимаю, что не смогу остановиться, пока не выплесну всё.
— Крошка, разве у тебя нет тех, кто может поддержать тебя?.. — аккуратно уточняет Майя, держась возле самого уха. Ароматное кофе остывает на столе, но я забываю об этом нюансе так же быстро, как лепечу неразборчивое: «Нет, никто». — Ох, ну как так… Тебе, вроде как, звонила твоя подруга или друг ещё вчера утром, кажется. Этот человек наверняка беспокоился о тебе.
— Нет. Ни этот человек, ни его компания, в которой я состою, ни капли не беспокоятся. Скорее, надеются оттянуть момент моего возвращения. Или нет. Я не знаю.
— Тогда почему ты всё ещё в этой компании?
— Потому что… — запинаюсь. И вправду, почему? Я никогда не задумывалась над этим. — Ну вообще… Я и сама не знаю. Наверное, потому, что мне иногда скучно одной.
Хотя время от времени мне кажется, что лучше бы я была одна, чем постоянно думала о своём
долге перед ними.
***
Маша — первая сверстница, которая стала обращать на меня внимание с неподдельным интересом. Она перевелась из параллельного класса в наш, когда нам всем было около четырнадцати, и мгновенно обрела некую востребованность в компаниях абсолютно разных сортов, словно дополняла одним своим присутствием любое общение. У Маши несомненно присутствовали задатки лидера, так что ещё до её полного включения в наш коллектив она имела нечто общее с кем-либо из нас. Кроме меня, разумеется. Но Машу это не особо останавливало.
Именно в средней школе я попала в ту самую компанию, о которой обычно гневно отзываются бабушки на кривых скамьях во дворе, а подростки с бурным восторгом (или вовсе наоборот) мечтают о такой. Ведь именно там наконец получаешь недостающий пазл к твоей полноценности, который родители не соизволили подарить. Не важно, что это за деталь. Но, конечно, приглашение в подобную компанию специально для меня от Маши льстило. И одновременно пугало своей неприятной сутью, правдивой и отталкивающей. Я не любила шум. Я не любила плотно контактировать с кем-то. Я не любила запах сигарет, что покупала моя мать. И запах алкоголя после того, как она наконец могла позволить себе отдохнуть, но не должным образом, через ужасное пьянство. Но всё это было там, куда меня приглашали. От Маши.
Компания же не любила понурых тихонь, просиживающих остатки своей юности в пределах четырёх стен. Не любила взрослых, которые ругали за нездоровый образ жизни. Не любила личные границы. И мне пришлось свыкнуться с теми требованиями, чтобы ни в коем случае Маша не подумала отказаться от моего присутствия.
Глупо было рассчитывать на то, что она не потеряет ко мне интерес. Глупо было следовать сомнительным желаниям. Глупо было всё. Но я так и не покинула ту компанию. Осталась там в виде серого пятна на фоне яркой массовки. Тихоня Эвелина с привычкой просиживать дни в пределах четырёх стенах, с презрением смотрящая на едкий дым сигарет и бутылку спиртного в руках некогда лучшей подруги по имени Маша, всё ещё вытаскивающей свою интровертную Лину на свет, которая так не любит быть в курсе всех событий на самом деле.
***
Я рассказала Майе всё. Про первую встречу с нынешней компанией, про дружбу с Машей и нелюбимые вещи, что остаются не нарушаемой традицией. А собеседница с каждой минутой моего монолога углублялась в самые потайные уголки моих кофейных глаз. Кофейных же, правда?
— И почему ты думаешь, что Маша не нуждается в тебе сейчас? — спрашивает Майя, путая пальцами мои грязно-голубые волосы, напоминающими болото с примесью синей гуаши. — Она ведь всё ещё вытаскивает тебя к ним… А ты утверждаешь, что она наоборот хочет оттянуть вашу встречу…
Задумываюсь ненадолго и коротко пожимаю плечами, смотря на девушку снизу вверх. На удивление, её лицо не выглядит забавно или нелепо, как обычно случается с другими при таком неудачном ракурсе, и я подмечаю некие отголоски зависти, которые назойливыми уколами отвлекают от главного, и одновременно восхищения.
— Наверное, она просто привыкла. Как и я. Мы все привыкли друг к другу. Хотя иногда мне кажется, что я привыкла к ним меньше всего, — нехотя отвечаю, продолжая изучение приятных черт лица. Её губы пухлые, бледно-коралловые на фоне светлой кожи с тёплым подтоном, и сейчас они снова расплываются в привычной улыбке, обнажая верхний ряд ровных зубов.
— Это называется привязанностью, детка.
— Хм… В таком случае, я к ним привыкла, а они ко мне привязались? — рассуждаю вслух и неуверенно качаю головой в знак отрицания. — Нет, я не верю в то, что нужна им.
— Необязательно сильно нуждаться в присутствии человека, чтобы быть к нему привязанным хотя бы отчасти. Думаю, ты дополняешь их яркую компанию своим флегматичным характером.
— Но мне некомфортно с ними…
— Вот это уже другой момент, — мгновенно лицо обретает серьёзность, и я слегка напрягаюсь от неожиданности. — Не заставляй себя уступать им в чём-то.
— Я не уступаю…
— Уступаешь каждый раз, когда перечеркиваешь свою зону комфорта и идёшь к ним даже тогда, когда не хочется. Пойми, ты не создана для такого частого общения с большим количеством людей.
— Они говорили выходить из зоны комфорта, — задумчиво произношу я и тут же жалею. Майя снова метает молнии.
— Нельзя. Выходить. Из зоны. Комфорта. Только расширять.
— Извини, я… Не знала…
— Ох… Не в тебе дело, детка. Дело в том, что им не понять тебя в этом плане. Но это не значит, что ты должна следовать их указаниям. Поняла?
— Вроде, да.
— Замечательно.
Красивое лицо приближается, и на этом моменте случается нечто непредвиденное. До безумия красивые губы целуют кончик моего носа.
Целуют меня в чёртов нос.
— Прости, детка. Пора на работу… — ласково шепчет она так, будто у меня вовсе не готово разорваться от волнения сердце.
Я принимаю решение замереть и просто наблюдать за тем, как Майя спокойно собирает в свою чёрную сумочку необходимое после того, как всего лишь поцеловала меня всего лишь самыми красивыми губами всего лишь в нос. Голова почти кружится от жара. Зря терпела. На выходе из квартиры девушка оборачивается и кидает на меня многозначительный взгляд, спрашивая:
— Мы же ещё поговорим, когда вернусь, верно? — получив от меня утвердительный кивок, она добавила: — И не забудь выпить жаропонижающее. Ты горячая.
И уходит.
