***
Я всегда знала, что бывает после возвращения матери с тяжёлого рабочего дня. Особенно в детстве, начиная с дошкольного возраста, заканчивая четвертым классом… Дальше истинный дьявол во плоти вечно суровой женщины устал тратить остатки своей энергии на вкрай измученного ребёнка. Родители часто дают первые наставления своим детям. Мне, к примеру, дали заранее понять, что социум — куда более лицемерное место, чем я себе только могла представить. «За их фальшивыми масками всегда прячется нечто двусмысленное, Эвелина. Не будь наивной… Никто не посмотрит на такую, как ты, с интересом», — утверждала мать в очередной раз, сидя на другом конце дивана и уставившись тяжёлым взглядом, полным хронической усталости, в яркий экран телевизора. На вопрос «а что со мной не так?» последовал ожидаемый ответ: хороший такой подзатыльник. Итак, мама ненавидит глупые вопросы, любого рода гостей, свою работу, мужчин, детей и животных. В целом, её выводят из себя любые мои действия, и, вероятно, не только. Эта суровая женщина казалась оголённым комочком нервов, завуалированным иллюзией стального человека с ледяным сердцем. Но, знаете, меньше всего меня волновала хрупкая душевная организация матери, когда её решительная рука предупредительно взмывала к потолку, почти до него дотягиваясь, а ненавистные губы ядовито шептали, молвили, кричали о моей ничтожности, и тяжёлая ладонь, словно хороший кусок свинца, стремительно падала мне на лицо или прилетала на голову. Порой данная последовательность изменялась, исключая из себя некоторые этапы или, не без садистской креативности, добавляя новые, более интересные и страшные для дрожащего перед непредсказуемым наказанием ребёнка. Что же было за образом бездушной статуи? Я никогда не задумывалась. Да, размышляла о чём угодно, но не о настоящей личности человека, который убил моё детство.***
Робкое прикосновение к тыльной стороне моей ладони заставляет обратить внимание на встревоженные глаза. Они внимательно наблюдают за мной, за каждым действием, имеющим причины из прошлого, и чувствуют меня во всём проявлении — я знаю. — Детка… Давай не будем торопиться с этим и сначала всё обсудим… — мягко произносит девушка, неспешно отстраняясь, будто каждое резкое движение наносит мне значительный ущерб. Её ладонь с безобидным, абсолютно поддерживающим видом тянется к моим волосам и заботливым движением проводит по соломенным локонам, вытравленным грязно-бирюзовым цветом. — Спокойно, малышка, я никуда не убегу. Мы будем говорить, пока не придём к каким-то выводам обо всём происходящем. Колкий узел на горле затягивается с каждым мило обращённым ко мне словом, пробуждающим в сердце невиданное тепло и будто бы… Умиротворение? Сейчас я не имею никаких даже слабых гарантий, вызывающих смутные сомнения, на руках, однако безропотно внимаю обнадёживающим фразам Майи и верю. С привычной опаской, свойственной беззащитному кролику перед сытой лисицей, но верю. Вижу, что сто́ит. — Я сделаю нам чай… — с неожиданной хрипотцой бормочу я, рефлекторно сохраняя визуальную невозмутимость; в ту же секунду стараюсь исправить положение неловким кашлем и, не отворачиваясь от нежданной, но такой желанной, гостьи, прохожу обратно на кухню. Чутко прислушиваюсь к шагам Майи, улавливая напряжённым слухом каждый её шорох и вздох. Боюсь, что уйдёт, рявкнет что-то болезненное и мы снова потеряем друг друга. Не хочу, не хочу… — На этот раз я надолго, — ловлю согретую мягкостью голоса новость, и внутри происходит невероятная буря восторга, но я держу на лице сдержанную полуулыбку, хотя и скрывать её не от кого и на то нет никаких весомых причин: затылок не просвечивает чужие эмоции, и без того старательно скрываемые. — Мне необходимо было найти место, которое будет временным спасением от шестичасового сна… То есть, которое находится поблизости с одним из пунктов, где я работать буду около месяца. Потом всё вернётся на свои места. «Как жаль…» — тоскливо думается мне, пока я ставлю дымящиеся кружки и тарелку с уже чёрствой выпечкой на двух концах обеденного стола. — Что ж… Начнём с самого начала, детка? — терпеливо уточняет Майя. Я в лёгком смятении выдыхаю, не в силах подобрать подходящих слов; будто дряхлый, но прочный железный замок тяжёлым бременем сковывает рот, требуя напряжённого молчания. Тогда она ставит перед собой ладонь, доверительным жестом призывая сохранять спокойствие и не торопиться. — Понимаю, тебе тяжело говорить, но поверь, меня ничто не отпугнёт от тебя, какую бы свою сторону ты мне не открыла сейчас. Помни, я работаю с абсолютно разными случаями, однако сейчас мы находимся в домашней обстановке и явно не являемся чужими людьми, так что тем более приму тебя. Ты боишься и… Я очень хочу показать тебе, что мне можно довериться. Тогда, возможно, мы придём к одному решению, которое будет удобно нам обеим. Если тебе неловко, я могу начать первой. Моим ответом служит облегчённый кивок. Она понимающе улыбается, вдумчиво осматривает помещение, словно на стенах находятся зарисовки нужных фрагментов из воспоминаний, отпивает из кружки мучительно долго… И вот делает короткий вдох, но от чего-то глупо хихикает, а после и вовсе заливается волнистым смехом. Уголки губ сводит от напряжения при виде этой картины. — Поверить не могу, что ты умеешь смущаться… — озвучиваю одну из мыслей, пока девушка готовится к разговору. — Имею право, между прочим… — она многозначительно вздыхает перед тем, как начать повествование. — Что ж… Это будет интересная история для тебя.***
Любимый раф с ягодным сиропом после трудного рабочего дня — хороший способ с удовольствием расслабиться, на какие-то полчаса растворившись в постоянно сменяющих друг друга размышлениях. По крайней мере, теперь, сидя на одной из лакированных скамеек в центре города, Майя могла позволить себе добровольно потерять тонкую связь с реальностью, задумавшись о чём-то своём и нисколько не боясь, что во время данного процесса девушку окликнет пациент. Конечно, такого не случалось на сеансах (и как же это всё-таки хорошо), но нередким явлением бывали моменты, когда заманчивый туман бессвязных мыслей пытался увлечь за собой, да только ответственность перед клиентом давила отрезвляющим грузом на голову Майи, так что было не до мечтаний. Сладкий кофейно-ягодный глоток неприятно обжигает язык, но парочки секунд хватает на то, чтобы привыкнуть к сомнительным ощущениям. Слабые лучи летнего Солнца прощально ласкали бледные щёки и уходили за тёмные силуэты современных многоэтажных домов, что, впрочем, не должны вызывать удивления, если ты находишься в самом центре города. Но Майя ещё не успела привыкнуть к ним и, пожалуй, не хотела бы: ей был дорог уютный спальный район вместе с его маленькими хрущёвками и старенькими домами, напоминающими эстетику советских фильмов. Второй глоток оборвался стандартной мелодией рингтона. На экране мобильного телефона высветилось название контакта, заставившее Майю напрячься; звонила подруга родителей, обычно делающая это, когда за её дочерью требовался уход. Вдох-выдох. И… — Здравствуйте! — беззаботно поприветствовала я женщину, готовясь к очередной просьбе о помощи. — Да, здравствуй, Май… — голос из трубки звучал устало и приглушённо. — Да тут опять с этой Эвелинкой беда… Выручай, пожалуйста, а то она уже там совсем что-то это… Того самого… — Не вопрос! Скоро буду. — Давай, Майя, а то у меня много работы… Спасибо… — и короткие гудки показались почти что грубостью после безоговорочного согласия уставшего человека, имеющего право на отдых, Майя, конечно, сквозь яростные порывы гордости постаралась снизить уровень обиды на вечно суровую женщину. Она никогда не выделялась особыми дипломатическими подходами к людям, так что с чего бы психологу удивляться подобному поведению со стороны заядлой трудяжки? Хотя, если признаться, из всей этой семейки, в которую по умолчанию должен входить давно ушедший отец, девушке было жалко лишь одного человека — Эвелину. «Бедняжка… Даже мать не может найти время на то, чтобы позаботиться об её хрупком организме…» — мысленно сочувствовала ей Майя, рассматривая плитки под ногами в процессе быстрого шага к автобусной остановке. Благо, дом заболевающей находился в десяти минутах езды от проспекта, но всё же стоило поторопиться: обычно Эвелина уже находилась во время звонка матери в едва ли не предсмертном состоянии, бормоча, а порой даже выкрикивая, бредовые речи, после которых у Майи внутренности содрогались от сладкого их осознания. Это началось не так давно, но гораздо позже момента, когда она впервые отправилась в свои шестнадцать лет на спасение бедной малышки. Когда же та сама дошла до этого возраста, то невнятный шёпот стал более отчётливым и смущающим. Позже перешёл на растянутые слова, связанные между собой странным «мф» и жалобными всхлипами. «Майя… Я люблю тебя… Пожалуйста, не уходи, Майя…» — дрожали горячие губы, и Майя замирала, всматривалась в плачущее выражение юного лица, заботливо ласкала взглядом острые голые плечи и целовала в раскалённый лоб, прикладывая новую, пропитанную холодной водой тряпку к нему. Сердце её дрожало от жалости и нежности, ставшей до того родной, что это отчасти пугало. Ведь страдающая от жуткого гриппа девочка оставалась для неё мутной загадкой, закреплённой в памяти предполагаемым образом. Майя злилась на эту женщину со странной аурой и жалела её дочь, которая явно росла травмированной и отстранённой (это психолог могла сказать и без особо близкого знакомства с ней). Чертовски злилась, ведь любая несправедливость так выводила из себя. Особенно, когда она касалась объекта воздыхания.***
— То есть… — всё сказанное не укладывается в голове. Панический мандраж охватывает молниеносно от одного приятного осознания. Что всё это время… — Ты испытывала ко мне чувства?.. Медовое лукавство проскальзывает в очаровательно сощурившихся глазах. Эта прелестная хитрость добра и снисходительна, она наливает мои щёки юношеским румянцем и приятно смущает, как наивного подростка. И всё происходящее так манит, что даже тревожит меня… — Разумеется, милая, — Майя ловит мой недоверчивый взгляд и тяжело вздыхает: — Я понимаю, тебе трудно сейчас признать это… Но, боюсь, у тебя нет другого выхода, кроме как поверить мне, ведь, пойми меня, мне нет выгоды от обмана и разбитого сердца, — в доверительном жесте расставляет ладони, будто приглашает в объятия. — Думаешь, у психолога нет других забот? Молчу. И тихо наказываю себя за это чёртово молчание. Но в голове что-то щёлкает, и вопрос, что я задавала чуть более года назад в иной форме, срывается с моих уст, как спелый плод с хрупкой веточки: — Почему именно я? Конечно, Майя догадывается о нём, но на этот раз не оставляет тревожную загадку в моей голове неразведанной, а с наслаждением вручает мне созревший для подобных открытий ключ: — Потому что для меня ты стала родной за всё это время. Нет, ты не механизм, за которым просто интересно наблюдать. Не попытка узнать что-то новое. Ты для меня… Просто родная и любимая во всех своих проявлениях, — взгляд ластится к моему пурпурному лицу, ласкает его, любит. Тёплое лицо становится беззлобно серьёзным. — Я понимаю, что для тебя отношения — это тяжёлый груз, которого ты одновременно хочешь сейчас, но боишься его сложности. Я понимаю, что это действительно будет сложно для нас обеих, ведь ты сильно травмирована и можешь ожидать худшего от меня. Но если ты согласишься на отношения со мной, я обещаю дать всё, что от меня требуется. А от тебя взамен я буду ждать именно той любви, которую ты можешь мне дать, и равновесного вклада в отношения. Тепло. Как же тепло… Кажется, будто я таю, словно молочно-шоколадная плитка, плавлюсь так беззащитно и безвозвратно на её глазах, абсолютно добрых. Майя взволнованно сглатывает и с солнечной надеждой спрашивает: — Ты… Готова к этому?