***
— Милый, поторапливайся, мы уже почти опаздываем, — Говорит Рейнира, спешно укладывая сумку на сиденье около себя. Люцерис неохотно плетётся к машине, всем своим видом показывая, что сегодня он не настроен ехать в гости. Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю, Люцерис не планирует начинать хотеть. Рейнира смотрит на него по-доброму, но выжидающе, наклонив голову к плечу. — Если хочешь, поедешь спереди. — Разве мне можно? — А что ты так удивляешься? Тебе уже четырнадцать, совсем большой мальчик. К тому же твой брат опять пропускает поездку, тебе не с кем драться за место. — Только если с твоей сумкой. Люцерис по-деловому приподнимает подбородок и улыбается, прищурившись, на что его мама выдыхает короткий смешок, закатив глаза. — Садись уже, ребёнок. Люцерису перестало нравиться гостить у Алисенты после того дня. В его памяти навсегда отпечатался момент, как, в один из таких визитов, Эймонд показательно закрывается в своей комнате и больше ни разу за вечер не выходит из неё, а Алисента и его мать сидят на кухне за прикрытой дверью, что-то тихо обсуждают, чтобы не было слышно, плача и держась за руки. Он тогда чувствовал себя крошечным и одиноким. стены этого дома, от которых прежде веяло теплом и уютом, в момент стали для него чужими и холодными. Он сам сделал их такими. Не Алисента, не Эймонд, никто другой, только он сам своими руками, своей детской глупостью. Сам для себя разрушил свой идеальный, мягкий, тёплый мир. Сегодня здешняя обстановка опускается на плечи Люцериса таким же тяжёлым грозовым облаком, как и во все предыдущие разы, когда он приезжал сюда после того злополучного дня. Ему обидно, что, кажется, никто в доме больше не чувствует этой тяжести, кроме него. Будто бы и Алисента, и мама забыли о том, что случилось, такие беззаботные и счастливые, им так интересно друг с другом и между ними уже давным давно нет совсем никакого напряжения, что Люцерис даже завидует, и где-то внутри его маленькой грудной клетки закипает тёмная, обиженная злость. А может, между ними и не было этого напряжения, а может оно выветрилось из них в тот же вечер, когда всё произошло. Так почему тогда Люцерис до сих пор горит и задыхается? Почти три месяца после того дня маленький Люци заикался почти на каждом слове. Почти три месяца Рейнира и Харвин возили сына по логопедам и всей семьёй делали дыхательную гимнастику, чтобы малышу не было так грустно и обидно за себя. Дыхательная гимнастика стала им как молитва перед едой ещё на год, после того как Люци больше не нужно было пользоваться ингалятором. Тогда ему было особенно тяжело поддерживать свой привычный блеск в глазах и интерес к жизни, и в его планы на неделю вклинились приёмы у психолога. Через некоторое время мысли о том, что по его вине у человека больше нет глаза, ушла с первого плана куда-то далеко к нему в голову, вернув счастливый румянец на его щёки, но чувство вины, подавляющее, склизкое, никуда не делось. Особенно сильно оно проявлялось в те дни, когда Рейнира брала его с собой к Алисенте. На кухне появляется Эймонд, и Люцерис чувствует, что вес грозовой тучи распределился по ним поровну. Самым сложным в этих визитах было справляться с его постоянным присутствием где-то поблизости. Из года в год, они почти не разговаривали и иногда даже не здоровались, что ещё усерднее и глубже выжигало на Люцерисе клеймо повинного. Сегодня ему повезло: Эймонд поздоровался и даже спросил, как у него дела. Люцерис натянуто улыбается, сжимая зубы. Для него это всё невыносимо и кажется пыткой, сидеть здесь, на этой кухне, где всё случилось. Очередным кошмаром для него становится решение матери остаться на ночь. Иногда он с ужасом думает о том, что она совсем перестаёт его понимать. Будто с каждым днём его больные чувства уходят всё глубже и глубже внутрь него, настолько глубоко, что все вокруг начинают о них забывать. Люцерис долго ворочается в постели, тщетно пытаясь уснуть. Когда начало вечереть и темнеть за окном, он изредка поглядывал на экран телефона, проверяя время. Уж очень он надеялся, что в конце дня мама увезёт его отсюда домой, и он крепко заснёт в своей уютной родной кровати. Вдали от Эймонда, вдали от этого места. Здесь, в комнате его старшей сестры, которая всегда была добра к Люци, сейчас он не чувствует себя так хорошо, как мог чувствовать когда-то в детстве. В его голове нет больше мыслей, кроме тех травмирующих, которые именно сейчас полезли наружу в удушающих количествах, и Люцерис не может сомкнуть глаз, царапая себя по груди и рукам короткими ногтями. Потому что эти мысли — как зуд под кожей, потому что Люцерис не святой, Люцерис виноватый. Ему тяжело мириться с тем, что Эймонда больше нет в его жизни, несмотря на то, что он, вообще-то, есть. Тяжело было сквозь годы наблюдать, как он взрослеет и превращается в высокого, серьёзного молодого человека, не имея возможности даже узнать, о чём он думает и как обстоят дела в старшей школе. Люци пытается успокоиться, прислушивается к тихому шуму за дверью. Наверное, Санфайр, золотистый ретривер Эйгона, клацая когтями по полу, направляется в комнату своего хозяина, где он обычно спит. В какой-то момент ему надоедает ёрзать и переворачиваться с бока на бок, как уж на раскалённой сковороде, и он поднимается над кроватью, доставая свой телефон. Люцерис открывает мессенджер и листает страницу довольно долго, пока не находит профиль Эймонда. "Онлайн в такое время", — думает Люци, и отчего-то чувствует, как в животе что-то неприятно скручивается. Он открывает пустую переписку и его палец трясётся, пока тянется к строке ввода сообщения. Он начинает медленно печатать, промахиваясь по клавишам, и почему-то думает о том, не очень ли глупо выглядит его фотка в профиле. "Эймонд" "Ты спишь?" Сразу после первых двух сообщений Люцерис блокирует телефон и падает лицом в подушку, параллельно судорожно обдумывая, стоит ли ему отменить отправку. Правда, довольно быстро эта мысль перестаёт иметь смысл, потому что из-под его руки раздаётся приглушённая вибрация.***
Эймонд уже собирается засыпать, когда сигнал его телефона нарушает идеальную тишину, царящую в комнате. Обычно он бы оставил сообщение на утро, но сейчас что-то незримое будто тянет его руку к экрану. Сначала он, окинув сонным взглядом уведомление на экране блокировки, не понимает, от кого оно, но потом поднимается на локтях и протирает глаз ладонью. Его самого удивляет, насколько быстро он начинает писать ответ. "Нет" Он даже не сворачивает диалоговое окно, несколько минут наблюдая за тем, как Люцерис набирает текст. "Можно я приду к тебе сейчас?" "Приходи" Эймонд чувствует себя слишком спокойно. Может, оттого, что уже хочет спать, вся его холодность к мальчику куда-то разбежалась, и просто не успела собраться обратно. Вскоре он слышит тихие приближающиеся шаги за своей дверью, после чего раздаётся её осторожный скрип. Люцерис заходит в его комнату медленно, почти наощупь из-за окутавшей его темноты. На Люцерисе свободная футболка, слишком большая для него (Эймонд думает, что это, скорее, стиль его старшего брата), и домашние шорты. Его глаза привыкают довольно быстро, и, подойдя ближе, он бесцеремонно забирается на кровать рядом с Эймондом, подбирая с пола немного замёрзшие ноги. — Ты что-то хотел, Люци? Эймонд говорит тихо и немного более вежливо, чем ему бы хотелось. Он не рассчитывал ни на какие долгие разговоры сейчас, а Люцерис, забравшийся на его кровать, кажется, намекает именно на них. — Я просто хотел... Я хотел сказать тебе, что мне очень жаль. Мне очень, очень сильно жаль, что тогда всё так получилось. Люци смотрит немного сквозь Эймонда, стараясь не опускать взгляд, стыдливо, как он делал это всегда, глядя на него. Он перебирает в руках край одеяла и поджимает губы. Эймонд видит, насколько он искренен. Люци продолжает. — Все эти годы... Я не могу не думать об этом ни дня. Мне снятся кошмары и... и мне страшно... Мне грустно приезжать к вам с мамой зная, что ты ненавидишь меня. Я больше не могу так... Голос Люцериса начинает дрожать и Эймонд даже удивляется, как долго он сохранял стойкость. Малыш Люци всегда был мягким. Голова мальчика всё-таки опускается вниз, и он начинает тихо сопеть носом, всё так же сидя на коленках в его постели. — Я не ненавижу тебя. — Но ты злишься... — Я не злюсь на тебя, Люци. Уже давно не злюсь. Люцерис поднимает на него глаза. Смотрит прямо на Эймонда впервые за эти пять минут, пока он здесь, будто страх и стыд немного поугасли у него под диафрагмой, и он ложится на соседнюю подушку, подперев щёку ладонью. Наконец вдыхает воздух, расслабляется и как будто источает комфорт всей поверхностью своего маленького тела, так, что Эймонд, привыкший к личному пространству, почему-то даже сейчас не злится на него. — Ты не мог заснуть из-за того, что думал об этом? — Ага. Мальчик коротко кивает. Сейчас, когда он прижимает к себе свои тонкие ноги в его кровати, он кажется Эймонду ещё более крошечным, чем обычно. В отличие от него самого в четырнадцать лет, у Люцериса, к его собственному сожалению, ещё не случилось этого внезапного скачка роста, которого он так нетерпеливо ждёт. Он растёт настолько постепенно, что до сих пор остался довольно маленьким. Со своими по-детски мягкими щеками. Эймонд замечает, как Люци задерживает взгляд на своём собственном творении на его лице. Замечает, как он мнётся, обдумывая, что ему сказать дальше. Терпеливо ждёт, пока мальчик решится. Наверное, он настолько долго проявлял равнодушие к нему, что ему самому стало не по себе от этого. — Можно мне посмотреть? Эймонд с секунду смотрит на него, после чего поднимает лицо с подушки, убирая волосы за ухо со слепой стороны. Люцерис подсвечивает его сонное лицо тусклым экраном своего телефона, и Эймонд рефлекторно прикрывает здоровый глаз. Свободную руку Люци осторожно подносит к его лицу, немного дрожащими пальцами касается шрама, пока Эймонд терпеливо ждёт, зависнув над подушкой. Он смотрит в сторону, чтобы не смущать мальчика. Чтобы дать ему возможность встретиться со своим страхом и принять его как факт, как Эймонд принял его в какой-то момент. Люцерис пытается понять, больно ли ему, смотрит внимательно за его реакцией, когда он проводит пальцами по шраму снизу вверх, почти невесомо, но Эймонд почти никак не реагирует, лишь иногда моргает. Может быть, не хочет реагировать. Люци смотрит в глубину глазницы, где сейчас пусто. Пусто из-за него, не из-за того, что ночью Эймонд убирает протез в тумбочку. От этого вида ему становится тревожно, он едва заметно съёживается от холодных мурашек, что пробегают по его затылку, но спокойствие, которое он наблюдает на лице парня, успокаивает и его. Он будто убеждается в том, что Эймонд не смотрит на него, блокирует телефон, и, положив вторую руку ему под подбородок, мягко тыкается губами в его лицо, коротко целуя шрам под нижним веком. Эймонд замирает, сразу же фиксируя растерянный взгляд на Люци, который, как только встречается с ним, краснеет и прячет тёплое лицо в подушке. Эймонд ложится обратно, подкладывая локоть под голову, не сводит глаз с мальчика и, кажется, его щёки тоже немного теплеют. — Прости меня, прости... Я такой дурак, я не должен был... Люци глухо лепечет слова в подушку и замолкает, когда чувствует мягкую руку Эймонда нежно на своём лбу. Он осторожно приглаживает его густые волосы назад, после проводя пальцами за ухом. Прежде его так трогала только мама. — Всё в порядке. Никакой ты не дурак. Люцерису от такого доброго, тактильного Эймонда непривычно тепло, после стольких лет холода, прожигающего его насквозь каждый день. Когда парень убирает руку с его головы, он неосознанно тянется за ней своим лбом, как кошка тянется за лаской человека. Как котёнок. — Ты сможешь когда-нибудь простить меня за это? В полутьме он видит, как брови Эймонда немного поднимаются вверх, как он грустно улыбается, шумно выдыхая носом воздух, после чего смотрит в большие глаза мальчика. Люцерис боится навсегда остаться непрощённым, глупым ребёнком в его глазах (глазу), но смотрит внимательно, ожидая ответа. Ладони под его щекой уже давно нет, только подушка, приятно пахнущая стиральным порошком и, наверное, Эймондом. — Я давно уже простил тебя, Люци. И я думаю, мне тоже нужно извиниться перед тобой. Он наблюдает за тем, какими большими становятся глаза Люцериса после этих его слов, как будто он сказал что-то настолько неестественное, что ему сложно в это поверить. Для Люци, столько лет жившего с уверенностью в своей односторонней вине, его желание просить прощения на самом деле рвёт все шаблоны, что он сам же и вырезал в своём детском, податливом сознании. Эймонд продолжает. — Я настолько закрылся в себе тогда, чтобы переработать это в своей голове... Я наплевал на то, как тебе было плохо в тот день. Как и в другие дни после этого, я же понимал, как тебе было тяжело, и всё равно..., — Эймонд глубоко вздыхает, — Всё равно вёл себя так, будто мы больше никто друг другу. И моя холодность к тебе все эти годы, почти десять лет... Боже, мне так ужасно жаль. Люцерис слушает его с подрагивающими губами, будто ищет удобный момент, чтобы перебить, но не находит его. Эймонд замечает, как в его глазах начинают собираться блики. — Но я... То что я сделал, это ужасно. Разве ты не...? — Я пережил эту ситуацию, смирился с ней. Я не держу на тебя ни зла, ни обиды уже очень, очень давно, Люци. Ты был совсем ребёнком и ты не хотел этого, я знаю. Просто несчастный случай, который случился. Но ты всё ещё не отпустил его, и это так плохо, что я не был рядом, чтобы помочь тебе с этим... Я был не очень умным и совсем не очень хорошим другом. В какой-то момент он замечает, как Люцерис утыкается лицом ему в грудь, и ткань его одежды почти сразу же становится влажной в этом месте. Его рука сама тянется к волосам мальчика и начинает медленно гладить его голову. — Я так скучал по тебе... — Ну, сейчас напускаешь мне соплей в футболку. Эти слова явно смешат Люци, и соплей становится только больше. Ещё через несколько секунд Эймонд кладёт свой подбородок на его затылок, а ещё через несколько укрывает его своим одеялом. — Знаешь, меня тоже мучали кошмары какое-то время после того случая. Надеюсь, тебе стало хоть немного легче от нашего... разговора. — Я могу остаться здесь ещё ненадолго? — Просто попробуй заснуть. Его голос, тихий и мягкий, успокаивает Люци. Эймонд наблюдает за тем, как мальчик недолго ёрзает в его постели, укладываясь поудобнее, и, после кроткого взгляда на него, закрывает глаза и прижимает к лицу его одеяло. Долго Люцерис смотреть не может, стесняется. Эймонд понимает, ведь они давно не были близки, а настолько близки не были никогда. В этот момент осознание медленно вплывает в его голову, и, наконец, впервые за долгое время, он чувствует облегчение. Будто всё, что он придумал себе до этого, было ложью. Эймонд не пережил и не справился, он просто забился в тёплый угол и каждый раз заставлял себя верить в то, что сделал это. Он понимает, что Люцерис — недостающая часть пазла, которой ему не хватало, чтобы до конца закрыть гештальт. Закрыть его на самом деле. На утро Люцерис просыпается первым. Солнце уже ярко светит в окно, пытаясь пробиться светом сквозь тонкие жалюзи. Пара солнечных зайчиков запутались в светлых волосах Эймонда, которые сейчас в беспорядке разбросаны по хлопковой наволочке. Люцерису хочется посмотреть на него подольше, на его спокойное, расслабленное лицо, но неловкость, слишком быстро нарастающая внутри него, заставляет переключить своё внимание на что-то другое. Он слышит, как с кухни доносится запах жареного бекона, шум воды и негромкие разговоры. Он не спешит вставать, решив сначала поменять позу на более удобную для того, чтобы осмотреть комнату, в которой находится. За все годы после инцидента с глазом эту комнату он видел лишь мельком, через приоткрытую дверь. Вход сюда для него был под запретом, как он думал. Вообще-то, Люцерис никогда и не спрашивал, ровно до того момента, когда стало совсем невыносимо. Мимолётно он думает о том, какой же он, получается, терпила, раз терпел столько лет до того, как случилось это "невыносимое". Он продолжает бегать вокруг себя своими большими глазами. Первым делом во внимание бросается то, что комната Эймонда и комната Люцериса, пожалуй, являются полной противоположностью друг друга. Здесь будто бы нет совсем ничего лишнего. Стол справа от него, на котором царит полный порядок, и Люцерис уверен, что даже если будет смотреть на него через лупу, он не увидит там ни одной пылинки. В самом дальнем углу комнаты он замечает террариум, подсвеченный лампой, в котором живёт его любимая старая игуана Вхагар, которую Люцерис, почему-то, всегда боялся. Простой чёрный шкаф и полки на стене, на которых все книги расставлены по фамилиям писателей, и Люци подавляет в себе смешок, думая, что не хватает только торчащих табличек с буквами, как в библиотеке. Стены чистые, лишь над столом на скотч приклеены пара фотографий, где Эймонд с Хелейной и Эйгоном где-то вместе проводят время. Люцерис думает, что, должно быть, Эймонд сильно скучает по ним теперь, когда им пришло время поступить в колледж. У них всегда была крепкая связь, особенно, как ему кажется, с сестрой. В комнате Эймонда беспорядок только на кровати, и сейчас Люцерис — его часть. Но он уверен, что как только мальчик проснётся, так сразу аккуратно заправит постель, прежде чем отправиться завтракать. И всё же, он находит глазами одежду Эймонда, в которой он был вчера, на спинке стула, не убранную в шкаф. Хоть что-то. В отличие от комнаты Люцериса, здесь — просто операционная палата, думает он. В комнате у Люци почти всегда полный беспорядок: куча плакатов и рисунков на стенах, шалаши из одеял между кроватью и шкафом для вещей, в которых так любит прятаться его кошка Арракс, фигурки динозавров и драконы под потолком, лава-лампы и проекторы, которые осыпают стены его комнаты звёздами каждую ночь, иногда в беспорядке разложенная по разным местам одежда... Люцерис думает на будущее, что после такого контраста ему будет стыдно звать Эймонда к себе в гости. Но он уже думает о том, как и когда это случится. Люцерис замечает, что дверь в комнату не закрыта и в его голове мелькает мысль, что их матери, возможно, видели их, когда проходили мимо. Но испугаться этой мысли у него нет времени — Эймонд начинает тихо кашлять, и Люци сразу же падает обратно на подушку, делая вид, что спит. Он даже не знает, с чего сейчас начать разговор, что сказать, как посмотреть на него... Будто бы всё, что было ночью, в ней и осталось. От этой мысли его уводит рука Эймонда, кончиками пальцев плавно скользящая по его предплечью. — Я знаю, что ты уже не спишь. Тогда Люцерис открывает один глаз, наблюдая Эймонда сидящим в постели. Его волосы, немного наэлектризованные, продолжают тянуться к подушке, и Люцерису кажется, что в этом его образе сонного домашнего эльфа очень и очень много уюта. Сейчас Эймонд сидит к нему слепой стороной, и он немного наклоняет голову, чтобы видеть Люци. — Откуда? Он говорит по-детски обиженным тоном, заставляя Эймонда тихо хихикать, закрыв глаза, и Люцерис ловит каждую милую мелочь, которую замечает в нём, с тяжело скрываемым восторгом. Потому что так давно не видел улыбку на его лице, так давно не видел в его единственном глазу ничего, кроме презрения. — Ты сильно возишься во сне. Я проснулся, пока ты тут всё осматривал. Люцерис, кажется, опять краснеет, поджимая губы, и глаза его опускаются куда-то вниз на простынь. Эймонду наблюдать за его реакцией — одно удовольствие, и он просто продолжает улыбаться, глядя на него сверху вниз из-под светлых ресниц. — Доброе утро. — Доброе, Люци.