Дом воронов

Проводите всё своё время в ожидании второго шанса, того перелома, который сделает всё нормальным.        Ещё одна струйка дыма пронеслась мимо его уха, унесённая слабым вечерним ветерком. Здесь, на балконе, не на что было смотреть: тёмное небо и тёмные холмы, а вдалеке виднелись крошечные мерцающие огоньки промышленных небоскрёбов Амегакуре, но даже на таком расстоянии он мог разглядеть поднимающийся от них мутный красный смог.        Какаши сделал ещё одну затяжку и запил её чашкой сётю. Он уже наполовину осушил бутылку, и пока это не подняло ему настроения. Впрочем, алкоголь ничем не может помочь, когда сталкиваешься с такими проблемами, с которыми сейчас столкнулся Какаши. С тихим вздохом он потёр большим пальцем лоб, пытаясь отогнать головную боль, которая преследовала его в последнее время.        В дверь слегка постучали, но Какаши не спешил отвечать. Ему нужно было время, чтобы подготовиться, прежде чем он сделал глубокий вдох и произнёс:        — Пусть заходит.        Не успел он повернуться, как дверь в комнату открылась, и он услышал короткую слабую возню, как будто один человек пытался втолкнуть внутрь другого, явно сопротивляющегося. Затем дверь с лёгким щелчком захлопнулась, и всё стихло.        Какаши указал на место рядом с собой.        — Садись, — приказал он.        Медленные шаги волочились по полу через гостиную и спальню, пока она не оказалась прямо перед ним, уставившись в ночь. Но сесть отказалась.        — Люди не должны видеть нас вместе, — прошептала она. — Ты сумасшедший, даже если…        — Люди уже видели нас вместе, и я хочу, чтобы они думали, что мы вместе, — ответил Какаши, наполняя свою чашку сётю, прежде чем снова поднести её к губам.        Сакура посмотрела на него, смущенная и очень настороженная.        — Почему? — спросила она.        — Если всё делать в открытую, то не будет казаться, что нам есть что скрывать. А так я смогу присматривать за тобой, — ответил он, пожимая плечами.        Если бы у Сакуры был мех, он бы непременно встал дыбом.        — Ты сказал, что оставишь меня в покое! — прошипела она.        — А ты уже должна была понять, что я не гнушаюсь ложью и манипуляциями, чтобы получить то, что я хочу, — он указал назад на ступеньку рядом с собой. — Теперь сядь.        Она уставилась на него, колеблясь, словно пыталась угадать, какой именно трюк он собирается провернуть. Очевидно, она решила, что лучше присесть — возможно, если потакать ему, будет проще выяснить, что творится у него в голове. Какаши с облегчением глотнул сётю. Только слабые люди выпивают для храбрости... но Какаши не был настолько тщеславен, чтобы отказываться признать, что сейчас он чувствует себя немного слабым. Напряженный месяц в Конохе, беспокойство о том, что его разоблачат или раскроют Сакуру в его отсутствие, и о перспективе стать отцом, и что Сакура никогда ему этого не простит... да ещё и эта выматывающая битва по пути сюда; более слабый мужчина давно бы сломался.        Некоторое время он ничего не говорил, поскольку его разум представлял собой комок из расшатанных нервов и мыслей. Какаши не спешил начать разговор. Он хотел всё ей объяснить, оправдаться и надеяться на легкое возмездие, но он знал, что это будет нелегкая борьба, а то и вовсе невозможная, и он не спешил вступать в эту битву. Сейчас его устраивало сидеть в этой мрачной, злой тишине, когда Сакура ненавидела его почти так же сильно, как он ненавидел себя.        Он воспользовался возможностью посмотреть на неё, пока она стоически пыталась отрицать само его существование рядом с собой. Её размеры, когда она повернулась в своей комнате, поразили его. Он не соврал, когда сказал, что Куренай на шестом месяце была такой же крупной, как Сакура на четвертом. Но, опять же, Сакура была более хрупкой девушкой, ниже ростом, стройнее, с более узкими бедрами, и намного моложе, чем была Куренай, когда забеременела.        Но, пожалуй, больше всего Какаши поразило то, насколько она была красива. Он никогда не верил в этот миф о сияющих беременных женщинах, а если в этом и была доля правды, то, скорее всего, только потому, что беременные женщины либо необычайно счастливы, либо розовощеки от дополнительного прилива крови, либо просто нуждались в лечении от лучевого отравления.        Сакуру нельзя было назвать счастливой. Её лицо представляло собой жесткую, каменную маску, которая оставалась неподвижной, но всё же умудрялась передавать целую палитру эмоций. Она злилась, страдала, была расстроена и сбита с толку, и чем больше она старалась оставаться невозмутимой, тем очевиднее это было. И в каком-то смысле он чувствовал себя виноватым за то, что получал удовольствие от гладких, бесстрастных черт её лица. Её губы были особенно розовыми, глаза особенно тёмными и ясными, и независимо от того, был ли это гнев или беременность, вызвавшая румянец на её щеках, её естественный цвет лица был тем, чего другие девушки пытались добиться с помощью макияжа. Некоторых мужчин мог бы оттолкнуть изгиб её живота, но Какаши не мог отрицать, что его больное, примитивное маленькое эго испытывало самодовольство от того, что это его рук дело. С другой стороны, цивилизованное суперэго было в ужасе и всё ещё жалело, что не может изобрести машину времени, чтобы отменить того, что произошло.        — Если бы я хоть на секунду знал, что ты перестанешь принимать противозачаточные, я бы никогда этого не сделал, — сказал он низким голосом, отчасти для себя.        Глаза Сакуры слегка сузились.        — Ты действительно хочешь поговорить об этом? — холодно спросила она.        — Что сделано, то сделано, я полагаю, — вздохнул он, снова подняв сигарету. — О чём ещё ты хотела бы поговорить? О погоде? Здесь всегда одна и та же. Может быть, ты хочешь поговорить о поэзии? О вязании? Саске?        Сакура вскинула голову и настороженно посмотрела на него. Он поднял бровь в ответ.        — Паккун рассказал мне. Я слышал, что это было очень трогательное воссоединение.        — Это не твоё дело, — твердо сказала она. — Его больше нет.        — Значит, не захотел тебя освободить?        — Я лучше попытаю счастье с человеком, у которого кишка тонка убить меня, — возразила она.        Он прикоснулся рукой к сердцу, словно это его растрогало, и выпустил ещё одну струю дыма.        — Ты можешь потушить её? — резко спросила она. — Даже ты должен знать, что это вредно для ребёнка.        Справедливое замечание. Какаши затушил сигарету о деревянный настил и бросил погасший окурок через перила. Сразу же он почувствовал потерю, и тогда он понял, что у него есть ещё одна проблема, с которой нужно разобраться. Менее чем за четыре месяца он превратился из редкого курильщика, твердо контролирующего свои привычки, в наркомана. Несомненно, Сакура не одобряла этого, хотя это была её вина, а курение было, возможно, самым незначительным из его недостатков в её глазах.        — Ты действительно заботишься об этом ребёнке, да? — пробормотал он.        — Эта штука доставляет неудобства, но это не значит, что я буду беспечной, — сказала она, обхватив руками живот. — Тот, кто его вырастит, заслуживает иметь здорового ребёнка.        — Значит, ты решила его отдать, — подытожил он.        Она пожала плечами.        — Конечно. Ты сам сказал: я не в состоянии быть матерью, так какой у меня есть выбор? Есть много женщин, которые могли бы об этом позаботиться.        Какаши тщательно проанализировал её заявление. Мысль о том, чтобы отдать собственного ребёнка, никогда больше не увидеть его, не узнать, что с ним случилось, не узнать его или её лица, встретив на улице через двадцать лет... ему это не очень нравилось. Он сомневался, что Сакуре тоже, но у людей в их ситуации было так мало выбора, и последнее, чего он хотел, это видеть Сакуру обремененной ребёнком, с которым она не могла справиться, и которого он даже не был уверен, что она сможет полюбить. Её ненависть к нему могла перерасти в апатию к его ребёнку, если использовать такие выражения, как «эта штука» и просто «это». С другой стороны, это могло быть просто попыткой Сакуры убежать от того, что пугало её больше всего. Она не могла физически отделить себя от этого ребёнка, поэтому слишком явно пыталась сохранять дистанцию эмоционально.        Возможно, это было к лучшему.        — Тебе следует сходить к врачу, — сказал он ей. — В поместье он есть.        — Я не больна, — заметила она.        — Я знаю. Но ведь именно так люди поступают, когда беременны, не так ли? Они ходят к врачам, — по крайней мере, Куренай проводила в больнице почти каждый день, когда вынашивала Мейю.        — Я не знаю, — упрямо ответила Сакура. — Я никогда раньше не была беременна.        — Я тоже, — счёл нужным напомнить он. — Но ты должна опасаться... осложнений. Ты ведь даже не знала, что у тебя несовместимость плода…        — Почему я должна знать? — возмущенно спросила она. — Я — врач и специализируюсь на ядах и противоядиях. Акушерство и гинекология — это совсем другая область медицины! Мне даже не нравится смотреть вниз, если этого можно избежать!..        — Просто сходи к врачу, — прервал он. — Это очень важно. Я не переживу, если с тобой что-то случится из-за этой беременности.        Лицо Сакуры поникло.        — Не говори таких вещей, — проворчала она.        — Каких?        — Как будто тебе действительно не всё равно.        — Мне действительно не всё равно, — сказал он. — Меня бы здесь не было, если бы это было не так.        — Ну, тебе не следовало бы! — огрызнулась она. — Я была бы счастливее, если бы тебя это не заботило! Какаши, какого черта ты попросил меня прийти сюда? Неужели для того, чтобы присмотреть за мной? Что ты задумал?        Он был слишком удивлен отсутствием суффикса к своему имени, чтобы быстро ответить. Опущение «сенсея», как это сделала она, при других обстоятельствах звучало бы более привычно. Однако его имя прозвучало грубо и неправильно в том виде, в каком она его произнесла. Она называла его по имени не потому, что была близка с ним, или потому, что носила его ребёнка. Она называла его по имени, потому что потеряла слишком много уважения к нему, чтобы признать своим начальником.        Зная, что ниже опускаться в её глазах уже некуда, он ответил честно:        — Я привел тебя сюда, чтобы соблазнить и сделать своей любовницей.        Наступила тишина. Затем Сакура внезапно поднялась на ноги, и в его ребрах, куда она его пнула, возникла острая, противная боль. Какаши захрипел, но у него было всего полсекунды, чтобы схватить Сакуру за один из развевающихся рукавов юкаты, прежде чем она успела броситься к двери.        — Возможно, ты восприняла это слишком буквально, — сказал он ей, потирая раненный бок.        — Ты свинья! — выплюнула она.        — Да, я знаю, — сказал он, достаточно сильно потянув её за рукав, чтобы заставить снова сесть. — Но эта свинья — твоя самая надежная ставка. Что касается всех остальных, то я проявляю к тебе особый интерес, одному богу известно почему. Может быть, мне просто по душе твоя отзывчивость?        Сакура уставилась на него.        — Пока люди думают, что я заинтересован в тебе, — продолжал он, не обращая внимания на её взгляд. — Ты в безопасности. Никто не посмеет снова покуситься на твою жизнь, думая, что это может спровоцировать меня. Так что, по сути, мы теперь спим вместе.        — Спасибо, мне уже снятся кошмары об этом, — возразила она. — Мое социальное положение в этом доме уже пошатнулось. Мне не нужно, чтобы люди думали, что я ещё большая шлюха, чем они думали изначально.        — Только так я могу защитить тебя. Лучше быть шлюхой, к которой никто не посмеет прикоснуться, чем добродетельной девой, на которую могут посягнуть, — сказал он, поднимая бутылку сётю, чтобы налить ещё один стакан, но к своему ужасу обнаружил, что она почти пуста. — Некоторые люди были бы благодарны.        Сакура с отвращением смотрела на капающий алкоголь.        — Ты не можешь ожидать от меня благодарности, — сказала она низким голосом. — Не после того, что ты сделал.        Он вытер рот и уставился на дно своей чашки.        — Как бы то ни было, я сожалею, — сказал он, имея в виду более глубокий смысл, чем можно было передать одними словами. Больше, чем он был способен выразить в силу своей молчаливой натуры.        — Если тебе жаль, помоги мне выбраться отсюда, — предложила она, глядя на его профиль более пристально, чем ему хотелось бы.        — Если я позволю тебе вернуться, это разрушит всё, над чем я работал, — мрачно сказал он. — Ты должна остаться здесь. По крайней мере, пока.        — Тогда можешь засунуть свои извинения себе в задницу, — объявила она и, отвернувшись, продолжила игнорировать его существование.        Быть проигнорированным было, пожалуй, не так плохо, как быть выпоротым, поэтому Какаши принял её отстранённость со смутным вздохом облегчения и размял затекшую, больную ногу, которую сам же забинтовал. Раньше он попросил бы Сакуру вылечить его, но её чакра была заблокирована и останется такой до самых родов. Но даже будь у неё чакра, он знал, что просить её исцелить его, невзирая на нынешний характер их отношений, было бы просто наглостью, если не риском для жизни.        Ему придется справляться без медика, хотя он с трудом понимал, как вообще обходился без него раньше. Сначала была Рин, а после неё он довольствовался теми, кто дежурил в больнице. После того, как Сакура посвятила свои таланты медицине, он снова привык к тому, что у него есть собственный карманный медик, которым он с большой неохотой делился с другими командами. Он всегда считал её своим медиком, задолго до того, как начал думать о ней по-другому. Ещё тогда он был собственником по хорошим, профессиональным причинам, пока не стал собственником по глупым причинам, связанным с тестостероном. Это было как раз в то время, когда она начала ходить на свидания три года назад, и он обнаружил, что совершенно неспособен порадоваться за неё.        И теперь, непреднамеренно, ему удалось овладеть ею так, как никогда не смог бы ни один другой мужчина. Он лишил её девственности. Она забеременела от него. А потом он написал своё имя на её заднице. Неудивительно, что она его ненавидит.        Оглядываясь назад, можно сказать, что последнее было немного лишним. Но он был готов снять чакровую метку со временем, при условии, что ему удастся убедить её, что здесь ей будет лучше... или когда она вырастет до таких размеров, что сбежать будет физически невозможно. Ждать пришлось бы недолго, учитывая, что она уже с трудом передвигается.        Сакура внезапно издала вздох разочарования.        — Сколько мне ещё здесь оставаться? — спросила она, явно страдая от его компании.        Он прикинул в уме разумную цифру.        — Около двух часов, наверное.        — Для чего тебе может понадобиться два часа? — спросила она, бросив на него язвительный взгляд.        — Ну... один час на то, чтобы соблазнить и приручить землеройку, — объяснил он, зная, что в реальности ему понадобится год или больше, чтобы приручить её. — А затем около часа на главное событие, так сказать.        Теперь она выглядела недоверчивой.        — Час? — промолвила она. — Да, — сказал он, чувствуя себя неловко. — Час.        — Ты, должно быть, шутишь, — очень серьёзно сказала она. — Тебе потребовалось всего девяносто секунд, чтобы лишить меня девственности.        Какаши камнем рухнул на спину, закрыв лицо руками. Его бедному мужскому эго было нанесено столько ударов, а эта женщина — эта гарпия — была неумолима.        — Иди, — прохрипел он. — Иди и избей какого-нибудь другого бедного ублюдка своим ужасным языком.        Сакура, довольная собой, поднялась на ноги и вышла из его покоев. Она не собиралась давать ему ни единого шанса вернуть хоть крупицу доверия или привязанности, которую он когда-то от неё добился. У неё было слишком много самоуважения, чтобы не бороться с ним до победного конца, и он сомневался, что они когда-нибудь вернут свою прежнюю дружбу.        Он скучал по тому, что у них когда-то было. Теперь, частично сбитый с толку, он только и мог спросить: куда делась его Сакура? Та, что связала ему множество ужасных зимних аксессуаров? Та, которая подарила ему шоколад в день Святого Валентина с румянцем, противоречащим её словам, что она подарила такие же конфеты каждому парню, которого знала? Сакура, которая сидела рядом с его больничной койкой всякий раз, когда его госпитализировали, мягко и многократно ругала его, даже когда резала ему еду, и тепло улыбалась, и тёрла его подмышки по первому требованию? Ему не хватало того, как она разделяла его чувство юмора. Как она подхватывала его шутки и подыгрывала ему, даже когда они приводили других людей в замешательство. Он скучал по тому, какой милой она становилась, когда была пьяна, и как всякий раз, когда он поддавался этому неутомимому искушению прикоснуться к ней, она соглашалась, даже в те редкие моменты, когда не понимала, что он не шутит.        Она была его партнером не только в качестве личного медика или самой любимой, самой понимающей подчиненной. Если бы то, что у них было, не было важным или особенным, оно никогда бы не достигло такого уровня. Даже если бы те девяносто секунд четыре месяца назад были вызваны внезапным порывом, это никогда не стало бы возможным, если бы она не чувствовала того же самого. И всё же, ещё до того, как она нашла его шкаф, полный скелетов, и до того, как она узнала о своей беременности, он отдалился от неё. Он надеялся, что они смогут помириться, но его собственная история в конце концов настигла его, и всё, что ему удалось сделать, это оттолкнуть Сакуру от себя.        Возможно, некоторым партнерским отношениям просто не суждено было быть.

***

       Сакура глубоко вздохнула, прежде чем снова войти в общежитие, надеясь, что другие девушки легли спать в её отсутствие и не смогут подвергнуть её допросу. Но это оказалось напрасной мечтой, когда она открыла дверь, и три девушки вдруг резко сели на своих кроватях.        — Сакура? — прошептал силуэт, похожий на Каору. — Тебя не было почти полчаса. Что случилось?        — Чего хотел Какаши? — спросила тень Аки.        Фигура Юи плюхнулась обратно на кровать, словно ей неинтересно.        — Совершенно очевидно, чего он хотел, Аки, — сказала она. — Хотя он отослал её ужасно быстро.        — Это не то, что вы думаете, — поспешно сказала им Сакура. — Мы просто разговаривали.        Последовавшее за этим молчание было довольно недоверчивым. Это было слишком — просить их поверить ей, не после того, чему Аки и Юи стали свидетелями ранее. Несомненно, Каору уже была в курсе всех событий, и хотя Сакура пыталась предостеречь бедную девушку от увлечения таким недостойным человеком, похоже, было уже поздновато.        — Почему Сакура? — прошептала Каору. — Он мог бы заполучить любую из нас. Почему он выбрал ту, которая на четвертом месяце беременности?        — Я слышала от других членов клана, что он извращенец, — с отвращением сказала Аки. — Может, у него какой-то странный фетиш на беременных женщин.        — Надо быть фетишистом, чтобы увлечься ею, — проворчала Юи.        — Он сказал, что я понравилась ему за мою отзывчивость, — сказала Сакура, надеясь их успокоить.        Каору уставилась на неё.        — Фетиш, — сказала она.        — Определенно извращенец, — согласилась Аки.        — Эх, вы!.. — Сакура вскинула руки. — Я иду спать. Не разговаривайте со мной, коровы.        Она нащупала в темноте путь к своему футону, но казалось, что ни Каору, ни Аки не обратили внимания на её указ «не разговаривай со мной».        — Что происходит, Сакура? — прошептала ей Аки. — Он пытается сделать тебя своей любовницей или что?        — Пытается, — фыркнула Сакура. — Но я не намерена ему подчиняться.        — Может быть, кому-то стоит поговорить об этом с помощником господина Зуру, — с тревогой сказала Каору. — Гости не должны досаждать персоналу. Может, Зуру сможет заставить его отступить?        — Зуру не волнует, что с нами происходит, — сказала ей Аки. — И пока они здесь, клан Хатаке может делать всё, что захочет. Зуру ни за что не выступит против Хатаке Какаши.        — А Карасу? — предположила Каору.        — Наверное… — пробормотала Аки. — Он постоянно следит за Какаши. Если он заподозрит, что тот идёт тем же путем, что и Белый Клык, он остановит его.        — Тем же путем, что и Белый Клык? — повторила Сакура, сбитая с толку.        — Влюбляется в… чужаков.        Но Сакура только покачала головой.        — Нет. Не говори Карасу, не хочу поднимать шум, я сама справлюсь.        Она опустила голову на подушку, давая понять, что разговор закончен, и, как обычно, ей не составило труда заснуть. Даже когда её мысли были полны тревог, ни одна сила в мире не могла остановить её, как только её голова оказывалась на подушке.        Чаще всего она спала слишком крепко, чтобы помнить, что ей снилось, но на следующее утро, когда Сакура проснулась, образы из сна всё ещё были яркими и свежими в её памяти. В нём был Какаши в форме джонина. В руках он держал сверток ткани, из которого махали две крошечные ручки, но оставаясь на месте, он, казалось, всё дальше и дальше отдалялся от неё и всё, что она могла слышать, это его слова: «Ты не годишься в матери. Ты едва можешь позаботиться о себе».        Когда Сакура открыла глаза, она резко села со странным чувством тревоги. Это был всего лишь сон, но ощущение потери было слишком реальным.        Но, как обычно, с началом нового дня времени на раздумья оставалось так мало. Ей нужно было умыться, одеться и отправиться на завтрак, чтобы поглотить такое количество еды, которому позавидовал бы даже самый крупный и трудолюбивый садовник за столом. Затем, почти сразу после этого, она должна была отнести завтрак близнецам, которые любили, чтобы их еда была приготовлена особым образом, и если хоть одно яйцо окажется не на своём месте, то его тут же выкинут обратно. К счастью, сегодня выдался покладистый день, и две девочки не доставили ей никаких хлопот, хотя и стали называть её «Толстушкой».        Это было не так уж плохо, учитывая, что Каору была «Глупой», потому что не умела читать, Аки — «Меловой» из-за бледной кожи и склонности становиться ещё бледнее, когда сталкивалась с близнецами. Прозвище Юи было «Забавная», хотя на самом деле это не было положительным отзывом о характере Юи. Она веселила близнецов только потому, что её высокомерие, тщеславие и гордый характер делали её идеальной мишенью для розыгрышей, а её реакция всегда была достаточно бурной, чтобы доставить им удовольствие.        После близнецов у неё было свободное утро. Обычно она использовала это время, чтобы расслабиться и отдохнуть, но вчера вечером Какаши поднял очень важный вопрос, который она сама ещё не рассматривала. Как бы ей ни было неприятно это признавать, но он был прав. На четвертом месяце беременности ей необходимо будет в какой-то момент обратиться к врачу, и есть предел тому, сколько она может притворяться, что с ней ничего не происходит.        Имея в запасе три часа, она отправилась вдоль кромки озера туда, где находился дом доктора, расположенный на некотором расстоянии от центра поместья. Когда она была там в последний раз, Химико лежала при смерти в одной из задних комнат. То ли забота доктора спасла её, то ли ограниченные целительские способности Сакуры, но женщина пережила ту ночь. Она догадалась, что он был, по крайней мере, компетентным гражданским врачом, который, вероятно, имел некоторый опыт работы с женщинами и беременностью.        Когда она постучала в его дверь, он открыл её с тем же скучающим видом, который она помнила. Он окинул её взглядом, и даже не дав ей сказать ни слова, понял, кто она такая.        — Я всё думал, когда ты придешь, — сказал он, отступая назад, чтобы пропустить её внутрь.        Сакура не часто посещала врачей: единственная причина, по которой ей приходилось это делать, — когда что-то выходило за рамки её области медицины. Гинекология была одной из таких вещей. Ещё в Конохе она регулярно ходила к женщине-врачу за противозачаточными... Женщина с радостью сообщила Сакуре, что действие её инъекций продлится до года после прекращения их приема, и что Сакуре не придётся беспокоиться о предохранении ещё много месяцев. Когда Сакура вернется, она задушит эту женщину до смерти.        Но, как обычно, когда Сакура вступала во владения другого врача, она чувствовала тревогу. Её уверенность в собственных знаниях и способностях оставляла ощущение уязвимости от того, что она отдает себя в руки человека, возможно, менее квалифицированного, чем она сама. Доктор усадил её в кресло в кабинете, который выглядел как его офис, и снова оценил её с расстояния.        — Как ты себя чувствуешь?        С чего ей начать?        — Усталость, иногда тошнота, голод, и мне постоянно хочется в туалет. У меня периодически возникают боли в спине и в тазу, — она вздохнула. — Это нормально?        — Я бы сказал, да, — сказал он с такой беззаботностью, что она была вынуждена ему поверить. — Какой срок?        Вот это был сложный вопрос. Для её собственного здоровья было лучше быть правдивой, но в то же время она не могла признаться, что приехала сюда уже беременной. Это проделало бы большую дыру в её истории о том, что Тошио был единственным представителем клана Хатаке, с которым она встречалась.        Но она сомневалась, что этому доктору было известно, когда она приехала.        — Четыре месяца, — честно сказала она.        Он посмотрел на неё.        — Хм.        Неужели он ей не поверил?        — Есть проблемы? — спросила она нерешительно.        — Да, — сказал он прямо, заставив её сердце биться чаще.        Он знал? Он знал, что Тошио не может быть отцом?        — Ч-что? — потребовала Сакура.        — Ты большая для четырех месяцев, вот и все, — сказал он ей.        Сакура слегка откинулась назад, резко выдохнув.        — Это не… это не близнецы, да? — прошептала она таким тоном, который говорил о том, что он может пострадать, если скажет «да».        — Ты худенькая девочка, вот и всё. Невысокая, стройная, с узкими бедрами. У тебя могут быть очень тяжелые роды.        Перспектива боли её не волновала.        — Но это же не близнецы, верно?        — Я не могу сказать отсюда.        — Тогда подойди сюда и проверь! — потребовала она.        Врач смиренно вздохнул — Цунаде никогда бы не позволила своим медикам так халатно относиться к делу — и поднес стетоскоп к ушам. Сакура дала своё безмолвное разрешение, ослабив пояс и юкату настолько, что он смог прижать холодный конец к упругому, округлому изгибу её живота.        Девушка затаила дыхание, пока он слушал. Она слышала только биение собственного сердца.        — Только один, — наконец сказал доктор. — Это не близнецы.        Сакура наконец-то смогла вздохнуть спокойно. Она должна пнуть Какаши за то, что он вбил ей в голову эту ужасную идею.        — И он здоров? — спросила она.        — Сильное сердцебиение, но мне нужно сделать УЗИ, чтобы быть уверенным.        — У тебя есть сонограмма?        — В основном для сердца господина Зуру… но, конечно, его можно использовать и в твоём случае.        Сакуру колебалась. Она знала всё о сонограммах, и даже делала несколько за время работы в больнице. Она также знала, что для беременных женщин УЗИ является стандартной процедурой. И всё же ей это показалось чересчур. Одно дело, когда оно было внутри неё, медленно, беззвучно росло каждую неделю, давая о себе знать лишь неприятными симптомами и вздутием живота. Но заглянуть внутрь неё и увидеть это на экране?..        — Я бы предпочла этого не делать, — осторожно сказала Сакура.        — Это не опасно, — заверил её доктор, не поняв её беспокойства.        — Это совершенно безопасно.        — Я знаю, но…        — Только так я могу быть уверен, что ты и твой ребёнок здоровы. Разве не за этим ты пришла сюда? — спросил он. — Разве ты не хочешь всё тщательно проверить?        Это было разумно. Она не могла пренебречь «тщательностью» из-за собственных страхов.        — Хорошо, — устало сказала Сакура. — Куда мне идти?        Аппарат УЗИ находился в другой комнате. Сакура с тревогой смотрела на покрытую клеёнкой кровать, и ей снова пришлось расстегнуть платье, чтобы обнажить живот.        Это был ещё один «первый раз», который оказался совсем не таким, как представляла себе Сакура. Во время первого УЗИ её первой беременности она рассчитывала, что окажется в уютной обстановке больницы Конохи с мужем под боком и дружелюбным доктором, стоящим над ней. Она и представить себе не могла, что окажется за много километров от дома на миссии, где не будет никого, кроме одного крайне неумелого врача, наносящего очень холодный гель на её живот.        Экран располагался рядом с Сакурой. Если бы она повернула голову, то могла бы посмотреть, но в тот момент, когда датчик соприкоснулся с её кожей, она отвернулась, устремив взгляд на дверь смотровой комнаты.        Гель захлюпал, и зонд сильно прижался к ней. Доктор постукивал одной рукой по клавиатуре, а затем остановился.        — Готово.        Сердце Сакуры гулко стучало, но она не могла заставить себя посмотреть.        — Почти восемнадцать недель, судя по размеру. Вот голова... вот тело. Сердце бьется. Хочешь послушать?        Прежде чем она успела отказаться, комнату заполнил искаженный шум. Сакура чуть не подпрыгнула, и впервые за всё время шокировано перевела взгляд на монитор. Это было сердцебиение. Оно было таким быстрым. На экране было беспорядочное нагромождение черных, белых и серых фигур, но как медик она сразу определила, на что смотрит.        Одна из ног дёрнулась, и Сакура тут же опомнилась. Она снова отвела взгляд, уставившись на полку с пузырьками и настойками, но было уже поздно. Образ был выжжен в её сознании. Это был её ребёнок.        — По-моему, выглядит вполне здоровым, — сказал доктор, выключая звук учащенного сердцебиения. — Он понемногу двигается. Хочешь узнать пол?        — Ты можешь сказать? — прошептала Сакура.        — Конечно.        Независимо от того, окажется ли этот ребёнок мальчиком или девочкой, это может привести к совершенно разным проблемам в будущем. Девочка не представляла бы интереса для клана Зуру, в то время как мальчик воспринимался бы как серьёзная угроза, которую стоило бы уничтожить. Сакуре в любом случае придётся тщательно планировать свои дальнейшие действия, но если быть честной... она надеялась на девочку. Не только из-за семьи Зуру, но и потому, что она всегда хотела иметь дочь.        Но сейчас это казалось неважным. Она не собиралась оставлять ребёнка, независимо от его пола.        — Нет, — тихо сказала Сакура. — Я не хочу знать.        Доктор кивнул и начал выключать оборудование. Он протянул Сакуре пачку салфеток, чтобы она вытерлась, и, пока она одевалась, небрежно сказал:        — Вероятно, у тебя много забот из-за отца ребёнка.        Конечно, он имел в виду Тошио, но, тем не менее, его слова прозвучали удивительно правдиво.        — Если не хочешь неприятностей, — медленно сказал он, бросив на неё проницательный взгляд. — То уйдешь отсюда до того, как родится этот ребёнок.        Руки Сакуры замерли на поясе. Их глаза встретились, и она поняла, что именно он пытается ей сказать.        Её жизнь была в опасности, потому что ребёнок — мужского пола.

***

       В тот вечер Какаши не притронулся ни к еде, ни к напиткам. Вряд ли это могло обидеть хозяев, ведь само присутствие его семьи в их доме было оскорблением для господина и госпожи Зуру. И снова оба владельца поместья спокойно сидели на одном конце стола, как будто они были единственными гостями в этой комнате, и оглядываясь вокруг, казалось, что непринужденная самоуверенность его родственников излучает атмосферу собственничества.        Он предположил, что в некотором смысле, после всего, что клан Хатаке сделал для этой семьи и этого поместья, они всё равно что владели им только благодаря пожизненному долгу. Члены клана болтали, смеялись и ели в огромных количествах, и среди них было мало кислых лиц. Кроме, пожалуй, его самого. И Рейки, которая сидела слева от него с грозным видом после того, как он вышвырнул её из своей комнаты с чередой отвратительных оскорблений. И ещё, пожалуй, Карасу, сидевший справа от него, у которого было довольно серьёзное выражение лица с тех пор, как появился Какаши.        Если бы Какаши мог предположить, что беспокоило его кузена, он бы сказал, что до него наконец-то дошли слухи о том, что Какаши вчера вечером развлекался с одной из горничных в своих покоях.        Он ещё больше уверился в этом, когда дверь открылась, и вошла Сакура с другой служанкой, чтобы помочь обновить напитки. Их взгляды встретились лишь однажды, когда она обходила низкий столик, предлагая наполнить чашку любому желающему. Как обычно, от неё веяло несчастьем, и хотя она никогда не выглядела такой красивой и безупречной как сейчас, её глаза были тусклыми и почти остекленевшими.        Карасу наклонился к нему.        — Я не знал, что тебе нравятся толстые девушки.        Какаши пожал плечами.        — Это плохие манеры — забавляться с персоналом наших уважаемых хозяев, — продолжал он. — А если мне придётся тебя наказать?        — Так накажи меня, — упрекнул Какаши.        Карасу вздохнул и повел плечами.        — Я могу просто убить её.        — Не ревнуй, — сказал ему Какаши. — Я буду делать то, что захочу, когда захочу. И так часто, как захочу.        Карасу фыркнул.        — Кстати о ревности, посмотри налево.        Какаши так и сделал, и встретился с ядовитым взглядом Рейки. Он быстро отвел глаза. Она наверняка приняла на свой счёт то, что не успел он отшить её, как уже увлекся служанкой. Её чистая кровь и высокомерие восприняли бы это как тягчайшее оскорбление. Быть брошенной ради простой служанки было самым тяжелым ударом, который он мог нанести ей.        Карасу снова рассмеялся.        — Полагаю, она красива, надо отдать тебе должное. Но это уже слишком... подцепить служанку после того, как я упомянул о своих опасениях на её счёт. Я не уверен, что она заслуживает доверия.        — Тогда я сам это выясню, верно? — мрачно заметил Какаши.        — Это какой-то странный новый метод допроса? — подозрительно спросил Карасу.        — Почему бы и нет? Она красивая.        — И ты понимаешь, что она беременна от того гаденыша. Её ребёнок — один из наших, — заметил Карасу.        — Я знаю, — ответил Какаши. На самом деле ребёнок будет более «чистокровным» Хатаке, чем даже сам Карасу.        — Не слишком ввязывайся в эту драму, — предупредил его глава клана. — Возможно, через несколько месяцев она умрёт.        — Если ребёнок один из нас, разве мы не должны защищать её? — легкомысленно спросил Какаши.        Карасу, похоже, обдумал эту идею, но быстро отверг, покачав головой.        — Тошио — отпрыск побочной ветви. Низкорожденный и испорченный. Дитя от него и простой служанки не представляет для нас интереса. Пусть воспитывают его как слугу. А если они захотят его убить, это неприятно, но мы не должны слишком вмешиваться в их дела, если не хотим потерять их покровительство, — он сделал паузу и наклонился к Какаши. — Ты, с другой стороны…        — Я? — резко повторил Какаши.        — Когда же ты начнешь шевелиться? Ты не становишься моложе, и мы уже говорили об этом раньше. Лучший способ быть принятым остальными обратно в клан — это произвести на свет несколько отпрысков с приличной девушкой. Почему бы тебе не поднять свою задницу и не засадить одного в Рейку? Она изнывает от желания. Но нет, ты слишком занят, пытаясь залезть в оккупированную кабинку.        В прошлом он слышал, как Сакуру называли по-разному: и сахарной ватой, и зефиркой-шизофреничкой, и самой горячей киской в администрации (он ударит любого, кто воспользуется последним в его присутствии). Но никогда он не слышал, чтобы её называли «оккупированной кабинкой». Сакура стояла прямо у стены напротив. Судя по румянцу на её щеках, она слышала каждое слово.        — Всему своё время, — равнодушно сказал Какаши.        Карасу вздохнул.        — Иногда я тебя просто не понимаю, — сказал он. — Тебе нужно меньше думать о своём члене и больше о своём долге. Ты знаешь расстановку войск Конохи?        — Наизусть.        — Завтра. Прибудет посланец Ивы, и ты введёшь его в курс дела. К концу месяца Ива ворвется в Страну Огня, и, если повезет, твоя информация станет сокрушительным ударом        — Да. Если повезет, — ответил Какаши, пытаясь вложить хоть немного чувств в слова, от которых в груди было тяжело и пусто.        Рука Карасу похлопал его по плечу.        — Тогда ты наконец-то сможешь вернуться домой, — сказал он, улыбаясь.        Какаши вспоминал эту улыбку, расхаживая по своей комнате в тот вечер. Эта улыбка обещала так много, всё то, чего он хотел всю свою жизнь: братьев, сестёр — хоть какое-то подобие семьи, чтобы заполнить зияющую дыру, которую проделал в нём отец. Всегда были товарищи, знакомые, а иногда и друзья, близкие к семье, но это никогда не было тем же самым.        И Карасу знал это, и с самого первого дня их знакомства мелькал у него перед носом, обещая семью.        Какаши рассеянно дёрнул рычаг, вмонтированный в стену. Он не издал ни звука, но где-то в глубине дома, вероятно, звенел колокольчик в комнате для прислуги. Здесь, в одной из гостевых комнат, он был почти отрезан и изолирован от остальной семьи, и прошло несколько минут, прежде чем в его дверь постучали.        Изолированный. Это описание всей его жизни.        — Одна из горничных, — сказал Какаши мужчине, внимательно слушавшему у двери. — Её зовут Сакура. Приведи её ко мне.        — Да, Хатаке-сама, — слуга поклонился и вышел.        Какаши расхаживал по своим покоям. Проходя через спальню на балкон, он останавливался лишь на несколько секунд, чтобы полюбоваться видом, после чего разворачивался и выходил обратно в гостиную. Минуты ползли за минутами, и прошло немало времени, прежде чем он почувствовал приближение Сакуры. Ещё немного, и он бы сам отправился за ней.        К тому времени, как она открыла дверь, он успел устроиться в кресле напротив маленького телевизора, работавшего в беззвучном режиме. При одном взгляде на неё он почти пожалел, что вытащил её из постели, но даже будучи такой измотанной и растрёпанной, она всё же нашла в себе силы взглянуть на него.        — Чувствуй себя как дома, — сказал он ей.        Она, похоже, истолковала это как неловкое стояние на пороге.        — И надолго мне придётся остаться на этот раз? — раздраженно спросила она.        — Зависит от того, какое впечатление ты хочешь произвести на людей, — сказал он. — Останься на пять минут, и заставь их думать, что я использую тебя для быстрой разрядки, а если ты хочешь создать иллюзию достойного соглашения, тогда тебе следует остаться на час или больше.        Сакура подумала об этом, затем быстро повернулась, чтобы уйти.        — Ты остаешься на час, — сказал он незадолго до того, как она дёрнула за ручку. — Присядь. Ты чёртовски плохо выглядишь.        Она бросила на него злобный взгляд, давая понять, что хочет поступить совершенно противоположно его «предложению», и только благодаря великолепному контролю над своим самообладанием, она повернулась и подошла к креслу у стены напротив. Она осторожно села, положив обе руки на колени, рукава которых полностью закрывали её живот. Но было трудно оценить язык её тела, когда она смотрела на него с такой пронзительной ядовитостью. Какаши было трудно отвести взгляд, и у него возникло странное ощущение, что именно так, наверное, чувствуют себя бабочки, когда булавка опускается на них, чтобы навсегда прижать их к бархатной стене.        Это было нелегко и не очень приятно — быть неугодным Харуно Сакуре. Он никогда не понимал, насколько страшной она может быть, ведь до этого он знал только розоволосую милашку, у которой никогда не было причин ненавидеть или не доверять ему. Пока он не стал действовать у неё за спиной, лгать ей и в конце концов запер её здесь.        — Хочешь выпить? — спросил он, пытаясь разрядить обстановку.        — Не хочешь пойти на хуй?        Пить она, судя по всему, не хотела. Какаши постукивал пальцами по руке и пытался не обращать внимания на зловещую атмосферу в комнате. Он не знал, как он собирается терпеть это в течение часа.        — Ты ходила к врачу, — заявил он.        Её голова слегка дернулась в сторону, хотя выражение лица не изменилось.        — Ты преследуешь меня, — обвинила она.        — Я не могу не замечать твоих передвижений, — сказал он, — с этой меткой чакры на твоём теле.        — Я ходила к врачу. И что? — спросила она, враждебность сочилась из каждой поры.        Какаши потёр шею.        — Так… что он сказал?        — Это имеет значение?        — Думаю, да.        — Он сказал, что у меня родится семиголовый монстр, которому суждено стать предвестником следующего апокалипсиса, — сказала она с невозмутимым лицом. — Я сказала, что это неудивительно, учитывая, кто является его отцом.        — Это довольно забавно, — пробормотал Какаши, хотя ни один из них даже не почувствовал желания улыбнуться. — А что он на самом деле сказал?        — Ничего. Всё в норме. Это был такой заурядный осмотр, что мне было почти до слез скучно.        — Ты выяснила пол? — спросил он.        Она вздрогнула.        — Зачем мне это делать? Мне всё равно. Тебе тоже, так что перестань спрашивать.        Он пристально посмотрел на неё.        — Разве тебе не любопытно? — надавил он. — Апатичность тебе не идёт, Сакура.        — Откуда тебе знать? — спросила она. — Это не мне любопытно, и я буду счастлива, когда это закончится и я смогу вернуться к своей жизни. Это всё, что меня волнует.        — Тогда почему ты плачешь?        Сакура провела рукой по глазам, чувствуя, как покраснело лицо. Она могла опустить голову и пристально смотреть на свои коленки, но она не обманет его.        — Заткнись, — пробормотала она, и долгое время они молчали. Какаши заинтересовался швом на своих перчатках, пока Сакура незаметно пыталась убрать что-то из глаз.        — Я расстроена, — сказала она наконец дрожащим голосом. — Потому, что всё время думаю, что бы сказала моя мама, если бы была жива. Если бы она знала, что я отдалась предателю и была настолько глупа, что поверила своему врачу насчёт противозачаточных, она была бы так разочарована во мне. Её первый внук не должен был быть ошибкой. Он не должен был быть твоим.        — По крайней мере, он, возможно, будет красивым.        — И тебе не стыдно, да? — прошипела она. — Я слышала ваш с Карасу разговор в зале. Теперь ты передаешь информацию непосредственно Иве? Дела идут всё лучше и лучше, не так ли?        — Ива не получит от меня ничего полезного, — коротко сказал он. — Я же сказал тебе, что буду защищать Коноху, несмотря ни на что, и лучше умру, чем буду поддерживать деревню, которая так много отняла у меня в последней войне.        — Вот этого я не понимаю, — сказала она, качая головой. — Зачем помогать Синдикату, если они работают на тех самых людей, которые убили твоих товарищей по команде?        — Возможно, потому что я им не помогаю.        Что-то в лице Сакуры неуверенно смягчилось.        — Скажи мне, что это была ошибка, сенсей, — мягко сказала она. — Скажи мне, что ты здесь, чтобы скормить Карасу и Иве ложную информацию по приказу Цунаде. Верно, м?        Какаши вздохнул, потирая затылок и глядя на пол между коленями.        — Если Цунаде узнает обо всем этом... даже если я смогу убедить её в своей преданности, она всё равно будет вынуждена уничтожить Синдикат. Я не продам Коноху, но никто не может просить меня продать мою собственную семью.        Её лицо снова ожесточилось.        — Ты такой же, как Саске, — сказала она. — Выбираешь семью вместо своей деревни, и готов смотреть, как хорошие люди идут на смерть, потому что единственное, что имеет для тебя значение, — это кровь.        — Ты не понимаешь, — сказал он тихо.        — Я понимаю достаточно, — возразила она. — И что ты собираешься делать дальше? Стоять в сторонке и смотреть, как твоя семья и твоя деревня рвут друг друга в клочья?        Какаши поднялся на ноги.        — Я не позволю этому случиться, — сказал он, расхаживая взад-вперед, всё ещё глядя в пол, потому что просто не мог смотреть ей в глаза. — Я единственный, кто в состоянии остановить эту войну. Я уже убедил Карасу отложить лобовую атаку на несколько месяцев.        Сакура нахмурила брови.        — Как?        — Ложь... ещё больше лжи... выдумки, искаженные истины, ложное направление, — он провел руками по лицу в маске. — Я лгу Конохе, я лгу Карасу, я лгу своим друзьям. И я лгу тебе, — он вздохнул и прислонился к стене. — Вся эта ложь будет накапливаться до тех пор, пока станет невозможно её сдерживать, Сакура. Мне кажется, что меня тянут сразу в пяти направлениях, и в один прекрасный день я сорвусь.        — Думаю, ты уже сорвался, — беззлобно заметила она.        — Я предал свою деревню, потому что укрывал Синдикат. Я предал свою семью, потому что снова и снова давал им фальшивые номера и координаты, — сказал он вкрадчивым голосом. — Если кто-то из них узнает о моем обмане, мне конец. Но что ещё я могу сделать? Я не могу смотреть, как они умирают. Это слишком бессмысленно.        Какаши опустился обратно в кресло и провел рукой по лбу.        — Мне не нужно, чтобы ты прощала меня за то, что я сделал. Но, пожалуйста, пойми... Я действительно не знаю, что ещё делать.        Сакура молча смотрела на него, её лицо было странно пустым. До них доносился лишь тихий стук дождя, сопровождаемый теплым, влажным дуновением тропического ветра. В этой тишине Сакура наконец заговорила.        — Позволь мне покинуть это место, — тихо сказала она.        Он вздрогнул.        — Я не могу, — жалобно сказал он. — Если ты хоть слово скажешь об этом, всё, что я пытался сдержать, рухнет.        — Ты мне не доверяешь? — выпалила она.        — Как я могу? — он пожал плечами. — Ты же мне не доверяешь.        По выражению её лица он понял, что был прав. Она больше не доверяла ему, и теперь он больше не мог гарантировать её верность ему. Если он отпустит её, она вполне может связаться с Конохой и всё им рассказать, и хотя он сомневался, что ей будет приятно это делать, он не был слеп к тому факту, что эта девушка была куноичи. Она убивала людей и за меньшее, чем то, что он сделал с ней.        — Я не могу оставаться здесь вечно, — промолвила она.        — Ещё немного, — устало сказал он. — Мне просто нужно больше времени.        — И мне нужно уехать отсюда до того, как я рожу, — сказала она. — Все считают, что этот ребёнок Тошио, и это единственное, что ограждает меня от Карасу. Но как только ребёнок родится, семья Зуру почти наверняка попытается его убить.        — Это не представляет для них угрозы, если только это не мальчик, — заметил Какаши.        Сакура отвернулась от него.        — Тогда это угроза.        Потребовалось несколько секунд, чтобы эти слова проникли в сознание, но когда они достигли цели, это было равносильно удару тонны кирпичей. Рот Какаши слегка приоткрылся. Он не мог сформировать ни одной связной мысли, не говоря уже о предложении. Мальчик. Сын. У него будет сын.        Ошеломлённая, Сакура перевела на него взгляд.        — В чём дело? — спросила она.        — Я, как бы, надеялся на девочку, — признался он.        Её рот сжался в сердитую линию.        — Какая разница? Мы не оставим его в любом случае.        Сын, которого он никогда не увидит.        — Я знаю, — сказал он, опустив голову.        — Вот почему я должна уехать до того, как он родится. Я должна поехать в Аме или в какую-нибудь другую деревню. Я должна найти подходящих родителей для этого существа, — сказала она, скрестив руки на животе.        — Я пойду с тобой, когда придёт время, — сказал он.        Глаза Сакуры сузились.        — Чтобы следить за мной? — цинично предположила она.        — Потому что ты не должна быть одна, — поправил он. — Я хочу помочь тебе, Сакура, если ты позволишь.        Она отвернулась, слабо кивнув. Казалось, в её глаза снова что-то попало.        Он так мало мог сделать для неё сейчас, что чувствовал досадное бессилие. Но, он надеялся, что к тому времени, когда беременность Сакуры подойдет к концу, здесь всё изменится. У него уже были планы, которые должны были разорвать связи между Синдикатом и Ивой. Это было всё, чего он хотел. Клан Хатаке всегда будет ненавидеть Коноху, но он будет бессилен без поддержки конкурирующей деревни.        И если всё получится, Сакура будет в безопасности, как и её ребёнок. Их ребёнок. Какаши смотрел на неё с другого конца комнаты, где она сидела, держась за живот, возможно, не понимая, как защищает его. Связь между матерью и ребёнком — это то, чего не смогла избежать даже Сакура. Но что касается Какаши... несомненно, он находился в стороне, наблюдая за тем, что никогда не будет принадлежать ему.        — Ты выглядишь уставшей, — сказал он наконец. — Можешь вернуться в свою комнату, если хочешь.        По её лицу пробежал румянец облегчения, когда она встала. Но прежде чем она успела дойти до двери, он добавил:        — Приходи завтра вечером в одиннадцать. Если ты не придешь, я сам приведу тебя сюда, где бы ты ни была. Так что в твоих интересах не слишком сопротивляться этому.        Он мельком взглянул на её лицо и увидел, как облегчение сменилось гневом. Затем она с грохотом вылетела из комнаты.