Альбукерке, настоящее время, 2002 год
— Эй, Муни, принимай дело! — Логан выглядит подозрительно довольным. — Что там? — Масамунэ устало трет глаза. Он полночи писал отчет для начальства и сейчас мечтает только о кофе, а не о новом преступлении. — Убийство, — Логан хмыкает и движением фокусника достает из-за спины стакан с кофе и шуршащий пакет, пахнущий выпечкой. Кофе Масамунэ с благодарностью принимает, но, заглянув в пакет, не может сдержать стон разочарования. Логан опять принес гребаные пончики. Еще с будней патрульного Масамунэ не понимает, какого хера все полицейские так тащатся от пончиков. Впрочем, возражать он не пытается, ограничиваясь лишь обжигающим черным напитком. Логан хмыкает и тянется за пончиком. — Прости, моти в забегаловке на углу не продаются, — поддевает он Масамунэ. — Пошел в жопу, Прайс, — дружелюбно реагирует Масамунэ и тянется за бумагами. Убит какой-то мальчишка, всего девятнадцать лет, и место, Трамбулл вилладж, уже говорит о том, что если они не раскроют это дело за неделю, то не раскроют его никогда. — Орвон Хиггс? Что за имя такое дурацкое? — Масамунэ спрашивает просто для того, чтобы хоть что-то спросить, пока пытается сообразить, чья банда орудует в том районе. — Кто бы говорил, Муни, — ржет Логан. — Но имя вроде индийское. Думаешь, это может иметь значение? — Думаю, значение будет иметь то, что застрелили его в Трамбулле, и мы задолбаемся уговаривать свидетелей хотя бы открыть нам двери. Я удивлен, что кто-то вообще вызвал полицию, — шею после долгого сидения на неудобном стуле нещадно ломит, и о поездке в один из самых неблагополучных районов Масамунэ думает почти с ненавистью. — Давай, детектив, попытка не пытка, — Логан хлопает его по плечу, и вместе они выходят под палящее солнце.***
Как Масамунэ и предполагал, двери им открывают крайне неохотно, если открывают вообще. Никто ничего не видел и не слышал, как обычно. — У тебя здесь есть информаторы? — спрашивает Масамунэ, и Логан, кивнув, достает телефон и отходит. Через минуту он возвращается к Масамунэ. — Я отъеду ненадолго, справишься тут без меня? — Масамунэ кивает и на всякий случай проверяет табельное оружие. Со следующим домом ему везет — двери открывает пожилая латиноамериканка. — Вы говорите по-английски? — на всякий случай уточняет Масамунэ. Испанский он знает еще со школы, но на родном языке общаться привычнее. Мысль о родном языке вызывает усмешку: дома отец заставлял говорить на японском, за что в школе маленькому Масамунэ, говорившему «табэру» вместо «обедать», частенько прилетало. То ли характер самой женщины влияет, то ли вид такого же цветного полицейского, но она добродушно улыбается. — Отчего же не говорить, милый, — в речи все же проскальзывает испанский акцент, но держится она довольно уверенно, — что случилось? — Вы знаете об убийстве, которое произошло недалеко отсюда на прошлой неделе? — вот сейчас она нахмурится и захлопнет дверь перед его носом. Но женщина снова удивляет его, кивая. — Знаю конечно. Орвон, такой хороший парень… Ты проходи, проходи, у меня в духовке пирог с ягодами. От пирога Масамунэ вежливо отказывается и достает блокнот для записей свидетельских показаний. — Вы что-то знаете? — женщина, представившаяся как тетушка Хуанита, качает головой. — С дурной компанией он связался. Я его мать знаю, Орвона, да и сам он иногда забегал, они с моим внуком в одной школе учились. Хвастался часами дорогими, говорил, что работу хорошую нашел. Да только какая ж работа в нашем районе, милый? Ты либо пашешь за гроши, либо работаешь на какую-нибудь банду. — И вы так спокойно об этом говорите? — брови Масамунэ против его воли взлетают вверх. — Меня заставить замолчать не так просто, милый, — Хуанита улыбается тепло, но грустно, — Лос-Сетас застрелили моего мужа в восемьдесят четвертом, с тех пор я перестала бояться. — Я сожалею, — автоматически отвечает Масамунэ, продолжая напряженно размышлять, — вы знаете, с какой бандой был связан Орвон? — Чего не знаю, того не знаю, — Хуанита снова качает головой, — раньше весь район был под Суреньос, но в последнее время все чаще слышно, что заправлять стали ваши. — Наши? — кажется, сегодня Масамунэ побьет рекорд по собственному удивлению. — Ваши, ваши, — ее снисходительная усмешка почему-то даже не бесит, — я имею в виду, азиаты. — Вы имеете в виду, какая-то азиатская банда? — уточняет Масамунэ. — Именно так, милый. Скомкано попрощавшись, Масамунэ вновь выходит на улицу. Телефон молчит, Логана пока не видно, и Масамунэ решает подождать его прямо здесь. Выбив сигарету из пачки, он находит скамейку в тени деревьев и с удовольствием затягивается. — Детектив Араи? — слух цепляется за слишком чистое, с придыханием, правильное произношение его фамилии, и рядом на скамейку опускается кто-то в светло-сером костюме. Даже не поворачивая голову, Масамунэ уверен, что, повернувшись, он наткнется взглядом на ослепительно-белую копну волос. Так и происходит. Рядом с Масамунэ, доброжелательно улыбаясь, внимательно смотрит Такао. — Привет, дружище, — мягко произносит он. Природная наблюдательность и приобретенное по разным причинам любопытство не оставляют выбора: Масамунэ пристально оглядывает своего старого друга. Они не виделись… сколько? четыре, пять лет? Костюм на Такао стал еще более дорогим, как и часы, волосы все так же собраны в конский хвост за спиной. А вот взгляд стал жестче и внимательнее. Когда они виделись в последний раз, Такао только-только вышел из тюрьмы, куда попал, по собственным заверениям, по чистой случайности. — Такао? — голос, вопреки всем усилиям, звучит недоверчиво, — что ты здесь делаешь? — Увидел тебя, подошел поздороваться. — белозубо ухмыляется Такао, — это противозаконно, офицер? — Прости, если не поверю, — Масамунэ излишне резок, но ничего не может с собой поделать, — я работаю, район почти полностью принадлежит латиносам, и вдруг появляешься ты? Позволь тебе не поверить, дружище. Последнее слово Масамунэ подчеркивает и с внутренним удивлением осознает, что оно все еще имеет вес. Столько времени проведя бок о бок с Такао в школе, принадлежа к одной расе и раз за разом вытаскивая его из всех драк с белыми (а в случае с Такао, вообще со всеми), Масамунэ не мог не сблизиться с ним, И годы без поддержания контактов не могли это изменить. — Справедливо, — смеется Такао, — но правда в том, что я действительно не ожидал тебя здесь увидеть, это скорее подарок судьбы. Мои ребята сказали, что по поводу Орвона вопросы задают два копа, черный и азиат. Я предположил, что с азиатом смогу договориться быстрее. И представь мое удивление, когда я увидел тебя. — Твои ребята? Что ты имеешь в виду? — уточняет Масамунэ, рефлекторно проверяя кобуру под форменным пиджаком. От взгляда Такао его движение не укрывается, и он с легкой улыбкой откидывается назад, позволяя полам собственного пиджака разойтись и обнажить кобуру с оружием. — Спокойнее, детектив, — по лицу Такао скользит легкая улыбка, — все законно, у меня есть разрешение. Как поживают родители? С родителями Масамунэ видится редко, будучи заваленным работой и отчетами, но их делами, как примерный сын, интересуется исправно. По правде говоря, дежурное внимание Такао ему даже приятно, в основном потому, что Такао лично знаком с матерью и отцом (“ты уверен, что его стоит защищать?”, спрашивала мать; “эта дружба сведет тебя в могилу”, говорил отец”) и не пропустил вопроса вежливости. — У них все хорошо, — так же дежурно отвечает Масамунэ, — как поживает дедушка Чонган? Память услужливо подбрасывает запах лечебных трав и мазей, всплывает и хитрая улыбка деда Такао. — Прекрасно, — улыбка Такао становится шире, — ворчит, как и всегда, но пребывает в добром здравии. Мы закончили обмен любезностями? Я могу перейти к делу? Масамунэ не может подавить ухмылку. В этом весь Такао — держится как может, но спешит перейти к сути. — Что тебя интересует? — спрашивает Масамунэ. — Клан не убивал мальчишку, Масамунэ. И так как я могу в этом поклясться — в своих людях я уверен — мне бы тоже очень хотелось узнать, кто его застрелил. — Клан? — Мне не нравится определение “банда”, оно включает в себя недостаточно глубины, — снова улыбается Такао. — Так ты что, главарь банды теперь? — не может не поддеть Масамунэ. — Я глава клана, офицер, — подмигивает Такао, но тут же становится серьезнее, — пацан не был замешан ни в каком криминале, деньги зарабатывал, танцуя в каком-то клубе. — И в чем твой интерес в таком случае? — возможно, раньше Такао был слишком слаб, чтобы отбиваться от всех, кто хотел его покалечить, но глупым он не был никогда. Наоборот, с самого детства Масамунэ восхищал его острый ум и аналитические способности, которыми сам Масамунэ не обладал, раз за разом безуспешно сражаясь с заданиями по математике. — Гипотетически, Орвон мог быть моим информатором, — даже в дружеском разговоре не под запись Такао сохраняет осторожность, — клуб, в котором он работал, итальянский. — Макаронники? Мафия? — кажется, скучный огнестрел в плохом районе превращается в какое-то большое дело, которое у них могут отобрать “сверху”. — Именно. Я пока туда не совался, потому что раздумывал над тактикой. Ты очень сильно упростишь мне жизнь, если согласишься поработать вместе, неофициально, разумеется. Что скажешь? — А в чем в таком случае моя выгода? — Такао его старый друг, но Масамунэ очень не хочется пачкать свою карьеру в самом начале. Он не грязный коп и никогда им не будет. — А ты сможешь накопать что-то, что позволит тебе посадить Кассия Флавия или кого-то из его ближайшего окружения. Если мои догадки верны, приказ отдал кто-то из верхушки. Масамунэ недоверчиво хмыкает. Кассий Флавий — легенда, купивший, по слухам, чуть ли не половину полицейского управления. Быть копом и не слышать о нем — значит, быть глухим. Если Такао не врет, а он, предположительно, не врет, потому что преследует собственную выгоду и хорошо знает характер и принципы Масамунэ… Они действительно могут образовать неплохой тандем. Масамунэ сможет посадить одного из крупных мафиози Нью-Мексико, а Такао… — Расширяешь сферу влияния? Оружие? Наркотики? — готов ли Масамунэ пожертвовать одним бандитом ради усиления другого? — О нет, офицер Араи, так углубляться мы не станем, — Такао расплывается в улыбке, — чего не знаешь — не расскажешь на допросе. Не ссылаться же тебе на пятую поправку, верно? Шутка дебильная, но зерно истины в словах Такао есть, и Масамунэ кивает. Он пропускает шум двигателя и вздрагивает, когда Логан кричит ему от машины: — Эй, Муни! — Муни? — ухмылка Такао расплывается так сильно, что делает его похожим на чеширского кота, — серьезно? В участке никто не может произнести твое имя, верно? — Я экономлю время, — отмахивается Масамунэ, — офицер Мун звучит гораздо короче и не смущает окружающих, позволяя быстрее перейти к опросу. Или допросу, в зависимости от ситуации. — Белые продолжают нас нагибать, — притворно вздыхает Такао, но сочувствия в его взгляде Масамунэ не замечает.***
— Сегодня многолюдно, — говорит Сатоши, выглянув в зал, — тебе повезло, куколка, будет аншлаг. Его слова совсем не помогают Тори, и она начинает трястись еще сильнее. —- Иди отсюда, енот, — фыркает Мэй и кладет руки на плечи Тори, заглядывая ей в глаза, — успокойся, пожалуйста. Я понимаю, что это новый для тебя опыт, но ты должна помнить: ты зарабатываешь деньги. Если кто-то начинает приставать, то просто машешь Грауту, и он решает все проблемы. — Я не уверена, что смогу, — шепчет побледневшая Тори, — они же все будут смотреть… — Так в этом и дело, малышка! — Сатоши взмахивает руками, подчеркивая важность своих слов, — чем больше смотрят, тем больше платят! — Я не уверена, что мне нужна такая популярность, — Тори качает головой, — это же все ненадолго… Мэй с Сатоши переглядываются и ухмыляются. Они работают в клубе вот уже три года, Сино — чуть дольше. Практически все танцоры в клубе верят, что фурри-стрип — это не навсегда. Что вот еще пара месяцев, чтобы было чем заплатить за аренду, еще немного, и удастся купить те самые туфли, осталось чуток потерпеть, и наконец встретится тот самый спаситель, который заберет из гадюшника в счастливую светлую жизнь… Все застревают здесь на годы. Пожалуй, исключением, подтверждающим правило, являются как раз Мэй с Сатоши, потому что у них обоих есть вполне конкретная цель. Мэй зарабатывает на свое обучение, а Сатоши — на обучение своего бойфренда. Сино зарабатывает себе на жизнь и на наркотики, но Сино все устраивает, и к лучшей жизни она не стремится. — Не психуй, красотка, — говорит Сино, расчерчивая перед собой на столе пару дорожек, — иди сюда, я помогу тебе расслабиться. — Не тащи ее на кривую дорожку, Сино, — Мэй хмурится, — ты — самый яркий пример того, что остановиться будет сложно. Есть вообще наркота, которую ты еще не пробовала? — А у тебя есть наркота, которую я еще не пробовала? — Сино, затянувшая носом первую дорожку, заинтересованно поднимает голову, и Мэй закатывает глаза. — Ладно, давай, — решается Тори, и Сино протягивает ей свернутую в трубочку банкноту. Мэй скептически наблюдает за ними, но быстро отвлекается, проверяя собственный макияж, после чего заново закрепляет ленту на маске кицунэ. Сатоши достает серую краску: — Полегчало, волчица? Давай нарисуем на твоей прелестной мордочке шерсть… Тори чуть заторможенно кивает и садится перед Сатоши. Мэй задумчиво смотрит на нее. Пусть Тори и не осознает, но она здесь надолго. Более того, она не знает и о том, что она следующая прима “Мягкой лапки”, а задача Мэй — эту приму из нее сделать. Мэй практически накопила на собственное обучение, но такую яркую звезду отпускать просто так Флавий предсказуемо отказался, Хорошие отношения помогли убедить его, что Мэй уйдет, как только подготовит себе замену. Этой заменой и должна стать Тори. Ее нервы Мэй никак не пугают и не задевают — большинство стриптизеров поначалу стесняются, а потом привыкают. А вот наркотики могут стать проблемой, если Тори увлечется, ведь абсолютная трезвость на работе — как раз та черта, которая помогла ей в свое время заслужить уважение Флавия. Сатоши заканчивает и, удовлетворенно цокнув языком, осматривает свою работу. Рыжая Тори с серой волчьей нарисованной мордой действительно чудо как хороша, и Мэй помогает ей нацепить ушки и прикрепить серый пушистый хвост. Сино сегодня выступает в роли зайчика и должна танцевать в паре с Тори. — Давайте, красотки, порвите зал, — выдает напутствие Сатоши, хлопнув по задницам обеих девиц сразу. Сино, даже будучи накачанной наркотой по самую макушку, двигается легко и плавно, передвигаясь на высоченных стрипах так, будто в них и родилась. — Пойдем, волчица, — Сино тянет Тори на сцену, услышав объявление их выхода от ведущего. — Удачи, девочка, — бросает Мэй, и Тори благодарно ей улыбается. Оставшись вдвоем, Мэй с Сатоши ехидно переглядываются — Сатоши в курсе ее планов на Тори. — И тебе ее не жалко? — спрашивает Сатоши. — Почему мне должно быть ее жалко? — Мэй приподнимает бровь, — она сама пришла, никто не тянул. Будет прилично зарабатывать и прекрасно жить, не вижу в этом никакой проблемы. — Ну не знаю, — тянет Сатоши, — как-то это не по-христиански… — Мы буддисты, придурок, — напоминает Мэй. — Хорошо, не по-человечески, — закатив глаза, поправляется Сатоши. Мэй усмехается и расчесывает собственный лисий хвост. Еще один вечер, еще одно выступление, наполненное липкими взглядами и попытками прикоснуться к ней. Окружение Мэй волнует мало — она погружается в музыку и собственные движения. Возможно, именно это помогает ей выживать месяц за месяцем и год за годом — способность отключать собственные чувства и сосредотачиваться на самом главном. — Милый мой друг, — Мэй легко прикасается губами ко лбу Сатоши, — мы с тобой здесь в одинаковом положении. Есть цель — есть план. Новая цель — новый план. Я буду танцевать на Бродвее, а ты будешь тратить деньги на бесполезную косметику и разное барахло для домашнего уюта и каждый вечер отсасывать своему прекрасному мужу. Я не права? — Разумеется, права, — Сатоши с любовью заглядывает ей в глаза, — но не докопаться я не мог, сама понимаешь. — Понимаю, — смеется Мэй, цепляя к поясу коротких шортиков рыжий хвост, — через три минуты твой выход.