***
Пусан, 2008 год, ночь в сопровождении хмельных голов и соджу. Концерт, который вошёл в историю панка, рока, Пусана и вообще всего, чего только можно. Чонин смущённо переодевается в углу, спрятав взгляд в стене, Хёнджин расчехляет гитару, дивясь неловкости Яна, ибо на сцене тот временами реально вёл себя дико, Сынмин расстёгивает ремень, рассматривая выбранную юбочку, а Чанбин вертится вокруг себя с тёмно-фиолетовой и пиздецки сексуальной юбкой на талии. – Выглядишь по-блядски, хён. Но тебе весьма идёт, – не без издёвки усмехается Ким, подмигивая Бину. – Чего ты такое говоришь, Мин-и? А? – будто не специально, Со закатывает и без того короткие тонкие рукава футболки, показывая комнате своё рельефное и мощное плечо во всей красе. Угрожает. – Мне послышалось, что ты хочешь быть сегодня вместо моих блюдец. Ох, как скажешь, дорогой. На "RLRF" тебе придётся не сладко... – и жалостливо сводя брови Чанбин, однозначно кроет попытку Сынмина его позлить козырным тузом. – Иди в задницу. В голову лезли пьяные мысли, заваливаясь друг на друга, и баламутили мозг, который сам уже почти отказался работать сверхурочно вкупе с хуярившим от адреналина, громкой музыки и драйва от концерта сердцем. Пот стекал по спинам, волосам, груди, ногам, по лицам, щекоча нервы под одеждой. Чонин и Хёнджин первые ускакали в автобус, даже не переодеваясь, все без вопросов, конечно же, понимали зачем. Чан болтал возле служебного выхода с водителем автобуса, перекуривал, ожидая парней. Тяжёлое, громкое дыхание, одышка и липкая одежда, которую хотелось стянуть, как кожу. Феликс и Джисон увалились на диван, старший из них даже снял юбку, ловко избавившись от портупеи, которую перед концертом натянул на ляжку, оставшись в трусах и полупрозрачной от воды мокрой футболочке. Феликс выглядел лохматым и измотанным, как после часа кардио. Минхо дрожащими руками складывал в чехол синтезаторы, переодически прокашливаясь с громкостью сорокалетнего курильщика. Сынмин радостно и очень воодушевлённо глухо напевал последнюю песню из программы концерта, усаживаясь в старый стул перед грязным от забытости зеркалом. А Чанбин... вот кто выглядел по-настоящему потно. Он зажал в руках будто тонюсенькую тряпку свою футболку, с голой грудью, по которой с сырых волос ручейками тёк пот. Чёрная чёлка прилипла ко лбу, а от тела несло запахом рока, адреналина. По крайней мере, Сынмину и Чонину казалось, что рок пахнет именно так. Юбка жалко трепалась на бёдрах, а чулки сползли до самых шнурков высоких кед. Ремень юбочки слегка разболтался, уже не так уверенно держась на бедренных косточках, что виднелись сквозь облегающую ткань чёрного пояска. Со широко улыбался, грудная клетка его активно поднималась и опускалась, было видно, как рёбра сходятся и расходятся, как кости и мышцы под кожей двигаются. Сексуально. Об этом хочется написать песню – о шикарности усталого музыканта. – Какой же ты охуенный, Мин-и!.. – на выдохе прерывисто проговаривает Бин, прислоняясь грудью к спине Кима, обнимая. Потная и влажная футболка упала на колени младшему. – Просто бог! – Чё? – Сынмин уставился на отражение хёна за своей спиной в зеркале. – Это такое признание в любви? – Ага. Бин-и любит Мин-и! – пискля. Старший щурится и сильнее сжимает не менее вспотевшего Кима, похлопывая ладошками по ключицам. – Ой, фу, блять... геюги! – из-под Джисона подал хриповатый, слегка сорванный, голос Ёнбок. Руками он столкнул лежащего на себе полуголого хёна, а то он был явно не в том положении для подобного возгласа. Когда ты, будучи сверхпотным и одетым в короткую розовую юбку, прижат к кожаному дивану своим полуголым, опьянённым сценой другом-геем, у которого в алкогольно-хмельной голове творится чёрт весть что, выдавать что-то в какой-либо степени гомофобное – глупость. – Да-да-а-а... – Сынмин похлопал Бина по руке и блаженно заулыбался. – Мы таки-и-ие.. Хан, упав тогда на пол, встал на ноги настолько быстро, насколько позволяла неожиданность, и настолько устойчиво, насколько позволяла его трезвость. Живенько найдя себе новую жертву в виде вспомнившейся бутылочке соджу, которую Хёнджин оставил в кабинке водителя, Джисон, едва ли смущаясь своей полунаготы, поспешил в автобус мешать плотским утехам друзей. Услышав стук тяжёлых берц о паркет и подняв взгляд на удаляющиеся в коридоре блестящие от пота голые ляжки, Минхо громко смеётся, едва ли не ударяясь лбом о дверной косяк, возле которого сидел. В дали коридора послышался не менее звонкий смех Чана, хохот водителя и визг Хана, какая-то возня, ругань и снова смех стаи уток. Чуть позже пара задержавшихся фанатов могли узреть прелестную картину – их кумиры громко и шумно вываливались из служебной двери, вместе со своими инструментами. Как именно? Сынмин в короткой юбке, из-под подола которой иногда высвечивались покрытые боксёрами ягодицы, сидел на спине Чанбина, на котором по прежнему из одежды оставались лишь берцы и сомнительная юбочка. Минхо, натянувший под юбку брюки, что мешком сползали между ног, кое-как волоча два клавишных футляра, голосил строки новомодной зарубежной песни "Обожаю я, когда ты обнажённый по дому гуляешь". Феликс в силу остатков своего голоса негромко хохотал, путаясь в ногах и падая на брусчатку тротуара, сдирая колени и, также как и Сынмин, светя задом. Чан не без помощи водителя тащил установку Чанбина, громко ругаясь, хотя глаза его всё равно выдавали восторг. – НАУ ДЭНС, ФАКЕР, ДЭНС! – внезапно закричал Джисон, стоя в дверях автобуса и пытаясь сексуально двигать бёдрами, имитируя стриптиз. – Иди нахуй, Хан ебучий! Что за пиздец?! Ты хоть в курсе, чему помешал?! – через приоткрытое окно слышался крик (хотя больше походило на злобные звуки ада) Чонина. После общегрупповой спячки уже снова в Сеуле тогда у всех было, естественно, зверское похмелье. Зато было весело, тут хуй поспоришь.***
Чанбин любил работать с Сынмином. Не в деловом плане, при их образе жизни это невозможно, когда приходится засыпать в банках газировки и пива и без грамма свежего воздуха в помещении. Просто ему комфортно. Ким так располагал, Со сам тянулся к нему. Со именно тот, кому вокалист рассказывал об идеях для песен, текстов, мелодий, концептов первым. Даже на стадии, когда искорка идеи только зажглась об мозг-огниво Кима, пальцы уже сами собой набирали избранный номер. На плечах, вокруг корпуса, уже возникало фантомное ощущение тёплых сильных рук, которые обовьют его при встрече. Которыми он будет обнимать, прижимая к себе, усаживаясь на студийном диване рядом. Искусство музыки – то, что свело их. Глубокое чувство любви к музыке, стремление к сцене – объединяющая их судьбы нить.***
Чанбин сидел перед небольшим монитором в студии, напевая под нос заевший мотив, который к ближайшему альбому нужно было развести для всех, и отбивал ногой под столом чёткий ритм, шлёпая по полу тапком. Ким сосредоточенно писал что-то в блокноте, сидя на диване и прижав колени к груди. Студия, мягко говоря,... скромненькая. Как говорится, два на два, зато свои. 14 квадратных метров "творческого беспорядка", хотя вернее будет сказать личной цитадели всех песен SSZ. Все песни, кто бы их не писал, Хёнджин или Минхо, Сынмин или Чонин, – все писались здесь. Тёмные обои со времён Иисуса Христа, диван-ленинград на добрую четверть, а то и треть комнаты, широкий стол из фсф, на крышке которого виднелись старые пятна кофе, полоски чернил от ручек и круглые следы от кружек и тарелок. Прямо над столом полка с коробкой дисков, кактусом-ветераном и общей фоткой SSZ в деревянной рамочке, по периметру которой были выведены косоватые буковки Чанбина "Нас не интересует тишина, нам нужен шум". Если очень формально – девиз или "слоган" SSZ. Некое кредо. На столе квадратный монитор добытого с помощью связей Чана последней модели компьютера, рядом микрофон на подставке с толстым проводом, толстая клавиатура без парочки клавиш, которые мастерски заменяли самодельные кнопочки с наклейками от бананов, стопка листочков и черновиков, разложенных в странном, определённо понятном только для просвещённых музыкантов, порядке, и миллион ручек, из которых пишет, наверное, только две. На полу оставленная парнями одежда, сумки, кеды, подушки, всевозможные провода и переходники, под столом возле системного блока валялись толстые наушники. Рядом с диваном тумбочка с термосом Феликса с чёрт пойми каким пойлом, парой контейнеров, блюдец и кружек. Возле двери стоит громоздкий разрисованный и обклееный всякой хуйнёй чехол от клавиш Джисона, оставленный им ещё со вчера. Прямо над диваном на стене, подобно иконе, висит плакат (а точнее обложка глянца) с Куртом Кобейном. Прямо сейчас пшикает бутылочка газировки, а в нос Сынмина с первого глотка ударяют газики. Они с Чанбином пишут песню. Старший шараёбится с компьютером, а Ким продумывает фишечки, фиксируя идеи в блокноте. – Ну-ка, послушай, чего получилось, – Бин выкручивает колонку возле монитора. Вчера в студию приходили Джи и Хёнджин для записи своих инструменталов, и сейчас Бину нужно было всё это на студийке подвести к "общему знаменателю", целой картинке. Сынмин обожает Чанбина за его любовь к музыке. Они разделяют одну общую абсолютно равную по необъятным масштабам страсть к сцене. Пока горит их внутренняя свеча, они сами себе искусство и культура. А свечка внутри них, похоже, газовая. Аж сердце забилось быстрее, стоило первым хёнджиновским рифам ударить по ушам и разбить отвратительно повисшую рабочую тишину в комнате. Сынмин почти сразу смог найти тайминг для вступления, подбирая и перебирая голосом интонации и ноты. Еба-а-ать, как же охуенно звучит рок... Ким покачивал головой в стройный такт безголосой мелодии, откидывал её назад, оголяя шею, в которой дёргался кадык, постукивал ладонями по деревянным подлокотникам в ускоряющийся ритм. Оборвалось на припеве, мелодия резко закончилась, отчего Сынмин опешил и недовольно завыл. Музыка закончилась на самом кульминационном моменте. Его будто возбудили, почти довели до оргазма и оставили одного возле самого пика. Чесслово, на глазах вокалиста уже были готовы появится слёзы, когда Со громко захихикал, бухаясь на диван рядом. – А дальше чего? Не записали или тебе лень?! – младший сильно ударил хёна по плечу, словно капризный ребёнок. – Не меня бей, эти лохи не поняли инструкций и не дозаписали! – смеясь, Чанбин ответно навалился плечом на парня. – Завтра Минхо будет отдуваться и займёт партию Сона. А джиновскую... – Блять, Чонин-то всё ещё плохо разбирается с аппаратурой, ему бы лучше с тобой или мной записывать, – Ким уже остывает, складывая руки на груди и закидывая ноги на бёдра Со. Руки барабанщика сразу упокаиваются на его голенях. – Да-а-а... я вот тоже об этом думаю. Короче, похуй. Послезавтра пусть Хендж один пойдёт доделывать. – Ага, завтра вечером ему об этом скажу, чтоб понервничал, хах! – младший злорадно заулыбался. – А с Нином я посижу-попержу на выходных.. Сынмин откинул спину на твёрдый деревянный подлокотник, подмечая в голове, что вероятнее всего под лопатками у него от него будет синяк, и уставился на компьютер. Много мыслей в голове вертится, много планов, много пунктов, но одно Кима точно радовало в этом – Чанбин, абсолютно не тот человек, который будет что-то планировать в своей жизни, думает обо всём том же. Его собственные мысли и чанбиновы совпадают, и даже кажется, что они у них общие. Со легонько постукивал ладошками по ноге друга и всё намыкивал недавно сыгравший мотив. Сынмин сунул старшему под нос свой блокнот, занеся туда ещё пару пометок. Тёмные глазки забегали по аккуратному почерку, а Бин кивал в конце каждого предложения, мол, "понял". – Кульминацию ещё никто не исполнял, так что мне пока не попробовать вот это "пум-цик-пум-пум-цик", – Чанбин ткнул в какую-то небольшую запись. – это надо будет чисто на записи попробовать послушать. – Я в курсе, – Сынмин слезает с дивана, усаживается за комп. Чанбин в это время преспокойно берёт баночку газировки Кима и громко отхлёбывает почти четверть оставшегося. – "Я не хочу колы сегодня, сладкого не хочу, Сынмин, не надо мне!", да? – в ответ на сёрбающий звук за своей спиной кидает Мин, щёлкая в программе по цветастым кнопочкам. – Напизде-е-ел, Чанбин-хён... Закажи пиццу и две газировки тогда уж, пиздун-хён. Время ужина. – А вот по поводу твоей вступительной партии, сегодня надо записать и... – Чанбин резко сменил тему, кряхтя, улёгся на диване, подложив тоже не особо мягкую прямоугольную подушку под шею на подлокотник, и, активно жестикулируя, высказывал идеи по поводу заметочек в блокноте в спину Сынмина. Так они и сидели за работой до самой ночи, переодически меняясь местами. Сынмин громко психовал, когда наушники фонили, и Со поддерживал этот псих, очень злобно втыкая-вытыкая толстый шнур в процессор. Во время усталости в отходосе от общего психоза, Чанбин улёгся на Сынмина, обнимая и тяжело сопя в шею младшему, который в свою очередь слегка похлапывал явно превыщающего его по массе парня по спине, носом ловя щекотку от чёрных волос Со. Они заказали пиццу, записали часть партии Кима, у которого от гнева слегка срывался голос, что импровизированно хорошо легло в музыку, в честь чего следом за пиццей на адрес студии было заказано ещё и пиво. Очень удачная запись – повод немного выпить. Немного навеселе работать продолжать, конечно, нежелательно, но можно – в предпрепевье добавилось пару фоновых, еле слышных, "на-на-на", созданных самой низкой вариацией голоса Чанбина, а файл с песней начал называться "God's Party". Ебануто? Не особо, всего ноль-пять слабенького пива всё-таки, всё под контролем. У SSZ, будем честны, благодаря всяким алкоголям, названия выходили и поебанутее. Например, "Rain of Monkey" – вместо обезьянок должны были быть деньги, "money", но пьяный палец Со случайно зацепил ещё одну букву, а результат получился таким забавным, что решили так и выпускать. Время 08:07 am, Чанбин мирно посапывает на попе Кима, который завалившись на бок, упираясь макушкой прямо в подлокотник, обнимает во сне свою косуху, которую собирался надеть, чтобы выйти вынести мусор. И в наушниках довольно громко для утренней тишины всё на повторе крутятся 55 секунд мощной песни, которая в будущем разъебёт не один концертный зал в Корее. В замочной скважине скрежёт механизм, дверь в студию открывается, из коридора снаружи слышится как закрывается лифт. Минхо усмехается, застряв в пороге, завидев спящих товарищей-ничуть-не-геев. Картина весьма простая. На полу валяются наверняка пустые банки "пива №1 в Южной Корее", банка колы, сжатая и откинутая к столу, коробка пиццы, сложенная потоньше, наушники, тапки. В комнате было нечем дышать, из-за чего наклёвывался вопрос насколько сильно могли заработаться или ещё чего парни, чтоб уснуть в такой духоте. Хотя презиков на полу не валяется, значит в наушниках сейчас бахает какой-нибудь шедевр, а в файле Блокнота на рабочем столе компьютера должны быть расписаны все инструкции для каждого до самого конца песни. В чём Минхо очень сомневался. "Опять хуйнёй страдали, гении". Пошарившись в больших карманах толстовки, Ли быстро щёлкает полароидом, который когда-то спиздил отсюда.***
Сынмин доверяет Чанбину. Полностью и без каких-либо вопросов. Со Чанбин, в отличие от Чана, – тот, кто примет любое решение Кима. Поймёт и отговаривать не будет. Конечно, возможно, это не особо правильно, но... кто вообще перед Небом абсолютно правилен? Возможно, это плохо со стороны дружбы, ведь с детства нас учили "Если ваш друг затеял что-то плохое, то ваш долг отговорить его во имя его же блага!", но с взрослением и временем понятие "плохое" очень размазывается. Да и понятие "дружба" очень давно расплылось между Сынмином и Чанбином. В их отношениях вообще всё как-то по-особенному.***
Гараж отца Хёнджина, от которого от типичных инструментов механики или хоть какого-то намёка на машину не осталось ничего, находится совсем недалеко от студии. В металлическом шкафу, который по факту предназначен для шин, разложенными по коробкам лежали старые винилы, целая коллекция различнейших – собранное лично двумя руками мистера Хвана семейное сокровище. На полу в самом дальнем углу лежал старый байк, что Джин всё не мог окрасить по просьбе матери. А визуально всё пространство гаража занимали музыкальные инструменты, помеченные всякими рисуночками и символикой SSZ. Бетонный шершавый пол, старый красный потёртый и просевший диван, на котором просиживали молодость ещё друзья мистера Хвана, полупустые запачканные баллончики с краской, выделенные на полу разноцветными пятнами подтекавшей аэрозоли, большие колонки-усилители со времён динозавров ("старые = надёжные" – таков закон мистера Хвана, с чем, в данной ситуации, не поспорить, работает техника нормально). Логово SSZ, в котором проходят "репетиции", общие сборы, тусовки и шумные, порой пьяные, посиделки – обычный родительский гараж. Кто бы знал. Ким довольно улыбался, сидя напротив и глядя на озадаченного товарища. Чанбин сидел на полу возле своей барабанной установки, вчитываясь в листок с новой лирикой для песни. Они совсем одни – родители Хёнджина уже давненько уехали к деду, а все парни уехали с Чаном (на машине Бана, конечно) отмечать день рождения Чанбина, на который эти двое и договорились опоздать.If I die, everyone will talk about me
So loud that I'll hear it even in hell
And the muddy water was not in my dream
Then you'll remember me well
– Оу... ну, а.. Подобной лирики у нас точно не было, это интересно, – Со косо-криво улыбнулся. – Да-а! Я знал, что ты заценишь! Это будет моя прощальная песня, круто, да? – Сынмин откинулся назад, оперевшись на руки за спиной. Голос его был так спокоен и прост. С такой же интонацией можно было сказать, что Феликс наконец забыл о сообщениях от сестры. Чанбин вскинул брови. – Чего? – Ну, чего? Я планирую, что выпустим мы эту песню, на мой день рождения, и я того... суициднусь. Мне в этом году 27, хён, – вот так просто. Так просто Сынмин говорил о смерти. Более того, о своей. Многолетняя тайна, почему же Ким Сынмин ушёл из жизни, будучи мегаталантливым, жизнелюбивым, любящим, любимым и счастливым, не находит ответа такого, которого все ожидали. – 27... И что?.. – старший опустил руки с листком на холодный пол. Часть его души сейчас говорит, что умрёт через пару месяцев. Как он должен реагировать на это? Сильные руки пробрало судорогой и дрожью, грудная клетка опустела от всего – остался только тревожный ритмичный стук сердца. Наверное, это и есть бит новой песни. – Легенды музыки умирали в 27, я не буду исключением, – Ким взволнованно подрыгал коленками. – Ты представь! Я уйду из жизни, столько пойдёт слухов и прочего, SSZ станут громогласными! – завидя пустоту в темноте глаз любимого, Сынмин сбавил обороты, стал говорить серьёзнее. – Бин~а-хён, я хочу уйти красиво, громко. У всех на слуху. Именно тогда, когда я наиболее счастлив, это сейчас. Вот в Пусане, в Кимпхо, в Инчхоне, в Тэгу, на концертах я много об этом думал. Сейчас у меня есть всё, о чём я мечтал когда-либо. Наследие, слава, друзья, окружение, грязная молодость, которую я так жаждал, раздолбайство, любовь. Чанбин, я счастлив, – наиболее воодушевлённо и экспрессивно были сказаны именно последние слова, отчего Со закусил нижнюю губу, удерживая собственные эмоции и жмурясь. – Более ничего не будет. Я отыграю свой последний аккорд, выскажу всё этой песней и вообще не спокойно уйду, чтобы оставить след для вас, для парней. "Сынмин ставит свою жизнь в ноль". Это больно. – Л-ладно, хорошо. Я понял тебя, Мин, – в мощных руках начала ощущаться слабость, бессилие. В душе то же. На подрагиваюших ногах Чанбин поднялся, помог встать Киму. В этот день, 11 августа, жизнь Со пошла под откос. В этот день рождения Чанбин знатно надрался. Настолько сильно, что отключился прямо в туалете бара, где и проходил "праздник". Сынмин умрёт через пару месяцев и с этим нужно смириться. Через полгода Со не будет сидеть с ним в студии и писать треки до утра, закидываясь энергетиками, они не будут вместе дикнуть после концертов и обниматься потными и липкими телами, они не будут больше шутливо или правдиво флиртовать. Чанбин потеряет человека, полную ему противоположность, но при этом настоящую родственную душу. Это неизбежно и неизменно. SSZ потеряет звено в своей замкнутой цепочке, это будет мощный удар по парням. Кажется, Со уже слышал как будет дрожать голос Чонина, как расчувсвуется Хёнджин, как Хан будет вопить, чтобы он прекращал этот тупой розыгрыш, видел, как Феликс побледнеет, отчего его очаровательные веснушки и круги под глазами станут чётче, представлял каким пустым будет Чан долгое время. А себя... себя он не представлял в таком будущем, это казалось просто невозможным.***
– Хэй, Мин-и! – Со крепко сжимал в объятиях Сынмина, чья майка липла к влажному телу старшего. – Ты просто божество-о-о... – Хватит-хватит, ха-ха! Я знаю! Ты сам вон какой Апполон! Я попросил Хенджа написать о твоём теле песню! – в ответ закинув ноги на крепкое тело парня, Сынмин забил друга по лопаткам. Чанбин пошатнулся от неожиданности, мир вокруг Кима поплыл, и спустя секунду с громким грохотом и визговатым смехом Чонина они валяться на пол. – Я люблю тебя, щеночек Мин-и, так сильно! – вопил, не умолкая, Со. – И я тебя-а-а-а! – ёрзая в руках барабанщика, как гусеница, Сынмин передразнивал крики друга. Смеясь также громко. – Хаос, чесслово, – Джисон похихикивал, погружая свой синтезатор в чехол с помощью Хёнджина. Со крепко сжимал в объятиях Сынмина, чья гигантская футболка мешком висела на слабом теле. Старый отрывной календарь из серой тонюсенькой, подобной какой-нибудь туалетке, бумаги с бесконечными заметками чёрным маркером, которые всё-таки обрели конец, показывал 1 ноября. – Я люблю тебя, Сынмин-и, так сильно.. – тихо шептал Чанбин на ухо. В груди всё так тихо и холодно, как и в кимовой сейчас. Бин буквально пять минут назад достал своего друга из петли. Уже мёртвого и.. остывшего. Никто не мог ответить на слова Чанбина, никаким радостным воплем или укоризненным саркастичным комментарием, потому что Со сейчас один в этой квартире умершего пару часов назад Ким Сынмина. С этого часа начнётся не просыхающая битва Чанбина с собой. Соджу, пиво, вино, водка – не имеет значения.