Взлетая выше облаков

- Долго ещё возиться тут будешь? Голос эхом отражается от бетонных стен, которые все время норовят сдвинуться, но стоит мне перевести взгляд на них - замирают на месте. Слова матери, как попрыгунчик, отскакивают туда-сюда: потолок, стена, потолок, пол, стена, стена, стол, стена, мои уши. Здесь лишь она, я, окно, за которым ничего нет, стол и раскрытая тетрадь по математике, на обложке коей красуется мое имя и цифра шесть в графе «класс». Я старательно вывожу последнее число и протягиваю законченную работу в уже ожидающие руки матери. Не проходит и пяти секунд, как женщина брезгливо кидает ее на стол. - Переделывай. - сухо отвечают мне, и на глаза наворачиваются слёзы. - Но там же все верно посчитано! Я проверила на три раза! - я на грани истерики. - Ответ верен, не спорю. - мать будто не замечает моего состояния. Говорит четко, ровно, как диктор на новостном канале. - Оформление. Цифры кривые, шрифт букв слишком жирный и мелкий. Не дай бог такое в чистовик переносить! Ты же опозоришь наше имя! Я плачу. Слёзы стекают по щекам, подбородку прямо на хрупкие, разбитые о мраморный пол на танцах колени. Это уже четвертый раз, когда меня заставляют переписывать черновик. Пальцы в мозолях от ручки еле слушаются, поясница и шея отваливаются от долгого сидения на стуле, а я опухшими, красными от соленых струй глазами продолжаю искать спасения на улице, которой нет. За стеклом туман, затянувший и поглотивший в себя все: дома, прохожих, человеческие мечты и надежды, мою отнятую свободу. Знаки расплываются, стены продолжают наступать, а голос матери скакать: мои уши, окно, стена, пол, стена, потолок, стена, стена, стена…

Хватит!!!

И все исчезает. Ни комнаты, ни тетрадки, ни мамы. Я вешу в бесконечном белом пространстве. В нигде без времени, без начала и конца, без верха и низа. Вокруг меня кружится бесцветная кинолента из старой кассеты: я посреди этой карусели из собственных воспоминаний-кадров. Застывших мгновений, пожелтевших и выжженных в нескольких местах. Я осторожно протягиваю руку и один из прямоугольников пленки загорается. На ней вся семья, а мне шесть лет. Наша первая поездка на море. - Давай сделаем из папы русалку! - предлагает моя сестра, одетая в изумрудного цвета купальник с белыми крапинками. Ее медные от природы волосы на солнце выглядят огненными. - Давай! - соглашаюсь маленькая я. Тогда ещё у меня был натуральный русый хвостик и милый розовый купальник с волнистой юбочкой. Мы вместе с сестрой бежим на ничего не подозревающего отца и роняем его в песок. Я усаживаюсь у него на животе, не давая подняться, пока папины ноги превращаются в сказочный хвост, которому суждено вскоре разрушиться - мама зовёт на обед. Семьей объедаемся бутербродами, греческим салатом и сладким арбузом. Липким соком я и сестра пачкаем маме лицо, но она лишь улыбается, роняя соломенную шляпку на покрывало. Кожа у всех пропахла кремом от загара, солью и общей радостью. Кинопленка поднимается серпантином в предполагаемый верх. Я улыбаюсь, рассматривая воспоминания из детства: поездка в зоопарк, где я каталась на ламе; спаленная сестренкой в попытках приготовить торт кухня; отчетный спектакль «Дюймовочка», на котором мама хлопала громче всех, хоть у меня и была фоновая роль жучка; соревнования сестры: на ней ярко-красное платье с вырезом на бедре, губы в алой помаде, туфли на высоченном каблуке, делающие ее выше на голову и партнёр младше на два года. Они кружатся по гладкому паркету в вальсе, огибая колонны. Сестренка посылает нетривиальные взгляды судьям, очаровывает зал одними лишь подведёнными чёрным карандашом глазами, хлопает длинными ресницами. Мы сидим во втором ряду с мамой и папой, окружённые чужими родителями, братьями, сёстрами, друзьями, бабушками, дедушками - всеми любителями бальных танцев. Кажется, только я вижу, как сестра шипит на ведущего ее мальчика, а тот виновато улыбается. Позже я узнаю, что он наступил партнерше на ногу и той ой как нелегко было не подать виду. Но в тот момент, пока звучал «ча-ча-ча», а мы все сидели, затаив дыхание, танец стал частью моей сестры. Нет, даже не так: она и была танцем. Величественным, грациозным и завораживающим. И все остальные пары казались по сравнению с ней детским лепетом, обычной массовкой. Я смотрю ещё несколько кадров, а после пленка обрывается. Точнее, полностью темнеет, словно снимали с закрытой крышкой. Чёрные дни бегут все выше, вьются змеей, но вскоре снова появляется изображение. Я лихорадочно цепляюсь пальцами и свет от одного из новых воспоминаний окутывает меня. Я и мама на кухне. Мне четырнадцать. Третий год, как я хожу к тому же тренеру, что некогда сестра. - У меня на выходных соревнования. - я смущенно прячу глаза под челкой. Мама продолжает помешивать суп половником. - Здорово. - Я вышла на региональный этап. Тренер считает нашу пару фаворитом на победу. - Прекрасно. - ко мне по-прежнему стоят спиной. Безразличие пропитало каждую ответную реплику. Кухня пропахла ненавистным луком. - Вы придёте посмотреть? Нам тут билеты дали… - я прикусываю губу, храня последнюю надежду, что на меня обратят внимание. - Это отбор на Capital Cup! Помнишь, тот, на котором… Мама дергает плечами. Следующие слова она с неимоверным трудом выдавливает из себя, и я понимаю, что сама испортила все. Не нужно было напоминать о турнире… - Прости, но я и папа работаем в этот день. Удачи тебе. Удачи тебе… Удачи… Уда… В те выходные я подмешала себе слабительного в еду. Мой партнер и девочка из скамейки запасных выиграли золото. Их пара поехала на турнир, где моя сестра однажды попала в тройку лучших. Коричневая лента ускоряется. Неожиданно я перестаю висеть непонятно где и срываюсь вниз. Пленка жизни идёт трещинами, распадается на куски, мир крошится, как разбитое зеркало, бесформенные отголоски прошлого пролетают мимо и сколько бы я не пыталась ухватиться за них, они выскальзывают из пальцев. Я лечу в пропасть, мне не за что уцепиться, и внутри растекается какое-то липкое, мерзкое чувство. Это ли называют отчаянием?.. - Все хорошо, я рядом. Я резко открываю глаза. Белый свет сменяется темной палатой Ангела, в которой я уснула, хоть этого и не планировала. - Приснился кошмар? Ты ворочалась и умоляла прекратить что-то. Голос Ангела… Такой тихий и еле-еле живой, но именно он мне сейчас и нужен. Без беспокойства, без сочувствия, без эмоций - их бурный водоворот слишком сильно переполнил сон. С тех пор, как я здесь, в искусственном рае для душевнобольных, кошмары стали обыденностью. Иногда они повторялись, иногда - удивляли своей непохожестью, но итогом и в том, и в другом случае было мое учащённое сердцебиение и неприятный осадок, застрявший где-то меж ребер. - Все в порядке. Прости, сегодня была моя очередь рассказывать, а я отключилась. - Ничего. - Ангел слабо улыбается. Прошло уже две недели с нашей первой встречи, и моя святая без крыльев постепенно шла на поправку. Я приходила к Ангелу через день-два, чтобы нас не раскрыли. В пятую ночь она рассказала мне о том, как осталась без родителей… Их семья ехала на машине из магазина с полными пакетами продуктов, обсуждая то, что можно из всего этого наготовить, чтобы отпраздновать удачный переезд. Новый город, прекрасный дом, хорошая престижная школа, новая жизнь - все это ждало впереди, как вдруг... Скрип колёс по асфальту, мелькнувшие фары грузовика и темнота перед глазами. Ангел не успела даже вскрикнуть, прежде чем перед машины смялся, словно карточный домик. А дальше, по словам несчастной, шли размытые картинки того, как ее переносят в машину скорой, море крови, их разбитая вдребезги машина и чёрные полотна на ещё двух телах, что лежали на земле. Тогда было не больно - девочка вообще ничего не понимала. Будто во сне: без четких действий, без воспоминаний о мелочах, без чувств. Первое, что Ангел увидела, когда очнулась - белый потолок палаты. Дурацкая тошнота, слабость во всем теле и невозможность произнести ни единого слова - только непонятные звуки. Единственное, что она смогла сделать, так это сесть. И все. Дальше тело парализовало, причем с неестественно поставленными руками и приоткрытым ртом. Вот тогда было очень страшно. Запертая внутри самого себя, Ангел старалась закричать, вырваться, но не могла. И так она превратилась в куклу. К сожалению, у меня пока не хватало сил раскрыться в ответ полностью. Я говорила про мой любимый театр, ненавистные бальные танцы, про нашу счастливую жизнь, до моих одиннадцати, про скучную школу и выпускной вечер. Ангел слушала и не просила большего, как и я не требовала у неё чрезмерных откровений. - У нас на даче когда-то рос большой дуб. Его посадил ещё мой прадедушка. Бесцветные пальчики Ангела перебирают мои волосы. Я лежу головой около ее подушки, отвернувшись лицом к окну. С наступлением осени небо все чаще стало затягивать тучами, но дождей пока не было. - Однажды мы приехали и обнаружили его засохшим. Огромный многолетний дуб полностью высох и умер. Когда я прикоснулась к коре, она рассыпалась у меня в ладонях, превратившись в труху. - продолжала историю Ангел. Первые капли ударили по стеклу. - Мы срубили дуб, а внутри него все было съедено муравьями. - К чему ты ведёшь? - дождь усилился. - Ты напомнила мне этот дуб: тебя тоже что-то ест изнутри. Не знаю, что именно, но оно не отпустит просто так. Я не хочу, чтобы от тебя осталась одна оболочка. - Ангел… - ее рука останавливается. Я комкаю ногами простынь, отчего ночнушка чуть задирается. - Сколько тебе лет? - Четырнадцать. А тебе? Я поворачиваю голову и тут же встречаюсь взглядом с красными глазами в окантовке из белых ресниц. Люди не перестают меня поражать: за семнадцать лет своей жизни я не научилась определять возраст не только по внешним признакам, но даже по стилю мышления. Взрослые часто оказываются намного большими детьми, чем сами дети. - Семнадцать. В этом году будет восемнадцать. - Это ничего не значит. - Ангел медленно моргает и закрывает глаза. - Да. Ничего не значит. Мы лежим ещё какое-то время, вслушиваясь в мелодию первого осеннего дождя. Ангел усыпает. Я укрываю ее по плечи, уже более не засматриваясь на розовые пятна ожогов на беспигментной коже, и поднимаюсь с кровати. До утреннего обхода валяюсь, пребывая в прострации. Думать ни о чем не хочется, только провалиться в спасительную тьму через пустые лазейки подсознания. В шесть как обычно приходит моя медсестра с тележкой: поднос с завтраком и порция первых лекарств, которые должны мне как-то помогать, но пока я заметила лишь усиленную сонливость, ухудшение зрения и ничего более. - Доброе утро! - Доброе. Я потягиваюсь и сажусь, свесив босые ступни с кровати. У Мари новый маникюр под цвет осенних листьев в саду. - Вы сегодня какая-то задумчивая с самого утра. Что-то произошло? - Мари, доктор Фрейд сегодня работает? - девушка смотрит удивленно. Да, я и сама в шоке, что спрашиваю о таком. - Работает. Он в ординаторской разбирается с бумагами. Но у вас же сеанс завтра, если не ошибаюсь… - она стучит ногтем указательного пальца по шприцу, прежде чем вколоть лекарство мне в вену. - Все верно, но не могла бы ты попросить его прийти. Не обязательно прямо уже, пусть зайдёт как освободится. - Хорошо… Прошлое следует за нами по пятам. Когда мы теряем все, то всегда оглядываемся назад: туда, где нам хорошо; туда, где нам плохо, чтобы осознать - бывает и хуже. Если я продолжу озираться, никогда не исполню свою мечту. Свобода означает полное отсутствие оков, а груз воспоминаний - ещё те чугунные цепи. Я ем блинчики с яблоком, посыпанные корицей, после чего достаю принесённые - все так же Мари - карты и раскладываю пасьянс. Он ни разу не складывается, но я и не надеялась особо. Под монотонные движения собственных рук, морось за окном, ровный стук сердца мои мысли уплывают слишком далеко. Настолько, что мне едва удаётся остановить их, когда Флейд пересекает порог моей палаты. - Впервые вы сами попросили о приеме. - задумчиво произносит доктор, поправляя очки на носу. - Не льстите себе, просто никого другого не нашлось. Тёмная водолазка под белым халатом, наконец подходящая по погоде, пропахла кофе. Флейд улыбается, обходя по периметру комнату, но так и не находит себе места. Его брюки, извечно покрытые золотистой шерстью, сегодня удивительно чистые и идеально выглаженные. Как мне известно, у доктора-паука есть дочь, но нет жены. Неужто нашёл себе подружку? Если это так, то я очень рада: будет следить за состоянием одежды моего врача, чтобы больше не позорился. - Я предлагаю сыграть. - В карты? Я плохой игрок. Покер, Бридж, Блэкджек для меня тёмный лес. - Нет, играем в самую простую. - я собираю раскиданных королей, дам и восьмёрок с постели и перетасовываю. - Правила просты: мы должны угадать старшинство следующей карты. Если правильно, то продолжаем, нет - ход переходит оппоненту. Я отползаю на край кровати, зажимая подушку меж ног и позволяя Флейду присесть с другой стороны. Колода лежит ровно по середине. Беру верхнюю карту и кладу рядом с собой полосатой рубашкой вниз. - Например, вот, девятка. Я думаю, что следующая будет старше. Масть не имеет значения, только число. - переворачиваю вторую. Валет пики. - Я угадала, значит, продолжаю. - Но вы же позвали меня не просто поиграть, ведь так? - Естественно. Но я пока ещё не до конца готова, поэтому хочу дать шанс судьбе решить: говорить или нет. - Флейд одобрительно кивает. Как же меня раздражает, что я не могу видеть его глаз! - Выиграете вы - я расскажу кое-что интересное и весьма полезное для истории болезни. - А если… - В случае же моего выигрыша, жду описания вашей новой истории любви. - От вас ничего не скроешь. - Флейд неловко усмехается. - Что ж, приступим. Я вновь угадываю: за валетом следует чёрная шестерка, а за ней - бубновая восьмерка. Король, девять, туз и семь - все в мою пользу. Но на этом везение заканчивается. Старше, младше, старше, младше, старше, старше, старше… И я в конечном счете аутсайдер. В какой-то момент мне почудилось, что спрятанные за темными стёклами паучьи глаза обладают рентгеновским зрением и мой проигрыш был заранее известен. Но проигрыш ли? Как сказал однажды один великий писатель: «Среди увлекающихся азартной игрой нет пессимистов». Вот и у нас их не было. Я в любом случае остаюсь в плюсе, как, впрочем, и Флейд. Игра без победителей и проигравших, но в то же время и без ничьи - великолепный расклад. - Видимо, мне сегодня везёт. - мужчина пожал плечами. Я соскакиваю с кровати и направляюсь к своему любимому подоконнику, на котором благополучно цветут глоксинии. Свешиваю ногу, раскачивая ею в такт стука холодных капель, и подушечкой пальца вырисовываю вензеля на стекле. Флейд перемешивает карты. - Что ж, с меня обещанная сказка. - глубокий вдох, медленный выдох. Я выдерживаю паузу, прежде чем начать. - Жила-была маленькая девочка и была у неё старшая сестра. Им все детство говорили, что они одаренные солнцем: у девочки веснушки-поцелуи были рассыпаны по всему лицу, а у сестры волосы полыхали закатным пламенем. Однажды родители отправили их в гости к своей тете в загородный дом. - я вижу Флейда в отражении оконного стекла. Он сдвигает часть колоды вперед, снимает, переносит вниз. Все сначала: сдвиг, снял, перенёс. Все сначала… - Дом был огромен и окружён лесом. Целый день сестры играли, заходили в разные комнаты, несколько раз даже потерялись, но услышав зов тетушки к столу сразу же чудесным образом нашли выход. И вот, стоило сумеркам сгуститься над лесом, пришли ведьмы - подруги тетушки - и позвали ее на шабаш. Так остались девочка и ее старшая сестра дома одни. Они поднялись на второй этаж и легли спать. - я подтягиваю правую ногу к себе, обнимая ее за колено. - В полночь дом наполнила музыка. Симфония номер 14 для фортепиано Бетховена. - Лунная соната. - Все верно, но не перебивайте. И вот переливы фортепиано наполнили дом. Сестры проснулись, и старшая решила проверить, откуда же могла звучать игра в пустом доме. Маленькая девочка не хотела отпускать сестру, но та ее убедила, что все будет хорошо. Я закрыла глаза. Это был последний раз, когда я видела улыбку сестры. - Дверь старшая оставила открытой. Маленькая девочка слышала, как кто-то ходил внизу и не один. Ей стало страшно, и она спряталась под кроватью, выглядывая из узкой щелочки. Неожиданно грянул выстрел, а за ним - крик сестренки. На лестнице включился свет, и чья-то тень быстро побежала наверх. Глупая испуганная девочка съежилась под кроватью, закрыв глаза и уши, будто это могло ее спасти. Резко распахиваю веки, стараясь не выдать охвативший меня страх. Я уже давно не вспоминала ту ночь и тем более не рассказывала о ней кому-либо. Стоит мне вновь погрузиться во тьму, картины того ужаса окутывают, словно туман. Просто наваждение сознания, я знаю это, но никак не могу успокоить свой организм. Вдох-выдох, вдох-выдох. - Она открыла глаза, когда ее насильно выдернули из-под кровати. Это была сестренка. Любимая старшая сестра, которая едва сдерживала слёзы. Она крикнула девочке: «Помогай!» и стала двигать комод к двери. Соната продолжала играть и в то же время голоса - мужской и женский - все приближались. Только закончив подпирать дверь, маленькая глупая девочка заметила, отчего плакала сестра… Я чувствую, как по виску стекает капля пота. Тянется соленой дорожкой вниз, заползает за шиворот. Паук сидит молча, не двигаясь, словно превратившись в каменную статую, но от этого мне лишь хуже. Делай он хоть что-нибудь, картины прошлого казались бы фоном, а так они снова и снова всплывают перед моим лицом. Я - слаба, я - заложница собственных воспоминаний, но это нужно прекращать. Поэтому я продолжаю говорить, пусть даже в горле суше, чем в Сахаре в летний сезон. - Ее плечо было полностью в крови. Оно превратилось в красный водопад, который та пыталась перевязать полотенцем. Она шептала, что все хорошо, что ничего страшного, пока младшая рыдала и тряслась от охватившей ее паники. Девочке хотелось исчезнуть, испарится с сестрой в эту же секунду. Крепко зажмуриться и понять, что это просто страшный сон и когда она откроет глаза, то вновь окажется в кровати, а в доме будет совсем тихо. - вдох-выдох, вдох… - Но ее мечтам не суждено было сбыться. Голоса за дверью становились только громче и вскоре нашли лестницу. Старшая сестра стянула с постели простынь и приказала обмотать младшей вокруг кисти. «Слушай внимательно!» - процедила она: «Когда окажешься на земле, сразу же беги и не оглядывайся. Беги так быстро, как только можешь, я тебя догоню». Сестра распахнула окно и стала спускать девочку вниз, пока ее босые ноги не обжог холод земли. В голове обрывки из сна, что я видела много раз после той ночи. Кошмар, обдающий ледяной струей паники, от которого просыпаешься весь мокрый и с противными отголосками карканья в ушах. Флейд в оконном отражении все такой же недвижимый, словно ненастоящий. Как застывшее мгновение за момент до моего погружения в эту топь. - Маленькая несмышлёная девочка не чувствовала ног… Тело будто налилось свинцом и не слушалось. Сестра махала мне руками, умоляла убегать, пока… - я с трудом проглотила застрявший ком в горле - оговорка. «Нет, не заостряй внимания», говорю сама себе, а все внутри обдаёт огнем. - Пока не грянул новый выстрел. Тело старшей сестры полетело со второго этажа и рухнуло в бассейн, окрашивая его в алый, что ночью казался чёрным. Только тогда младшая сестра понеслась со всех ног сквозь лес. Ее нашли на автостраде, спрятавшуюся на заправке около бензоколонки. Грязную и напуганную. Конец. Я снова и телом, и сознанием в белой палате. Передо мной горшок с двухцветными глоксиниями, за спиной - край оконной рамы, подо мной - подоконник. Я никуда не бегу, здесь светло, тепло и в носу не свербит от запаха крови и бензина. - Ну, как вам? Хорошая сказочка, ведь правда же? Самое то перед сном детишкам рассказывать! - только сейчас до меня доходит, как я охрипла и как мой голос стал походить на голос психически нездорового человека. Дрожащий, с нервными смешками и глупой иронией. Доктор с печальной улыбкой на лице встаёт и подходит ко мне. Стоит ему взять меня на руки, я сразу же ощущаю такую слабость в теле, такую беспомощность, которую не чувствовала уже давно. Или… Нет, хватит на сегодня воспоминаний. От Флейда пахнет эспрессо и корицей, осенью и собачьим кормом, спокойствием и легким шлейфом древесных духов. Он опускается со мной на кровать, не выпуская из рук. Будь у меня больше сил, я бы уже оттолкнула его от себя, если б и вовсе подпустила, но сейчас я ничего не могу поделать. Самая худшая привычка, которую можно было перенять у Лики, - создание запаса масок. Я уже и забыла, какова моя сущность на самом деле, ведь перекрыть страхи безразличием, холодностью, показать другим и убедить себя, что ты - эгоистичная мразь, намного проще, чем довериться кому-то. Психиатр смотрит на улицу, неспешно поглаживая меня по голове, как ночью это делала Ангел. - Спасибо за сегодняшнюю игру.