Боль помечает наши лица, меняет внешность, превращая в близких родственников. Стивен Кинг «Зеленая миля»
Я никогда не хотела и не думала заводить собаку, но судьба распорядилась иначе. Двухметровый неугомонный щенок сейчас вышагивает рядом, насвистывая какой-то легкий, бессмысленный мотив. Вчерашний выходной в кафе плотно засел у меня в голове: вкусные штрудели с золотистой корочкой, горячие, на верхушке которых таяло сливочное мороженое, украшенное листиками мяты, а из тонких надрезов выглядывала сладкая начинка; три кружки чая, что я выпила; деревянный интерьер домика из сказки; приятный разговор обо всем понемногу… Когда нужно было уходить, Том вызвал такси и проводил до дома. С одной стороны, это мило, но с другой он сегодня подкараулил меня при выходе, увязавшись хвостом. — И чем я тебя так привлекла? — Даже не знаю… — Том пожимает плечами, продолжая насвистывать. — Ох, смотри! — мы останавливаемся. Перед нами выросли горы. Горы перекопанной земли на том месте, где ещё недавно стоял одинокий магазинчик с продуктами. А я, как назло, одела белые кеды. Постирала, начистила до блеска пластиковый значок-звездочку на боковине, и тут на тебе! Прощайте потраченные усилия и хорошее настроение. — Черт, и как нам… Эй! Что ты творишь?! — земля уходит из-под ног, и я повисаю в воздухе. — Поставь меня! Верни на место, кому говорю! Но Том не слушает, покрепче подхватывая меня под руками, как маленького ребёнка, и в несколько шагов пересекает грязную зону. Я дергаю ногами. Мне чертовки неловко, что даже щеки покраснели, я чувствую это. — Отпусти, грязь уже кончилась! — А если не хочу? — Том хитро прищуривается. Прожигаю его яростным взглядом. — Да иди ты! Отпусти, не то цыганам продам! — Ладно-ладно, успокойся! Вот так. Я снова на земле. Как же все-таки приятно чувствовать твёрдую поверхность, а не висеть в унизительной позе под аккомпанемент из смешков прохожих. Домашние любимцы у меня всегда были только попугайчики да рыбки, поэтому в дрессуре я не сильна, но похоже придётся попрактиковаться. Летать я согласна только на самолетах или полотнах. — Эмма, ты единственный ребёнок в семье? Мы идём по самому короткому маршруту. Серые многоэтажки, деревья, тротуар, лавочки, люди с собаками, дети на велосипедах, дети с мороженным, клумбы… Сегодня должна быть примерка костюмов, которые я даже не представляю, как будут выглядеть. Надеюсь, они не будут сшиты из каких-нибудь штор или еще чего похуже. Все-таки школа не так много на фестиваль из собственного кармана выделяет. — Прости, что ты сказал? — я, правда, пропустила вопрос мимо ушей, но несмотря на это Том все же недовольно хмыкнул и отвернулся. Дитё малое. — У тебя есть братья или сестры? — Нет. — говорю и тоже поворачиваю голову в сторону, бурча продолжение себе под нос. — Сейчас нет. — А чем ты увлекаешься помимо танцев? — Я ими не увлекаюсь, а просто вынуждено помогаю с фестивалем. — Том тянет букву «о», чуть вскидывая подбородок. — Мое свободное время заполнено учебой или чтением. — И все? — И все. Раньше были бальные танцы, но я их не люблю и сейчас не занимаюсь. На меня смотрят с сожалением. Неприятным, ненужным сожалением, от которого мне не по себе. До этого момента я совсем не чувствовала себя той, кого стоит одаривать таким взглядом. Я жива, у меня есть крыша над головой и семья. Да, может, мои желания не особо учитывают и приходиться выкручиваться иногда тайком, может я и не получаю той похвалы и поддержки, чтобы мне хотелось, но я не считаю себя ущербной, заслуживающей жалости. Тем более Том не знает обо всем этом, отчего же его глаза так печальны? Пока я раздумывала над этим, мой спутник снова стал насвистывать, только чуть тише и другую мелодию. На удивление, я узнала ее, пусть даже Том переодически фальшивил.За лесом дремучем, за древней горой Есть город один, там правитель чудной. Он носит колпак и зелёный пиджак, И любит он кошек, детей и зевак. Ой-ой, детей и зевак, ой-ой, детей и зевак. Тот город радушно приветствовал нас: Мы пили вино, что нам дал свинопас, Мы ели и мясо, и хлеб, и пирог, Пока милый Джони не встал в уголок. Ой-ой, не встал в уголок, ой-ой, не встал в уголок.
«Песнь Кукловода». Немного жуткая, но мы с сестрой часто пели ее в детстве. Когда шли до школы или просто гуляли вместе… Маме она не нравилась, в отличии от нас, и поэтому историю о спрятанном городе с чудным правителем дома нельзя было напевать. Столько лет прошло с тех пор, как я последний раз слышала этот мотив! Откуда Том может его знать?Тогда-то к нам вышел правитель чудной, В руках он крутил свой клубок золотой. Обмотаны кисти и ступни у Джони, Склонил тело тот в бездушном поклоне. Ой-ой, бездушном поклоне, ой-ой, бездушном поклоне. Все жители в том городке не живые, Они все игрушки, все куклы простые. Мы бросили вещи, со всех ног помчались, Пока куклы в след нам противно смеялись. Ой-ой, противно смеялись, ой-ой, противно смеялись.
Я смотрю себе под ноги, а в голове, отражаясь от стенок черепа, слова песни. У меня не хватает смелости спросить, где парень услышал эту мелодию. Почему? И самой интересно. Я просто продолжаю идти рядом со свистуном, пока перед нами не предстает здание школы и одновременно заканчивается последний куплет:За лесом дремучем, за древней горой Есть город один, там правитель чудной. Как нам бы дорогу в тот город забыть, Чтоб куклой в руках кукловода не быть. Ой-ой, куклой не быть, ой-ой, куклой не быть…
Том, изображая из себя истинного джентельмена, открыл и придержал мне дверь. — Ой, это же сестра того парня! — Кого? — шатен щёлкает пальцами, пытаясь вспомнить. — Ну, этого, блин, который котёнка забрал. — Адам? Она его сестра? В фойе на лавочке около поста охраны сидит девочка лет двенадцати-тринадцати, увлечённо рисуя что-то в блокноте простым карандашом. Мое удивление не сложно понять: юная художница совершенно, абсолютно не похожа на Адама. Ни форма носа, ни разрез глаз, ни линии скул — ничего. Русый волос завязан тонкой резинкой в хвостик-пальмочку, а к коже прилип легкий летний загар. Однако, ее лицо не кажется мне до конца новым: что-то в девочке есть знакомое, какие-то отдаленные черты, которые я уже видела. Но где? Где я могла их встречать? — Привет! — Том подсаживается к сестре Адама. — Снова рисуешь? Закончила тот замок? — Да. — девочка кивает. — Потом покажу. А ты… — она смотрит на меня. — На танцы с братом ходишь? — Ага, меня Эмма зовут. — Дина. Я стараюсь улыбнуться, но выходит не очень. У моего непослушного щенка намного лучше получается общаться с окружающими, особенно с детьми. Сначала сын директора, теперь Дина — у Тома не возникает трудностей с налаживанием контакта. Я же всегда избегала заводить новые знакомства без веской причины. — Как поживает котёнок? — спрашиваю я, пытаясь заглянуть в блокнот, но Дина все время от меня закрывается. — Хорошо. Мама его ещё не нашла и, надеюсь, не найдёт. — Она не разрешает вам держать животных? Разве нормально скрывать от неё? — Мама приходит поздно и никогда не заходит в гостевые комнаты, так что все в порядке. Мы с Адамом прятали канарейку там целый год, пока однажды не забыли запереть клетку. — У вас большой дом? — интересуется Том. — Угу, очень. К папе часто приезжают коллеги по работе, поэтому у нас есть комнаты для них. Но, честно, я не припомню, чтобы кто-то оставался ночевать. — я наконец краем глаза улавливаю фрагмент рисунка: пейзаж альпийского луга в черно-белых тонах. Море цветов, переходящее в серое небо. — Поможете мне немного? — В чем? — Дина кивает в конец коридора. — Мальчишки укатили мою коляску, можете ее привезти? До этого я видела лишь верхнюю часть тела Дины и даже не обращала внимания на маленькую особенность: из-под длинного платья выглядывал носок лишь одной туфли. Аккуратная, маленькая ножка, но только одна. Когда Том подкатил коляску, Дина встала и осторожно прыгнула в нее, отказавшись от помощи. Закрыла блокнот и сложила его в тканевую наплечную сумку. Туда же полетел карандаш. Ее тонкая фигурка, легкие движения только усиливали чувство дежавю, но как бы я ни старалась, никто знакомый на ум не приходил. С Томом мы разминулись около кабинета географии. Там же я встретила Лику, обсуждающую с Эдвардом окончательное меню кафе. Эди — обычный, ничем не примечательный парень с проблемной кожей и кучерявыми волосами. Не успела я к ним подойти и поздороваться, как услышала тяжелые шаркающие шаги, что с первых же секунд узнавала вся школа — наш завуч. Великая и ужасная, умопомрачительная и неподражаемая: вот она — любительница красноречивых эпитетов стремительно мчится к нам, а ее пышные бедра заходят одно на другое. Именно по ее указанию мы вырезали птичек и расклеивали их на окнах. — Прекрасные мои, сделайте мне одолжение: отнесите словари в библиотеку. Эдвард, помоги девочкам. — Дево… А? О, Эмми, ты пришла. — Лика стиснула меня в объятиях. Из этого положения я кивнула Эди. — Конечно, сейчас все сделаем! — Спасибо, мои хорошие! Словариков оказалось много. Очень. Кажется, завуч забрала себе абсолютно все, что только присутствовали в школе. Лика, снова нацепив маску слабенькой маленькой девочки, большую часть свалила на Эдварда. — Ты же и сама можешь, зачем перекладывать на другого? — шепчу я. Сегодня утром, когда мы с Томом шли сюда, я увидела Лику на другой стороне улицы. В руках у неё была огромная коробка из-под кофемашины с этим самым агрегатом внутри и рюкзак, где со сто процентной вероятностью, могу уверить, тоже всего было много. — Тебе честный ответ или отмазку? — тем же тихим тоном отвечают мне. Эдвард идёт шага на три-четыре впереди. — Честный. — Лень. — Лика пожимает плечами и еле удерживает стопку книг, подпрыгнувшую от этого движения. — А отмазка? — Позволить Эди почувствовать радость того, что может помочь другим. Возможно, даже ощутить себя сильным. Только тссс! Жизнь Лику ничему не учит: она приложила указательный палец ко рту и все словари отправились в красивый, но очень недолгий полёт. Грохот спугнул голубя, сидящего по ту сторону открытого окна. В библиотеке спокойно и тихо, как обычно бывает в подобных местах. Единственное отличие от всех моих предыдущих походов сюда — отсутствие библиотекарши за стойкой. Первый раз женщина, коей на вид уже далеко за бальзаковский возраст, не сидит, откинувшись спиной на стул, а бродит между столов, волоча по ним тряпкой. Глаза ее закрыты, а в уши воткнуты наушники. Как-то так вышло, что в помещении не было окон. Лишь тёплый желтоватый свет потолочных ламп, от которого, стоило приступить к чтению, резко начинало клонить в сон. Из посетителей сегодня лишь одна девушка, читавшая Ремарка. Наверное, люди вечно будут меня удивлять своей многогранностью и показывать, что все стереотипы ложны. Потому что очень сложно представить, как один из членов «Метрополитена» вот так просто сидит в библиотеке, читая серьезную литературу. Аморальность в сочетании с интеллектом — для меня это нечто новое. Девушка с татуировкой бабочки на всю спину даже не шелохнулась, когда мы скинули весь груз на столы. Она смахнула окрашенную в малиновый цвет прядь челки с глаз, продолжая погружаться в поствоенный мир Германии. — Как твой зуб? — спрашиваю я у Лики. — Реанимирован и запломбирован. Но вчера думала, что помру от боли! — она морщится и машинально прикладывает ладонь к щеке. Мы бродим среди высоких стеллажей, окружённые классической, научной и немного современной литературой. Авторы, чьи имена уже давно выгравированы на могильных плитах, взирают на нас с верхних полок. — Знаешь, — Лика берет томик «Улисса», открывая ближе к середине, и медленно ведёт по шершавому листу пальцем. — иногда мне хочется потеряться здесь, в библиотеке. Спрятаться, забиться в уголок и сидеть так, завалив себя книгами. Я завороженно смотрю, как Лика перелистывает страницы, закрывает книгу и, словно призрак, двигается вдоль стеллажа, ведя рукой по потрепанным темным корочкам. Подол ее любимого розового платья тихо шелестит при каждом шаге. — Звучит глупо, но именно здесь я чувствую себя наиболее живой. Книгам ничего не нужно от нас, в отличии от людей. Им без разницы богат ты или беден, как много у тебя друзей, денег, есть ли парень или девушка, улыбаешься ты или плачешь. Им все равно. — Разновидность свободы… — слова непреднамеренно срываются с губ. Лика останавливается, поворачиваясь ко мне. — Можно сказать и так. Печальные глаза, но искренняя улыбка. Такая мягкая, теплая, что кажется ненастоящей в контрасте с привычной веселостью рыжей отличницы. Она появляется на миг, как мираж, и тут же исчезает под маской беззаботности. — Не бери в голову — просто мысли вслух. Пошли лучше в актовый, у тебя же примерка костюмов! Я так хочу на них посмотреть! Мадам не была против сторонних лиц на репетициях. «Искусство требует зрителя!» — проронила она однажды и больше никто не спрашивал, можно ли ему остаться. Да и сами танцоры, как я уже поняла, были безразличны к лишней паре глаз. Великая троица словно входила в транс во время танца и переставала замечать что-либо вокруг себя. Это умение приходит с опытом, но несколько лет бальных мучений не научили меня подобному. Я все так же вздрагиваю от вскриков Мадам, все так же боюсь забыть элемент или сделать его неправильно. — Доброе утро, страна! — Лика залетает в актовый, плюхаясь в первое попавшееся кресло. Сегодня Филипп и Симеона разминаются прямо на сцене, потому что тренировочный зал заложили коробками с костюмами и декорациями. А если точнее, то пара опять перекидывается колкостями, отрабатывая очередную часть номера. На нас с Ликой ноль внимания. — Еще раз так прыгнешь — сцена провалится! Дрыщ, а сисоны делаешь, как китомамонт! — А сама-то! — Филипп засмеялся. — Ты слишком дёрганная для Ангела и от твоего взгляда ощущение, будто ты представляешь все способы моего убийства. — Неправда! — Правда! — Неправда! Плечи Лики дрожат, а она сама падает грудью на колени и зажимает рот ладошкой, стараясь не засмеяться в голос. Я ее понимаю: вся эта сценка походит на ссору первоклассников, не поделивших ведерко в песочнице. Симеона отворачивается и, демонстративно шагая с носка, удаляется в сторону лесенки. Запрыгивает на ленты, заворачивает вокруг них две ноги, оставаясь висеть в позе лотоса спиной к парню. Филипп беззвучно открывает и закрывает рот несколько раз, не находит, чтобы ещё сказать, и спускается к нам. — Где ключ от раздевалки? — спрашиваю я. — Мадам забрала. Переоденься за кулисами, потом вещи перенесёшь. За сценой пыльно и от этого ужасно свербит в носу. Я сильно и часто чихаю, прежде чем сменить одежду на спортивную. Прослушав ряд пожеланий здоровья, наконец возвращаюсь к Лике и остальным. — Вы уже видели костюмы? — спрашиваю я у Филиппа, попутно закидывая свое добро в рюкзак. — Неа. — парень лениво растягивает гласные. — Мадам возжелала увидеть нас в них на прогоне. — А ещё переживает, что кое-какие личности их испортят в ее отсутствие. — подаёт голос Симеона, делая отточенный резкий срыв вниз. Она приземляется на деревянный пол и все так же горделиво с носка идёт к лестнице, присаживаясь на шпагат с первой ступени. Мадам приходит через пятнадцать минут и сразу же командует идти наряжаться во все оружия. За ней следом плывет — именно плывет, а не идёт — Адам. Его состояние очень сложно описать словесно, но в народе о таких говорят: пациент скорее мёртв, чем жив. Цвет кожи парня уже не бледный, а сероватый, словно по его лицу размазали тонким слоем графитный карандаш. Даже сидящая доселе молчаливым зрителем Лика, заприметив Адама, широко распахнула свои карие глаза и шепнула мне: — Он выглядит хуже, чем ты перед экзаменами. В разминочном зале коробок оказалось больше, нежели я себе представляла. Благо, они были все подписаны и найти нужную не составило особого труда. Раздевалку нам так и не открыли, поэтому пришлось переодеваться прямо там. Я снова мельком разглядывала великую троицу, примечая про себя все новые детали. У обоих парней-танцоров выпирают рёбра, торчат колени, локти, но Адам все же сложен более атлетично — длинные сухие мышцы просвечивают сквозь тонкую кожу. Его тело не похоже на холст, полностью изрисованный боевыми ранениями, как у Филиппа. Есть только одно место на плече с несколькими длинными полосками — такие шрамы бывают, когда рвутся связки. Костюм Ангела-мужчины состоял из свободных штанов из белой атласной ткани и футболки, левый нижний край которой был обрублен, а правый, наоборот, удлинён до середины бедра и украшен на конце золотым кружевом. Такие же вставки были на левой ноге, воротнике и спине — в виде крыльев. Ангелу-девушке досталось воздушное платье, с такими же украшениями цвета драгоценного металла, что и у Адама. Симеона недовольно косится себе за спину, просовывая руки в прозрачные ремешки пушистых крыльев. — И как она предлагает мне крутиться на этих дурацких полотнах? Бог с ним, что платье — шорты надену, но объемные крылья?! Серьезно? Мы ж пообломаем их ещё на репетиции. А если не их, то свои конечности! Меня ждала та же участь, а может даже хуже, потому что Симеоне платье никак не мешало двигаться. Латексный топ, портупея, переходящая в чокер на шее, сверху что-то вроде блузки из чёрной сетки, внизу — юбка с завышенной талией, стягивающей, будто корсет, и кожаные перчатки без пальцев. Среди этого готического образа сильно выделялись красная лента на поясе, рубиновый ромб на человеческом ошейнике и такой же в точности на груди. В завершении шли алые крылья: пластиковый каркас, закрытый бархатом. Примерно в том же стиле выглядел Филипп: брюки, жилетка на голое тело с треугольными кончиками, болтающимися впереди, красные пуговицы, дьявольские рожки, нарисованные на спине два летательных аппарата, перчатки. Вся наша компания танцует босиком и это пока единственное, что радует. — Адам, — тихо зову я. Обладатель имени стоял, завалившись одним плечом на станок. Он намертво вцепился в перекладину и, приложив некоторое усилие, посмотрел на меня. — Держи. Попей немного. — Спасибо. — прохрипел блондин, принимая бутылку из моих рук. Филипп вышел в туалет, а Симеона продолжала крутится около зеркала. Какой бы хладнокровной девушка не хотела себя показать, по ее облегченному вздоху и спокойному блеску в глазах, когда Адам с жадностью принялся пить, я сразу же понимаю, что переживает она не меньше моего. В актовом зале нас с нетерпением ждала Мадам, потирая костяшки пальцев. Она несколько раз удовлетворительно кивнула Лике, присаживаясь с ней на кресла в первом ряду. — Вау! Просто слов нет… — моя рыжеволосая подруга прыгала взглядом с одного костюма на другой. — Я бы ещё добавила золотой венок ангелам. И, может, еще длинные стрелки дьяволице. — Лика подмигнула мне. Резко захотелось кинуть в нее чем-нибудь. — Над этим стоит подумать… — протянула хореограф и тут же защелкала пальцами, переходя на свой рабочий, повышенный тон. — На прогон! С выхода и до конца, не останавливаемся! Вдох. Музыка. Шаг на сцену. Филлип ведёт меня под руку, а навстречу нам, держась, как в величественном минуете, выходят ангелы. Шаг, разворот на месте, шаг. Я стараюсь не думать ни о чем, уподобиться остальным и просто раствориться в танце, но не выходит. Волна в сторону, подтянуть ногу к себе, кокетливо улыбнуться зрителю. В наряде демона двигаться неописуемо сложно. Ещё и эти недокрылья сковывают — боишься лишний раз повернуться. После первого взлёта на полотна и пока ещё маленького прогиба, я проклинаю сама себя, что не размялась должным образом. Если мой позвоночник не сломается в конце прогона, это будет благословением. Мелодия ускоряется, Филипп кружит меня с бешеной скоростью, параллельно заглядываясь на Симеону. Отыгрывает роль или правда наблюдает — остаётся лишь гадать. Шаг, поворот, вдох, прыжок, поддержка, шаг, выдох. На словах, призывающих бросить куда-подальше свой самоконтроль, парни меняются местами, а мы с Симеоной вновь прыгаем наверх с лестницы. Думаю, если сложить всю нашу беготню по ступенькам за целую тренировку, то окажется, что мы покорили лестницу Иакова и не один раз. Медленная часть в середине танца — гениальная вещь, спасающая всех без исключения. Я оборачиваю кисти вокруг бардовых змей, падаю вперёд, ощущая тремор чужих рук на своей талии. Адам дышит часто и прерывисто, но двигается в хорошем темпе. Он подкидывает меня немного ниже, чем обычно и из-за этого приходится подтянуться на одних кистях, дабы не ударить ангелочка пяткой прямо в воображаемый нимб. Я зажимаю коленками свисающего монстра, откидываясь назад сначала в лопатках, затем плавно переходя в поясничную дугу, и запрокидываю голову. Перед закрытыми глазами фейерверком вспыхивают желтые пятна. Острая боль молнией пронзает тело, но я не подаю вида. Больше никогда в жизни не обесценю разогрев. Ни-ког-да. Тяну руку Адаму, и тот не изменяя себе едва касается подушечек пальцев. Поющий голос захватывает все вокруг: танцоров, сцену, бесконечные ряды стульев вместе с Ликой и Мадам, сидящей сегодня удивительно тихо. С высоты взираю на выскочивших к краю парней: Филипп крутит одинаковые — похожие на запущенный по кругу и повторяющийся из раза в раз стоп кадр, — туры фуэте, приседая четко в такт аккордов. Адам успевает, но разница в технике все равно сильно бросается в глаза. Шатен заметно прибавил в аккуратности за последние дни. Я жду конец песни, приказывая своему организму не трусить. Сейчас мы обязаны доделать прогон и закончить вовремя — так я себе внушила. Я выполню последний элемент правильно, клянусь! Музыка. Вдох. Шаг в пропасть. Я ступаю в пустоту, где меня должен ждать Адам, но за секунду до этого раздаётся жуткий грохот и вскрик Лики, и я инстинктивно вцепляюсь в полотна, оставаясь висеть в непонятном положении. — Адам! Ребята, несите воды! — Нет! То есть да, то есть… Вашу ж мать! — Сплевывает Филипп, возвращая меня на землю, и тут же подбегает к потерявшему сознание парню. Демоненок выжидающе косится на Мадам, но та лишь закусывает губу, не предпринимая попыток помочь. — Лика! — Я здесь! — Живо за сумкой Адама! Чёрная спортивная. Тащи ее сюда! Сим, отвернись. Лика спрыгивает со сцены и пулей вылетает из зала. Симеона покорно разворачивается, присаживается на корточки, закрывая лицо ладонями. Я ничего не понимаю. Стою столбом перед этой сумасшедшей картиной, от которой уровень адреналина подскочил у всех, кроме, кажется, Филиппа, отчеканивающего, словно по инструкции, указания остальным. Худощавый парень прожигал Мадам взглядом, полным презрения и… разочарования? Ситуация страшная, но все же почему весь гнев направлен именно на женщину, нервно теребящую сейчас пушистый брелок персикового клатча? Филипп вырывает из рук вернувшейся Лики сумку Адама, швыряет содержимое в разные стороны, пока не находит пластиковый зип-пакет и не вытаскивает из него одноразовый шприц. Парень задирает белую футболку, оголяя нижнюю часть живота и вводит иглу под кожу чуть правее пупка. — Один, два, три, четыре… — медленно высчитывает шатен, удерживая нажатый поршень. — …восемь, девять, десять. Лика, выброси это, пожалуйста. Он передаёт шприц, после пряча неиспользованные в боковой карман, и закрывает сумку. — Сим, уже все. Поможешь собрать беспорядок? Оставь на вахте, потом заберём. — девушка молча поднимается и принимается выполнять поручение. — Эмма, давай унесём его отсюда? Филипп закидывает Адама к себе на спину, жмурится от навалившегося груза, но уверенно спускается со сцены. Я обгоняю их и весь путь иду впереди, открывая каждую встречающуюся нам дверь. Летом людей в школе немного, а потому наша любимая фея врачевания отсутствует, впрочем, ее и в течении учебного года застать за работой практически невозможно. Но нам несказанно повезло и сам медпункт оказался открытым. Мы вваливаемся в него, в эту обитель справок, таблеток обезболивающего, завешанную плакатами о правильном режиме дня, чистке зубов и важности прививок. — Оп-ля! — Филипп перекладывает бессознательного Адама на кушетку. — Потрепала тебя жизнь, старина, а все равно такой тяжелый! Я брожу от шкафчика к шкафчику, легонько дергаю ручки и, где дверцы спокойно поддаются, перебираю маленькие баночки на наличие нашатыря. — Что ты делаешь? — Пытаюсь найти то, что может привести в чувства. Тц, нету. — Ну и черт с ним, пусть отдохнёт. Все равно ж репетицию отменили. — Филипп кивает в сторону стула. — Присаживайся, поболтаем, пока спящий принц не очнётся. — Что ты… вколол ему? Филипп расстёгивает верхнюю пуговицу жилетки. Свои дьявольские рожки он потерял ещё в суматохе на сцене. — Инсулин. У Адама диабет 1 типа, а эта тварь гоняет его почем зря! — Ты про Мадам? Она знает про его болезнь? — Ещё бы этой гниде не знать! — процедил Филипп. — Предупреждали же ее, когда документы подписывала. — на моем лице явное недоумение. Какие документы? Договор? Но на что и почему именно с Адамом? — Будь я на этом месте, уже сбежал или хорошенько врезал старой… — Ну, хватит. Нечего мою мать обзывать. — Адам откашлялся, приподымаясь на локтях. Филипп подал ему пластиковый стаканчик с водой. — С такими поступками она тебе не мать! — парень возмущённо фыркнул, но, увидев улыбку блондина, все же успокоился. — Ладно, тебе решать. Но учти, что если ты ещё раз грохнешься в обморок от переутомления, то пенять твоей мамаше на себя! Адам усмехнулся. — Я запомню. Филипп оставил нас одних, оправдываясь тем, что должен встретить Симеону и проверить, как она. Что с ней могло произойти я тоже понятия не имею. Воцарилось молчание. Точно такое же, какое было в первый раз, когда я с Адамом сидела в пустом актовом зале. И снова мой собеседник начал разговор первым, вырывая меня из бешеного водоворота мыслей, пытающихся собрать из трети кусочков пазла полную картину событий. — Ты, наверное, ничего не понимаешь сейчас… Я… — парень сделал маленький глоток. — мог бы объяснить все, но, честно, не знаю с чего начать. — Пока ты был без сознания, Филипп действовал просто неописуемо четко, как будто ты каждый день в обмороки падаешь. И почему-то… — перед глазами всплыл момент с сидящей на корточках Симеоной. — Он попросил Симеону отвернуться. Как давно вы вообще знакомы? Я не рискнула начинать сразу с темы о Мадам. Мне нужна передышка. Минутное затишье, чтобы привести рой мыслей в порядок, медленно подвести к нужному руслу. — Сима и Филипп были соседями ещё с раннего детства и знакомы практически всю жизнь. — Адам полностью садится на кушетку, упираясь спиной в стенку придвинутого вплотную шкафчика и продолжая делать крохотные глоточки воды. — Филя ставил мне укол, да? — я кивнула. — Так и думал. Сима панически боится игл, а откачивать сразу двоих даже ему не под силу. Адам тихо засмеялся и мне ничего не оставалось, кроме как поддержать его в этом. Он выглядел немного лучше: действие ли дозы инсулина или же от его улыбки мне просто казалось так — не важно. — Они так давно знакомы, что невольно можно назвать их парочкой. — Ну, это уж ты загнул. Они убить друг друга готовы — какие отношения? — Возможно, ты и права, но это их стиль общения ещё со времён моего вступление в ансамбль. А это было… — Адам задумался, уводя взгляд куда-то в потолок. — Мне было десять, а значит прошло уже восемь лет. Как быстро летит время… — И не говори. — я закрыла глаза и тут же их открыла, потому что в темноте сомкнутых век сразу всплывал извечный образ. — А я не знала, что Мадам — твоя мама. Вы так непохожи… — Мачеха. — поправил меня Адам. — Она усыновила меня как раз в возрасте десяти и с тех пор я живу у неё. Впрочем, это длинная история. Длиною в целую жизнь, если быть точнее, но нам и некуда спешить, да? — Нет, но… Тебе не трудно вспоминать? Если тяжело говорить, я не настаиваю. — Нет. — парень покачал головой, отчего светлая челка упала ему на лицо. — Нечего бояться прошлого, ведь оно уже произошло. Рассказав историю много раз, я все меньше и меньше чувствую ее груз на себе.