На обед сегодня гороховый суп, котлета с горой лука в составе и чесночные гренки. Я пью апельсиновый сок, прожигая ненавистным взглядом содержание подноса. Кто в самом деле дает такой адовый набор продуктов за раз?
Конец октября не радовал солнцем, но и не печалил холодами. Погода стояла стабильная, как расписание в этом месте с белыми одеждами. По ночам я ходила к Ангелу, и она, как бы странно не звучало для здешних жителей, медленно шла на поправку. Днем ее состояние не слишком изменилось – добавились редкие движения кистей - и все же с наступлением темноты она все больше и больше походила на обычного ребенка с надлежащим спектром эмоций. Я так и не решилась рассказать ей про свою трагедию, хотя кошмары перестали мучить меня. Надеюсь, в скором времени Ангел совсем поправится и выберется отсюда на своих двоих. Станет исключением из правил. Единственное, что меня беспокоит на этот счет: кто ее примет? За пределами стен никто ее не ждет кроме жестокого мира, который не любит особенных.
Но три дня назад ночные вылазки прекратились. Все из-за того, что к Ангелу подселили соседку. Девушка с депрессией, почти не реагирующая на внешние раздражители, периодически просившая воды и взбить подушку. Ее можно отнести к группе «Куклы», которую я приемлю здесь более остальных, но мне что-то все равно в ней не нравится. Не только то, что она выступает причиной отмены полуночных историй, хоть это и главная причина, и все же есть в новоприбывшей что-то, заставляющее внутри сжаться от… То ли зудящего раздражения, то ли от лёгкого чувства страха, которое еще не успело вырасти в полноценную панику, но уже пустило корни предчувствия надвигающейся опасности.
- Почему вы не притронулись к еде? – Мари поливает цветущие глоксинии, стирает влажной салфеткой пылинки с их листов. Они – экспонат среди безумного фарса, пластиковой лжи за окном. – Сок на голодный желудок вреден…
- И ты не сможешь дать мне лекарство, я знаю. – тяжкий вздох. Взгляд медсестры выглядел обманчиво суровым.
Мари сегодня излучала особенный шарм. Ее угольные волосы блестели от лака, а под белым халатом скрывалась новая полупрозрачная кофточка из шифона. Я не постеснялась уточнить у нее этот момент, на что моя собеседница робко дернула подол халата.
- Сегодня приезжает ваша тетя.
- Я знаю. – последний глоток сока подошел к концу. – Но не вижу в этом взаимосвязи.
Мари забрала у меня пустой тетрапак и положила его к нетронутому обеду.
- Доктор Флейд выходной и по личным причинам не сможет приехать, поэтому меня назначили вашим смотрящим.
- Все равно не совсем понимаю. Смотрящим не обязательно производить хорошее впечатление.
- Как! Что вы такое говорите! В вашем случае это еще как обязательно! – я в немом вопросе приподняла бровь. Энтузиазм Мари сразу же сошел на нет. – Вы же указали в анкете помимо родителей лишь имя тети, так что я подумала… Подумала, что она для вас очень важный человек и хотела показать ей, что вы в надежных руках…
- Вот оно что… - протянула я снисходительно.
Когда я поступила в лечебницу, то была не способна здраво мыслить. Первое мое воспоминание отсюда – комната с маленьким окошком над головой. Спустя пару дней после этого мне предоставили бланк с вопросами о себе, родственниках и многом другом, но, главное, там я могла записать имена тех, кому я хотела бы позволить меня навещать. Родители шли без возможности отказа, а вот из остальных я вписала лишь тетушку. С другими родственниками я мало общаюсь, да и не думаю, что мама позволила им узнать о моем местоположении на данный момент.
- Ты права. – после долгой паузы ответила я, на что Мария облегченно вздохнула. – Во сколько она придет?
- Время посещений начинается через двадцать минуточек.
Все оставшееся время Мари расчесывала и заплетала мне волосы, вытаскивала закинутые под кровать балетки и тщетно пыталась впихнуть в меня хоть что-то из невкусного обеда.
Мы вышли ровно в то время, когда пациенты возвращались из столовой в комнаты. Я старалась не обращать внимания на облитых соком или супом, на исцарапанных, побитых людей в белых робах и ведущих, чуть ли не заломив им руки, санитарок. Они заводили в комнаты по три-четыре человека, принадлежавших к разным группам. В основном это были Маугли, Маньяки и Граждане, потому что их еще можно было заставить перемещаться самостоятельно. Изредка на глаза попадались те, кого можно было бы причислить к Гражданам, и их по первости считали ими, пока они не начинали в столовой красть ложки, затачивать тупые концы и выслеживать слепые зоны камер. После таких происшествий в карточках появлялась пометка «Птицы». И да, Флейд распространил и укоренил мое название.
Люди, приходящие извне, из главных ворот попадают в просторное фойе, из которого внутрь есть всего две двери – одна ведет в само здание, а другая в комнату встреч. В ней пахнет ромашковым чаем, обои приятного кремового оттенка. Диванчики светло-серые, обтянутые искусственной кожей, с легкой потертостью снизу. Это помещение - маленький мостик между настоящим миром и нашей золотой клеткой.
Тетушка уже ожидала нас, сидя спиной ко входной двери, и тут же вскочила, когда медсестра повернула ключ в замочной скважине. Я видела ее тень через мутное стекло в двери. Сердце, и так бившееся часто-часто, отдалось в груди новым приступом тахикардии.
Вдох-выдох. Вдох…
Я рванула вперед, налетая на тетушку и утыкаясь лицом в ее бархатный пиджак. Пальцы крепко сжали фиалковую ткань на ее спине, а на глаза непроизвольно навернулись слезы. В эту минуту, в эту секунду я почувствовала всю тяжесть того, что люди называют тоской. Одиночество, одно из тех ненавистных мной ощущений, ело изнутри уже долгие недели. Я хотела увидеть хоть кого-то из той жизни за стеной, из моей старой жизни, чтобы понять – оно мне не приснилось. Все хорошее на самом деле существует, такое недоступное, но некогда принадлежавшее и мне.
- Эмма! Эммочка! – тетя повторяла мое имя на придыхании, словно готовая и сама начать плакать. Она обняла меня в ответ своими сухими загорелыми руками, которые я так хотела бы расцеловать сейчас.
- Я… Так скучала… - слова выходили с трудом. Я вмиг охрипла, будто голос отняли вместе с моей свободой. – Заберите меня отсюда! Прошу! Заберите-заберите-заберите!
- Ох, Эмма!..
Меня колотит, как от приступа сильного, но беззвучного кашля. Ноги становятся ватными, голова скована кольцом из проволоки, я едва не падаю на колени. Словно ледяной волной накрыло отчаянное желание убежать настолько далеко, насколько это вообще возможно. Мне холодно и жарко, мне плохо и хорошо в руках тетушки. Я не могу остановить себя. Поступок безрассудный, знаю: никто не сможет вытащить меня из белых стен, кроме матери. Даже если меня сочтут полностью здоровой и вменяемой - она отдала Эмму Аинсворд сюда, ей и принимать решение о выходе, такая уж система. Да и какая жизнь ждет меня там? Справка из лечебницы закрывает все дороги, а люди… Не осталось тех, кто бы принял бесполезный груз в моем лице без угрозы сломать себе жизнь. Я не эгоистка, поэтому давно решила этот вопрос, но сейчас, поддавшись детской наивности и страхам, я говорю совсем иное. Я маленькая, слабая и едва-едва держу себя, чтобы не разревется окончательно и лишиться тем самым, возможно, последней встречи с тетушкой.
Не думала, что один пропуск лекарства так скажется на мне…
Чай с ромашкой приятным теплом обволакивает горло. Я успокаиваюсь, сидя рядом с тетей, которая одной рукой прижимает к себе и тихонько поглаживает по плечу. Мари бродит позади нас, не находя места.
- Твои друзья просили передать привет.
- А? Ага… Передай им, что я тоже скучаю. – не хочу про них сейчас слышать, иначе снова накроет.
Мы говорим о новых театральных постановках, о необычных клиентах тетушкиного бара, о книжных новинках, я рассказываю про Ангела, про глоксинии, про невкусные обеды - на что Мари хмыкает за нашей спиной. Ни слова про мать, про Флейда, про друзей. Отец, по словам его сестры, вновь в командировках, но очень переживает за меня. Охотно верю.
Тетушку очень заинтересовала Ангел. Я, не стесняясь, выложила все, что знаю о ней: от внешности до краткой истории ее жизни. Мария стояла в немом удивлении, ведь никто не знал, как мне удалось выяснить все это, а про ночные путешествия я не проронила ни слова что ранее, что сейчас. Медсестра хотела было меня остановить, когда речь зашла о диагнозе, но ей позвонили. У тетушки глаза так и горели, казалось, что она уже без ума от Ангела, а также всем сердцем разделяет ее горе. У папиной сестры всегда была огромная любовь к детям и всегда было бесплодие. Жестокая ирония, не правда ли? Ее покойный муж наотрез отказывался от приемного, боясь за непредсказуемость проявления неизвестной генетики, суррогатное материнство считал торговлей женским телом, а модное Эко пугало его своим механизмом внедрения в нерушимые законы матушки-природы. Так что все годы совместной жизни они провели в гордом бездетстве. Тетушка даже работала какое-то время в детском саду, но это оказалось все равно не тем. Ей хотелось взрастить нечто свое, вложить в это всю свою душу и наблюдать за тем, как сложится судьба ее творения.
На деревянном кофейном столике высотой чуть выше колена стояла вазочка с карамельками. Я потянулась за одной, хватая первую попавшуюся – вишневую. Это дает мне возможность подумать и вспомнить что-нибудь еще о моем прекрасном светлом человечке. Хочу, чтобы время посещений никогда не заканчивалось, а темы обсуждений не иссякали.
Код 99.
Повторяю: код 99.
Код 99.
Мари испуганно вскрикивает и убегает по коридору в лечебницу, забыв запереть дверь. Как глупо и непрофессионально с ее стороны! Я вскакиваю следующая, кивая тетушке, чтобы шла за мной. Так поступать нельзя, но на каждое «нет» всегда можно сделать одно «да». Особенно, когда это единственная возможность показать Ангела тете и окончательно убедить забрать ее отсюда. У нее еще есть шанс на свободу и, если все получится, Ангела снова будет ждать счастливая жизнь за стенами.
Код 99 означает, что произошла серьезная драка двух пациентов, повлекшая за собой цепную волну столкновений, причем именно возле жилых комнат. За мое время пребывания здесь подобное случалось однажды и тогда поднялось столько шума, что, проникни сюда хоть табор цыган, никто бы этого даже не заметил.
Мы бежим по лестнице, подол длинной кофты, которая сейчас на мне, волочится где-то на середине бедра. Уже отсюда слышен шум, крики и ругательства персонала. Тяжела работа санитара, но их никто не заставлял сюда идти.
Дергаю дверь на себя – в коридор вываливается один из Граждан, бьется затылком о перила и теряет сознание. Я брезгливо обхожу его, кивая тетушке повторять за мной. В жилом отсеке печальная, но в то же время забавная картина: человек пятнадцать пациентов в кучках по два-три человека кусаются, пихаются, дергают друг друга за волосы, иногда лишь отвлекаясь на четырех несчастных санитаров и парочку смелых медсестер, которые не забились к стенам. И все же даже мое сердце замирает, когда в толпе я вижу приоткрытую дверь палаты Ангела. Из общего гама улавливаю ее тихий вскрик. Ноги сами подрываются с места, тетя бежит за мной. В голове пусто. Только страх вместе с кровью распространяется по всему телу.
Нельзя опоздать!
Нельзя!
Ангел лежит на полу, поваленная новоиспеченной соседкой, что зажала ее горло пухлыми пальцами, впилась грязными, погрызенными ногтями в нежную кожу, портя ее кровавыми царапинами. Руки в розовых шрамах цепляются за чужие запястья, стараясь разжать их, вернуть доступ к кислороду. На белых ресницах блестят застывшие слезы. Ангел хватает воздух рывками, из ее горла раздается хриплый стон. Она худее, младше, ей не хватает сил скинуть безумную с себя. Все это происходит в секунду: рывок, удар – девочка летит в сторону, Ангел теряет сознание, а я, движимая одной злобой, снова бью напавшую по лицу. Удар ногой в грудь – стон боли, меня хватают за волосы – я ругаюсь сквозь зубы, выворачиваю руку противницы – снова стон, меня пинают под колено – я ругаюсь в открытую. Боковым зрением замечаю Ангела на руках у тетушки, слышу шаги санитаров, но мое тело не подвластно мне сейчас. Оно живет своей жизнью и наслаждается дракой, будто дикий зверь, что изголодался по запаху крови. Это уже не я, это внутренние демоны, а все человеческое ушло на второй план. Спряталось за заслонкой, укрылось в бункере до момента затишья.
Резкий укол в лопатку. Я вскрикиваю, а перед глазами начинает моментально плыть. Меня подхватывают под руками, тащат назад, как тряпичную куклу. Я вяло сопротивляюсь, непослушными конечностями все еще дергаясь в сторону объекта ненависти, который утаскивают в противоположную сторону.
Хочу убить… Убить ту, что пыталась забрать мое… Я устала… терять своих людей…
Голова кружится…
***
Веки, голова и все тело ужасно тяжелые. Однажды в конце лета, еще в начальной школе, я, Лика и Алекс (не спрашивайте меня, как он оказался в этой истории) забрели в частный сектор. Среди бесконечной череды заборов мы наткнулись на один, через край которого свисали ветки раскидистой сливы. Не помню по чьей инициативе, но мы решили забраться по железным прутьям и сорвать несколько запретных и все же выглядевших такими аппетитными, сочными плодов. Нам не повезло: сливы были червивыми, а дома оказалась хозяйка – пожилая женщина с хриплым голосом. Она, увидев непрошенных гостей, тотчас выбежала с криками и угрозами. Мы, конечно же, сразу в бегство. Но главное не в этом, а в том, что нам в спину полетел кусок асфальта. До сих пор не могу понять, откуда дома у старушки возник участок дороги, только вот он в самом деле был. И, если бы он все-таки попал в голову кого-то из нас, то мои ощущения на настоящий момент были бы очень схожи.
Я сильно щурюсь, прогоняя мутную пелену пред глазами. Флейд, собственной персоной, сидит на стуле около окна и читает. После моего тихого стона, когда я принимаю попытку сесть, он отвлекается от литературы, склоняя голову чуть в бок. Его личная армия паучков с любопытством выглядывает из всех темных щелей. Они размыты, я почти не различаю их глаз без очков.
- Какой… Кхм, какой сейчас день? – в горле першит, но встать за стаканом воды я не в состоянии.
- Хорошо, что не спрашиваете про год. – беззлобно усмехается доктор. – Вы проспали чуть больше суток. Сегодня 24 октября. Помните, что произошло?
Конечно же я помню. Я помню потерю контроля, я помню шепот внутри, приказывающий мне бежать, а затем сражаться до смерти, я помню страх, от которого кровь закипала в жилах, страх потерять свое вновь, быть беспомощной, жалкой, слабой. Я не забыла задыхающуюся Ангела, мерзкие руки, сжимающие ее горло, эти же руки, хватающие меня за волосы и в ужасе отталкивающие мое тело, кое захватила жажда насилия. Я знаю, что поцарапала Плаксе (или уже Маньяку?) щеку и неестественно вывернула кисть перед тем, как потеряла сознание.
- Что с девочкой из соседней палаты? Не с которой я дралась, а другая. – Флейд перебирает пальцами по корешку книги.
- О! Вижу, вы нашли здесь подругу. Что ж, похвально, хоть и не совсем понятно, как можно общаться с кататоником.
- Я спросила, что с ней. – стараюсь говорить как можно тверже. Ненавижу, когда увиливают от ответа, потому что обычно это не сулит ничего хорошего.
- С подопечной Сьюзан все хорошо. Ее перевели в отдельную палату, чтобы больше подобного не произошло. Но, юная леди, вы понимаете, какой переполох устроили?
- Я? Я здесь при чем? Бунт на корабле случился без моего вмешательства.
Флейд устало вздыхает, потирая переносицу указательным и большим пальцами. Маленькие восьмилапые по стеночкам выползают на свет, двигаясь прямиком к своему предводителю под ноги. Их с каждой секундой молчания становится все больше, вот они уже окружили Черную вдову, а затем, как вода перед Морским богом, расступились, стоило Флейду подняться и зашагать в сторону кровати.
- Во-первых, вы отказались от еды, чем навлекли на себя пропуск приема лекарств, во-вторых, устроили сцену во время часа посещений, напугав свою медсестру и родственницу. В-третьих, разглашали личные данные другой пациентки, в-четвертых, провели внутрь посетительницу, хотя это строго запрещено правилами, и тем самым навлекли на свою замечательную медсестру огромный штраф, выговор и отстранение от работы до прохождения аккредитации. Это помимо драки.
Чувствую себя нашкодившим ребенком, которого сурового отчитывает злой дяденька. Я отчетливо вижу перед собой маленькую копию себя, сцепившую ручки за спиной, приклеившую подбородок к груди и возящую ножкой по полу в ожидании конца пытки и оглашению приговора. Флейд не кричит, не упрекает, а именно констатирует факты.
- Неужели тебе здесь настолько плохо? – Ко мне первый раз обратились на «ты». Паук кладет руку мне на макушку, но не гладит. Его едва теплая ладонь просто лежит, не двигаясь. Свободной он подает мне очки. В отражении вижу свои глазные яблоки с лопнувшими от скачка давления сосудами.
Я молчу, переводя взгляд с черной членистоногой армии в окно, на сад с пластиковыми цветами.
Утопия — это нечто совершенное и стеклянное, нечто, существующее на грани реального и нереального. Это идеальная детская сказка, где всё всегда хорошо и красиво, где небо сапфировое, трава изумрудна, реки – кристальны, солнце всегда греет, дома безопасны, горы возможно свернуть; это счастливые люди, это идеал, рай на земле, легкий и невидимый, что-то, что нельзя поймать руками и насильно удерживать в ладошках, рассматривая, как красивый цветок. Утопичное чудо — что-то сделанное настолько точно, что даже созвучное ему слово «топь» теряет свой смысл. Утопать в утопии нельзя. Утопиться — тоже. Волшебная страна из драгоценностей и диковинок не подразумевает становиться обителью обыкновенных людей из дурно пахнущей крови и мягкой, как сгнившая слива, плоти. Люди здесь — всего лишь подопытные зверьки, которые пытаются жить без серой грязи под ногами и безысходности.
Люди не идеальны и поэтому вся эта утопия - фальшь, не более. Поместите сюда здоровых существ, с чистым разумом и стремлением к жизни - хрустальная сказка рассыпится в дребезги. Человеческая натура будет пытаться сделать идеальное ещё идеальнее, совершенное ещё совершеннее, не предполагая, что получится только хуже.
Это место с белыми стенами, с искусственным раем, ограждённым трехметровым забором и колючей проволокой, предназначено для того, чтобы слепить из нас идеальных кукол, сломать нашу волю, достичь идеала. Поэтому да, мне здесь плохо, но попытайся я вновь покончить с собой, с вероятностью 99, 9 процента меня настигнет неудача и гнев здешних апостолов с медицинским образованием. Меня сочтут таким же неисправным, дефектным экземпляром и напичкают барбитуратами, антидепрессантами и нейролептиками в такой дозе, которая сделает из разума желе и превратит мою личность в прах. Я стану растением, не лучше, чем газон на улице.
- Я не рада, что нахожусь здесь, но и повлиять на это не могу.
- Вы говорили, что свободнее всех безумцы. Себя вы к ним не причисляете, так?
- Да.
- И, думаете, все остальные живут в более комфортных условиях, чем вы?
Я задумалась. Не рассуждала еще на эту тему даже у себя в мыслях.
- Не думаю. Точнее, не могу думать, так как сама не испытывала. Я же изначально попала в изоляцию. Но, смею предположить по вашему вопросу, что нет. Вы пытаетесь намекнуть, что мне повезло и я не должна жаловаться на свою участь?
- Не совсем так, но суть вы уловили. – Флейд присаживается на край кровати. – На каждое действие есть противодействие. Наказывать пациентов мы не имеем права, но ваш случай особенный, поэтому я предлагаю пари.
- Пари – наказание? Что-то мало привлекает такой исход.
- Дослушайте, юная леди, уверен, вас оно заинтересует. – я хмыкаю, отползая к стене. – Вас, наверное, не удивит, что Мария из-за великой симпатии к вам предоставила множество льгот. Так вот, я предлагаю лишиться их на время, скажем, на неделю. Вы, конечно же, можете в любой момент вернуться все, только попросите, но, если вы выдержите, то я договорюсь о том, чтобы записать вашу ненаглядную подругу на имя Анны Кросс.
Я, скептически смотревшая на эту затею до последней части, подалась грудью вперед. Анна Кросс, в девичестве Аинсворд, - моя тетушка.
- Как?..
- Как я узнал, что вы пытались склонить свою тетю на удочерение? В этом нет никакой тайны: она сама позвонила мне. Сьюзан не хотела этим заниматься, да и не особо знакома с данным вопросом, поэтому перенаправила Анну ко мне. – Паук приподнял уголок губ. – Ну так что, вы согласны?
- А что получите вы в случае, если я проиграю?
- А вы собираетесь проигрывать?
- Нет. – твердо ответила я, вызывая у Флейда еще большую улыбку. – Не дождетесь.
- Вот и отлично! Значит, по рукам?
