Правда смертельна. Правда является свободой.
Правда может сломать, соединить и связать.
Сара Дж.Маас «Двор Тумана и Ярости»
Люди верят в разное: Бога, судьбу, красные нити, законы Бумеранга… Есть также теория Зебры: наша жизнь соткана из черно-белых полос, сменяющих друг друга. Я бы лучше назвала ее законом морального похмелья, поскольку на утро после пьянки всегда ожидает неприятные последствия, а если нет, то, значит, выпил, мой друг, ты вчера недостаточно. А еще бы я добавила, что чем счастливее событие произошло с тобой, тем тяжелее рояль полетит на тебя сверху. Я заперта в квартире уже четвертый день и могу сказать, что медленно схожу с ума от повторения реальности со времен подготовки к экзаменам. Мать, так предательски ушедшая с выпускного, исчезла не просто так: в фойе не сняли результаты. Не трудно догадаться о том, что произошло, и о том, что ожидало меня наутро дома. Крик, обвинение в обмане, как с оценками, так и с подачей документов, мои оправдания, а в ответ на них удар, от которого до сих пор осталась фантомная боль в щеке и копчике – я упала, сильно стукнувшись им о пол. Напоследок: запрет на выход из дома в течении месяца и отсутствие средств связи. Даже отец на сей раз не встал на мою сторону. - «К неблагоприятным факторам, повышающим риск развития ревматизма, относят: острую стрептококковую инфекцию в анамнезе, переохлаждение, переутомление, неполноценное питание, неблагоприятная наследственность (неполноценность клонов иммунокомпетентных клеток), принадлежность к женскому полу…» - бубню себе под нос очередной медицинский абзац, зашторившись, чтобы даже не знать: светит солнце сейчас или луна. Совершенно все равно, когда для тебя дни сливаются в гомогенную смесь. – Интересно, а люди от этого быстро умирают? - «Своевременное лечение ревматизма практически исключает непосредственную угрозу для жизни. Тяжесть прогноза при ревматизме определяется поражением сердца (наличием и тяжестью порока, степенью миокардиосклероза). Наиболее неблагоприятно с прогностической точки зрения непрерывно прогрессирующее течение ревмокардитов. Опасность формирования пороков сердца повышается при раннем возникновении ревматизма у детей, поздно начатом лечении». Я скатываюсь со стула на пол и растекаюсь на прохладной поверхности, глядя в пустой потолок. В голове рой мыслей, но их частички слишком далеко друг от друга, как атомы в газе, так что они не складываются во что-то, что можно было бы потрогать или хотя бы увидеть. Один бессвязный гул в глубине сознания. «Хочу сделать бумажный самолетик», - шуршу рукой в тумбочке стола. На пол падают ручки, карандаши, стирательные резинки, фантик от карамельки… В доме тихо, только в родительской спальне легкий шорох – мама собирается на работу. Отец на следующий вечер после выпускного вновь уехал в командировку. Так у него уже целых два года: пару дней дома, месяц в отъезде, три недели с нами, полгода отсутствия. Зато на бедность не жалуемся… Наконец нахожу листок бумаги, к которому приклеился обрывок другого. «Звони, когда пожелаешь!» Номер телефона Тома, который я так и не внесла в телефонную книгу, но и выбросить – не выбросила. Точнее, я и забыла о существовании записки. Сейчас, возможно, я бы позвонила, дабы скрасить скуку суровых будней, но – увы и ах! – у меня нет даже возможности. Последний раз я видела парня, когда мы возвращались с выпускного. Рассвет в тот день был прекрасным: небо переливалось розового-алым цветом, отражаясь в глади реки, отчего грань между небом и землей терялась. Симеона все-таки позволила Филиппу себя приобнять, Адам уснул сидя, Лика сделала тысячу и одно фото, а я… А я просто смотрела на небо. И Том просто смотрел на небо. Словно ничего другого рядом нет – только далекие облака и огненное зарево. Я складываю бумажный истребитель, слыша, как мать закрывает за собой дверь. Запускаю самолет в полет. Он делает один финт в воздухе и падает мне на лицо, ударяя своим острым носом в мой веснушчатый нос. Так я делаю еще раз десять, затем просто лежу, раскинув руки в стороны. Сколько проходит времени для меня не важно. Босиком шлепаю на кухню и, не включая свет, ставлю чайник. На стене часы показывают без двух минут одиннадцать. Смена в больнице начинается через полчаса. За окном темно, Луна и звезды скрыты за облаками. Есть не хочется. Выпью чай и пойду спать, хотя почти уверена, что не усну. Я проспала полутора суток после объявления моего приговора, поэтому в последующие дни не смыкала глаз. Ворочалась, читала, думала, не думала, лежала статично по несколько часов, но так и не проваливалась в сон. Сквозь шум закипающей воды слышу тихое пиликанье. «Не верю…» «Не может быть…» На цыпочках, словно мои шаги могут спугнуть мимолетное видение, крадусь в родительскую спальню. Там, в полумраке застаю угасающую вспышку, как если бы кто-то быстро щелкнул фонариком или… погас экран телефона. На прикроватной тумбе, возле расчески и ночника лежит мамин смартфон. Я глазам не верю! Даже беру гаджет пальцами, чтобы удостовериться – правда, настоящий! Мама, моя предусмотрительная всегда и везде мама забыла свой телефон! Уму не постижимо! Она даже мой конфискованный забирала с собой на работу, а тут свой! И не вернется ведь, потому что сообщение о покупке воды на конечной станции метро показывает, что мать уже добралась до клиники. Оттуда ее без веской причины не отпустят, так что… Я провожу пальцем по экрану. Когда-то давно у нас с матерью возник уговор: она не трогает мои вещи, я – ее. Поэтому никакой блокировки на гаджете нет, а очень зря. «Ты не первая нарушила обещание», - стараюсь себя успокоить этой мыслью, пока мчусь за бумажкой с номером в комнату и обратно. Руки немного дрожат, когда набирают цифры, а потом ставят на громкую, вслушиваясь в гудки. - Ало? – голос Тома несколько отличается от реального. - Это Эмма. - Какие люди! И куда же мы про… - Том, послушай, – непривычно назвать парня по имени, но по-другому его не заставить заткнуться. – Я под домашним арестом и скоро с ума сойду. Ты… Черт, звучит, как в дешевом романе, но можешь меня вызволить? – на том конце воцарилась тишина. «И правда, о чем я таком прошу? Глупости какие! Кто в здравом уме будет срываться посреди ночи ради «спасения принцессы»? Я ж не диснеевском мультике!» - Ладно, забудь, это… - У тебя десять минут. - Что? Том завершил звонок. Я выключаю свистящий чайник и натягиваю на себя первую попавшуюся одежду. Полосатая толстовка и джинсы. Не сразу осознаю, что точно так же я была одета в нашу с Томом первую встречу. Но мне не дают времени на обдумывание: в окно прилетает маленький камушек. - Рапунцель! – тянет гласные ночной рыцарь. – Сбрось свои волосы! - Заткнись! Соседи услышат! Я едва не выхожу на улицу босиком, но, вовремя опомнившись, мчусь в коридор за кедами. У меня уже отработан план спуска со второго этажа. Окна моей спальни выходят на внутренний двор, где расположена дверь в подъезд. Только мне нужна не она, а козырек. Если встать на самый край подоконника и прыгнуть чуть в диагональ, то можно приземлиться в центр бетонной плиты, и от туда уже спрыгнуть на землю. В этом плане лишь одна загвоздка: возвращение домой. В ночь побега в бар мать забыла запереть дверь на второй замок, но сейчас она закрыта. Так что нужно будет выдумать то, как мне забраться в это же окно. Том ждет внизу. Я медлю. «Пал или пропал!» - шаг за ограждение, один в сторону, разворот, прыжок. Я на карнизе. Холодный пот стекает по спине. Я присаживаюсь на край, Том ловит меня с земли, помогая спуститься окончательно. Мой Флинн прикатил ко мне на байке ярко-малинового цвета. Я давлюсь смехом, прижав кулак к губам. - Вообще-то этот цвет означает огненную жажду жизни. – обиженно бурчит Том, скрестив руки на груди. - А в психологии это неуверенность в себе. Впрочем, и то, и то верно. Куда поедем? Мой собеседник приободряется, даже встряхивает плечами, приосанившись, и протягивает мне такого же ягодного цвета шлем. - О-о-о! Это будет сюрприз. Надень и держись крепче! Ночь – особое время. С наступлением сумерек как будто дышится легче, спадает груз с плеч. Мы несемся по пустым дорогам среди ярких вывесок и чреды фонарей. В ушах - гул колес, в крови адреналин плещется через край, люди вокруг не больше, чем тени. Ночь укроет в себе все: страх, боль, прошлое, будущее, оставляя лишь настоящее и мнимое чувство вседозволенности, которое пропадет с первыми лучами солнца. Тьма дарует крылья, а день сожжет их и покажет последствия того, на что ночью мы закрываем глаза. Почему мрак называют другом молодежи? Мне не нравится это утверждение. Ночь – товарищ для разврата, экстрима, порочных и запретных желаний, которые встречаются у всех независимо от возраста, пола и социального положения. Люди злы по своей природе, в каждом из нас есть грех. А тьма не хорошая и не плохая. Она лишь дает почувствовать безнаказанность, вот и все. Мы подъезжаем к двенадцатиэтажному зданию. Оно, как гора-исполин посреди равнины, возвышается над окружающими домами. Таких великанов называют «свечками». - Я думала, что мы поедем в бар. - С ним у меня не самые приятные воспоминания, как думаешь? – Том трет место шрама сквозь джинсовку и вновь тянет окончания. – Да и кто отвезет тебя домой, если я выпью? Или надеялась одна развлекаться, а, Эмма? - Заканчивай свой речитатив и пошли. Словом, что это за место? На вид просто жилой дом… - Это и есть жилой дом. Я в нем живу. – Том открыл дверь и придержал ее для меня. - Я не пойду к тебе. Ты живешь с дядей, а сейчас почти полночь. Понимаешь, что он может подумать? Да и идти ночью к парню… Не кажется ли тебе это слегка неправильным, а, Том? – я сцепляю руки в замок за спиной, чуть наклоняя корпус и перекатываюсь с носков на пятки. Парень на мое передразнивание реагирует неразборчивым хмыканьем. - Я не зову домой. Наш курс – крыша. Внутри здание самое обычное, ничем не примечательное. Лифт маленький с зеркальной задней стенкой и деревянной доской объявлений. Кнопка первого этажа протерта, на ней единственной не видно цифры. Мы поднимаемся по железной лестнице выше последнего этажа. Том гремит ключами, отпирая скрипящий люк. Шаг за пределы спящего дома – и вот она, ночь во всей своей красе. Справа, прячась в темноте, стоит недостроенный отель, далеко вперед тянется гирлянда из желтых и белых окон, а, если развернуться лицом к люку, то можно увидеть бурлящую вдалеке реку и сверкающее разноцветными огнями колесо обозрения. - «Скелет» совсем не видно сейчас. Наверное, оно и к лучшему. – Том делает короткий жест в сторону заброшенного здания. – Его уже весь изрисовали непонятными надписями, но в мое время там еще были живы настоящие произведения искусства. - Говоришь, как старый дед. – я пытаюсь разглядеть хоть какие-то рисунки, но вижу только очертания «Скелета». - В душе мне шестьдесят! - Тогда мне все девяносто. Мы тихо смеемся. Том достает из рюкзака что-то вроде небольшого пледа. Даже скорее не пледа, а тонкого полотенца из грубой матерчатой ткани. Другой такой же осторожно кладут мне на плечи. Небо черное, как сажа, и ясное, как листы в новом альбоме. Звезды рассыпаны то тут, то там, изредка собираясь в небольшие кучки, кои люди называют созвездиями. На крыше холодно, прохлада летнего ветра заползает в каждую щель, стараясь добраться до чувствительной кожи, но я не даю ей это сделать, все сильнее кутаясь в клетчатый плед. Невозможно отвести взгляда, ищущего что-то в дали бесконечного космоса, и вернуть его в земные реалии. - Если б тебя заперли в комнате, из которой можно было бы выбраться, только выполнив условие: застрелить себя или близкого человека, - то что бы ты выбрала? - Выкинула б пистолет в окно. – Том улыбается и закуривает. Дым от его сигареты имеет нотки мяты, отчего не так противен. Я лежу головой на его плече. – Ты говорил, что твоих родителей нет. Можно спросить… Что это значит? - Они в тюрьме. – сизая струя утекает вверх. – Сидят за убийство. Если быть точным, за многократные ограбления и убийство. Спасибо я могу им сказать только за привитую любовь к музыке! – парень горько усмехается. Где-то внизу паркуется автомобиль. Парктроник истошно пищит, но водитель, кажется, глухой. Мне становится интересно, чем закончатся потуги начинающего водителя – встаю и иду к краю, чтобы посмотреть. Внизу каменные дорожки освещены теплым желтым светом. Серая ауди бесконечно долго притирается задом к бордюру и все равно бьется бампером о железный столб знака «Не парковаться». - Знаешь, почему у людей со страхом высоты кружится голова? – ко мне подходят со спины и обнимают, заставляя тем самым отойти на шаг от края. - Нет. - Из-за разницы в восприятии сигналов. Внутреннее ухо говорит, что ты стоишь на твердой земле, а глаза, что падаешь в пропасть. – Том через мое плечо смотрит вниз, как бы проверяя сказанное мной. Он целует меня в макушку, а затем отпускает, возвращаясь на плед. - Мы не боимся высоты, мы страшимся с нее упасть и разбиться. Я все так же смотрю на потуги девушки в серебристой ауди припарковать автомобиль. Том со своего места напевает мелодию «Песнь Кукловода». Я в полголоса читаю текст. - Откуда ты ее знаешь? – парень хлопает ладонью рядом с собой, приглашая сесть. - Аналогичный вопрос. - Ее я услышал от Крысолова. Это был пароль для экстренных случаев, когда нужно было пройти к нему домой. Он без него не открывал, и это учитывая тот факт, что адрес его обители и так практически невозможно узнать. – «Интересно…» - Но откуда ты ее знаешь? Крысолов говорил, что выдумал мелодию его очень давний друг. Тебе на тот момент должно было быть лет 10, не больше. Не верю, что вождь Метрополитена вел дружбу с маленькими девочками! - И дальше не верь. Я ее с сестрой пела. - Ого, так в нашей консервативной семейке ты не первая проявляешь бунтарство! Что ж, похвально-похвально, от сестренки хорошего понабралась. А какая у нее кличка была, не знаешь? - Рот закрой и не смей даже в шутку так говорить о ней! – рычу я. – Моя сестра была прекрасным человеком. А с этой мерзкой организацией она не стала бы иметь ничего общего, даже если бы ей предложили сто миллионов! - Тише-тише, не горячись! – Том поднял руки в сдающемся жесте. – Я не хотел тебя задеть, прости. На самом деле Метрополитен не так уж и плох в своей задумке, просто когда-то его пустили на самотек, а теперь Крысолов еще не успел привести все в порядок. Я поджимаю колени к груди, демонстративно отвернув голову. Не хочу слушать глупых оправданий передвижному борделю для малолетних. В нем нет и не может быть положительной стороны. Видя мою незаинтересованность в его речах, Том наконец замолкает. Он задумчиво смотрит в небо и через несколько минут, словно уцепив за хвост гениальную мысль, – не хватает горящей лампочки над головой, как в мультиках – судорожно начинает искать что-то в смартфоне. Ночную тишь разрезает музыка вальса с выпускного. - Составишь компанию? - мне протягивают ладонь. Я, уподобляясь героиням сопливых романов, не спешу принимать приглашение и вскидываю горделиво подбородок, чтобы смотреть на шатена свысока, что, впрочем, сделать не удается, ведь тот, даже сидя на одном колене и согнувшись, намного выше меня. - Так уж и быть. – отвечаю я, едва сдерживая улыбку от всей клишированности ситуации. Танцевать на пустой крыше немного страшно, но от этого только еще больше хочется продолжать. Балансировка на грани мне нравится. Очень. Я, оказывается, столько много о себе не знаю, аж страшно. Теперь не только мать видит двоих дочерей в одной, я сама стала сливаться с собственными воспоминаниями о сестре. Но я не она – нельзя этого забывать. Сестренка смотрит на меня откуда-то сверху, - поверим ненадолго в жизнь после смерти - и наверняка будет грустить, если я займу ее место. Том шагает назад, я вперед на него. Раз-два-три, раз-два-три. Разворот под рукой, снова квадрат, раз-два-три, раз-два-три. Иногда мне снится, что в семье изначально была только я. Я, любящая бальные танцы и репчатый лук, я, мечтающая поступить в медицинский, я, поющая в одиночестве «песнь кукловода». Я, которая в реальности моя покойная сестра. После таких видений, проснувшись в холодном поту, я могу подолгу сидеть в постели, уставившись в одну точку и думать о том, что все во сне было неправильным. Не я должна быть заместо сестры, а она заместо меня. Том подхватывает меня под бедрами и вскидывает наверх. Я держусь одной рукой за его плечо, а вторую тяну к звездам, прикрыв веки. Музыка на последних секундах совсем тихая, а поющий голос переходит на шепот. Не люблю я эти все «если». Убрать бы это слово из языка, и жизнь, возможно, стала бы чуточку проще.***
Малиновый байк примчал нас к дому в шестом часу. Пока мы сидели на крыше, я все-таки придумала, как попасть в квартиру. В родительской спальне есть балкон, дверь которого может быть открыта снаружи. В детстве я случайно заперла себя там и просидела около трех часов, пока сестра не вернулась из школы. Мне было семь, школа близко, а в то время у матери еще не развилась патологическая потребность все контролировать, поэтому я спокойно ходила на уроки и с них сама. После этого случая сестра закатила скандал с требованием сделать замок и снаружи. Ее послушали. Загвоздка состояла в том, как забраться на дерево, ветки коего за годы разрослись и теперь упирались в самые прутья балкона. Ствол ольхи был гол на полтора человеческих роста – молодые веточки все время обламывали неугомонные дети. У меня не было веревочной или складной лестницы и, даже купив, я бы только вызвала ею лишние подозрения. Но сейчас живой двухметровый подъемник был в моем распоряжении. - Ну, давай же, чего ждешь? – шипит Том подо мной, пока я стараюсь заползти на нижнюю ветку. - Я тебе не белка, карабкаться на деревья не мой конек! Через пару минут я все же с горем пополам обхватываю шершавую поверхность руками и ногами, перевожу дух и пытаюсь осторожно сесть, дабы ползти дальше. Следующие движения делать проще: ветки расположены вплотную к друг другу, есть за что ухватиться. Так не спеша я подымаюсь до уровня второго этажа и своего балкона. Когда ноги наконец касаются бетонной и такой надежной опоры, я окончательно выдыхаю и смотрю вниз. Том, со страхом наблюдавший за моим скалолазанием, отдает честь и машет на прощание рукой. Мы договорились, что завтра, а точнее уже сегодня в обед я запущу с окна самолетик, на котором напишу дату и время следующей вылазки. Все будет зависеть от расписания смен матери. Я не рискну совершать такие путешествия днем, так что на каждодневную прогулку даже не надеюсь. Но это все же лучше, чем совсем ничего. Незаметно пришел июль. Я успела дважды сбежать из дома с Томом, – мы ездили на ночной сеанс ужастика и к набережной - прежде чем в одно счастливое утро мне вернули телефон. «Жизнь налаживается!» - включив гаджет, я уже была готова отвечать на тысячу и одно сообщение от Лики. Среди них, к удивлению, примешались письма и от Филиппа, и от Адама, и даже одно от Симеоны, коему я поразилась больше всего. Она написала короткое: «Спасибо за Марса», но все же я не сдержала улыбки. Теперь даже целых пятьдесят страниц про мочеполовую систему не казались чем-то столь непостижимым, хотя и не лишались моего отвращения. Возможно, мою вселенскую радость по отношению к возвращению смартфона уже можно назвать тревожным звоночком зависимости, но разве найдется в мире кто-нибудь, кто бы не имел ни единой вещи, без которой жизнь не теряла бы всякие краски? Вот и я не думаю. Я выделяю фиолетовым маркером слово «Почки», когда стол начинает дребезжать. Не глядя тыкаю пальцем на кнопку «Ответить» и откидываюсь на спинку стула. - Слушаю. - отвечаю и отчего-то зеваю. Стул проворачивается на тридцать градусов. - Эмма, привет! – голос Лики я узнаю из тысячи. – Ты сейчас дома? - Сейчас, неделю назад и еще неделю вперед. Конечно дома, что за глупые вопросы? Чего хотела? - Просто… Прозвучит глупо, только не бей, пожалуйста, но я не могу связаться с Алексом. Вот уже неделю как. - И что? Как будто он впервые пропадает. Уехал на соревнования или кутить как обычно. Не накручивай себя на пустом месте. – Я отталкиваюсь ногой о край кровати и делаю целый круг. Кутить? Я, правда, так сказала? Надо завязывать с литературой 18 веков, иначе меня перестанут понимать окружающие. - Обычно он заходит в соцсети, даже если и не отвечает. А тут после выпускного как сквозь землю провалился. - Кстати, что у вас произошло тогда? - Тогда… - Лика кашляет и чуть снижает громкость. – Это не то, что я хотела бы рассказывать по телефону. Так ты поможешь? Если нет, то я пойму, но все же ты же знаешь, что мне не к кому больше обратиться за помощью. – в голосе подруги упрека я не слышу, но это не значит, что его там совсем нет. - Я что-нибудь придумаю. – сдаюсь я. На другом конце нескончаемый поток благодарностей. – И чтобы ты не думала, что это одолжение, я подключу еще кое-каких полезных людей. - Ты самая лучшая! – выкрикивает Лика напоследок и завершает звонок. Полезные люди – это Том и Крысолов. Первый знает второго, второй знает все о своих людях. Убедить их помогать не так уж и трудно, сложнее другое – как заставить мать отпустить меня? Ведь поиски могут занять много часов, а я все еще под домашним арестом… - Эмма! Иди сюда! «Вспомнишь солнце, вот и лучик». - Сейчас! На кухне пахнет кофе и картофельной запеканкой. Мама, накрашенная и с не до конца просохшими волосами, кладет в чашку кусок рафинированного сахара. Наш короткий разговор можно свести к тому, что ее коллега заболела и просит подменить. И, к моему счастью, маминому несчастью, смена у больной должна была быть сутки, причем, с шести вечера. В уплату испорченного выходного та обещала домашний Наполеон. В пять тридцать – мать ушла ровно в пять – я, Лика и Том стояли около моего подъезда в ожидании такси. Было немного страшно проделывать цирковой этюд из окна в столь раннее время, но тут уж ничего не поделаешь. С детской площадки какой-то мальчуган похлопал мне, когда я спрыгнула на землю. Конечно, было бы лучше, если бы мы владели личным водителем в лице совершеннолетнего Крысолова, но, по словам Тома, тот меняет номера телефонов также часто, как и место нахождения своей организации. Так что искать главу банды малолетних нужно через посредников. И, если бы не они, я бы уже выгнала бесполезную ищейку из нашего поискового отряда. Лика, на ней сейчас неприглядные серые шорты и джинсовая рубашка, теребила в пальцах обертку от жевательной резинки. Она монотонно била носком кроссовка по асфальту все то время, пока мы ждали желтую машинку с шашечками. Напряженная атмосфера не способствовала разговорам, даже если они, вероятно, смогли бы ее улучшить. Том стоял хмурый, мучаясь от головной боли. В последние дни погода решила поиграть в зигзаг удачи – выживет только сильнейший. Моя подруга молча протянула шатену таблетку обезболивающего, на что тот одарил ее благодарным взглядом, как щенок, которого в дождь забрали погреться в дом. Первый пункт назначения – бар моей тети. Бармен, тот, что с татуировкой змеи и розы, - один из приближенных Крысолова, пусть и вышел из игры два года назад. Он, мы надеемся, выступит связующим звеном и даст хоть какую-нибудь подсказку, где искать нашу потеряшку. Если мы обнаружим Алекса в какой-то дыре пьяным или же нам скажут, что он совсем не в городе, то я самолично заставлю Лику отрабатывать моральный ущерб, который причинила нам ее паранойя. Как, еще не знаю, но у меня будет достаточно времени придумать, когда мы с этим покончим. Мы расплачиваемся с таксистом и входим. Я не предупреждала тетушку о нашем визите. Впрочем, у меня свободный вход в любое время дня и ночи, даже если ее там не будет. Лика смотрит на вход с подозрениями, но все же не говорит ни слова и следует за нами. Том, не стесняясь никого и ничего, взял меня за руку. Он шагает вровень, первым открывая все двери. В баре всего два посетителя: коренастый дедушка с седой растительностью, закрывавшей большую часть лица, и девушка, сидящая за барной стойкой спиной к нам. В ней я узнаю Бабочку. Она одета в малиновую юбку школьного покроя, белый топ с высоким горлом и гольфы. У нее в ушах по три сережки-гвоздика. Когда мы подходим, она поворачивается на стуле, поднимает взгляд вверх и тут же опускает его обратно в книгу. На обложке читаю название. Это «Превращение» Кафки. - Вы к управляющей? Она придет только к десяти. – спрашивает у нас Бармен, не отрываясь от натирания бокалов. - По правде говоря, мы к вам. Как там тебя? Анаконда? – Том косится на татуировку парня. - Василиск. У тебя совсем с памятью на имена плохо, да, Пианист? - Никто и не отрицает этого. В такси Лике был проведен краткий экскурс в мир Метрополитена, и все же ей немного дико наблюдать, как, казалось, люди из разных миров, так быстро находят общий язык. Бабочка, то и дело отрывающаяся от чтения, захлопывает книгу. - Так чего вы хотите? – голос у нее противный, писклявый. - Номер Крысолова. Или где этого бездельника можно найти. - Он меняет свой номер сегодня, так что вряд ли вы до него дозвонитесь. Да и никто не дозвонится до завтрашнего утра. Милый, сделай Шарли, пожалуйста. – улыбается Бабочка Василиску, но тому будто все равно. - У тебя смена. Перед работой не пьют. - Жадина! – дуется девушка. Я пытаюсь угадать, кем бы могла школьница работать у тетушки, но придерживаю свое любопытство. Также как и не задаю вопрос про связь между взрослым мужчиной и маленькой девочкой. Сейчас есть темы поважнее. – А зачем вам Крысолов? - Да потерялся кое-кто… - бормочет Лика, разглядывая интерьер. Она, как мне известно, впервые в заведении такого рода. - Комоса ищете? – я и Том удивленно смотрим на Бабочку. Она сипло смеется. - Откуда?.. - Так только он у нас пропал. Хотите, расскажу подробнее? Тогда убедите эту злыдню налить мне Шарли! Всего бокальчик, милый! – бармен недовольно вздыхает, но берет протянутые Ликой деньги. Она единственная здесь, кому продадут. – Вот и славно. Последний раз я его видела три дня назад. Комос сидел без лица, как, впрочем, и весь прошедший месяц. Не знаю, какая муха его укусила, ну да не мое дело. Так вот, в последнюю неделю он курил больше обычного, на нас почти не обращал внимания. – в голосе пробежала нотка обиды. Василиск нервно кашлянул. – И в тот день ему компанию составлял Звездочет. Слово за слово, зуб за зуб и поцапались наши котики так, что глотки готовы были друг другу порвать. Но точкой невозврата стали слова Комоса о сестре Звездочета. Братик, как он ее назвал, напомни? – Бабочка подмигнула старшему. - Кхем, проституткой. - Проститутка, - назидательно начала девушка, - это древняя профессия. А он ее дешевой подстилкой обозвал. Выходцы гор оскорбления в адрес семьи так просто не прощают. И никого не волнует, что та в это время дарила не детскую ласку Теллуру. В общем, сходка была назначена на следующее утро в Скелете. - И что дальше? - А дальше ничего. Комос пропал, а Звездочет праздновал победу со всем размахом! Но мне все равно очень жаль, что Комос так пал. Он был слишком честным, чтобы победить в схватке со звездной гиеной. Бабочка одним глотком выпила половину бокала. Лицо моей подруги посерело, почти слилось с цветом шорт. Ее маска не треснула, не спала, лишь потеряла краски, будто ее постирали с отбеливателем. «Не того человека ты выбрала, милая, не того…» - думаю я, не решаясь прикоснуться к Лике. Очень хочется, но внутри возникает какой-то ограничитель. Словно к локтю привязали тонкую леску, длины которой не хватит и на простое поднятие руки. - Надо вызывать такси. – после затянувшейся паузы, слишком сильно похожей на минуту молчания, произнес Том. - Братик, может, ты их подкинешь? Таксист будет полгода искать подъезд, а ты все тропки знаешь, как свои пять пальцев. - А бар? Если клиенты придут? - А я тут на что сижу? – обиженно протянула девушка. – Хоть мне и нет восемнадцати, но весь ассортимент могу с закрытыми глазами показать и рассказать. И с кассой обращаться умею, сам же меня учил! Ну, выручи ты ребят, ради меня! – Бабочка вспорхнула со своего места и кинулась на шею брата. После поцелуя в щеку тот растаял. Василиск еще раз провел инструктаж сестре, проверил количество бутылок в стеклянном стеллаже за спиной, нащупал ключи в кармане и попросил следовать за ним. Бабочка пожелала нам удачи, перемещаясь с книгой за стойку. Машина Василиска – тёмно-синий старенький мерседес. В нем не работает кондиционер и магнитола. Мы открыли все окна как минимум на треть. Лика села вперед. Она молчит и мне это чертовски не нравится. Я ничего не могу сделать и злюсь, отчего сердце отдается очередным приступом тахикардии. Том пытается меня успокоить, пристраиваясь ближе, дабы я опустила голову ему на плечо и выдохнула. Но у меня нет желания так поступать. Я откусываю заусенец на большом пальце, отворачиваюсь к окну. Центр по-прежнему место контрастов. Только теперь прохожие для меня, как однородная масса. У них у всех стертые лица, в которых нет ни единой детали, за кою можно было бы зацепиться. За нашу поездку дождь успевает начаться и закончиться.