Синий

      У Найтскрима есть будущее.       Иногда эта мысль кажется ему просто невероятной и порой абсолютно странной: он будто привык к чувству, что всё вот-вот кончится, взорвётся, разлетится на осколки, но он открывает глаза — и вокруг всё… хорошо.       Иногда его механическое сердце внезапно ускоряет ритм, будто перед прыжком, будто готовясь, что вот-вот его что-то сотрёт с лица Земли, но в следующую секунду всё резко успокаивается, когда до мозга доходит: ничего «страшного» не происходит.       Он жив, и это кажется до жути неправильным.       И никто ничего не говорит о шрамах или слишком повреждённых людях; никто не говорит, почему микрон, гордо — и дрожа — называющий себя «Грид», настолько болезненно реагирует на некоторые слова, никто не говорит, почему некоторые научные сотрудники усиленно его избегают, никто не говорит, что на самом деле случилось с Айронхайдом и Сандстормом, о которых после Юникрона он ничего не помнит — всё просто р а з м ы т о, и всё, что он может — это видеть, как все эти неровности периодически всплывают и вызывают перешёптывания за спиной, но никак не объяснения.       Некоторые моменты были до одури сюрреалистическими.       Найтскрим не мог себя назвать «боязливым» или «трусливым», но тот момент, когда посреди самого нормального светлого дня самые веселые и позитивные ребята на базе — троица микронов в бело-синей форме — внезапно при взгляде на него время от времени все как один мрачнеют, в непонятной и действительно жуткой тревоге искажаясь в лице, как ужасно живой глюк… это пугало. По-настоящему. Это был не просто какой-то шрам, это была открытая рана.       А ещё та девушка, которая периодически всё ещё появляется на базе. Бледная, всегда уставшая, всегда… встревоженная. Почему-то Уайт, Джонс или любой другой человек всегда говорят о ней как о ком-то полном энергии, но все те полтора месяца, что он её знает, от неё ни разу не повеяло чем-то кроме г о р я.       Самое неприятное заключалось в том, что это точно как-то было связано с ним, но он не знал, как именно. И все, кого бы он ни спросил, внятного ответа не давали. Это всегда была череда не то извинений, не то пустых оправданий, и в конце они всегда добавляли: «лучше не лезь в это — это для твоего же блага».       Однако никого из них не волновал тот факт, что своё «благо» как-то мало интересует, когда из-за тебя определённый человек гаснет практически на глазах, и ты не можешь ни поговорить с ней нормально, ни извиниться — просто потому что у него не было данных.       Она искала его целенаправленно в первую встречу — но зачем? Почему она так беспокоилась о его благополучии даже после инцидента со шрамом? Почему в её взгляде столько боли?       Он не знал. Не знал абсолютно ничего, и это раздражало, потому что Найтскрим ненавидит беспомощность, особенно когда вне всех этих мрачных моментов всё действительно было хорошо. Общество восстанавливалось, строились города…       …Города, названий которых он не помнит.       Пробелы в памяти, будто идеально вырезанные, беспокоили особенно сильно.       Найт вспоминает некоторые ситуации, фразы, кадры, но там постоянно чего-то не хватает. Названия. Чей-то конкретный голос. Имена. Однажды в разговоре с Хот Родом он очень оживлённо говорил о том, что точно знал, как одно из очень недавних событий, но прямо посреди речи он просто… не смог сказать, кто такие «мы». В голове точно была какая-то полянка с ранними одуванчиками, каньон, и вот это непонятное «мы».       Во взгляде Хот Рода никогда ещё не было столько сожаления и вины, как в тот момент. Он просто покачал головой, пробормотав что-то «не важно», но Найтскрим точно знал, что это было важно.       Аналогично происходило со многими вещами. Он помнит, как выступил против Мегатрона, но не конкретную причину, по которой это сделал. Было много факторов, но самый главный из них — какое-то стремление, какое-то острое желание что-то оградить — он не помнит.       Он помнит, что то короткое время в стане автоботов было теплым, но не знает, почему. Помнит Джанка, но не то, почему зелёный кусок непонятного камня в руке был так важен.       Всё из прошлого было будто под дымкой, и Найтскрим чувствует, что это неправильно, в нём есть протест и сильнейшее нежелание терять это, но дымка развеялась, а что-то мрачное и глубоко повреждённое прямо перед ним рассыпалось и убежало, так и не найдя в себе сил просто напомнить о себе.       Что бы ему не говорили, что-то важное определённо было упущено, и оно ускользает с каждым днём всё дальше, потому что куски памяти, повреждённые пробелами, просто редуцируются. Он часто отмечает, что куски памяти исчезают до сих пор. Будто... мозг продолжал рассыпаться. Медленно. По фрагментам.       Никто, собственно, помимо него самого не был против. Наоборот, доктора очень радовались этой динамике: «травмоопасное уходит, чистый лист сохраняется», говорили они. Но таким ли чистым был тот лист?..       Найтскрим просто хотел найти хоть одно подтверждение тому, что он не сходит с ума.       С каждым чёртовым днём он всё больше ненавидел это. Пожалуй, ненависть к беспомощности — это единственная вещь, которая в нём сохранилась с прошлого «я» полноценно.       …       …особенно сильно он прочувствовал эту ненависть к беспомощности, когда в один из вечеров главный мрачный призрак его текущего бытия просто тихо пришёл к нему с очень извиняющимся видом.       — …я не хотела беспокоить на ночь глядя, — она говорила вслух, но это было так тихо, что всё равно приходилось напрягать слух, — буквально на… на минуту… можно я зайду?..       А ведь совсем недавно она, кажется, отказалась от визитов полностью. Что произошло?..       ...в его небольшом кабинете в принципе нечасто кто-то был. Тем более — она. Агент Тхи Данг избегала этого места, как огня, и было очень хорошо видно, что даже сейчас она преодолевает себя.       …она в принципе не подходила к нему больше месяца с тех пор, как отступила от чего-то в здании администрации Оушен-Сити. Вероятно, было что-то чертовски важное, раз она решилась подойти вновь.       Что-то определённо было не так, и это возводило беспокойство в абсолют.       …он бы открыл ей дверь в любом случае. Найтскрим не знал, почему. Но открыл бы.       Почему-то в этом было что-то естественное.       — Конечно…       Она так стремилась быть тихой…       Руки сомкнуты в подрагивающий кулак — маленький, потому что её ладони были… крохотными… — и извиняющийся взгляд. Болезненный, подавляемый — она очень пыталась эту боль скрыть — но он знал, когда она лгала.       — Я только… — ей не хватало воздуха, отчего в речи были частые паузы, — есть… одна вещь…       В ответ на каждый рваный звук поломанного дыхания что-то в нём кричало.       — Всё в порядке. Если тебе нужно время, ты можешь-…       — Нет-нет, я-… я действительно только с одной вещью пришла…       Тонкие бледные руки — от напряжения почти белые — наконец, разомкнулись. В левой ладони всё это время лежал, завернутый в салфетку, овальной формы камень… зелёного цвета. Было видно, что посередине когда-то расползлась глубокая трещина, но сейчас это место залито другим материалом — напоминало смолу. Две половины скреплены чем-то прозрачным, но держатся так, будто их никогда и не разделяли…       …Пальцами она камня не касалась.       — Что это?       — Когда-то называла… талисманом. Глупо, да, но… это ценная вещь. Я когда-то даже жизнью рискнула, лишь бы она не пропала, аха… ха. В общем… я… я хотела оставить эту вещь… тебе. Мне такие вещи уже не помогают, аха, да и… каждый здесь пытается как-то помочь тебе адаптироваться к новому миру, Кикер это даже твоим личным днём рождения назвал, а я всё прячусь по углам, как мышь какая-то… может звучать немного по-детски, но на самом деле это правда важный предмет. Так что… вот. Это и извинение, и подарок, и… просто хорошая вещь.       …тише и тише…       Каждое слово отзывалось чем-то, что он не мог объяснить. Будто что-то ссылалось на…       …удалённое. Конечно же.       Как и всякий раз, это чувство напоминало тягу к пустоте. Всё равно, что проснуться и осознать, что прошедший сон вертится где-то в мыслях, но ты уже не знаешь, о чём он был.       …худощавые ладони протягивают зелёный камень и зависают в воздухе в миллиметре от его собственных. Они кажутся ещё меньше в сравнении; он просто… он буквально может накрыть их одними только пальцами.       …в его ладони и камешек, и холодные пальцы его владелицы. Она не отдёргивает их.       …он действительно мог просто спрятать её ладони в своих. Хотя бы… согреть. Почему они такие холодные?..       …       Тонкие пальцы, будто не подчиняясь хозяйке, осторожно гладят по коже. Она будто не до конца верит, и хватит буквально любого звука, чтобы она сию секунду развернулась и ушла, но она… не хочет. Было что-то ещё, что-то, на что она никак не осмеливалась.       Слова застряли в горле.       — …не пойми неправильно, — достаточно неожиданно, но всё ещё тихо произносит она, — я не хочу ни на что давить, или… вызывать плохие воспоминания…       Вот-вот сломается.       …       «Какой бы взрослой она ни была, она всё ещё ниже», — проносится между мыслей; это… действительно странный вывод, учитывая, что он не знал её никакой, кроме такой, какая она сейчас.       …ещё страннее, потому что в объятиях она становится расслабленной, и от того часть холода уходит. Он… по правде, Найтскрим не был уверен в том, что делает, но это воспринималось как необходимость. Только чья?..       — Я сохраню это. Спасибо.       …она впервые улыбается.       Привкус улыбки всё ещё горький, всё ещё тяжёлый, но… это улыбка.       Алекса — он запомнил это имя сразу, но почему-то ранее не называл — перестала дёргаться и подрагивать на каждом вдохе. Просто уткнулась в его рубашку лбом, обняв себя руками, всё ещё подсознательно обороняясь…       Но не сопротивляясь.       Она просто будто… слушала? Секунд пятнадцать…       — …это тебе спасибо, — шёпотом, — должно быть, выгляжу я так себе…       — Не говори глупостей.       …она слушала, как он говорит и просто дышит, прикрыв глаза.       — …я должна идти.       Всё ещё улыбка, но уже более натянутая — формальная. Она не хотела.       Он размыкает руки.       Через мгновение Алекса уже выпрямилась — и это снова угловатый из-за пиджака и немного напряжённый официальный вид. Снова Агент Тхи Данг.       — Доброй ночи, — чуть наклонившись вперёд, как это обычно делают азиаты, — рада, что подарок понравился.       Он всё это время держал камешек в ладони, перебирая меж пальцев… неосознанно, по большей части.       …она ушла.       Такая же разваливающаяся, такая же изломанная изнутри и такая же уставшая, как и многие из тех, кого он успел встретить, но гораздо, гораздо более измученная.       И он ничего не мог сделать, кроме как дать ложное — л о ж н о е — чувство спокойствия на жалкие секунды.       Он мог только тихо молиться о том, что ей не станет ещё хуже, потому что, похоже, мозг разваливался не только у него.       ...и ей, и каждому, кто в этом сумасшедшем сюрреализме был расколот, как стекло.       …Камень в пальцах был тёплым.