***
Я сидел вместе с Золушкой в пустом коридоре приюта, недалеко от двери во вторую комнату. Здесь ей было спокойней, чем внутри. Настя объяснила, что в игровой зоне много чужих запахов, кроме того, через решётчатую дверцу кошка видела, как играют другие животные, из-за чего считала, что эта территория принадлежит им. Стоило вытащить её из ячейки — исключительно территории Золушки — и посадить на пол, как она тут же напрягалась, немела и шагу не могла ступить. Поэтому Настя предложила выводить её в коридор: пустой и тихий, где кроме меня и кошки никого не было. Незнакомое пространство настораживало Золушку, но любопытство пересиливало, и спустя короткое время она уже обнюхивала плинтус, редкие горшки с растениями, соседние двери. Чем дальше она отходила от меня, тем чаще оборачивалась и боязливо глядела, будто одно неосторожное движение, и я мог бы как-то навредить ей. Но день за днём, как бы далеко она не отходила, я просто сидел и наблюдал. Бояться было нечего: с одной стороны коридор заканчивался тупиком, с другой — лестницей, площадка которой находилась за всегда прикрытой дверью. Соседние помещения тоже были закрыты. Убежать куда-то кошка не могла, и, поняв, что никто не собирается её ругать или отлавливать, она очень скоро начала свободно бродить туда-сюда, порой прихрамывая правой задней лапой. Когда мы впервые заметили это, то испугались, решили, что во время обследования упустили перелом, но ветеринары объяснили, что это просто артрит. Кто бы мог подумать, что у кошек он тоже бывает. Простое хождение по коридору мне показалось скучным, недостаточным для того, чтобы размять косточки, поэтому я пробовал поиграть с Золушкой, но она не проявляла какого-то интереса. Создалось впечатление, что кошка просто неигривая, однако Настя объяснила, что дело в стрессе. Оказывается, когда коты орут, царапаются и создаётся впечатление, будто они на грани истерики, это вовсе не так, наоборот, такая бурная реакция — хороший знак. По-настоящему травмированные животные испытывают апатию и ужасный упадок сил, те, кого считают просто тихонями, на самом деле переживают страшнейшее потрясение. Интересно, её борьба с расчёской означает, что всё не так плохо? — У тебя есть младшие братья или сёстры? — спросила Настя, облокотившись о дверь и вместе со мной наблюдая за бесцельным хождением Золушки. — Сестра. Мы погодки. — Да, маловата разница, чтобы ощутить на себе. Но, думаю, ты всё равно поймёшь. Между мной и сестрой девять лет. Она ужасно болтливая и приставучая, в детстве я бесилась и говорила прямо: «Отстань! Заткнись! Не разговаривай со мной, поиграй сама!» Но даже проводя время наедине с собой, она создаёт кучу шуму. Однако знаешь, что страшнее? Тишина. Когда ребёнок вдруг затихает: он либо болеет, либо что-то задумал. С животными то же самое. Золушка почти поравнялась с нами, Настя присела и протянула ей ладонь. Маленький тёмно-розовый нос коснулся пальцев, обнюхивая, но на этом всё и закончилось. Идти на более близкий контакт кошка не спешила. — Гляди-ка, у тебя шерсть уже неплохо отросла. Скоро будешь невероятной красоткой, да, принцесса? Я удивлённо взглянул на Настю и спросил: — Зачем ты с ней разговариваешь? — Ну, с тобой же мы болтаем. — Но я тебя понимаю. — А с чего ты взял, что она не сможет? Некоторые слова они запоминают и понимают их значение, выстраивают логическую цепочку: когда я точу когти в неположенном месте — следует «нельзя», это значит, что я должен прекратить, когда говорят «кушать», значит, мне сейчас перепадёт что-то вкусное. Меня гладят и говорят «люблю», значит, это что-то хорошее. — Я думал, они просто отслеживают интонацию. — Тогда как бы они запоминали клички, если мы их можем произносить с совершенно разными эмоциями: с умилением, когда они делают что-то очаровательное, или строго, или даже зло, когда они сходили мимо лотка? Настя посоветовала разговаривать с Золушкой, но для меня это всё ещё оставалось странным. Не то чтобы я исключительно молчаливо взаимодействовал с животными, когда Разбойник кусал за пятки или специально путался под ногами, намереваясь поближе познакомить моё лицо с полом, я разговаривал, да ещё как. Этот кот много чего нового успел о себе узнать. Но строить с ними диалог… Даже если они понимают, как ответят-то? Односторонний какой-то разговор получится. Однако при очередной коридорной прогулке с Золушкой я всё же решил попробовать. Кошка как раз села неподалёку от меня и, поймав её взгляд, я спросил: — Как поживаешь? Кошка лишь моргнула, я почувствовал себя дураком, но предпринял ещё одну попытку: — Одно моргание — да, два — нет. Как тебе такое? На этот раз Золушка и вовсе не стала моргать, легла на пол, положила на лапки голову и закрыла глаза. Смущение и стыд одолели меня: сижу один в коридоре и пытаюсь поговорить с кошкой, которой, кажется, дела до этого разговора нет. Я качал головой на неудачные попытки Максима, но сам недалеко от него ушёл.***
В этот раз два кота согласились побегать за пёрышком, но близко к Максиму всё равно не подходили, а он по-прежнему не испытывал какого-то энтузиазма. Ещё с прошлого его визита в голове застрял вопрос: «Зачем вообще такому человеку кошка?» От Максима не исходило злобы или чего-то подобного, лишь безразличие, ясно показывающее, что кошатником он не был. — Странно, ты вроде тоже не сюсюкаешься с ними, но от тебя они не отлипают, — вдруг произнёс Максим, намекая на котов и кошек, что облепили мои ноги, а трое из них каким-то чудом уместились на коленях. Нарушенной тишине удивился и я, и мои пушистые собратья: они перестали мурчать, приоткрыли глаза и навострили уши. Даже Разбойник, всё намеревающийся, несмотря на запреты, взобраться на голову, остановился и уставился на обычно молчаливого Максима. — Они лечат мои душевные раны, — сказал я первое пришедшее в голову. Кто-то говорил, что животные чувствуют боль. Может, коты поэтому и оказывали мне знаки внимания? Чувствовали грусть от неудавшихся свиданий. Хотя, признаться, с начала работы в приюте это уже совершенно не волновало. Максим хмыкнул и перестал водить пером. — О-о-о, и что же у тебя за душевные раны? Парень бросил? В его голосе слышалась насмешка, но отнюдь не гомофобная. Это был тон человека, не видевшего в отношениях какого-либо смысла и привыкшего жить одному. Взгляд синих глаз был таким снисходительным, что я не удивился бы, назови он меня «мальчик» или как-то так, несмотря на то, что, по словам Лизы, ему было двадцать пять и разница между нами не столь велика. Но это совсем не задевало, потому что куда важнее было то, что меня вычислили на ровном месте, без заинтересованных взглядов или намёков с моей стороны. Такое случалось впервые. Даже в седьмом классе, когда мальчики стали активно обсуждать девочек — не слишком приятно, я бы, например, не хотел, чтобы меня описывали словами: сасная, секси, вот я бы её… — мою ориентацию никто не вычислил. Во многом, потому что таких слов от меня и не ждали. Если мне и случалось браниться, все тут же оглядывались по сторонам, проверяя, не рухнуло ли небо. Однако в обсуждении я всё же участвовал, ведь описывать девочек с их яркими нарядами, украшениями и меняющимися причёсками можно было до бесконечности. Однажды я так увлёкся восхищением одной из них, что кто-то из мальчиков рассказал об этом другим, а те девочкам, и вот по классу уже бродил слух о том, что я влюбился в одноклассницу. А не предпринимал ничего, потому что стеснялся. Нежданно-негаданно я получил прикрытие и потерял возможность завести отношения с каким-нибудь другим школьником геем, если таковые вообще имелись. Я почти жалел о том, что не гетеро или хотя бы би, потому что та девочка действительно была милой, и вроде как нам нравился один и тот же сериал. С ней вышла бы очаровательная невинная школьная любовь, которая со мной так и не случилась. — Интересно, интересно, — мой довольный, заинтригованный голос удивил Максима. Должно быть, он ожидал испуга или чего-то подобного. — Кажется, не у одного меня хороший гей-радар. Правда, мой, видимо, сегодня сбоит, — намекнул я. — Видимо. В этом ответе прозвучали одновременно искренность и холод, который велел сворачивать данную тему. Но у меня и без неё хватало вопросов, и раз Максим сегодня разговорчив, почему бы не рискнуть? — Зачем тебе кошка? Я редко переходил к людям на «ты» без взаимного согласия, но раз уж эта чёрная туча не церемонится, с чего бы мне расшаркиваться? Максим вскинул голову и резко произнёс: — А тебе какое дело? Прости, дорогой, но я пять дней в неделю слышу подобный тон от Миши, так что вряд ли тебе удастся меня как-то задеть. — У тебя всё равно спросят, прежде чем отдать питомца, — спокойно сказал я. — Вот им и отвечу.***
Во время очередной коридорной прогулки я размышлял над тем, какой же способ рекламы выбрать: видео, фото, текст, комикс? Всё сразу? У нас с Дианой уже была пара идей и теперь оставалось исключить худшие и рассортировать лучшие. Я переписал их на чистый листок в блокноте, а старый, исписанный вдоль и поперёк, вырвал и смял, намеревался сунуть в карман брюк, чтобы потом выкинуть, но Золушка вдруг подбежала ко мне и округлившимися глазами глянула на клочок бумаги. — Ты это хочешь? — спросил я, повертев шуршащей бумагой в руках. Кошка подошла ближе, почти вплотную, и задрала голову так, что мне даже стало боязно, как бы она не сломала позвонок. Я кинул клочок в сторону, и Золушка тут же метнулась к нему, ударила лапой, бумага отлетела в другую сторону, она ринулась следом, подпрыгнула, накинулась на незамысловатую игрушку, повалилась на бок и, удерживая передними лапами, принялась бить задними. Её шерсть встала дыбом, взгляд наполнился безумием, пришлось взобраться на стул с ногами, чтобы носящаяся туда-сюда кошка ненароком не задела меня. Пол был скользким, порой её заносило на поворотах, но Золушку это только раззадоривало. Дверь во вторую комнату отворилась и в коридор выглянула удивлённая Настя, привлечённая внезапным шумом. Клочок бумаги упал около её тапочек, Золушка понеслась к нему, и волонтёрка еле успела отскочить в сторону с невольным возгласом: — Господи! Кошка влетела в комнату, прогнала клочок по кругу, заставив двух выпущенных котов резко вскарабкаться на самый верхний уровень домика, и вновь вылетела в коридор. — Правду говорят, что в тихом омуте… — прошептала Настя, одним глазком выглядывая из приоткрытой двери. Я тоже не рисковал спускаться со стула. Не знаю, сколько точно Золушка носилась с клочком бумаги, но к тому времени, как она выдохлась, ноги затекли, и я еле дошёл до неё, чтобы поднять на руки и отнести в ячейку. — Это было неожиданно, но я рад, что она так хорошо размялась, — признался я, закрывая решётчатую дверцу. — Да уж, спать будет крепко, — согласилась Настя, а когда я повернулся к ней, она задумчиво посмотрела на меня и вдруг сказала: — Главное не жди благодарности. — О чём ты? — Многие люди считают себя спасителями и ждут, что животное будет им благодарно. Это мнение распространено среди тех, кто приходит забрать питомца, но и у волонтёров такое тоже бывает. Важно понимать, что животное мыслит иначе. Это другой биологический вид со своими взглядами на жизнь. Тут очень много подводных камней. К слову, именно из-за этих неоправданных ожиданий их порой и возвращают. Я взглянул на уснувшую Золушку, затем оглядел котов, с которыми играла Настя. Прислушался к своим чувствам и ощущениям. — Нет, я ничего не жду, — мой голос звучал уверенно, но затем я опустил взгляд на носки тапочек и задумался, стоило ли продолжать. — Это как закрытие гештальта или катарсис. Я отвлекаюсь от своих проблем. А ещё… — я сделал небольшую паузу, но всё же решился: — Помогаю, потому что однажды мне не смогли помочь. На следующий день Золушка не стала гулять по коридору, вместо этого она стояла возле меня и выжидающе смотрела. Я понял, что кошка хочет игрушку, вырвал из блокнота лист, смял и бросил. Она схватила его на лету и принялась гонять по полу. Настя сидела рядом и наблюдала за Золушкой. Предстояло решить, стоит ли переводить её в первую комнату. — Даже если она пока не готова, ей же всё равно лучше? Эти изменения ведь положительные? — с надеждой спросил я. — Ты говорила, что когда они вялые — это плохой знак, а когда начинают играть — хороший. — Да, но тут дело не только в этом. Настя задумчиво огладила пальцами маленький подбородок. Он у неё был таким острым, что казался ненастоящим, иллюзией свето-тени, и если бы у меня не было возможности так часто общаться с ней и разглядеть со всех ракурсов, я бы так и считал это обманом зрения. — Есть процесс социализации, — продолжила она. — Он происходит в определённое время, и если в этот период не было налажено отношений с человеком, или эти отношения оказались агрессивными, то животное уже никогда не будет доверять ему. Как бы ласково к питомцу не относились, кошка или собака всегда будут настороженны в общении с человеком. — А она? Клочок бумаги остановился у ног. Золушка стояла неподалёку и внимательно смотрела на меня, но в её взгляде не было страха. Стоило мне наклониться к импровизированной игрушке, как кошка необычно закивала, а когда я принялся водить клочком туда-сюда, она стала нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, внимательно следя за «добычей». Толчок, клочок бумаги полетел вперёд, кошка кинулась следом, сделала небольшой круг и нарочно погнала бумажку ко мне, ударила лапой, и вот игрушка снова оказалась у моих ног. — Ты хочешь поиграть, — догадался я, чувствуя, как губы растягиваются в широкой неудержимой улыбке. Золушка вновь стала переминаться с ноги на ногу, ожидая, куда же полетит бумажка. Мы кидали её друг другу какое-то время, а потом кошка вновь принялась бегать по коридору сама, набрасывалась сверху или держала клочок бумаги в зубах и била задними лапами. — Несмотря на пережитое, котёнком Золушка, видимо, смогла наладить хорошую связь с людьми, — запоздало ответила Настя. — Поэтому она насторожена, но не категорична. Если честно, насчёт неё у меня большие надежды. — Правда? — Да. Она породистая, красивая и идёт на контакт. Людям такие нравятся. Плюс ей всего три года, даже по кошачьим меркам это не так много. Подождём ещё пару дней и, может, переведём её.***
Максим вызывал разные чувства: от безразличия, потому что вне посещений приюта я о нём и не думал, до недоумения и недовольства. Последнее было связано с его привычкой грубить в ответ на, казалось бы, самые безобидные действия или вопросы. Он напоминал бомбу, а разговор с ним — игру в сапёра на старом компьютере. С ней у меня всегда дела обстояли паршиво: вроде нажимал, куда надо, всё шло хорошо, а потом — бам и подорвался. Вот и с Максимом, как ни прощупывай почву, всё равно не избежать взрыва. — Видишь, они не в восторге от этой мышки! Максим показательно покачал игрушечной мышкой, держа её за хвост. Взгляд синих глаз пристально смотрел на меня, излучая триумф. Подумать только, неудача постигла его, а он ощущал победу от того, что в его руках не сработал мой совет. Иногда казалось, что Максиму просто нравится поспорить. Признаться, сдерживаться порой было тяжело. — Ты просто не умеешь с ними играть, — выдержав тяжелый взгляд, сказал я. Это была чистая правда: коты уже не боялись Максима. Всё обстояло куда хуже. Он был им абсолютно, совершенно, на все сто процентов безразличен. Обитатели комнаты либо валялись на полу, либо сидели в многоуровневом домике, а то и вовсе сопели в своих ячейках. И это было невероятно, потому что новую яркую мышку они просто обожали. Два дня назад я своими глазами видел, как Диана сначала медленно водила ей по полу, привлекая внимание, а потом резко подбрасывала вверх, начиная тем самым бойню за «дичь». — Будто это такая большая наука. — Максим разочаровано откинул мышку в сторону сундука с игрушками. Никто из питомцев, кроме Золушки, не обратил на это внимания, однако вставать с моих колен кошка не спешила. Её перевели в первую комнату, и дела обстояли неплохо: прочие коты не задирали Золушку, однако сама она не рисковала выходить на игровую, не подходила к посетителям и держалась поближе к своей ячейке. Только когда я приходил, она быстро бежала навстречу, запрыгивала на руки и, чувствуя себя в безопасности, могла спокойно сидеть вдали от собственной маленькой территории. — Может, тебе лучше собаку? — Мне нужна кошка или кот, — твёрдо напомнил Максим. Уж что меня в нём восхищало, так это упорство. Он приходил в приют уже вторую неделю, и, несмотря на неудачи, возвращался вновь и вновь. Вот только это была не та ситуация, где всё зависело лишь от него. Невольно вспомнились наставления бабушки, когда мы с Катей упрямились, и прежде чем я успел их обдумать, с губ слетело: — Неважно, что тебе нужно. Важно то, что сочтёт необходимым Господь. Максим, отряхивающий чёрные джинсы от шерсти, выпрямился, упёр забитые до локтя татуировками руки в бока и насмешливо посмотрел на меня. — Знаешь, набожный гей — это в моей жизни что-то новое. — Я не религиозен, это скорее привычка. — Только не говори, что ты из семьи священнослужителя. — Нет, мы ведём ювелирный бизнес. Максим оглядел меня с ног до головы, будто пытаясь взглянуть по-новому. Задержался на туфлях от «Тимберленд», кремовой рубашке от «Локосты», которую частично прикрывал фартук с логотипом приюта, а затем на моём лице. — А я-то думаю, где тебя видел. Это с тобой летом плакаты висели? Тобой и ещё какой-то девчонкой. Летом у компании вышла новая коллекция, её собирались презентовать на моделях, что работали у нас уже года два, но вышло так, что один простыл, а другая сломала руку. В тот день мама вырвала меня и Катю из постели, сказала, мол, зря она нас что ли такими очаровательными родила, и погнала на фотосессию. То был один из худших дней моей жизни, и мы с Катей зареклись, что по этому пути не пойдём. — Это моя сестра, — сказал я. — И что же привело тебя к тому, что ты моешь кошачьи лотки и читаешь проповеди? Я повторил снисходительный взгляд Максима и трепетно произнёс: — Господь поведал мне, что несчастному вроде тебя понадобится помощь. Максим не удержался и прыснул от смеха. Золушка заинтересовано приподняла голову, да и я был удивлён тому, что кое-кто умел не только огрызаться. У Максима были яркие черты лица: глубоко посаженные глаза, высокие скулы, чёткая линия нижней челюсти, формирующая квадратный подбородок, и тёмные-тёмные волосы, по отношению к которым «чёрные» звучало слабовато и беспомощно. Я предполагал, что где-то в нём сокрыты черкесские корни, но не мог утверждать наверняка, поскольку всегда плохо разбирался в этом. Всё это подчёркивалось широкими бровями и густыми ресницами. Благодаря такой комбинации любая эмоция на его лице выглядела особенно насыщенной, а смену одной на другую можно было легко проследить. — Нет, а если серьёзно, — Максим вновь по-турецки сел на пол, локтем одной руки упёрся в колено и подпёр ей голову, а в другой сжал рукоятку пёрышка и принялся не глядя, больше по привычке водить игрушкой по полу, — как тебе вообще в голову приходят эти божьи штучки? — Моя бабушка со стороны мамы ужасно набожная женщина. Я вспомнил, как мама нередко говорила, мол, хорошо, что такая безумная любовь к Господу досталась бабушке, а не дедушке, который обычно и принимал в их семье окончательное решение. Будь иначе, мама не смогла бы повстречаться с папой, узнать его получше и объективно обдумать предложение руки и сердца. Максим внимательно смотрел на меня, машинально вертя ручку игрушки в руках и забыв об её изначальном предназначении. Своим видом он выражал искренний интерес, поэтому я продолжил: — И она любит давать множество библейских наставлений мне с сестрой. Но я бы не назвал её совсем невыносимой. Чувствуется, что бабушка поступает так из любви, из беспокойства за наши души. Но было время, когда это сводило с ума, — признался я. — Почему? — спросил Максим. Я чувствовал, как он заинтересованно смотрит на меня, но всё не мог оторвать глаз от татуировок. Сетка из шестиугольников с разной заливкой и контуром: у запястий они были чёрными с маленькой незабитой сердцевиной, затем сердцевина была забита, зато внутри появлялось кольцо, дальше шестиугольники уже имели как сердцевину, так и кольцо, затем происходила инверсия, они становились под цвет кожи с чёрной сердцевиной, и напоследок, ближе к локтю от них оставался только контур. Это был какой-то психоделический узор, служивший отличным фоном для воспоминаний. — Когда мне было лет восемь, она сказала: Артём, Господь видит каждый твой поступок, потому что всегда-всегда наблюдает за тобой. Вроде ничего такого, насколько знаю, в Библии не раз о таком говорится. Но ты не представляешь, какую душевную травму мне это нанесло! — я посмотрел на Максима, что не сводил с меня взгляд. — Я всё не мог понять: как это кто-то следит за мной? Абсолютно всегда? Даже когда я голый или в туалете? Господь, да что с тобой не так?! — я вскинул руки и посмотрел наверх, стараясь тем самым передать всё моё тогдашнее недоумение. — Я то забывал, то вновь возвращался к этому мыслями, всё никак не мог успокоиться, рассказал сестре, думал, что станет легче, но в итоге и она начала переживать. Чем больше мы об этом думали, тем сильнее в нас просыпалась глупая злость. Мы винили бабушку, считали, что она нарушила нашу детскую безмятежность. И когда обида стала неудержима, мы решили отомстить. — Бабушке? — удивился Максим, подавшись вперёд. — Да. Может, это было неправильно, всё же она пожилая женщина, но и мы были просто детьми, — поспешил оправдаться я, впрочем, Максим не выражал неодобрения или чего-то схожего, поэтому я спокойно продолжил: — Мы с сестрой стали утверждать, что на чердаке под потолком той комнаты, в которой мы оставались на ночь, завелись черти, а то и сам дьявол, и мы лично слышали, как они скребутся там когтями и топают копытами. Чтобы в наш страх поверили наверняка, я отказывался подходить к окну, над которым была дверца чердака, а Катя заливалась слезами и билась в истерике каждый раз, когда её оставляли одну в коридоре второго этажа. Максим уже откровенно смеялся, что распаляло, и я, стараясь припомнить как можно больше подробностей, продолжил: — Мы сводили всё семейство с ума на протяжении дней четырёх, бабушка показательно читала молитвы перед входом на чердак, в какой-то из дней заставила маму к ней присоединиться, но та могла лишь бессвязно что-то бормотать, потому что не знала ни одной строчки. Разумеется, это не возымело никакого эффекта, мы с Катей продолжали гнуть своё, пока дедушка не выдержал и не открыл чердак. Наверное, туда никто не заходил целый год. Окна не было, кругом царил затхлый запах, а выключатель не работал, и дедушка осветил чердак огромным фонарём, в свете которого так густо витала пыль. Тогда нам с сестрой стало по-настоящему жутко, во-первых, мы ни разу ещё не были на чердаке и не знали, что же именно там хранится, что может ждать в этой темноте? Во-вторых, легенда была под угрозой. Дедушка не поленился показать нам каждый угол, убеждая, что никаких чертей или дьявола здесь нет. Но в какой-то момент сестра ахнула, не знаю почему, потом она уже и сама не помнила причины, однако я воспользовался этим и с ужасом произнёс: «Дедушка, там что-то есть». Катя, даже понятия не имея, куда именно нужно смотреть, заверещала и побежала к лестнице, а я понёсся следом с криком: «Дьявол! Там дьявол!» Я взял передышку и позволил себе подольше понаблюдать за заливающимся смехом Максимом. Он выглядел иначе, более открытым, и почему-то так отрадно становилось от его улыбки, что я опомнился и пришёл в себя лишь тогда, когда Золушка вдруг спрыгнула с колен. Кошка заинтересовано поглядела на Максима, а потом медленно побрела к нему. С каждым маленьким шажком мягких лап внутри меня что-то обрывалось, а сердце быстро-быстро стучало, говоря: «Нет, нет, нет! Что ты делаешь?!» Но Золушка шагала все увереннее и увереннее, вот уже обнюхивала колено Максима, а я взирал на это с чувством полного отчаяния, будто моя единственная дочь выбрала какого-то подлеца. Золушка обернулась, и в её светло-зелёных глазах я прочёл суровое: «Смирись». Кошка легла около Максима, моё сердце сделало особенно громкий удар и упало в пятки. Ладно, дорогая, если так ты действительно будешь счастлива… — Гляди-ка, — Максим с нескрываемым триумфом указал на кошку, — вот чего возжелал Господь.***
Когда гостевые часы подошли к концу, а с уходом за котами было покончено, мы с девочками уселись за стол в комнате отдыха. Они спокойно попивали чай, я пытался осознать и принять случившееся. — Это же хорошо, в конце концов, он приходил сюда чуть ли не по расписанию, — сказала Диана. — Ты должен воскликнуть: «Господь воздал ему за страдания!» — вскинув руки вверх, задорно сказала Настя. Да, бабушка точно какой-то такой вывод и сделала бы, добавив в ответ на мои терзания и переживания, что на всё воля Всевышнего. Вот только я не был верующим, максимум агностиком, и, несмотря на привычку проводить аналогию с христианским учением, душой был далёк от этого. Не очень хотелось верить в идею, согласно которой за свои предпочтения мне предстоит терпеть вечные муки. — И у Золушки может появиться дом. Это большая удача, чтобы кого-то брали почти сразу после попадания в приют, — продолжала подбодрять Диана. — Я знаю, знаю, но… Может, неправильно выбирать себе любимчиков, но это же Золушка… — Не парься, у нас у всех есть любимчики. — Настя махнула рукой и отпила чай. — Мой, например, Разбойник. Я не удержался и хмыкнул. Интересные у неё вкусы. Однако это откровение не смогло заглушить сомнений. Я всплеснул руками и воскликнул: — Но тогда вы должны меня понять! Золушка — принцесса и к этому… этому… Я даже не знаю, зачем ему кошка! Ну, почему она выбрала его? — простонал я, зарываясь пальцами в волосы, и обессилено опустил голову. — Пока ничего не решено. Максим придёт ещё пару раз и всё хорошенько обдумает, а затем, если решит взять её, ему предстоит собеседование. Кроме того, это не отдал и забыл, мы поддерживаем связь с новоиспечёнными хозяевами. По договору даже можем прийти к ним и проверить, как поживает питомец, — серьёзно сказала Диана. Настя важно закивала и добавила: — К тому же, это же кошки. Любопытные и непостоянные. Сегодня ей стало интересно и она подошла к нему, а завтра и носом не поведёт. Но в следующий раз Золушка не только носом повела, она сделала то, на что ещё никто не решался: принялась играть с мышкой. Резво, с задором, так, что вечно хмурое лицо чёрной тучи разгладилось. Потом они сменили мышку на пёрышко, и вот Максим уже как пару минут сиял счастливой, немного детской улыбкой. Может, всё к лучшему? Однако размышлять над этим сейчас времени не было: предстояло сфотографировать наших обитателей, причём чем очаровательнее и харизматичнее, тем лучше. Но, несмотря на то, что я уже около получаса валялся по полу с фотоаппаратом в руках, ни одного толкового снимка у нас так и не получилось. Как ни привлекала их внимание Диана, коты крутились где угодно, но только не в кадре. В основном, конечно, у меня в ногах или под боком. Внезапно что-то защекотало спину, а затем от ягодиц до спины быстро прошлись лапами, оттолкнулись от левого плеча и спрыгнули на пол. — Эй, вы что делаете?! — резко обернувшись, я строго посмотрел на Максима и Золушку, не зная, на кого злиться сильнее: зачинщика этого безобразия, что, ухмыляясь, вертел рукоятку пёрышка, или кошку, что нагло потопталась на мне? — Котомассаж, — пожав плечом, без капли раскаяния сказал Максим. Коты окончательно собрались вокруг меня, и мы с Дианой решили поменяться местами. Если мои дела обстояли неплохо: пару раз котов удалось поставить как надо и заставить смотреть в объектив, то у Дианы — провал за провалом. Она так распереживалась, что мне пришлось её успокаивать и убеждать в том, что я тоже сначала забывал настраивать фокус, и чётким выходило всё что угодно, но только не нужный объект. И поехавшие вертикали — это дело нередкое. И фотоаппарат сложнее, чем смартфон, так что всё нормально. Но факт оставался фактом — снимков не было, и наша идея для рекламы была под угрозой. — Что вы делаете? — спросил Максим, поглаживая животик подуставшей Золушки. Она даже мне разрешала себя гладить только по голове! — Рекламу для приюта, — сказала Диана и указала на крутящихся у моих ног котов. — А для этого нужны фотки. Максим поднялся под удивлённый взгляд Золушки, которая была недовольна прекращением ласк, забрал у Дианы фотоаппарат и обратился ко мне: — Давай, привлеки их, а я сфоткаю. — Я скрестил руки на груди и скептически посмотрел на Максима. — Давай, давай! — Он слегка толкнул меня в плечо, заставляя направиться в то место, на котором мы фотографировали питомцев. — Я, может, не Филипп Халсман, но тоже кое-что могу. Я обернулся через плечо, не ожидая, что Максим знает, кто это. Люди могли сказать, что писали Айвазовский, Ван Гог, Пикассо и другие художники, но фотографы были куда менее знамениты. Даже если всем нравился фотопортрет Сальвадора Дали и его нередко использовали в самых разных рекламных вывесках, далеко не каждый мог назвать автора фотографии. Мне хотелось расспросить Максима подробнее, но он, хмуря брови, настойчиво махал ладонью, в нетерпении ожидая, когда я займусь котами.