Огранка моих чувств

      Когда я пришёл в приют, мне позвонил Максим и попросил вновь купить корм, если тот ещё остался в магазине, потому что предыдущую пачку Золушка уже съела.       — Ты что, больше ничем её не кормишь? — строго спросил я.       — Эй, что за тон? Как будто ты не знаешь Золушку. Эта упрямая женщина отказывается есть что-то ещё!       Максим нередко звал кошку подобным образом. Почти так же часто, как меня — Зефирным принцем.       Я покачал головой и как можно суровей произнёс:       — Кажется, вновь придётся проверить, как она поживает.       Это было не очень красиво с моей стороны, но манеры никогда не волновали Максима, поэтому порой я позволял себе некую наглость.       — Ну, раз Ваше Величество того желает, — протяжно произнёс Максим, и я невольно улыбнулся, а потом сообщил, что ему придётся заехать за мной.       Машина осталась дома, потому что до приюта меня довезла Катя. В конце сентября она получила права, а всего неделю назад родители купили ей очаровательный красный BMW, и теперь сестра только и делала, что искала повод, куда бы на нём поехать.       Когда я вышел во двор, Максим стоял около обклеенного логотипами каршеринга автомобиля, сунув руки в карманы чёрной дублёнки. Жизнь на юге имела много плюсов, например, осень была спокойной и долгое время тёплой, но это не могло длиться вечно, и вот Максим отложил свою косуху, а я уже как несколько дней ходил в пальто вместо тренча.       — Привет, — поздоровался я, подойдя ближе и прижимая упаковку корма к груди.       Максим ответил не сразу, оторвал задумчивый взгляд от асфальта и взглянул на меня так, будто только сейчас заметил. Он выглядел лучше, чем во время нашей последней встречи, но я чувствовал, что его всё ещё что-то гложет. Как и то, что говорить об этом он не намерен.       — Знаешь, до того, как я узнал, что ты пользуешься каршерингом, мне казалось, что у тебя должен быть байк или что-то вроде, — сказал я, чтобы разрядить обстановку.       Максим удивлённо вскинул чёрные брови.       — Шутишь? Это вообще-то опасная и непрактичная штука, — серьёзно сказал он и начал обходить машину, чтобы сесть со стороны водительского места.       — Шутишь? — передразнил я, гримасничая. — Я унылый старик, это не для меня.       — Иди пешком, — сурово произнёс Максим, глядя на меня поверх машины.       — Пешком? Я просто вызову такси. И уеду с этим прекрасным кошачьим кормом, — я принялся любовно водить пальцами по упаковке, что всё прижимал к груди. — Посмотрим, сколько всего лестного тебе на кошачьем скажет Золушка.       Максим широким шагом устремился ко мне, я, быстро перебирая ногами, направился вдоль машины подальше от него. Максим сорвался с места, я тоже побежал, и вот мы уже носились вокруг автомобиля, как в каком-то глупом мультике вроде «Тома и Джерри».       — Ой, а тариф-то идёт, — смеясь, сказал я. Максим как-то объяснил, что счётчик каршеринга капает даже тогда, когда машина просто стоит на месте.       Было так весело от того, что ему никак не удавалось меня поймать, но в какой-то момент я ослабил бдительность и не заметил, как Максим пулей метнулся в другую сторону, навстречу ко мне, из-за чего я не успел затормозить и врезался в него. Вот-вот упал бы назад, если бы сильные руки не подхватили. А затем эти же руки крепко сомкнулись и потащили к пассажирской двери.       — Это похищение! — не слишком громко кричал я, чтобы никто не решил, что меня и вправду похищают.       — Да, и я потребую за тебя мешок конфет и зефира, — триумфально сказал Максим, таки усадив меня в машину.       Уже пристегнув ремни и заведя автомобиль, мы всё равно порой смеялись, поглядывая друг на друга. Но, несмотря на нашу внезапную игру и то, что мы шутили весь путь, в голосе Максима порой проскальзывали нотки грусти, а синий взгляд становился излишне задумчивым. Его разум то и дело улетал куда-то далеко, но куда — он явно не желал говорить, быстро брал себя в руки и старался выкинуть ещё какую-то шутку, отвлечься.       Хоть это и доставляло некоторые сложности в общении, не говоря уже о том, что вызывало беспокойство, я не мог его винить, ведь проделывал то же самое, старался забыть недавнюю тройку и ссору с отцом. Наши отношения стали натянутыми, а общение сводилось к просьбе передать соль или салфетку за столом.       От этих мыслей мне совсем взгрустнулось, поэтому до квартиры мы дошли в тишине, а там на себя всё внимание переманила Золушка, которая будто знала, что Максим отправился за её кормом.       — Что ты так смотришь? — спросил он, разуваясь. — Я тебя перед уходом кормил, и ты прекрасно знаешь, что у нас расписание.       Это было правдой, Максим недавно ввёл распорядок: кормил Золушку утром и примерно в шесть вечера, а всё остальное время у неё стояла миска с сухим кормом, которым она могла похрустеть и перекусить.       Кошка не стала спорить, лишь грустно развернулась и направилась прочь, прихрамывая задней лапой. Заметив это, Максим вмиг переменился:       — Что такое? У тебя опять лапка болит?       Золушка остановилась на пороге гостиной и обернулась. Зелёные глаза были наполнены вселенской печалью. Максим свёл брови и ласково заговорил:       — Ну ладно, пойдём, моя хорошая, дам тебе чуть-чуть.       Он повесил дублёнку на плечики и скрылся на кухне. Золушка побежала следом. Все четыре лапы двигались как надо, будто не было у неё никогда артрита.       Суровым взрослым парнем манипулировала кошка. Мог ли я такое предположить? Никогда.       — А ты прям заботливый папочка, — сказал я, сев за стол.       Максим обернулся и как-то странно посмотрел на меня, но, как оказалось, непривычно выглядел не только он.       — Мне кажется, или ты сегодня какой-то хмурый? — спросил он.       — Ты тоже.       — Это моё обычное состояние.       Неправда. Ты можешь быть и другим, а нынешняя грусть отличается от привычного режима тучи.       В голове образовался рой бешеных мыслей, вопрос: «Почему ты не расскажешь мне?» смешивался с воспоминаниями о поступке препода, растоптанных стараниях, ссоры с папой. И я не выдержал и сказал:       — Мне недавно трояк влепили. За ту курсовую с рекламой приюта.       Максим сел за стол и с долей удивления посмотрел на меня. Да, нечасто я как-то так выражался, обычно не коверкал слова.       — Мне казалось, с ней всё нормально, — сказал Максим.       — Так и было. Этот мудак просто любит выводить меня.       — Не позволяй этому портить тебе настроение, — посоветовал он.       — Я знаю, но как же бесит. Даже после того, как мы проткнули шину на его машине, особо не полегчало.       — Что ты сделал? — переспросил Максим, нахмурившись.       — Проколол шину на его машине вместе с друзьями, — повторил я, чуть вскинув руки, будто это было обычным делом.       — Ну, тогда тем более можешь выкинуть это из головы. Испорченная шина наверняка вывела его из себя не меньше, чем тебя — оценка.       Максим потёр переносицу, будто не понимая причину моих страданий. Будто его это утомляло. Я очень надеялся, что просто сделал неправильные выводы.       — Знаю, но я думаю об этом уже который день, эта чёртова тройка…       — Боже, Артём, это же просто оценка, а ты из-за этого так страдаешь. Ты же не ребёнок.       Я знал, что это не смертельно. Просто оценка. Понимал, что трачу много энергии на нечто несущественное в сравнении с мировым масштабом. Но мне, чёрт возьми, от этого было ничуть не легче!       — И что? Что с того?! Я хочу от тебя поддержки, а не слов о том, что я дитя, слишком остро на всё реагирующее. Конкретно для меня, конкретно в этот момент эта дурная тройка и вправду что-то весомое, из-за неё мне грустно, ещё хуже от того, что это стало причиной ссоры с папой. А ты просто берёшь и преуменьшаешь мои проблемы, отмахиваешься! Господи, да хотя бы просто скажи, какой препод ублюдок, уже от этого мне станет легче! Но ты ничего не говоришь. Никогда ничем не делишься, мне приходиться использовать все свои коммуникабельные навыки на максимум, чтобы понять тебя. А если ты всё же и говоришь, то в девяносто процентов что-то… — Я еле сдержался от неосторожного нелестного слова, — …что-то вроде того, что только что сказал.       Я скрывал свою ориентацию от бабушки и дедушки, не говорил папе про приют и отношения Кати, не сказал ей, что Денис когда-то нравился и мне. И они тоже наверняка что-то скрывали от меня. Я вдруг осознал, как многочисленны были эти недомолвки, и как сильно я от них устал. Неужели нет места, где можно обойтись без них? Неужели нельзя хотя бы с ним сделать так, чтобы всё было иначе?!       Максим раскрыл ладони, приоткрыл рот, но вскоре закрыл, так ничего и не произнеся.       — Я лучше пойду.       Я вышел в коридор, быстро обулся, схватил пальто и даже не стал его застёгивать, просто вылетел в подъезд, решив разобраться с шарфом и пуговицами на ходу.       И чего я взъелся? Повод, конечно, был, но если Максим слишком много молчал, то я, кажется, наоборот говорил лишнее. Он ведь не обязан мне что-то рассказывать. И поддерживать. Кто мы друг другу? Какие у нас отношения? Чего мы можем ждать и чего не вправе требовать?       Я опять придумал что-то, чего-то подсознательно ждал, и вновь разочаровался от того, что мои фантазии не оправдались.       

***

      Я смотрел на фотографию в сборнике уже как несколько минут, видя перед собой не её, а лицо Максима. То, как хмурое и недовольное оно вдруг приобретает оттенок удивления, как ползут чёрные брови вверх, а потом печально изгибаются, и вот он уже смотрит на меня с капелькой вины, печалью и беспомощностью.       Я погорячился? Возможно. Но он ведь тоже был неправ. Зачем надо было говорить такие слова, преуменьшать мои проблемы? Но он ведь всегда был таким. Но мы… стали ближе. Поэтому я ждал другого, возможно, особенного обращения. Хотя это было ни к чему, мы ведь даже не друзья.       Стук в дверь отвлёк от мыслей, и на пороге появилась довольная Катя, но, поймав мой взгляд, она вмиг переменилась в лице.       — Ты чего? Что случилось?       — Не бери в голову.       Катя села на диван рядом со мной, внимательно оглядела, удивившись тому, что я не хочу изливать ей душу, но настаивать не стала и бодро произнесла:       — Ладно, мои новости точно поднимут твой дух! Мама болтала с бабушкой.       — И что та сказала?       — Что на выходных хочет испечь целую гору блинчиков, — последнее слово Катя произнесла на выдохе, будто перед ней уже стояли ароматные блины.       — Надеюсь, она говорила образно. Это же очень долго и тяжело, даже если она будет использовать сразу несколько сковородок.       — Мама ей примерно то же самое сказала, но бабушка хочет побить рекорд, и чтобы мы все пришли и объелись.       Такая новость и вправду развеселила меня, и я с улыбкой сказал:       — Прямо блинчиковое пати.       — Как же я жду! — Катя прижала руки к груди и будто светилась изнутри. — В прошлый раз я их пропустила, и ты схомячил всё сам.       — Ну, конечно, виноват я, а не твоя непредусмотрительность и неумение рассчитывать силы и время.       Катя толкнула меня в бок, я ответил ей тем же и мы принялись бороться, негласно решив, что проиграет тот или та, кого первого повалят на диван.       

***

      Я водил пёрышком из стороны в сторону, быстро, резко, потому что иначе с Ржавым нельзя. В нём было столько энергии, что унять его можно было только активными играми, заставляя проделывать в воздухе небывалые виражи и гоняя из угла в угол. Остальные коты давно выдохлись и лежали неподалёку, лениво наблюдая за неугомонным собратом.       — Диана сказала, что завтра к нам придёт мужчина, который увидел рекламу и решил помочь, — сказала Настя, почёсывая за ушком Разбойника, который расплылся на её коленях и готов был пускать слюни от удовольствия. Он и вправду был её любимчиком и отвечал девушке взаимностью.       — Правда? Он будет волонтёром?       — Не, из-за работы у него не найдётся времени. Сказал, что сможет брать на передержку.       Я хотел выказать радость от хороших новостей, но звонок на телефоне отвлёк. Это был папа, что очень удивило. Да, мы уже разговаривали намного спокойнее, но признавать чью-то точку зрения пока никто не спешил. И он всё ещё был крайне недоволен тем, что я продолжаю работать в приюте.       — Сынок, ты не помнишь, в прошлый раз, когда бабушка жарила блины, у неё была красная сковорода?       Я на пару секунд задумался. Никогда особо не следил, на чём бабушка их готовит.       — Не помню. А у неё что, нет других?       Завтра должно было быть блинчиковое пати, как мы с Катей прозвали это мероприятие, и, видимо, бабушка решила подготовиться заранее.       — Она говорит, что нужна именно эта. Что? — голос папы стал глухим, отдалённым, и на фоне него послышался тонкий и скрипучий. — Прозвала её «сковорода удачи», — слова вновь прозвучали чётко.       — Впервые слышу. А без неё совсем никак?       Папа ответил не сразу, вновь прервался на разговор с бабушкой, вот только если его слова я ещё мог разобрать, то речь бабушки звучала как-то странно и неразборчиво.       — Нет, она упорно твердит про эту сковороду и теперь ещё масло из… я так и не понял. Ладно, позвоню Кате, может, она знает.       Я ещё какое-то время взирал на смартфон, прокручивая в голове столь странный разговор, но быстро отвлёкся на Разбойника, который взобрался на стул позади меня и намеревался накинуться на голову со спины. Ему бы удалось, если бы я буквально интуитивно не почувствовал опасность и не обернулся.       — Настя! Почему ты не предупредила? — недовольно воскликнул я, быстро поднявшись на ноги и отойдя подальше от разочарованного кота.       Настя лишь смеялась и, с трудом успокоившись, сказала:       — Я не могу ему ничего запрещать, это выше моих сил.       К концу дня за мной заехала Катя, что стало уже традицией. Ей до сих пор было не в тягость тратить время на то, чтобы отвозить меня в приют, а потом обратно домой.       Стоило выйти во двор, как Катя опустила стекло, свистнула и довольно улыбнулась.       — Эй, красавчик, — стараясь сделать голос как можно более низким, произнесла она, высовываясь в окно, — садись, прокатимся. Я мечтаю скоротать вечерок с милашкой вроде тебя.       Я демонстративно закатил глаза и покачал головой, но весёлая улыбка так и ползла на лицо. Те люди, которые любили делить мир на мужское и женское, иногда говорили, что Катя должна была родиться парнем, вот только ей очень нравилось как своё тело, так и пол. И ни то, ни другое не мешало сестре перескакивать от дитя волков к очаровашке-мышке, а от неё — к типичному мужлану.       — Папа звонил тебе насчёт сковороды? — спросил я, сев на переднее сидение и пристегнувшись.       — Да, без понятия, о чём они. Я вообще думала… — Катя замолкла, подъехав к дороге, и огляделась по сторонам, подгадывая момент, когда сможет выехать с парковки приюта и влиться в общий поток. Ей пока было трудно совмещать разговор и вождение, поэтому в ответственные моменты она предпочитала сосредотачиваться только на последнем. — Я думала, что она предпочитает во всём полагаться на Бога, а не на какую-то сковороду удачи.       — Не знаешь, они её нашли?       — А она вообще существует?       Я удивлённо взглянул на Катю.       — Зачем бабушке что-то придумывать?       Сестра пожала плечами и добавила:       — Папа сказал, что подождёт, когда дедушка вернётся с магазина, и спросит у него, может, эта сковорода где-то на чердаке. Если так, то только папа туда и поднимется, бабушка с дедушкой со своими хрупкими косточками уже не рискнут.       — На чердаке нет сковороды, там только черти, — хитро сказал я, и Катя тут же подхватила:       — Точно! Они-то её и украли.       Мы засмеялись и стали рассуждать, стоит ли завтра, если посуда так и не отыщется, поведать свою версию происходящего?       — Зачем папа к ним поехал? — спросил я. — Мы же всё равно завтра собираемся.       — На работе у кого-то день рождения был. А у именинника жена — кондитер, и он проставлялся сладостями, которые она наготовила. Их так много было, что пришлось по домам разбирать. Вот папа и решил отвезти часть бабушке с дедушкой. Свежее-то вкуснее, чем до завтра ждать.       У нас в семье не было сладкоежек, много выпечки или конфет никто не смог бы съесть. А после дня рождения, видимо, осталось немало, раз папа решил часть ещё и дедушке с бабушкой отдать.       Дом встретил непривычной темнотой и тишиной. Мы с Катей удивлённо переглянулись, включили свет, вошли вглубь гостиной, прислушались и поняли, что наверху тоже ни звука.       — Разве мама поехала с папой? — спросил я.       — Нет, — уверенно произнесла Катя. — Когда выезжала за тобой, она была дома.       Мы, не сговариваясь, потянулись за телефонами: Катя в сумочку, я — в карман, а затем наши взгляды на секунду пересеклись.       — Давай я, — предложила сестра и поднесла «Айфон» к уху.       В неестественной мрачной тишине дома я слышал гудки, считал их, и отчего-то сейчас они казались особенно тягучими и мерзкими. Звонок сбросился автоматически, потому что никто так и не ответил.       — Может, ищут сковороду? — криво улыбнувшись, с надеждой спросила Катя.       Я кивнул и направился наверх, чтобы умыться и переодеться. Позади слышались шаги сестры и тихий скрип деревянных перил, за которые она держалась.       Что мы, в самом деле, маленькие дети, которые не в силах побыть дома без родителей? Папа звонил мне и Кате совсем недавно, ничего не могло перемениться за такое короткое время. А не отвечает, потому что всё ищет сковороду, как и говорила Катя. Может, перебирает коробки на чердаке и не до звонков ему. А мама поехала помогать.       Стоя под струями воды, я отчаянно пытался поверить в эту ложь. Вытирая волосы, пытался придумать ещё какие-то совершенно обыденные непримечательные причины. Но, лёжа на кровати, понимал, что не стала бы мама срываться с места из-за какой-то посуды. И папа быстро обошёл бы чердак и сказал, чтобы бабушка просто купила новую красную, или какую захочет, сковороду, потому что на это уходит уже слишком много времени. И дедушка уговорил бы её хоть сейчас поехать в супермаркет и выбрать новую.       Я не выдержал и решил позвонить маме. Через пару гудков к ним прибавился ещё какой-то звук. Я прислушался и понял, что он исходит не из телефона, а откуда-то неподалёку.       — Ты чего? — спросила Катя, выйдя из ванной почти сразу после того, как я выскочил в холл.       — Слышишь?       Сестра прислушалась и зашагала в сторону родительской спальни, дверь в которую была приоткрыта.       Над кроватью светило бра, на полу лежал мамин домашний халат, дверь-купе в гардеробную была нараспашку. Она никогда не бросала вещи на пол, всегда следила за порядком и не забывала выключать перед уходом свет. Но что особенно бросалось в глаза — так это яркий холодный свет смартфона, что лежал в складках пледа на кровати.       — Она ушла без телефона, — глухо сказала Катя, вобрав в пару слов все наши переживания. Потому что между строк легко можно было прочесть беспокойство не только об этом.       Мама куда-то очень торопилась.       Катя присела на кровать, а потом упала на бок, да так и осталась неподвижно лежать. Я взобрался в кресло у окна с ногами, сдвинул штору и беспомощно уставился на ворота, боясь даже моргнуть. Всё, что было в моих силах — это просто смотреть и ждать, увидеть родителей в ту же секунду, как они подъедут к дому. Так ничтожно мало. И я старался максимально сосредоточиться на том единственном, что ещё мог.       Но время шло, а подсвеченное фонарями место так и пустовало. Глаза устали от напряжения, и я принялся скользить взглядом по комнате: напротив меня у стены стоял маленький деревянный столик, над ним бра, а справа кровать, затем ещё один такой же столик с папиной стороны. У кровати родителей была мягкая спинка, обтянутая золотисто-коричневой, будто немного пошарканной кожей, а постельное накрыто махровым пледом ей в тон. На нём лежала уже успевшая перевернуться на спину Катя. Выкрашенные в рыжий волосы хорошо сочетались с пледом и кожей, тёплый свет бра объединял всё в одну печально-напряжённую картину. Какой-нибудь гений мог бы запечатлеть на снимке этот момент и прославиться. И за такое фото все сражались бы на аукционе.       И только мне хотелось сжечь его.       Вырвать из памяти и жизни тот момент, что нам приходилось сейчас переживать.       Наконец, у ворот показалась машина, и я резко выпрямился, уставившись в окно.       — Они приехали? — чуть хриплым голосом спросила Катя, но я только кивнул, смотря на то, как папа ведёт машину к гаражу.       Входная дверь хлопнула, на лестнице послышались шаги, мы с Катей напряжённо уставились на дверной проём спальни.       — О, вы здесь, — сказал папа на автомате, не особо ожидая какого-то ответа, и повёл маму к кровати.       — Мама! — воскликнула Катя, резко сев.       А у меня слова застряли в горле. Лицо мамы застыло в какой-то непонятной, тревожащей эмоции, но я не успел разглядеть его как следует: папа посадил её на кровать рядом с сестрой, спиной ко мне.       — Где вы были? — шёпотом спросил я, но в царившей тишине меня всё равно услышали. Однако отвечать не спешили. Только и без того ссутулившиеся плечи мамы почему-то задрожали. — Что случилось?       Катя подползла к маме и опасливо уставилась в её лицо, я вновь перевёл взгляд на сотрясающиеся плечи, а затем на сидевшего перед кроватью папу. Он разомкнул губы, и это был непередаваемо жестокий миг.       — Бабушка умерла.       Тишину и потрясение можно было почувствовать каждой клеточкой, но очень быстро они сменились рыданиями мамы. Я, не моргая, смотрел в сторону родителей и Кати, всё пытался осмыслить эти слова, вспомнить их значения. Бабушка? Моя? Что значит умерла? Это же просто невозможно.       Но тихий плач папы, который так и сидел на коленях перед согнувшейся пополам мамой, говорил об обратном. Я схватился за голову и приоткрыл рот, всё отказываясь верить, но вот плакала уже и Катя.       Боже… Господи! Да так не бывает!       Я сжался в кресле, подтянув к себе колени. Кругом ощущалась лишь скорбь, и звучали рыдания.       И в этой смеси всхлипов, вздохов и моего рваного дыхания, вызванного тем, что я пытался подавить плач, потому что мне казалось, что таким образом можно остановить страшную истину, послышался тонкий, отчаянный голос Кати:       — Но мы же хотели собраться и поесть блинчики…       Мама взвыла, а я уткнулся в колени, чувствуя, как быстро пропитываются слезами пижамные штаны.