— Телепорт изобрели, а мне об этом не сказали?
— Да ладно, ты написал мне час назад, — стараясь звучать непринуждённо, сказал я и вошёл в прихожую.
Когда Максим спросил, не желает ли Зефирный принц посетить его скромную обитель, я собрался за долю секунды и предупредил Катю, чтобы она не ждала меня сегодня и приглядела за мамой. Мы боялись оставлять её одну, а потому были уже как караульные, нёсшие важную службу.
Максим повесил на плечики моё пальто, я стянул шарф и обувь, затем мы ненадолго приветственно обнялись и направились в гостиную.
— Если честно, я думал, что у меня будет больше времени. Подождёшь? Мне надо закончить с работой.
Я поставил небольшую кожаную сумку, по форме напоминавшую шоппер, около кресла и, воспользовавшись случаем, спросил:
— Так чем ты занимаешься?
— Создаю 3D-визуализации интерьеров.
Я ненадолго задумался. Наша компания нанимала людей, которые делали изображения ювелирных изделий для сайта, кажется, они тоже как-то так назывались.
— Ты делаешь… картинки? — звучало глупо, и смешок Максима это подтвердил, но я не знал, как ещё это описать.
— Ага, именно их, — согласился Максим. — Пойдём, покажу.
Он подтолкнул меня в спину и вывел из гостиной в коридор, затем мы свернули налево, в место, где с одной стороны располагалась дверь в ванную, а с другой — та комната, в которой мне ещё не доводилось побывать.
— Куда ты меня ведёшь? В спальню? Нет, я не такой! — в притворной панике воскликнул я, пока Максим толкал меня в спину.
— Да знаю я, что ты хранишь честь для суженного-ряженного. Успокойся, у меня там просто комп.
— Все вы сначала так говорите: «Я — 3D-визуализатор, пойдём, покажу тебе свой компьютер».
Максим рассмеялся и подхватил:
— У меня там красивые картинки, ты будешь первым, кто их увидит.
Спальня оказалась такой же светлой, как и вся квартира, и параллельно выполняла роль кабинета: у окна стоял стол из бежевого дерева с чуть раскосыми ножками, рядом с ним, заполняя небольшое пространство от конца подоконника до угла стен, располагался стеллаж с тремя выдвижными ящиками внизу. Стены были выкрашены в белый, и я мельком подумал, что Максим, видимо, не признаёт обои, потому что в квартире их нигде не было. Справа от входа в комнату стоял встроенный во всю стену шкаф, а посередине — двуспальная кровать, накрытая ярко-жёлтым пледом.
Максим подвёл меня к столу, и на широком мониторе я увидел незнакомую программу: серый фон и множество непонятных маленьких ярлычков. Они тянулись по всем четырём сторонам экрана, и от их обилия становилось страшно. Когда Диана редактировала фото для курсовой в фотошопе, создавала слой за слоем, открывала редактор кистей, это казалось невероятно сложным, и я восхищался тем, как ловко она ориентируется в программе с многочисленными функциями. То, что предстало передо мной сейчас, выглядело в миллион раз сложнее.
— Ну, вот как-то так, — сказал Максим и посадил меня в удобное кресло.
Я отчего-то испугался, хоть и понимал, что он не будет заставлять меня разбираться в этом множестве кнопок. Но, что важнее — никаких красивых интерьеров тут не виднелось. То есть в центре экрана, конечно, были модельки стульев, стола, каких-то маленьких предметов на, кажется, кухонной столешнице, но это точно не то, чего я ожидал.
— А где картинки? — разочарованно протянул я, чувствуя себя обманутым ребёнком.
— Мне бы не платили, если бы программа всё делала сама, — сказал Максим и задвигал мышкой.
Он открыл ещё какое-то окно — как будто мало ему было имевшихся — нажал на одну из строчек в нём, и вид на модель вмиг изменился. Если до этого кухня (как я понял) отображалась сверху и с какого-то косого угла, то теперь всё выглядело так, словно фотограф поставил фотоаппарат на штатив и подобрал идеальный ракурс, позволявший зрителям ощутить себя внутри комнаты. Но это всё равно был унылый чёрно-белый набор предметов.
Однако всё изменилось, когда Максим нажал парочку клавиш и щёлкнул мышкой. Развернулось окно, сначала пустое, затем его заполнили пиксели, они были цветными и постепенно собирались в чёткую картинку самой настоящей кухни с бликующей кварцевой столешницей, прожилками на деревянных стульях, отражениями на посуде и плитке пола.
— Вау, — непроизвольно выдохнул я и наклонился ближе к монитору, не веря глазам. — Оно же как настоящее. Это волшебство какое-то.
— Точно. Этот момент мне, наверное, никогда не надоест.
— А долго ты этим занимаешься? — спросил я, оторвавшись от становившейся всё более реальной картинки, и посмотрел на Максима.
— Как универ закончил. Три года.
Я вспомнил, что Максим учился на бухгалтера, что никак не вязалось с его нынешней деятельностью. В прошлый раз он отказался что-либо пояснять, и я всё не мог понять причину.
— И в чём же тут секрет?
Максим, довольно смотревший в монитор, вмиг переменился и нахмурился.
— Только не взрывайся, — попросил я.
— Что? — удивился Максим.
— Ничего.
Сердце ёкнуло, и я поспешил оттолкнуться от пола, чтобы откатиться в сторону. Как опрометчиво. Максим ведь и знать не знает, что для меня подобен игре в сапёра.
Однако побег не удался: подлокотник кресла вовремя схватили. А затем Максим и вовсе развернул его к себе и подвинул поближе.
— Не, давай-ка подробнее.
Он упёрся руками в подлокотники и навис надо мной, не давая шанса к отступлению. И, судя по довольной ухмылке, такое положение вещей Максиму более чем нравилось.
— Ну… — я замялся, не зная, как лучше объяснить.
В другое время слова подобрались бы сами, стоило бы только чуток, буквально на секунду, сосредоточиться. Однако сейчас мне почему-то сделалось неловко от того, что Максим склонился надо мной. Он был таким большим, сильным, загораживал собой почти весь обзор и источал абсолютную уверенность в том, что деваться мне некуда, а я чувствовал себя маленьким, хрупким, беззащитным. И в голове всё билась странная мысль, что, кажется, это ощущение даже очень ничего.
— Ну? — подтолкнул Максим.
— Иногда ты делаешь «бам».
— Как… бомба?
Я кивнул и сильнее вжался в спинку кресла. А вдруг он огорчится? Или обидится? Но вместо этого Максим спросил:
— Тебя это расстраивает?
Я показал небольшое расстояние между большим и указательным пальцами:
чуть-чуть.
— Пугает?
Пугает? Нет, вот уж чего я никогда рядом с ним не испытывал, так это страха. Максим был вредной пессимистичной тучей, а его взрывы вызывали лишь сожаления, но никак не страх.
— Нет, — уверенно ответил я.
Послышался вздох, а затем меня мимолётно погладили по голове. Максим выпрямился и уставился в монитор.
— Просто есть вещи, о которых сложно говорить. О которых я не хочу распространяться. Но я постараюсь реагировать помягче.
Максиму требовалось подобрать ещё несколько ракурсов, настроить освещение и текстуры, а потом поставить автоматическое включение обработки этих ракурсов, чтобы получились рендеры — те самые 3д-визуализации, которые меня восхитили. Максим сказал, что я ему не помешаю, и если мне интересно, то могу остаться и посмотреть. И я остался, потому что никогда прежде не видел чего-то подобного. Оказывается, для конечного результата требовалось несколько часов рендеринга, но не обязательно нужно включать его вручную, как Максим делал ранее, можно было настроить всё так, чтобы результат автоматически сохранялся, и программа сама переходила к следующему ракурсу. Это позволяло со спокойной душой оставить компьютер работать до утра.
— Днём ты делаешь 3D, а на ночь ставишь рендеры? — уточнил я.
— Да. Когда они обрабатываются, делать что-либо ещё на компе невозможно. Так что выгоднее всего запускать их на ночь. Или когда я планирую куда-то уйти.
Такая работа показалась мне целым искусством. Мало было создать необходимые предметы интерьера, требовалось ещё наполнить пространство деталями, выстроить красивую композицию, сделать 3D живым: поставить тапочки у кровати или кинуть смятый плед на диван, раскидать ручки, карандаши, блокноты на письменном столе. Когда я заметил это, стало ясно, почему Максим был увлечён фотографиями интерьеров. Где как не в них черпать идеи?
— По ним ещё понятно, как работает освещение, как меняется цвет неба в зависимости от времени суток. Я использую фотографии в качестве референсов, — добавил Максим.
— А пейзажи и панорамы архитектуры? — спросил я.
— Как фон за окном.
В какой-то момент к нам пришла Золушка и запрыгнула на стол. Хотела лечь прямо на клавиатуру, но я настойчиво придвинул её к себе и задержал почесушками. Стук клавиш, щёлканье мышки, мурчание кошки и сосредоточенное, но увлечённое лицо Максима наполняли мою душу покоем. Я словно возвращался в прошлое, когда каждый новый день был освещён лучами счастья, когда беды не поджидали за углом, а смерть была лишь серым, безликим неприятным словом.
— Моя мама не выходила из комнаты, — признался я, положив голову на стол рядом с Золушкой. Стук клавиш утих. — Только на кухню, а потом сразу возвращалась обратно. Но сегодня она поехала к врачу.
— И что он сказал?
— Не знаю, но мы надеемся, что он сможет ей что-то подсказать.
— А, может, тебе… — Максим замолк на полуслове, погладил Золушку и сказал: — Забей.
Я лишь пожал плечами и обратил внимание на оригами лягушки с двумя чёрными глазками, выведенными чёрной ручкой. Рядом с ней на дальнем краю стола стоял фиолетовый журавлик, у которого тоже были глазки. Максим обставил свой дом в светлых, а порой и ярких тонах, умел делать 3D-визуализации и оригами. Правда, последние получились явно не с первого раза, о чём говорили лишние загибы, которые потом пытались выпрямить. Но всё равно было приятно узнавать о нём что-то новое.
После упоминания о моей маме Максим хмурился, будто натолкнулся на какие-то свои скверные мысли и проблемы. Я не хотел портить ему настроение и поспешил отвлечь, доставая телефон.
— Закажем что-нибудь?
— Ты ешь пельмени? — спросил Максим, и прежде чем я успел ответить, добавил: — Мне мама сегодня передала. Она сама лепила.
— О, домашние обычно очень вкусные.
— Тогда пошли ставить воду.
— Я пока не хочу есть.
— Ты никогда не хочешь есть, — резонно заметил Максим.
Я насупился, поднял Золушку на руки и послушно поплёлся на кухню. А потом уговаривал Максима не бросать мне так много пельменей. Они были громадными, через тесто просвечивалось щедро завёрнутое в него мясо, и казалось, что на ужин мне хватит одной штуки. Потом ещё одну на завтрак, и можно неделю не есть. Но Максим швырял в воду один за другим, не очень осторожно, кипяток брызгал в разные стороны, и мне приходилось прятаться за широкой спиной. И только я выглядывал, чтобы сказать: «Хватит», как он бросал следующий.
За маму, за папу, сестру, себя, меня — и вот Максим поставил перед фактом, что мне предстоит побороться с пятью пельменями.
Несмотря на то, что мы подшучивали друг над другом и хорошо проводили время, он всё равно порой погружался в печаль. Максим пытался вынырнуть из неё с новой шуткой, но в следующую секунду уголки губ вновь опускались, а взгляд направлялся куда-то в пол.
Я всё же решился спросить:
— Ты в порядке? У тебя что-то случилось?
Я был готов к словам о том, что это одна из тех вещей, о которых Максим не желает говорить, но вместо этого он спросил:
— Как ты понял?
— Когда ты грустишь, ты задумчиво смотришь вниз.
Максим мрачно хмыкнул, помешал пельмени в кастрюле, развернулся ко мне и облокотился о столешницу кухонного гарнитура.
— Ты очень внимательный. Как будто можешь считывать малейшее движение.
— Мне часто говорят, что я проницательный. Так что у тебя произошло?
— Ты вроде в хорошем настроении, зачем тебе грустить?
— Думаешь, я смогу продолжать веселиться, когда тому, кто мне… — я запнулся, не зная, как обозначить Максима. Кем он мне был? Другом? Не маловато ли мы знакомы для таких слов? Но наши отношения как раз на дружбу и походили. — …Не чужой, — нашёлся я, — плохо и грустно?
Максим чуть расслабил напряжённые плечи, но пока не решался рассказать.
— Вдруг я смогу помочь. А если нет, то просто выслушаю. Иногда это тоже помогает.
— Ну, одна моя знакомая, — голос Максима звучал неуверенно, но он всё же начал рассказывать, и я всем видом старался показать, что внимательно слушаю, — на днях сказала, что её задирают. Пока безобидно… Блять, как же это тупо звучит: безобидно задирают, — не сдержался Максим. — В общем, не знаю, как помочь и что посоветовать. Будь я на её месте, раньше бы просто дал в нос, но теперь я вроде взрослый человек, насколько нормально такое советовать?
Максим устало сполз на пол и уставился на плитку. Я пытался проанализировать услышанное, но его было так мало.
Будь я на её месте, раньше… Похоже, она младше Максима, возможно, школьница, потому что именно в школе, как правило, без раздумий машут кулаками. Может, это его двоюродная сестра? Я так понял, что кроме Лизы у Максима есть ещё парочка родственников. Но он бы так и сказал: «Сестра», а не: «Знакомая».
— Наша общая… подруга считает, что нужно за себя постоять и не бояться ответить или даже ударить, если это будет нужно. То есть нас таких уже двое. Но проблема в том, что эта знакомая не хочет так поступать. Говорит: «Жалко, ему же будет обидно, больно, так неправильно».
Жалко, больно… Подставь вторую щёку, чтобы заглушить зло добром и не разжигать ненависть.
— Нас призывают побеждать низменные проявления зла с помощью смирения и великодушия, — заговорил я. — Ещё любят говорить о том, что вот Христа распяли, а он всё равно любил людей. Я не говорю, что прощение — это плохо, но в христианстве оно какое-то нездоровое.
Максим молча закивал, а я продолжил:
— Одни умные люди говорят, что достичь способности прощать — это высшая духовная степень развития, но другие, не менее умные, напоминают, что согласно пирамиде Маслоу, сначала нужно обеспечить базовые потребности. Только тогда можно уже говорить о духовном. Безопасность — это одна из базовых потребностей.
Повисла долгая, задумчивая пауза. Мне есть, что ещё сказать, вот только надо решить, стоит ли это делать?
— Знаешь, это продолжалось небольшой период времени, но… В школе, в восьмом классе меня травил один пацан из параллели.
— Серьёзно? — удивился Максим.
Людей всегда это изумляло. Я был дружелюбным, оттого всем казалось, что никому и в голову не придёт сделать мне что-то плохое. Вот только если ты хороший, это ещё не гарантия того, что мир будет к тебе добр.
— Ты, наверное, думаешь, что я тоже из тех, кто боится причинить боль.
— Раньше думал, но после твоего рассказа о проколотых шинах…
— Не самый удачный пример, потому что то лишь месть, но… Мы с Лёшей сходимся во мнении, что вот это:
ты должен быть выше него! работает лишь в той ситуации, когда наверняка известно, что при игнорировании или «доброй» реакции конфликт не повторится. Мы — пацифисты, нам не нравится, когда кому-то больно, но если конфликт
уже вредит, если нас или наших близких обижают, то какая разница, кто там выше или ниже, больно им или нет? Тебе угрожают, так что либо убегай, либо ударь.
— Боюсь, она не будет бить первой.
— Ей и не нужно. Я тоже не нападаю первым. Это нормально, многие так поступают. Она просто должна быть готова дать сдачи. Но я не знаю, как привить решимость к этому.
Повисла пауза. Максим убавил режим на варочной панели, ещё немного помолчал, а потом спросил:
— Из-за чего тот мудак к тебе привязался?
— Из-за розовой рубашки.
Максим осторожно посмотрел мне в лицо, я видел, как он мысленно подбирает слова, и спокойно ждал, уже заранее зная вопрос.
— Он называл тебя педиком и всё такое?
— Нет, — я печально усмехнулся и покачал головой. — Ни разу такого не сказал. Когда в кабинете директора у него спросили, зачем он это сделал, он ответил: «Меня просто бесила его рубашка».
В кастрюльке мерно варились пельмени, наверное, им булькать там ещё минут семь. Лишь этот забавный звук нарушал тишину. Максим всё сидел на полу, чуть подрагивал ногой. Он хотел узнать подробности, но не знал, стоило ли спрашивать.
— Спустя где-то месяц я решил аккуратно узнать у папы, что же делать. — Синие глаза внимательно посмотрели на меня. В них плескалось столько удивления вперемешку с благодарностью за продолжение нелёгкого рассказа, и это придало мне сил. — Имена были заменены, и вообще всё звучало так, будто я вычитал об этом из книги. Обычно папа легко распознавал ложь, особенно если это касалось чего-то важного, но в тот раз я хорошо отрепетировал речь, так что он ничего не понял. И папа сказал, что нужно игнорировать и быть выше этого. Максимум ответить что-то колкое, если уж недруг знатно оскорбит.
Я непроизвольно сжал губы, постучал пальцем по колену. Эти слова папы, окружение, вплоть до штор, что висели тогда в гостиной и которые мы давно уже сменили, навсегда врезались в память. И до основания были пропитаны моей обидой.
— Тогда мне хотелось, чтобы он сказал: «Врежь ему. Просто врежь. И желательно в школьном коридоре у всех на виду», — голос прозвучал хрипло, и пришлось прокашляться. — И уж тем более я хотел бы это услышать, если бы так же, как и твоя знакомая, доверился и признался в происходящем.
— Ты злишься на папу? — спросил Максим, не сводя с меня внимательный взгляд. Казалось, будто этот вопрос важен для него так же, как и поиск способа помочь.
— Да.
— До сих пор?
— Да.
— Почему ты не признался? Почему вообще очень мало кто так делает?
— Не знаю насчёт других, но я не люблю доставлять проблемы. И чем серьёзней ситуация, тем упорнее молчу. Всегда думаю: им тоже плохо, своих бед хватает, постараюсь справиться сам, не смертельно. Разве ты не такой же?
— О, нет. — Максим даже помахал рукой:
не, это точно не про меня. — Я просто не люблю, когда тупые люди лезут не в своё дело, делятся тупым мнением, о котором их не просили, и дают тупые советы. Большинство предлагает выслушать тебя не потому что хочет помочь, а потому что они как прорванная труба, которая не знает, куда же деть всю эту хлещущую воду — своё «профессиональное» мнение. Тем, кому я доверяю, я рассказываю.
О, так он доверяет мне? Вау. Почему от этого так приятно?
— Значит, ты не хотел доставлять семье проблемы? — спросил Максим, и мне пришлось сделать усилие, чтобы отвлечься от новых ласковых ощущений.
— Да. Но, может, другие и я не говорим ещё и потому, что это подтвердит реальность проблемы? Это неприятно. Даже если ты понимаешь, что обидчик просто не наделён умом, дразнят-то тебя.
Со мной что-то не то? Я ущербный, неправильный, делаю что-то не так? Хочется думать, что это всё просто кажется и завтра закончится. А вот если ты придёшь и скажешь родителям, что тебя травят, значит, и вправду травят.
— Ты по этой же причине про бабушку молчишь?
Эти слова напомнили удар под дых: воздух выбило из лёгких и не то что слова, даже мысли не сформулировать. Я сидел и, не моргая, смотрел на Максима, а вот его лицо стремительно приобретало оттенки раскаяния и беспокойства.
— Блин, прости, вырвалось. — Он поднялся на колени и за секунду подполз ко мне, коснулся ладонями лица. — Я не хотел, чтобы ты плакал.
Только когда Максим провёл большими пальцами по щекам, я понял, что глаза и вправду на мокром месте. И носом я шмыгаю уже какое-то время. Максим коснулся шеи, заставил чуть наклониться и уткнуться лицом ему в плечо.
— Прости, это же я должен тебя поддерживать, — сказал я, обнимая его. Спину уже грели руки Максима.
— Да брось. Плачь, сколько хочешь. Ты должен избавляться от лишней влаги, чтобы сахар внутри не размок.
Смех вырвался сам, хоть всё ещё и было немного грустно.
— Нет внутри меня никакого сахара!
— Простите, зефир.
Я не стал спорить, только поудобней устроился на плече Максима и постарался дышать поглубже. Не хочу, чтобы он слишком долго так стоял, не очень удобно, наверное, коленям на твёрдой холодной плитке.
Таймер на варочной панели запищал, пора было сливать воду, но Максим не спешил отстраняться.
— Готово, — прошептал я.
— Угу.
— Надо снять с плиты.
— Ничего с ними не будет.
— Всё нормально, я уже не плачу, иди.
Максим отстранился и внимательно вгляделся в моё лицо, проверяя, так ли это, и лишь потом поднялся на ноги.
— Слушай, если не хочешь, то не говори, но мне, правда, важно знать, чем всё закончилось, — сказал он, ставя на стол две тарелки.
— Он был из параллели, и мы пересекались в основном только в холле или коридорах. Сначала я игнорировал. Потом отвечал словом на слово. Это помогло, но ненадолго. Катя с подругами тоже подключились, у неё в классе девочек было меньше, чем парней, и это их сплотило, плюс они там все были довольно «зубастыми». Когда в холле между мной и тем мудаком начинались препирательства, она всегда была неподалёку и громко говорила что-то вроде: «Мой брат хоть одеваться нормально умеет, не то что некоторые. Не дай бог оказаться рядом с кем-то, вроде тебя», потом подключались её подруги со словами: «Ему никто никогда не даст. Нет, нет, даже если он будет последним парнем на земле».
— Оу, сурово — прокомментировал Максим.
— Да, для школьника это было ударом. Он обычно что-то выкрикивал, и пока девочки крутили ему факи, уходил вместе со своей компанией.
— Так он был не один?
Я пожал плечами.
— Такие одни когда-нибудь ходят? — Я наколол пельмень, откусил от него меньше половины, потому что он был невероятно громадным, прожевал и продолжил: — Как-то раз, зимой я задержался в школе, все знакомые уже ушли, у второй смены урок, в школе тихо и…
— Он тебя подкараулил? — догадался Максим.
— Ага. Мы были за школой, кругом сугробы, под ногами размокший, а потом заледеневший снег, песок особо не помогает. Он наезжал на меня, подпевалы хихикали, я старался подобрать как можно более колкие слова. И мне удалось. Я не помню, что сказал, но он с ответом не нашёлся и не придумал ничего лучше, чем толкнуть меня. Из-за льда я не устоял и упал на спину, в один из сугробов, а там острая арматура.
Максим распахнутыми глазами уставился на меня.
— Она прорезала пуховик, рубашку, не розовую, — я усмехнулся. — Розовая осталась жива до конца. И достала до меня. — Я невольно коснулся спины, места между лопаткой и подмышкой. — Несильно, но ощутимо. А учитывая то, что у меня низкий болевой порог… В общем, выражаясь твоим языком, я знатно охренел. Сначала от боли, а потом от того, что падение было удачным, а ведь могло и не быть. Этот мудак мог убить меня. И я так рассердился, даже про боль позабыл, и наледь мне не помешала. Я подорвался и со всей дури вмазал ему. А потом снова. И снова. Сидел на нём и бил.
— И правильно сделал.
— Выбил ему зуб. — Я улыбнулся, и вряд ли эта улыбка была очаровательна и мила. Но Максим в лице не переменился. — Восьмой класс, молочных тогда уже ни у кого не осталось. Его друзья попытались остановить меня, но они были растеряны, не ожидали такого, потому что… Посмотри на меня, — я развёл руки в стороны, — я не внушаю страха и вряд ли от меня можно ожидать большой физической силы.
— И после этого всё закончилось?
— Всё закончилось благодаря маме. Родители того пацана отвезли его к стоматологу, потом к другим частным врачам, но моя мама оказалась умнее. Когда я убежал подальше и позвонил ей, она отвезла меня в травмпункт. Там зафиксировали травму и то, что она получена на территории школы. Потом, когда меня зашили, она написала заявление в полицию. И когда через пару дней мама того мудака в кабинете директора истекала ядом за то, что я дал сдачи, да ещё и с такой силой, директор сказал, что на них подано заявление, и что руководство проследит, чтобы её сын ко мне больше не лез. Конечно, он сделал это не по доброте душевной, а потому что всё произошло в школе, и та арматура, которая вообще непонятно откуда взялась, тоже была на школьном дворе. Мама мудака не поверила, но на следующий день им стали звонить и вызывать в полицию. А потом он и вовсе перевёлся.
Повисла пауза, было отчётливо слышно, как Золушка хрустит кормом, а соседи за стеной включили воду и моют посуду.
— Ты молодец, — сказал Максим. — И тогда, и сейчас. Если бы не рассказал, я бы даже не подумал, что у тебя в прошлом было такое.
Эти слова должны были приободрить, но я никак не мог вынырнуть из воспоминаний.
— Когда я думаю о его выбитом зубе… Я так рад.
— Рад?
— Я знаю истории, когда люди встречаются и выясняется, что обидчик видел всё иначе, что для него это была шутка, пустяк. А кто-то вообще не помнит ни жертву, ни того, что сделал. Они живут обычной жизнью. После всего сотворённого. Судить не мне, но я считаю, что они не имеют права жить как прежде, жить, не помня этого. Я хочу, чтобы натыкаясь на дырку в ряде зубов или проверяя имплантат, он помнил, кто это сделал и почему, — сурово сказал я, глядя на гипнотическую сетку шестиугольников на сильной руке Максима. Когда злость ушла, я поднял на него взгляд и произнёс: — Наверное, я всё же очень мстительный человек.
Максим пожал плечами.
— Даже если так, в этом мире такое скорее плюс.
***
— Ну и ну! Я думал, в такое только того плюшевого серого кота наряжают. Как его там?.. Басик, что ли, — сказал Максим, когда я после ванны зашёл в гостиную. От удивления он даже отложил пульт и развернулся ко мне на диване.
— Если бы существовал институт комплиментов, тебя бы отчислили в первую же неделю.
Я захватил с собой хлопковую зелёную пижаму в гусиную лапку, которая состояла из рубашки с длинным рукавом и штанов. Поскольку Максим пригласил к себе заранее, странно было бы в очередной раз брать у него вещи. К тому же, я любил пижамы.
— В последний раз я спал в пижаме в… — Максим задумался, — классе третьем. Потом это просто были рандомные шорты.
— И по сей день ты спишь только в шортах? — спросил я, ступая на ковёр-поляну.
— Нет, я сплю голым.
Я замер посреди синих цветов и в притворном ужасе положил руку на сердце.
— Боже, всё это время я спал, пока в соседней комнате был нагой мужчина.
Вроде это была лишь шутка, но от собственных слов меня вдруг одолело смущение. Которое, как я надеялся, в полумраке комнаты было незаметно. Максим сощурился и, мрачно подрагивая пальцами, замогильным голосом протянул:
— У-у-у, бойся.
Мы устроились на диване, грызли орешки, которых у Максима всегда было огромное множество, и смотрели первую попавшуюся передачу. Однако вместо голосов ведущих, у меня в голове всё крутилась мысль о том, что он спит голым.
— А тебе удобно? — спросил я.
— Что? — переведя взгляд с экрана на меня, спросил Максим.
— Ну, спать так?
— Думаешь, если бы было неудобно, я бы спал?
Я успел заметить, что у него всё было очень просто: если Максиму что-то нравилось, он это делал, если нет — не делал. И его всегда удивляли подобные вопросы, как будто иначе и быть не могло.
— Чего грузишься? — спросил он, когда я так ничего и не ответил.
— Просто подумал: а если бы однажды я проснулся попить воды, и ты тоже, и вот на кухне загорается свет…
— Сюрприз! — перебил Максим. Я стукнул его по плечу, чувствуя лёгкий жар на лице.
— Какой ещё сюрприз?!
— Только не говори, что не привык к обнажённому мужскому телу. Нам же, в отличие от гетеро, в этом плане повезло: общие переодевалки, примерочные… Смотри не хочу. — Максим мечтательно закатил глаза. — По общепринятым меркам я слишком долго переодеваюсь в спортзале.
Он был прав. Вот только если я и ходил на физру в школе, то переодевался довольно быстро и выходил в зал среди первых. И делал бы так, даже будучи гетеро. Мне становилось неловко, когда рядом кто-то обнажался, и быть обнажённым перед другими тоже напрягало. У меня не было комплексов, я вполне объективно осознавал свои внешние качества, но в подобных ситуациях чувствовал себя неуютно и уязвлённо.
— Не привык, — догадался Максим. Впрочем, учитывая то, что при нём я тоже не переодевался, это было не сложно.
— Неужели ты относишься к этому абсолютно спокойно? И никогда не испытывал смущения?
— Ну… Я был типичным подростком. Разглядывать чужое тело из любопытства было естественно, все пацаны так делали. Среди друзей у меня водились и девчонки, они рассказывали, что обсуждают с подругами грудь и всё такое. Так что я не видел ничего такого в том, что кто-то пялится на меня, пока я пялюсь на других, — Максим пожал плечами. — К тому же я тогда не знал, что мне нравятся парни, и даже если слишком пристально смотрел на кого-то, не считал это смущающим.
Эта подробность показалась мне очень любопытной, поэтому я не удержался и спросил у Максима, когда же он в полной мере осознал себя геем. А затем мы как-то незаметно перешли к весьма смущающей меня теме секса.
Интуитивно я всегда избегал таких разговоров, более того, даже не знал, с кем можно обсудить столь деликатные вещи. Поэтому вечно застревал между интересом к подробностям и нежеланием об этом говорить.
В своё время родители ограничились словами о том, что нужно уважать себя, предохраняться и в идеале провести первый раз с человеком, который тебе небезразличен. Бабушка считала секс до брака грехом. Мама вспоминала, как она то и дело говорила ей: «Только попробуй принести в подоле!» Дедушка же вообще никак эту тему не комментировал. Несмотря на то, что мы с Катей демонстрировали друг другу новое бельё и обсуждали, кто в какой одежде смотрится наиболее сексуально, у меня ком в горле застревал каждый раз, когда я хотел спросить у неё что-то интимное. Она тоже не поднимала эту тему, хоть иногда мы и разговаривали об её отношениях с Денисом, а в компании парней она нередко отпускала пошлые шутки.
Лёша, поняв, что обсуждение этого вызывает у меня неловкость, подбирал множество других тем. Стас готов был болтать о сексе часами, обсуждать свой опыт, чужой, порно, рассказы, комиксы, что угодно. Вот только парней, кроме Лёши, насколько я знал, у него не было, а мне не хотелось слушать о том, как друзья занимаются любовью. Это всё равно, что подглядывать за ними.
На этом люди, знавшие о моей ориентации, заканчивались, но даже если бы нашёлся кто-то ещё, вряд ли что-то изменилось бы.
Максим говорил о сексе как о новом сериале, скидках в продуктовом, походе в спортзал, то есть спокойно, как об обычной части жизни. И хоть я смущался, а в груди от волнения то и дело возникало щекочущее чувство, слушал, мысленно разинув рот, и отпечатывал в мозге каждое слово, намереваясь после тщательно проанализировать.
Он был просто кладезем гейского секс-просвета. Моим окном в мир разврата. Которое, правда, я пока не решался открывать нараспашку.
Максим рассказал, что впервые переспал с парнем в девятнадцать лет, когда отправился с Лизой и её подругой на рейв.
— Мы слэмили, наставляли друг другу синяки, и вдруг во время передышки я чувствую руку на плече. Поворачиваюсь, а там по пояс голый чувак. Ничего странного, от жары некоторые уже успели от шмоток избавиться, но вот его слова очень удивили. Ко мне впервые парень подкатывал. Он: «Бла, бла, бла, ты тут самый горячий, поехали ко мне». Я уж хотел согласиться, но вспомнил про Лизу с её подругой, погано было бы их одних оставлять, мало ли что. И мы договорились поехать к нему после тусовки.
Когда я спросил, волновался ли он, Максим сказал, что благодаря тому количеству спиртного, что они выпили, ему было и море по колено.
— Я слабо представлял, что надо делать, но мне было так плевать. Кроме любопытства и возбуждения, наверное, ничего не чувствовал. Повезло, пацан оказался энергичным и опытным, мне даже делать ничего не пришлось, — Максим развёл руками и пожал плечами. — Он успешно на мне попрыгал.
Максим говорил об этом небрежно, подбирал такие странные слова, что мне становилось не по себе, но любопытство пересиливало.
— И что ты почувствовал?
— Облегчение. Я подумал: «О, так вот что мне нравится!»
***
Я проснулся посреди ночи, чтобы попить воды, но прежде чем выйти из гостиной, аккуратно выглянул в коридор и огляделся. Никаких голых тел не обнаружено, значит, можно спокойно выдвигаться. Я тихонько прошёл на кухню и кроме Золушки, хрустящей сухим кормом, никого там не встретил. Отлично, миссия выполнена успешно, можно возвращаться обратно и получить медаль за отвагу.
Однако на обратном пути я увидел приглушённый свет, пробивавшийся из спальни Максима. Интересно, почему он не спит? Я замер на середине коридора, размышляя, насколько вежливо будет войти? Дверь была открыта нараспашку, значит ли это, что мой внезапный визит не смутит Максима?
Я помялся ещё немного и решился, ступая нарочито громко, чтобы заранее оповестить о своём приходе.
— Почему ты не спишь?
— Решил проверить рендеры, — сказал Максим, чуть выглянув из-за спинки кресла, и в следующую секунду вновь сосредоточился на мониторе.
За креслом было ничего не разглядеть, и поскольку меня не гнали прочь, я переступил порог, чтобы посмотреть, в чём же дело. Многочисленные непонятные окошки на экране ответа не дали.
— Ты вроде говорил, что там можно ставить очередь…
— Да, но насчёт одного рендера у меня были сомнения. Решил на всякий случай проснуться и проверить, чтобы если что подправить и перезапустить его.
Я облокотился о спинку кресла и чуть понаблюдал за тем, как Максим водит курсором от ярлычка к ярлычку. Иногда он включал готовый рендер, но быстро сворачивал и снова что-то щёлкал, так что основательно разглядеть результат не получилось.
— И ты оказался прав?
— Ага.
Мне хотелось посмотреть красивые картинки, но, видимо, это будет нескоро, поэтому я лениво отвёл взгляд от монитора, на котором всё равно ничего не мог понять, и вдруг заметил, что кроме шорт на Максиме ничего нет. Спасибо, конечно, что были хоть они, но справиться с видом голых мускулистых плеч, контуры которых подсвечивались холодным светом монитора, тоже было непросто. Пальцы со скрипом сжали спинку кресла. Я тут же поспешил их разжать и ретироваться на пару шагов назад.
— Тебе не тяжело порой вот так просыпаться? — держа голос ровным и непринуждённым, спросил я, садясь на край удачно подвернувшейся кровати.
— Приятного мало, но я предпочитаю, чтобы днём комп был свободен.
Я всё ждал возможности посмотреть рендеры, ведь не получился только один, остальные же, наверное, уже готовы. Но видел только серые модельки мебели и множество настроек. Я невольно зевнул, а потом не удержался и прилёг, полуприкрытыми глазами глядя на экран компьютера.
— А ты сам делаешь мебель?
— Когда как. Если её придумали дизайнеры, то да, если они включали в проект мебель из какого-то конкретного магазина, то у многих из них есть уже готовые модели, которыми они охотно делятся.
Матрас чуть вздрогнул. Золушка юлой закрутилась рядом, чтобы устроиться поудобнее и прижаться ко мне.
— Это похоже на рисование, — сказал я.
— Да, есть такое.
Максим говорил что-то ещё, в какой-то момент я моргнул, во всяком случае, мне так показалось, но когда веки вновь поднялись, за окном уже светило солнце. Рядом слышалось мерное дыхание, а к боку что-то прижималось.
Я повернул голову и заметил сначала Золушку, пристроившуюся справа, а потом, на другом краю кровати, Максима. Видимо, я уснул, а он не стал меня будить.
То, что мы лежали в одной постели, почему-то смутило. И не только из-за недавних подробностей о его привычке спать без одежды. Странно. Как-то я оставался ночевать у Лёши и Стаса, в то время они ещё не починили тахту, и мы втроём проспали на диване. Да и редкие ночёвки у школьных друзей тоже в моей жизни случались. Но чего-то схожего тогда не ощущалось.
Я тихонько приподнялся. Заметив это, Золушка скользнула на пол и, быстро перебирая лапками, выскочила из комнаты. Решила, что раз кто-то проснулся, то скоро она получит порцию кошачьего корма. Однако я не спешил подниматься с кровати и вместо этого разглядывал маску для сна, что надёжно прикрывала глаза Максима.
Катя тоже любила спать в такой, ещё умничала о том, что мелатонин выделяется исключительно в полной темноте, и пыталась заставить меня тоже использовать маску. Её попытка успехом не увенчалась. Но важно было совсем не это, а то, что в ней действительно почти ничего не видно. Только внизу возникала небольшая щель, поскольку маска не могла повторять изгиб носа идеально. Зато по бокам абсолютно ничего не разглядеть. А я как раз был сбоку. Поэтому рискнул лечь обратно и принялся аккуратно поднимать двуспальное одеяло, которым мы были укрыты.
Я действовал медленно, чтобы Максим не почувствовал, как уходят приятная тяжесть и тепло, и одновременно пытался запустить под одеяло немного света. Будь рядом телефон, можно было бы включить фонарик, но он остался в гостиной. Наконец мне удалось разглядеть серое бельё.
Либо Максим надурил меня, чтобы смутить, либо надел его, чтобы, наоборот, не смущать.
Раздумывая, какой из вариантов мне нравится больше, я поднялся с кровати, тихо прикрыл за собой дверь и отправился оправдывать ожидания Золушки.
