***
Кольца соскальзывали с пальцев почти сами, стоило только опустить руку. Я отсеял уже половину, оставив те, которые раньше сидели довольно плотно, но теперь и они стали мне большими. Стараясь не думать об этом, я убрал украшения во внутренний карман пока ещё осеннего пальто и закрыл скрипучую дверцу старого шкафа. — Привет. В комнату плавной походкой вошла Диана, мило улыбнулась мне и стянула с распущенных волос шапку. Я удивился, потому что обычно она заплетала их в две густые косички, объясняя это тем, что так удобнее, особенно в холодное время года, когда гуляет ветер, а волосы вечно электризуются от одежды. — О, мы синхронизировались! — воскликнула появившаяся Настя, вскинув руки. Она встала около подруги, стянула дутую куртку, но вместо того, чтобы потянуться в шкаф за плечиками, хитро оглядела Диану. — Так-так, у кого-то свидание! — С чего ты взяла? — стараясь выглядеть невозмутимо, спросила Диана. Я тоже оглядел её и заметил на пухленьком запястье серебряный кольцевой браслет. Судя по всему, на магнитной застёжке. Вставки из фианитов красиво блестели на свету, пока Диана двигалась к столу. Настя не отставала и, хитро щурясь, шла следом. — С того, что в обычное время ты не носишь украшения, — сказала она. — И волосы не распускаешь. Диана достала из кармана резинку и принялась собирать коричневые волосы, чуть отливающие золотом, в хвост, чтобы не мешали во время работы. Настя была права, обычно Диана не придавала значения украшениям, а сейчас я заметил на ней ещё и серебряные серёжки-подвески: в тонкие грани куба был заключён огранённый фианит, который ходил из стороны в сторону, пока девушка завязывала хвостик. — Браво, Шерлок, — стараясь скрыть за шуткой смущение, сказала Диана. Настя сделала нелепый поклон. — Тогда вы понимаете, что сегодня я задерживаться не буду. Настя отшутилась, а я, завязывая шнурки на старых туфлях со следами зубов на пятке, думал, расстроится ли Эрик, если узнает об этом? А чуть позже невольно вспомнил Хэллоуинскую вечеринку, того парня в медицинском халате, лицо которого давно стёрлось из памяти, зато довольная улыбка Максима оставалась чёткой, словно прямо сейчас стояла перед глазами. Какое-то неясное зло стало просыпаться внутри, но, оказавшись среди котиков, мне удалось его подавить.***
— Ты не идёшь домой? — спросил я у Насти, когда все дела были сделаны, а Диана уже успела уйти. — Не, задержусь здесь по максимуму, — ответила она, отпивая чай. — Ко мне бабушка с дедушкой приехали. Губы Насти, накрашенные стойкой золотой помадой, недовольно скривились. — Ты с ними не ладишь? — Не в этом дело. Просто они помешаны на том, чтобы я себе мужика нашла. Часики-то тикают, — покачивая головой в такт слогам, сказала Настя. — Первые дни я ещё выдерживаю, но терпеть это полторы недели — ну не-е-ет! Надеюсь, малая хорошо их вымотает к моему приходу. Мне тоже не хотелось домой, но делать в приюте было уже нечего, только чай и пить. Я собирался предложить Насте провести время вместе, однако никак не мог придумать, чем же заняться. Хоть начало декабря выдалось спокойным и ничем не отличалось от недавних осенних дней, гулять было прохладно. Да и вряд ли у меня нашлись бы силы на долгую прогулку. — Хочешь, поужинаем вместе? — предложил я, наконец, вспомнив, где и как обычно собирались люди в конце дня. — О, давай, — охотно согласилась Настя. — Куда пойдём? — Выбирай ты. — Всё равно я лишь выпью что-то, максимум съем шарик мороженого или брускетту. Настя предложила пиццерию в нескольких кварталах отсюда, и мы шли вдоль утихшей к позднему вечеру дороги, мимо старых одиноких многоэтажек, а то и вовсе частных домиков. Миновали маленькую церквушку на углу перекрёстка и вышли на Пушкинскую аллею, вдоль которой попадались небольшие кафе и рестораны. — Ты сегодня снова без машины? — спросила Настя. — Да, в последнее время мне тяжело водить, решил не рисковать. — Это правильно. Настя поглубже спрятала ладони в карманах объёмной куртки, из-за которой она напоминала чупа-чупс с черникой. Красивый глубокий тёмно-фиолетовый цвет казался чёрным, но от света фонарей мистически переливался разными оттенками. — Слушай, — Настя неловко поджала блестящие золотом губы, — я давно хотела спросить. У тебя что-то случилось? Я невольно замедлил шаг и уставился на асфальт с редкими лужами. Было ясно как день, что истинный вопрос Насти звучал по-другому: «Что именно у тебя произошло?» — У тебя кто-то умер? — шёпотом спросила она. И я, так и не поднимая головы, выдохнул: — Да. Повисла неловкая пауза. Я смотрел на отражавшиеся в лужах гирлянды, что висели на деревьях, иногда в воде проскальзывал размытый свет из окон зданий неподалёку. Вот взгляд наткнулся на мартинсы Насти. Кажется, у Максима была та же модель. — Если тебе вдруг понадобится молчаливый, но внимательный слушатель, — чёрные кожаные ботинки заходили ходуном: Настя принялась покачиваться с носка на пятку, — то я к твоим услугам. Я, наконец, поднял взгляд и непонимающе уставился на подругу. — Прости, я не понимаю. Слушатель? Зачем? — Чтобы поговорить. — О чём? — О человеке, которого ты потерял. Я чувствовал себя полным идиотом, потому что упорно не понимал, о чём Настя говорит. И, видимо, это читалось на лице, потому что она неловко провела по макушке и сказала: — Ладно, возможно, я не та, с кем ты захочешь это обсуждать. Но это полезно. — Говорить об этом человеке? — Да. Вспоминать что-то, рассказывать, каким он был. Это всё помогает пережить горе. В голове проскользнула какая-то мысль, но мне так и не удалось её поймать и нормально сформулировать. Как же, чёрт возьми, тяжело в последнее время думать. — Прости, я тебя загрузила, — сказала Настя. — Просто имей в виду мои слова. — Она хлопнула меня по спине и уже в своей обычной манере сказала: — Пойдём, нам недалеко до пиццерии осталось. И вправду, совсем скоро мы сидели в тёплом уютном помещении за столиком у окна. Кругом царил вкусный аромат пиццы, но мне не слишком хотелось есть, поэтому я пытался сделать выбор между мороженым и брускеттой. Может быть, всё же удастся перекусить, впихнуть в себя хоть кусочек. А если и нет, заказать всё равно что-то нужно, чтобы не смущать Настю тем, что ест только она. — Мне нравится, что они тут маленькие, — говорила Настя, — и можно заказать только для себя. Я не скупердяйка, но никто не хочет брать пиццу с ананасами, и мне вечно нужно уступать большинству. А я её так люблю! А тебе как? — Я нормально отношусь, но это не самая моя любимая. — Вот-вот. И так всегда. Мне пиццу с ананасами, — сказала Настя подошедшему официанту, — и-и-и… Пока она выбирала коктейль, я лихорадочно пытался определиться между брускеттой и мороженым. Официанты всегда подходили как-то слишком быстро, но если раньше я точно знал, чего хочу, то теперь будто выбирал меньшее из зол. И в результате, когда официант обратился ко мне, я быстро сказал: «Брускетта» просто потому, что именно на неё в тот момент упал взгляд. Коктейли и вовсе не стал просматривать и просто попросил сделать тот же, что выбрала Настя. А потом полез в сумку за паспортом, радуясь, что не выложил его. — Мне никогда не верят, что я совершеннолетняя, — сказала Настя, кладя свой обратно в рюкзак. — А я ведь на четвёртом курсе. — Если у меня однажды не попросят паспорт, я оскорблюсь. — На самом деле, я тоже. — Вы точно не хотите проверить мой паспорт? Точно? — Вы что, хотите сказать, я старая?! — подхватила Настя, а затем её глаза расширились, она наклонилась ко мне через стол и с ужасом сказала: — Чёрт, такое однажды было! Я покупала в супермаркете бутылку вина, уже подготовила паспорт, а кассирша так и не попросила его. — Не принимай на свой счёт, она просто забыла, — успокоил я и для убедительности покачал головой. — Знаешь, после этого бабушка с дедушкой как раз заладили про мужа. Должно быть, они видели меня тогда и подумали: «Ну, всё, пора». Мы отвлеклись на официанта, принёсшего коктейли, чокнулись и отпили немного. Я думал, насколько вежливо спрашивать о таком, но раз уж Настя сама завела разговор… — А почему они так настаивают? — Потому что я не проявляю к этому интерес, и у меня никого нет. А семья считает это странным. Папа боится, что я лесбиянка. У меня вырвался смешок. Лесбиянкой Настя точно не была, мой радар давно бы сработал. — Думаю, может, так и сказать, вдруг отстанут? — поделилась Настя своим хитрым планом. Нам принесли блюда, Настя довольно потёрла ладонями при виде пиццы, а я удивлённо уставился на брускетту. — Слушай, а я разве её заказывал? — негромко спросил я у подруги, указывая на поджаренный хлеб с выложенным на него авокадо у себя на тарелке. — Не мороженое? — Не, это. — Да? — Точно, я сама слышала. А ты передумал? — Нет, просто… Не бери в голову. Видимо, перепутал. И судя по смутным воспоминаниям, не в первый раз. Но жалеть было не о чем, брускетта оказалась вкусной, и я за один раз осилил сразу половину. — А ты не хочешь отношений? — спросил я, откинувшись на спинку стула. — Не то чтобы. Просто у меня есть одно очень важное требование, под которое не подходит… никто. Я засмеялся. — Понимаю тебя. Правда, я настроен не так пессимистично. — А у меня вот всё меньше надежды, — печально сказала Настя, проведя пальцем по образовавшемуся на бокале конденсату, но в следующий миг уже решительно добавила: — Но я не собираюсь отступаться от своего. — Я тоже. Мне стало немного легче. Не все с лёгкостью находят подходящего человека, но это не значит, что обязательно надо идти по пути наименьшего сопротивления и отказываться от того, что для тебя важно. Может быть, тех, кто верен себе, не так много, но это не значит, что раз мы в меньшинстве, то мы неправы. Я взял коктейль, хотел было отпить немного, но остановился и посмотрел на Настю. — Давай выпьем, — я протянул ей бокал, — за непоколебимость наших принципов. — Отличный тост. Послышался звон стекла.***
Я решил проводить Настю до остановки, а затем вызвать оттуда такси. Мы неторопливо шагали по блестящей от влаги серой плитке, иногда наступая на редкие листочки, которые, правда, из-за недавнего дождя не хрустели так, как хотелось бы. В какой-то момент у нас началось соревнование — кто первый наступит на листик, и мы заметно ускорились, прыгая с места на место. — Мой! — воскликнула Настя, наступая на жёлтый тополиный лист, к которому я как раз стремился. Новая цель отыскалась быстро, и ноги тут же понесли к ней. Вот только на полпути кто-то случайно преградил мне путь, и я врезался в чью-то спину. — Извините, — приглушённо сказал я, прижимая руку к ушибленному носу. Как неловко и больно. — О! — послышался знакомый голос. Я поднял взгляд и увидел подсвеченное жёлтым светом фонарей лицо Максима. Позади него стоял какой-то высокий парень, к которому он в следующий момент повернулся со словами: — Ладно, ещё увидимся. Они попрощались, и Максим полностью развернулся ко мне. — Привет. — Привет, — всё потирая нос, сказал я. — Сильно болит? — спросил Максим, касаясь пальцем моей ладони и призывая убрать её. — Ну, он по-прежнему ровный и довольно симпатичный. — Я хотел было сказать, что, разумеется, не сломал его, но Максим отвлёкся и посмотрел мне за спину. — О, и Зебра здесь. — Запомни уже моё имя, — холодно отозвалась Настя. — Оксана? — Я Настя. — Согласись, Насть в мире много, а Зебра одна. Подруга демонстративно закатила глаза и тяжело выдохнула. — Мне пора, а то я чувствую, как деградирую. Настя махнула мне рукой и направилась дальше. Я не стал её останавливать, потому что знал, как сильно она не переносит Максима. Собственно, причины были. — Пока, Зебра. — Чтоб тебе Золушка жопу исцарапала. — Она не царапается! — крикнул вслед Максим, на что Настя, не оборачиваясь, подняла руку и показала фак. — А если серьёзно, что сложного запомнить? — спросил я. Максим повернулся ко мне и сказал: — Имена — это просто звуки, они ни к чему не привязаны. Любого человека можно назвать любым именем, суть его от этого не поменяется. А вот если есть ассоциация — другое дело. У неё волосы чёрно-белые, и в голову сразу приходит Зебра, Золушка серо-белая, как зола, тут тоже всё логично. Ты Зефирный принц, потому что сладенький. Максим задорно потеребил меня за щёку, я тут же отвёл голову в противоположную сторону, чтобы не потворствовать ему, и спросил: — Это был твой друг, про которого ты недавно рассказывал? — Да, ходили посидеть, — Максим кивнул в сторону кафе неподалёку. — А вы? — Ужинали. — И ты? — Съел брускетту, — смущённо сказал я. Будто это был повод для гордости. Но Максим похвалил и пару раз погладил по голове, отчего мне стало ещё более неловко, но одновременно приятно. — А что… у тебя дальше по планам? Я пожал плечами. — Ничего. Планировал поехать домой. — У тебя там дела? — Нет. Я прекрасно понимал, к чему весь этот разговор, что хотел предложить Максим, и заранее обдумывал, соглашаться или нет. Хотя в глубине души уже знал ответ на этот вопрос. И спустя, казалось, мгновение, мы уже ушли с аллеи на соседнюю улицу, потом свернули на следующую и, шаг за шагом, уверенно, будто всё было так, как задумал сам Господь, приближались к жилому кварталу Максима. — Расскажешь мне что-нибудь? — попросил он. — Что? Максим пожал плечами. — Например, какой у тебя любимый предмет в школе? Я пихнул его локтём в бок, но от этого Максим только рассмеялся. Он иногда вот так просил что-нибудь рассказать, а потом с искренним интересом слушал. — Мы с Настей немного болтали о принципах. В отношениях, — я взглянул на Максима. — А у тебя какие-нибудь есть? Он какое-то время молчал, задумчиво глядя вперёд. — Никогда об этом не думал. Наверняка есть, но я их не формулировал. Какие-то внешние данные считаются? Я покачал головой. — Нет, это больше относится к вкусу. Мы остановились на перекрёстке в ожидании зелёного сигнала, и Максим начал чуть притоптывать ногой, размышляя над ответом. — Может, пока ты расскажешь о своих? — предложил он. — Я думаю, ты и так все их знаешь. — Не, я знаю, что ты не спишь с кем-то просто так. Про твои требования в отношениях ты не говорил. — Что ж, — начал я, выглядывая место, где лужа, образовавшаяся около тротуара из-за того, что какой-то умник закатал ливнёвку, была меньше, — я романтик, поэтому мне хотелось бы ухаживаний. До зелёного сигнала светофора оставалась всего пара секунд, а путь на ту сторону так и не отыскался. — Давай сюда, — сказал Максим и легко переступил через лужу. Я послушно двинулся за ним и перепрыгнул через то место, где русло внезапно образовавшейся реки было уже. — Знаешь, я тут подумал, что это просто желание, а не принцип. Если человек будет хорошим, уж как-нибудь и без букетов обойдусь. — Ну, через лужи ты и сам неплохо прыгаешь, — заметил Максим. Я много чего сам хорошо делал. Мне хотелось романтики и галантного отношения не из-за какой-то личной немощности, а потому что это было самым красивым проявлением любви. Но, разумеется, не единственным. — Пожалуй, у меня есть один непоколебимый принцип, — сказал Максим, когда нас окружили многоглазые пятиэтажки, что глядели жёлтыми квадратными очами во все стороны. — Есть кое-кто, кто для меня всегда будет на первом месте. Важнее всех прочих. — Ты… в кого-то влюблён? Это было единственным пришедшим в голову объяснением: Максим любил кого-то, кто не мог ответить ему взаимностью, и знал наверняка, что не сможет избавиться от этого чувства. Звучало с натяжкой и не очень подходило человеку вроде него. — Это не та любовь, — холодно ответил Максим и поспешил перевести тему: — А ещё нужен кто-то необидчивый, с чувством юмора. — Разве это принцип? Больше похоже на желание. — Нет, это принцип, потому что я люблю шутить, но мои шутки по общепринятым понятиям могут быть жестковаты. Хотя парням обычно заходят. — А если они кого-то оскорбляют? Насте, например, не нравится. — Если кто-то чувствует себя некомфортно, если у кого-то травматичный опыт, потому что его так батя-алкаш в детстве называл, и он мне это скажет прямо, я остановлюсь. Понимаешь? Если Зебра вдарит мне со словами: «У-у-у, сука, завязывай, я из-за этого спать по ночам не могу», без проблем. — Надо будет дать ей такой совет, — усмехнулся я. — Вот, видишь, — Максим указал на меня пальцем, — в тебе это тоже есть. — Что? — Сучий ген. Я засмеялся, уставившись на довольное лицо Максима. — Это что за новые термины биологии? — Я просто к тому, что некоторые не принимают шутки… нет, на самом деле не только шутки, а вообще всё, просто потому что их когда-то научили по-другому. Для многих людей существует лишь одна картина мира — их собственная. И боясь оступиться, они в итоге врут сами себе. А я просто предпочитаю называть вещи своими именами, — Максим развёл руками, а потом нахмурился. — По-моему, я как-то хреново объяснил. — Нет, я тебя понял. Мне правда было ясно, что он пытался сказать. Максим был циником, он ничего не приукрашивал, не строил облачных замков, а его пессимизм в какой-то мере позволял смотреть на вещи трезво. Что-то полезное в таком подходе было, но, как мне казалось, больше напоминало способ выжить, чем жить. — Но мой… сучий ген, — начал я, и Максим усмехнулся, польщённый тем, что его термин прижился, — не так явно выражен. В сравнении с твоим. Я понимаю истинную суть вещей, но не хочу, чтобы мне о ней говорили прямо, потому что красивые, иногда даже высокопарные фразы делают мир ярким. Например, я знаю, что по сути люди в отношениях ищут взаимовыгоду, им нужно, чтобы пара отвечала заявленным требованиям, с чем-то они могут смириться, а что-то для них критично. Но мне будет радостно услышать, что кто-то со мной не потому что плюсы перевесили минусы, а потому что я просто… Не знаю, делаю кого-то счастливым. Вместо того чтобы обойти возникшую на пути лужу, я сделал широкий шаг и встал прямо в её центр. Вода чётенько обволакивала подошву оксфордов, не доходя до носка, и напоминала волшебное зеркало, в которое мне удалось погрузиться. Я словно соприкоснулся с другим миром. — Мама не говорила, что если будешь ходить по лужам, то простынешь? — спросил Максим. Я поднял голову, чтобы внимательно разглядеть его. Чёрные брови сведены, синий взгляд серьёзно уставлен на лужу, руки в карманах, весь такой суровый, будто туча, чьё творение портят мои ноги. Я подпрыгнул и со всей силы ударил водную гладь. Брызги разлетелись во все стороны, испачкали меня, долетели до Максима, что рефлекторно отскочил в сторону с возгласом: «Ты что делаешь?!» Я рассмеялся в полный голос. Прыгать по лужам — весело. Так почему бы хоть иногда, в конце дня, когда уже никуда не надо, когда неважно — чистые штаны или нет, просто не сделать это? — Простыну, не простыну, — обратился я к Максиму. — Ты сам сказал, что это плохо, когда картина мира только одна. Если всегда смотреть только с серьёзной стороны, отказывать себе в чём-то глупом, то мир бесповоротно станет чёрно-белым, и уже никакие стёклышки не помогут. Максим ошарашено смотрел на меня, будто услышал то, чего ему прежде никто не говорил, о чём он и сам никогда не думал. Я же так и стоял в луже, довольно скоро принялся покачиваться с носка на пятку, слушая, как смешно чмокает вода. Зазеркалье, должно быть, в шоке, их небо дрожит. — Стёклышки? — повторил Максим. — О, ну… это… — я вышел из лужи и поправил сумку на плече. — На самом деле, это неважно. — Погоди, я правда хочу знать, что за стёклышки. Голос Максима прозвучал настойчиво, но с толикой мольбы, а выглядел он так, будто сказку, которой он заслушался, внезапно оборвали. Я был не против поделиться очередной фантазией, но это так смущало. — Знаешь же, как выглядит паечный витраж? — Максим кивнул, я замялся и не придумал ничего умнее, чем быстро направиться вперёд, чтобы не видеть его лица. — Так вот, — слыша за спиной шаги, продолжил я, — есть люди, которые для меня как стёклышки в нём. И если думать о них или находиться рядом, это как смотреть через цветное стекло. Они могут изменить привычный мир или сохранить цвета в чёрно-белом. Максим быстро поравнялся со мной и легко держал темп, поэтому я упорно смотрел вперёд, чтобы не видеть его. Воцарившееся молчание очень сильно напрягало и всё упорнее твердило о том, что на взгляд большинства я только что выдал какую-то глупость. Эта мысль расстраивала. Стёклышки были непередаваемо важны для меня. — Мне нравится слышать от тебя такие вещи. Я замедлил шаг и рискнул посмотреть на Максима. Выглядел он не менее смущённо, чем я. — Да? — не в силах сдержать улыбку, спросил я, и это чуть растормошило Максима. — Да. Обычно меня такое не очень привлекает, мол, глупости дураков какие-то. Но я-то знаю, что ты далеко не дурак. — Максим опустил голову вниз и принялся перекатывать ботинком маленький камушек. — И то, что придумываешь ты, такое необычное и волшебное. Совершенно новое, нигде прежде не описанное. И я всё чаще думаю, что только ты так и можешь. Я стоял, двумя ладонями крепко сжав ручки сумки, что висела на плече, и пытался унять бешено бьющееся сердце. Максим оставил камушек в покое и сделал маленький, приглашающий шаг вперёд. Ноги сами последовали за ним, потому что умом я всё пытался уверовать в реальность происходящего. О, Боже! Вот это да! Никогда прежде такого не было. Почему меня это так тронуло? Почему глупая улыбка всё никак не отступит? — И… много у тебя таких стёклышек? Он продолжает спрашивать! Ему это и вправду интересно! — На самом деле, мне это лишь недавно в голову пришло, — ответил я, пытаясь заглушить восторженно верещащую часть себя. — Так что их всего три. Я мельком глянул на Максима. У него был красивый профиль: чёткая линия челюсти, аккуратный нос с милой горбинкой и длинные тёмные ресницы, которые даже при плохом освещении были хорошо видны. А ещё он так умиротворённо улыбался. — Одно из этих стёклышек, — я всё же решился поделиться секретом, — это ты. Растерянность на лице Максима очень быстро сменилась восторгом. И я вдруг понял, что никогда прежде не видел его таким, даже когда рассказывал какие-то забавные истории из прошлого. Казалось, что он вот-вот засияет, ярче, чем любой из уличных фонарей вокруг. Широкая улыбка обнажила идеально ровные зубы. Очень глупая улыбка. По глупости сравнимая разве что с моей. — И какого я цвета? — Жёлтого. Максим стал ещё счастливее, будто я сказал то, что он всю жизнь мечтал услышать. — Это мой любимый! От этого простого, невинного совпадения я ощутил полнейшее блаженство.***
В квартире было заметно прохладней, чем обычно, хотя погода на улице несильно изменилась. Максим объяснил, что в доме случилась какая-то авария с котлом, и он подыщет мне вместо привычной футболки джемпер, чтобы я за ужином (который, несомненно, будет, и я без вопросов должен буду поесть, потому что брускетта — это хорошо, но явно мало) не испачкал кардиган и рубашку. — Постираем твои штаны, мистер рекордсмен по прыжкам в луже? — спросил Максим, разглядывая пятна на штанинах моих светлых брюк. — Если тебе не сложно. И я ни о чём не жалею. — Не сомневаюсь. Максим вновь принялся перебирать одежду на полочках шкафа. Мы стояли в спальне и пытались отыскать мне что-то, в чём я не сильно утону. — Вот это стало мне мало года полтора назад, думаю, из всего — лучший вариант. Он протянул джемпер с круглым воротом, который, конечно же, был чёрным. Однако среди мелкой вязки мягких шерстяных ниток то тут, то там проступали милые белые катышки. Благодаря им джемпер напоминал космос, усыпанный звёздами, или зимнее небо, с которого падал снег. — Красивый, — сказал я. — Поэтому мне и жалко его выкидывать, — признался Максим. — Не знаю, что делать со штанами. С тебя и шорты мои спадают… — Не переживай, я надену пижамные. Дашь мне их? Хоть мне удалось побывать в каждом уголке двухкомнатной квартиры, где что лежит — я до конца не разобрался, да и не должен был, такое попросту невежливо. Поэтому не знал, куда Максим убирает мою пижаму. Далеко уходить он не стал, просто вытянул руку и пошарил ладонью на самой верхней полке шкафа, которую снизу было не разглядеть. И вот передо мной появилась сложенная пижама. — Когда наденешь джемпер, не закатывай рукава. — Почему? — спросил я, провожая Максима взглядом. — Хочу посмотреть, как забавно он висит, — задорно улыбнувшись, объяснил он и вышел из спальни. Максим всегда деликатно оставлял меня, что каждый раз радовало. Хоть он и говорил про то, что не любит неженок, предпочитает жёсткий юмор и считает сучий ген — какое же глупое и прилипчивое название — важной частью человека, он не закрывал глаза на комфорт других. Во всяком случае, на мой комфорт. Джемпер был не слишком плотным, но тёплым и очень мягким, скорее всего из мериносовой шерсти, потому что обычно именно она вызывала такие приятные ощущения. Болтался он на мне меньше, чем футболка, но всё равно был заметно велик: рукава доходили до кончиков пальцев, а низ наполовину прикрывал декоративные кармашки на пижамных штанах. Максим довольно оглядел меня, когда я вошёл в гостиную, но, помогая закатать правый рукав, сказал, что ожидал более забавной картины. — Тебе так нравится наблюдать, как на мне висят вещи? — Ну, это мило. Мило висят вещи или я в них милый? Или все милые в больших вещах? И зачем я вообще об этом думаю? На ужин была свинина, тушенная в соусе. Нежирные тонкие кусочки с привкусом цитруса — как оказалось, апельсина — очень хорошо пахли. Я и не думал, что Максим может так готовить, вот только в меня они лезли неохотно. Мы начали ужин на кухне, говорили о том, о сём, но мне то и дело приходилось напоминать себе: давай, ешь, а не болтай. И к тому времени, как Максим успел опустошить тарелку, я осилил лишь треть и без того небольшой порции. — Давай посмотрим что-нибудь, — предложил он, кладя тарелку в раковину. — Давай. Пока Максим выбирал в гостиной фильм, я стоял около микроволновки, ждал, когда остывшее мясо нагреется, и чувствовал себя ужасно. Столь простое действие давалось невероятно тяжело, и я уже даже не помнил, как это — не впихивать в себя еду. Может, меня бы не заботили подобные мысли, если бы все прочие люди молчаливо не напоминали бы, как естественно для человека испытывать голод и наслаждаться едой. От этого всё сильнее казалось, что я какой-то ущербный. — Ты не против триллера?! — крикнул из комнаты Максим. Я выключил микроволновку и направился к нему. — Если там нет призраков или чего-то подобного, то нет. В результате я сидел с вновь тёплой тарелкой перед телевизором и отчаянно пытался доесть ужин. Не потому что так надо, а потому что знал, как это расстраивает Максима, хоть он и старался не подавать вида. Мне тоже стоило бы побеспокоиться, ведь это было неправильно, нужно же с чего-то черпать энергию, однако я испытывал парадоксальное безразличие. Популяция тех же манулов волновала меня больше, чем отсутствие собственного аппетита. — Господи, да брось ты в него эту тарелку! — раздражённо советовал Максим героине фильма, в дом которой пробрался маньяк. — Это блюдце. — Да какая разница? — Большая. Видишь, — я кивнул в сторону телевизора, где маньяк одерживал победу, — она не поняла, что ты имел в виду, и он её похитил. Триллер не был моим любимым жанром, но, в отличие от ужастиков, при его просмотре я мог получать удовольствие, рассуждать, как герои справятся с поставленной проблемой, справятся ли вообще, и, конечно же, испытывать массу эмоций. Иногда было приятно пощекотать нервы. Но, как оказалось, не сейчас. Вначале всё шло хорошо, но чем чаще режиссёр использовал саспенс, чем напряжённей становилась музыка или, наоборот, слишком продолжительной тишина, тем сильнее я понимал, насколько странно и непривычно себя чувствую. Внутри рос ядовитый колючий комок, нервы визжали и подпитывали его этим. Казалось, ещё немного, и случится что-то страшное. — Что такое? — вдруг спросил Максим. Я удивлённо уставился на него и в следующую секунду заметил, что держу в руках пульт. Фильм на экране замер. — Я не уверен, что смогу досмотреть до конца. Прежде чем мне удалось придумать объяснение, Максим сказал: — Ничего. Ты в порядке? — Этот фильм слишком напряжённый, — с улыбкой произнёс я. Давай, самообладание, возвращайся. — Я, пожалуй, умоюсь, — я нарочито спокойно поднялся с дивана. Комок внутри завертелся сильнее, раздражал нутро. — Или, раз уж всё равно туда иду, приму ванну. — Хорошо. Я спокойно миновал двустворчатую дверь, свернул в сторону ванной и тут же ускорил шаг. Хлопнул по выключателю, повернул замок на двери, включил полный напор воды. И, дрожа, склонился над раковиной. Но ничего не произошло. Я тяжело опустился на пол. Пот лился градом, пришлось быстро, насколько в таком состоянии это было возможно, стянуть джемпер. Ванна за спиной была прохладной, я с наслаждением облокотился об неё и прижался к краю щекой. Что-то тут не так, и дело явно не в триллере. Но в чём именно — не хотелось думать. Главное, что я начинаю потихоньку отходить.***
— Надо было включать «Паддингтона», — съязвил Максим, когда я, как ни в чём не бывало, вернулся. — Он милый, — заметил я и почувствовал, как мягкое тельце потёрлось об ногу. — Но не милее тебя. Я наклонился к Золушке, и она тут же легла на цветочное поле ковра, извернулась так, как могли только кошки, и с приглашающим «мур» подставила животик. — А если серьёзно, что ты обычно смотришь? — спросил Максим. — Мелодрамы. — Безнадёжный романтик. — Они не только о любви бывают. Хотя этот пласт, разумеется, мой любимый. — Пока я рос на мультиках о супергероях, ты, видимо, на диснеевских. — Скорее на маминых сказках. Я поудобнее устроился на ковре и принялся гладить Золушку двумя руками. Её шерсть была удивительно мягкой и гладкой. Неужели Максим нашёл способ расчёсывать её? — Не простынь, а то на полу холодно, — предупредил он. Послышался шорох, я обернулся и увидел, что Максим вытянулся на диване. Горчичном. И кресла были того же цвета. А ковёр — жёлтым, и плед на кровати, и некоторые полотенца в ванной. И носки, что сейчас грели ступни Максима. Он и вправду любил этот цвет. — Мне не нравились сказки о любви, — сказал Максим. — Не то чтобы я считал их ужасными, просто мне было скучно, поэтому мама читала и покупала те, где упор больше шёл на приключения. — Катя тоже так думала. Её раздражало, когда всё заканчивалось свадьбой. Максим усмехнулся и закивал, как бы говоря: «Понимаю». — Такое чувство, будто на этом всё заканчивается. Словно лишь детство наполнено приключениями, а потом идёт цикличная взрослая жизнь, где ты раз за разом просто проходишь какой-то утомляющий скучный квест. Когда ты маленький, это просто неинтересно, когда вырастаешь, становится грустно, потому что, оказывается, сказки не врали. Максим совсем взгрустнул, расстроил сам себя, и я лихорадочно стал думать, как же поднять ему настроение. Но не успел. — Супергерои были взрослыми. Не все, но как минимум половина. Это как-то скрашивало картину будущего. — Меня вполне устраивала концовка свадьбой. Ведь это значило, что дальше будет долго и счастливо. Но поскольку Кате такое было не по вкусу, маме приходилось объединять романтику и экшн. — Объединять? — переспросил Максим. — Она что, сама придумывала вам сказки? — После того, как я был расстроен тем, что спасают лишь принцесс и принцы не влюбляются в принцев, да. Я очень просил её найти какие-нибудь такие сказки. — И сколько тебе тогда было? — Точно не помню, но я ещё не ходил в школу. В итоге мама либо меняла принцессу на мальчика, либо придумывала новую сказку на основе нескольких других. И она говорила, что это секретные сказки. — Чтобы ты ни с кем это не обсуждал, — догадался Максим. — Да. Сказки только для меня и Кати, и если мы кому-то расскажем, то забудем их. А забывать не хотелось, потому что они были классные. Сейчас я думаю, что присутствие Кати мне очень помогло. Я не испытывал мучений из-за того, что не могу их рассказать, потому что у меня была союзница, та, с кем можно было разделить и обсудить этот секрет. Я невольно улыбнулся, вспомнив, как мы ещё какое-то время после того, как мама выключала свет и уходила, лежали на соседних кроватях и обсуждали новую потрясающую историю. Катя была несносной, она без зазрения совести ябедничала на меня родителям при любой обиде и всегда первая начинала драку. А мне только и оставалось, что беспомощно кричать: «Мама, Катя меня бьёт/кусает/пугает» и множество других вариаций. Она таскала мои вещи, съедала свою и мою половину конфет или ещё чего, никогда не слушала советы, например: «Не лезь так высоко на дерево», а потом неуклюже слезала с него, царапалась о кору и ныла: «Пожалей меня! Мне больно!» и я жалел, потому что несмотря ни на что Катя оставалась моей сестрой. И всё без неё было бы уже не то. — Наверное, я впервые встречаю столь близких брата и сестру, — сказал Максим. Я облокотился о спинку дивана и уставился на тёмно-розовые подушечки спящей Золушки, которые еле проглядывались сквозь густую длинную шерсть. Если мы с Катей так близки, почему ещё ни разу не говорили о случившемся? — Настя мне сегодня сказала, что надо говорить о том… о тех кто… кто больше не с нами, — наконец, подобрал я слово. — Но почему-то я только с тобой это обсуждаю. У тебя было так же? — спросил я, не рискуя оборачиваться. Об отце Максима мы говорили лишь вскользь, только если случайно задевали его в разговоре. И я не знал, как он на это отреагирует. — Сложно сказать. Неважно, хотел я это обсуждать или нет, люди сами заводили разговор. Они считали своим долгом что-то мне сказать. Думали, это поможет. — Помогло? Максим зло засмеялся и с мрачной насмешливостью, которая была свойственна лишь ему, сказал: — Единственное, что мне помогло бы — это живой папа. Я покрутил кольцо вокруг пальца, чтобы камушек вновь оказался на тыльной стороне ладони, и принялся нервно оглаживать его. Наконец во мне нашлись силы повернуть голову, чтобы посмотреть на Максима, который, как и предполагалось, был мрачнее тучи. — Что с ним случилось? — шёпотом спросил я. Какая-то часть меня надеялась, что мрак комнаты поглотит тихий голос до того, как слова долетят до Максима. Но лучи света из коридора ловко подхватили каждый звук и в точности донесли его до адресата. Меня пронзили синим, холодным взглядом. Изнутри он будто был покрыт инеем, и мне никак не удавалось понять, что же Максим сейчас испытывает: злость, раздражение, тоску, боль? Я всё смотрел, не отводя взгляда, и, наверное, именно поэтому на мой вопрос ответили: — У него был мотоцикл. Который мама ненавидела. Она говорила, что это — машина смерти и что папа должен избавиться от него как можно скорее. К слову, мотоцикл у него появился ещё до моего рождения и их свадьбы. В общем, он её не слушал. И как-то в сильный летний ливень папа пересекал поле. Я думал, что история закончится словами вроде «занесло на размокшей грязи» или чем-то ещё, что может привести к аварии. Однако всё оказалось иначе. — И в него ударила молния, — закончил Максим. Я не мог осмыслить услышанное. Это казалось невероятным, напоминало сюжет из «BBC» о чём-то простом, но очень далёком от повседневности. — На его коже были необычные ожоги. До этого я не знал, что молния может оставлять на теле узоры. Как будто она его ударила, да так и осталась, въелась под кожу. И это было странно. Слишком неуместная красота. Максим лежал, глядя в потолок. Мыслями он был где-то очень далеко, с каждым мигом всё сильнее хмурился и быстрее покачивал ногой. Мне хотелось вырвать его из дурных воспоминаний, но вряд ли какие-то слова помогут. Тогда я присел на край дивана, а после наклонился, лёг на его грудь и обнял за шею. Максим вздрогнул, моё тело отчётливо ощутило, как напряглась каждая его мышца, но спустя время он чуть расслабился и обнял в ответ. — У тебя нос холодный. Я хотел было отстраниться от шеи Максима, в которую утыкался носом, но он прижал к себе сильнее. — Наверное, на ночь придётся ставить обогреватель. Но он только один. Ляжем сегодня вместе? — Хорошо, — незамедлительно ответил я.***
Мои занятия начинались с первой пары, и я переживал о том, что придётся будить Максима для того, чтобы он закрыл за мной дверь. Скрепя сердце, мне удалось растрясти его, но вместо того, чтобы подняться с постели, сонный, растрёпанный и долго мычащий что-то вместо членораздельных слов, Максим криво объяснил, что я могу не париться и просто захлопнуть её. Это казалось не слишком безопасным, но спорить со спящим — занятие бесполезное. Максим выглядел так забавно, что первую пару я только и делал, что вспоминал его заспанное лицо. И потрясающие плечи, накаченную грудь и чёткий пресс. Максим пошёл на компромисс и спал при мне в белье, однако что-то ещё надевать отказывался. Это смущало, но если бы мне предложили изменить такое положение вещей по щелчку пальцев, вряд ли бы я согласился. Лёгкую улыбку порой замечал Миша, крутил пальцем у виска, я кидал в него скрепки, Эрик, сидевший между нами, тяжело вздыхал. Но ровно до того момента, как к нам на перерыве подошла Диана. — Привет, ребята. — Привет, — почти хором ответили мы. Голос Эрика выделился особенно блаженными нотками. — Ты пойдёшь сегодня в приют? — спросила Диана, обратив всё своё внимание ко мне. — Да. Поедем вместе? Она довольно улыбнулась. — Я как раз то же самое хотела предложить. Вернувшийся в аудиторию препод заставил Диану вернуться на своё место. Эрик проводил её печально-нежным взглядом, а Миша почему-то задумчиво поглядывал на меня. Ты не в моём вкусе — показал я ему записку за спиной Эрика. Миша сжал ладонь в кулак и ме-е-едлено поднял средний палец. — Слушай, — придвинулся он ко мне, улучив момент, когда после пары Эрик подошёл к преподу, чтобы что-то уточнить, — может, девушки — это не твоё, но ты с ними неплохо ладишь. — Это называется дружелюбие. — Я в курсе, этому не только в школе диснеевских принцев учат, — язвительно произнёс Миша, скривившись, но вмиг переменился и заговорил серьёзно: — Может, ты сможешь помочь ему с Дианой? — он кивнул в сторону Эрика. Я задумался. Теоритически можно было бы придумать что-то, что свело бы их, вот только… — Я не думаю, что нам стоит лезть в это дело, раз Эрик не просит. Миша уставился на меня, раскрыв рот, будто я сказал наиглупейшую вещь, а потом из него и вовсе вырвался смешок. — А ты думаешь, люди всегда просят помощи, когда она им нужна? Друзья на то и друзья, что их просить не нужно. Слова его звучали красиво, не ожидал я такого от Миши, вот только соглашаться не спешил. — Даже если так, ты действительно думаешь, что Эрику это необходимо? Я не отрицаю, что Диана ему нравится, но, согласись, у него было множество возможностей сделать хоть что-то. Не знаю, сказать, что на ней сегодня красивый браслет, или начать обсуждать какое-нибудь задание. — А ты всегда показываешь симпатию объекту своей любви? — с вызовом спросил Миша. — Если они не натуралы, то да. — Что ж, похвально, что ты такой решительный, но далеко не все такие. К тому же, иногда есть обстоятельства, которые не позволяют признаться. — Я что-то не вижу таковых. — А кто сказал, что они не могут быть только в твоей голове? В этот раз с Мишей было трудно спорить, поскольку все доводы звучали логично. Но мне отчего-то казалось, что в случае с Эриком всё куда сложнее, что причина его бездействия находится где-то очень глубоко, там, куда не сможет пробраться ни моя проницательность, ни упрямство Миши. Поэтому пришлось вытащить козырь. — Тут всё зависит не только от нас, но и от Дианы. А она вчера ходила с кем-то на свидание. — Вот чёрт… — произнёс Миша с искренним сожалением. Я ещё долго думал над этой ситуацией. Иногда Миша старался свести Эрика с Дианой, подтолкнуть друга к каким-то действиям, но с той же периодичностью пытался затащить его куда-то, где будут другие девушки. Так чего же он хотел: помочь другу обрести желанную любовь или же просто свести его хоть с кем-то? И почему же сам Эрик за столько времени так ничего и не предпринял? Я видел множество мелодрам и романтических комедий, которым придумал категорию «Молчаливые воздыхатели». Это те герои и героини, которые лишь издали наблюдали за объектом любви и не решались что-то предпринять из-за робости. Как правило, им помогала сама «вселенная»: верные друзья, что устраивали мероприятия, где потенциальная пара могла встретиться, или же удачное обстоятельство, вроде совместного проекта. И хоть такие мягкохарактерные персонажи были не в моём вкусе, я признавал, что как только им предоставлялся шанс, они за него крепко цеплялись. Но если бы Эрику выпало работать над тем рекламным проектом с Дианой, уверен, он сделал бы всё, чтобы свести разговор лишь к курсовой. От тяжких дум или нет, но к середине дня у меня начала жутко болеть голова. В какой-то момент забитый изнутри гвоздь стало настолько невыносимо терпеть, что мне пришлось отправиться домой, предупредив Диану о том, что в приют я не поеду.***
— Вот, это тебе от Стаса, — сказал Лёша, протягивая упаковку печенья. Стас считал, что сладости могут спасти от любой хвори: бисквитный торт от простуды, наполеон от усталости в мышцах, эклеры — если сильно перенервничал, а маленькие конфетки и печенье для профилактики. Стас несильно разбирался в лекарствах, этим у них заведовал Лёша, поэтому я начинал на полном серьёзе думать, что друг и вправду лечится выпечкой из любимой кондитерской. Вдруг и мне поможет? Потому что две таблетки «Нурофена», на упаковке которого прямо было написано «от головной боли и мигрени», что-то не особо справлялись. Мне стало легче не из-за них, а благодаря собственным силам, возможно, воле Господа, и желанию увидеться с Лёшей. Когда я пришёл домой и свалился на постель, друг написал, что соскучился. Общение с людьми поднимало мне настроение, помогало отдохнуть, но в последнее время почему-то наоборот требовало много сил, которых отчаянно не хватало. Когда они появлялись, то приходилось делать тяжёлый выбор, на что же их потратить. Я старался на первое место ставить универ, поскольку моя посещаемость и так упала, если силы оставались, то отправлялся в приют, где хоть и приходилось потрудиться, но можно было повидаться с котиками, которые служили одной из лучших батареек. Заканчивал я достаточно поздно, чтобы идти к кому-то в гости, а мысль о баре возникнуть не успевала — Максим всегда опережал её, звал к себе. В итоге накопилось множество людей, по которым я соскучился. Лёша был одним из самых важных, поэтому, как только боль немного отступила, я позвонил и спросил, не выходной ли у него сегодня и не хочет ли он прийти ко мне. День был пасмурным, сквозь свинцовое небо не смог пробиться ни один лучик солнца, зато дождь щедро орошал землю. Из-за этого царил полумрак, и приходилось даже днём включать свет. В такую погоду в окно смотреть не хотелось, не то что на улицу выходить, но Лёша вышел и добрался до меня. Ещё и в кондитерскую зайти успел. — Стас сказал, что без печенья смысла идти нет. Правда, он говорил про другое, но его уже раскупили. И мне пришлось по видеосвязи обсуждать с ним, что брать, показывать, какие есть, он сказал продавщице, чтобы она что-то из закромов достала… — рассказывал Лёша, пока я засыпал в чайник заварку. — И она действительно принесла то, чего не было на прилавке. — У них есть какие-то секретные товары для особых клиентов? — удивился я. — Не знаю, но мне казалось, что ещё немного и я попаду в какой-нибудь бойцовский клуб. Когда мы уселись за стол на кухне, раскрыли упаковку, разлили чай и ухватились за печенье, то испытали то, чего, наверное, никогда прежде не испытывали. Я поднял удивлённый взгляд на Лёшу и столкнулся с зелёными глазами, наполненными осознанием великой истины. Мы чувствовали себя так, будто вознеслись на небеса. — Это того стоило, — прожевав, сказал Лёша. Я потянулся за вторым печеньем. — Стас точно что-то знает о той кондитерской, чего больше никто не знает. Я испытывал равнодушие к сладкому, но его было легко есть, и, несмотря на то, что голод по-прежнему не давал о себе знать, печенье уходило одно за другим. Лёша рассказал, что цветок, который они пересадили в сад родителей Стаса, доволен переменами. Вспомнил про одного посетителя в баре, который разрыдался от недавнего расставания, и Лёше пришлось потрудиться, чтобы его успокоить, и тот был так благодарен, что оставил ему столько чаевых, сколько друг за всю смену не получал. На рассказе про этого убитого горем парня я вспомнил Эрика и сегодняшний разговор с Мишей. — Я не вижу ничего плохого в его желании помочь другу, но как-то это… что-то тут не то, — поделился я. — У Миши точно нет злых намерений, но эти его порывы вызывают во мне смешанные чувства. — А у него самого что? — спросил Лёша. — На личном фронте. Я пожал плечами. — Без понятия. Вроде, никого нет, потому что он постоянно кого-то ищет. — Для серьёзных отношений или ради развлечения? Я вновь пожал плечами. Несмотря на то, что Миша вечно искал девушку, он никогда не говорил пошлых шуток, которые обычно выдавали люди, одержимые сексом. Это было странно, потому что все мои одноклассники, Стас с компанией и изредка даже Лёша шутили подобным образом. Миша же — никогда. Однако великой любви он, вроде, тоже не жаждал. — Может быть, он просто проецирует себя на друга? — предположил Лёша. — Люди вокруг отражают наш внутренний мир. Порой, когда мы хотим кого-то спасти и помочь, спасать нужно в первую очередь нас. Почти полностью опустошив коробку печенья, мы поднялись наверх, в мою комнату и, довольные перекусом, устроились на диване. Вскоре Лёша листал сборник пейзажных фотографий, а я рассказывал про Золушку, какой милой она становится день ото дня, как она прячет где-то комок бумаги и требует новый, а мы с Максимом так и не поняли, где же её тайник. — Кажется, ты часто с ним видишься. — Да, я иногда ночую у него. — Вы, оказывается, так близки, — он посмотрел на меня с виноватой улыбкой. — На Хэллоуин мне не удалось провести с вами время, так что я мало что понял о Максиме. Думал, вы просто порой общаетесь. — Ну, сначала так и было. Но потом… после случившегося он оказал мне большую поддержку. И до сих пор поддерживает. — Я неловко потёр плечо и уставился на фото зимнего леса. — Спокойней всего я сплю у него. Лёша внимательно посмотрел на меня, вернулся к сборнику, перевернул страницу и, не отрывая взгляда от лавандовых полей, сказал: — Надеюсь, его парень не ревнует. — У Максима его нет. — Вот как. В голосе Лёши не было ни капли удивления, как будто он и так знал ответ. — А чем он занимается? — 3D-визуализатор. — Какое-то знакомое название… — Он делает визуализации интерьеров. — Да, точно, Стас что-то говорил об этом. Получается, Максим работает в компании по визуализации? Или как это должно называться? — Нет, он фрилансер. — Ого. Похвально. Жаль только, что, как бы здорово это ни звучало, фрилансерам часто приходиться работать даже больше, чем людям в фирме. И он посвящает тебе выходные? — Нет, на выходных у него какие-то свои дела. Обычно я прихожу вечером после приюта. Создавалось впечатление, будто Лёша куда-то клонил. Если бы не головная боль, возможно, я смог бы понять, куда, но сейчас на размышления и поиск ответа совершенно не оставалось сил. — Что ты хочешь мне сказать? — я решил не ходить вокруг да около и спросить прямо. — Только то, что он раз за разом жертвует временем, которое мог потратить на заработок или отдых, ради тебя, — со свойственной ему бесстрастностью сказал Лёша. Стас такие его интонации считал предвестником великой истины. По его мнению, чем спокойней звучал голос Лёши, тем сильнее стоило прислушиваться к словам. Я предполагал, что Стасу нравится ореол таинственности, который окружал друга в такие моменты, и это вызывало в Золотко определённые настроения. И сильнее уверился в этом, когда однажды Лёша сказал, что Стас видит в нём то, чего и в помине нет. Но друг не спешил развеивать иллюзии парня, поскольку и сам много чего видел в Золотко. «Я подумал, что раз это никому не вредит, то можно романтично сказать нечто вроде: мы разглядели друг в друге то, чего больше никто не смог. Даже мы сами», — признался Лёша. — Кажется, в следующий раз, когда Максим придёт к Лизе, мне нужно будет поблагодарить его, — сказал Лёша, переворачивая страницу сборника. Он улыбался, вот только это была какая-то непривычная, ранее не виденная мной улыбка.***
На следующий день мне полегчало, я смог прийти в универ, а после вместе с Дианой отправился в приют. По пути мы обсуждали, что котёнка, который был на передержке у Фёдора, вероятнее всего скоро заберут, и это не могло не радовать. — А тому мальчику, который в смешной шапке был, с мамой ещё приходил, — вспомнила Диана, — кажется, приглянулся Марс. — Правда? — с надеждой спросил я. Марс был подопечным Дианы. Она всех своих котов и кошек называла именами планет и звёзд. У меня не находилось сил на близких, а незнакомые люди утомляли вдвойне. Становилось всё тяжелее разговаривать с посетителями, давить улыбку и расписывать, какие же коты и кошки чудесные, что они приучены к лотку, игривы, неповторимы, и кто-то да обязательно понравится. Поэтому в какой-то момент Настя и Диана деликатно отстранили меня от этого занятия и просто делились новостями об успехах того или иного котика. Я поднимался на второй этаж приюта с предвкушением чудесного дня, Диана мне вторила, однако когда в комнате отдыха мы столкнулись с поникшей Настей, то поняли, что ожидания не оправдаются. — Фриз совсем плох, — сказала она. — Ему уже ничего не помогает. Ветеринары сказали, что те первые тесты, которые показали лейкоз, видимо, оказались правдивы. Внутри меня всё похолодело. Я стоял, онемевший, даже не в силах стянуть перчатки, в то время как Диана уже вешала пальто в шкаф. — И что это значит? — спросил я. — Что ему придётся делать эвтаназию, — хрипло ответила Диана, и звук этих слов растянулся на вечность, за которую я успел соприкоснуться с адом. Весь тот ужас, что мне пришлось пережить, навалился с новой силой, а вместе с ним и осознание очередной страшной истины. Я был слабым, ничтожным, хрупким, а смерть — всесильной. Она могла прийти в любой момент, даже в самый светлый день, даже к тому, кому рано было умирать, и от этого хотелось выть, убежать куда-то на край света или вырвать сердце, чтобы больше ничего не чувствовать. Где-то рядом еле слышно шмыгала носом Диана, прошлёпали тапки и раздались слова Насти: «Давайте я», хлопнула дверь. Наверное, произошло что-то ещё, много чего, но я неподвижно сидел на диване, смотрел сквозь всё, что попадалось на глаза, и пытался найти хоть что-то, за что можно было бы зацепиться. Сгодилась бы любая мысль или причудливый предметик, который стал бы точкой опоры в этом внезапном хаосе. Но ничего не было. — Ты в порядке? — спросила Диана, чуть наклонившись ко мне и глядя обеспокоенным взглядом. Весь её вид говорил о том, что спрашивала она это уже несколько раз. — Прости, я думаю… — я тяжело поднялся с дивана, радуясь, что не успел раздеться, — думаю, мне лучше пойти домой. Там я закрыл на замок дверь в комнату, заполз под одеяло и зарыдал, с каждым новым воем всё сильнее утыкаясь в подушку, чтобы мама, которая, конечно же, была дома, не услышала. Чем дольше это длилось, тем сильнее накатывала мрачная уверенность в том, что дальше всё будет только хуже.