***
Мы вернулись домой рано, потому что Лёше нужно было на работу, а Стасу завтра утром предстояло сдавать экзамен. Нас встретила тишина и сверкающая в темноте гостиной ёлочка. Папа был на работе, мама сидела в спальне. Она всё ещё предпочитала большую часть времени проводить там, но теперь к ней хотя бы можно было при желании постучать и зайти. Несмотря на хорошо проведённый день, неприятный комок трезвонил где-то под сердцем, раздражая и дезориентируя. Я чувствовал себя чем-то неестественным и несуществующим: акулой, живущей на суше; ребёнком, рождённым до появления на свет собственных родителей; горячо пылающим кубиком льда. Возможно, так на меня влияли мысли о наших с Максимом отношениях, балансирующих где-то на краю. Они упорно держались на тонкой грани и не позволяли сдвинуть себя ни в одну из конкретных сторон. Это сводило с ума. Заставляло проснуться тоску. Она шептала мне, что есть способ избавиться от этих чувств хотя бы на время. Но, проведя время за бокалом виски в тишине кухни, я не почувствовал себя лучше. Возможно, мне помогут сборники фотографий. В комнате я обложился альбомами, к которым не прикасался уже очень давно. Вот Николас Бруно и его миры, созданные на основе ужасающих переживаний сонного паралича. Рядом Энни Лейбовиц и её легендарное фото Джона Леннона в обнимку с женой, сделанное буквально за несколько часов до смерти музыканта. А тут сборник «The Wonderland Book» от Кирсти Митчелл, которую поглотило фотоискусство после смерти матери. Я смотрел на их шедевры и понимал, что так же, как и на выставке Пола Брунса, ничего не чувствую. Было только лёгкое любопытство, вызванное биографией фотографов. Например, мне стало немного интересно, как именно фотография смогла помочь Кирсти пережить потерю столь дорогого человека? Но желание разобраться в этом отчего-то пугало, и я поспешил закрыть сборник. Хлопок, и комнату затопила тишина, преумножающая тревогу и тоску. Как же так получилось? Почему то, чем я всю жизнь горел, стало для меня просто бумагой, годной лишь на то, чтобы разжечь костёр? Я посмотрел на низкий стеллаж, тянувшийся под подоконником. Он был полон растопки для костра. Я не ощущал собственного тела, а голова была пуста. Стопка сборников в моих руках ничего не весила, глаза отлично видели в полумраке, и не пришлось включать свет на пути к заднему двору. Январский мороз был бессилен против меня, не мог заставить зубы стучать друг об друга, хоть я и вышел на улицу в лёгкой домашней одежде. Парочка сборников отлично уместились в выложенном из кирпича мангале, скрытом под уютной беседкой. Я сунул внутрь несколько тонких поленьев, чтобы костёр не потух слишком быстро, полил всё розжигом и поджёг. Пламя взметнулось вверх. Но я не чувствовал его тепла. Я ничего не чувствовал. Но знал, что мне нужно сжечь сборники. Ещё одна тонкая книжка полетела в огонь. — Артём, ты что творишь?! Катя возникла из ниоткуда. В наспех накинутой куртке она метнулась к мангалу, схватила кочергу и с помощью неё вытащила подпалённый сборник. Кусок бесполезной бумаги смиренно принимал свою участь, страницы медленно тлели от маленького упорного огня. Пока Катя не принялась остервенело тушить его ногой в шлёпанце. — Прекрати, — спокойно велел я. Катя растерянно посмотрела на меня. Позади неё виднелся горящий в мангале огонь, придававший рыжим волосам сестры яркий оттенок. Казалось, ещё чуть-чуть, и эти волосы встанут дыбом от злости. — Ты рехнулся?! Это же твои сборники! — Катя резко показала рукой на смятую подпалённую книжку. — Я тебя когда в окне увидела, глазам не поверила! Ты же их почти всю жизнь собирал! — Значит, мне и решать, что с ними делать. Катя замолкла. Но то оказалось лишь затишье перед бурей. — Тебе бухло последние мозги выжгло? Я поперхнулся воздухом и еле выдавил: — Что? — О-о-о, да брось, — протянула Катя, запрокинув голову, а потом вновь посмотрела на меня горящим взором. — Только за неделю каникул из бара ушло две бутылки виски и одна джина. Теперь там и бурбон почти закончился. — Я тут не один, у кого к бару есть доступ. — Вот только мама пьёт лишь вино, а папа выпивает максимум бокал в неделю, потому что ему больше и нельзя из-за здоровья. И если не я опустошила те бутылки, то остаёшься ты. — Если хочешь поиграть в детектива, установи себе «Ненси Дрю» на компьютер, — прошипел я. — Твои остроты верный показатель того, что нормальные аргументы закончились, — с триумфом произнесла Катя, но тут же переменилась: — Я просто хочу понять, что с тобой. Бурлившее во мне раздражение перелилось за край и вырвалось злым смешком. — Что со мной? Я переживаю то, что случилось с бабушкой, вот что со мной! — Она была не только твоей бабушкой! Но я же не бухаю! — Потому что у тебя есть Денис! Вечно ты делаешь вид, что всё знаешь, что прохавала эту жизнь, но ни черта ты не знаешь! Я уже не мог себя контролировать, яростно махал руками и выкрикивал то, что первое приходило в голову. Катя вела себя так же неистово, и если не случится ничего хуже драки, то это будет чудо. — Я не корчу из себя всезнайку! Не забывай, что ты мне брат родной, разумеется, я вижу, когда с тобой что-то не так! — Ни черта ты не видишь! Ты даже не догадывалась, что Денис мне понравился первому! Катя замерла, я простонал, задрав голову к потолку беседки и зарывшись руками в волосы. — Ради Бога, лучше уйди. Катя послушно побрела в дом.***
Я не мог уснуть до самого рассвета, слышал шаги проснувшегося папы, спустя час в коридоре от своей комнаты до ванной прошлёпала Катя. Есть что-то первобытное в умении распознавать звуки домочадцев. Жаль природа не закладывает в нас умение мириться. В глубине души я знал, что на самом деле пока не хочу просить прощения у Кати. Я даже не считал себя виноватым. Голова была забита только мыслью, как неловко нам будет пересекаться в доме. К обеду Катя наверняка уже разберётся с экзаменом и вернётся. К Денису не поедет, с тех пор, как у его отца образовались постоянные отношения, она стала реже оставаться у возлюбленного. Значит, мне надо убраться из дома до того, как Катя вернётся. К счастью, я всегда мог с головой уйти в заботы приюта. Но к вечеру, когда все дела были переделаны, мысли о произошедшем вернулись против воли. Зрело понимание, что зря я бежал от дома призраков, теней, ссор или как ещё я его называл. Ведь проблема на самом деле не в нём, а во мне. Вот только насколько бы верным ни был диагноз, он шёл вместе с невозможностью найти правильный выход. Поэтому я сделал то, что делал всегда, что помогало из раза в раз: позвонил Максиму. Он был рад меня слышать. Он был рад меня видеть. А во мне возрастал стыд. Я шёл к нему, как дворовой, облезлый, побитый пёс. Пожалуйста, пустите погреться. — Почему ты помогаешь мне? — спросил я, когда мы погасили в спальне свет и собирались засыпать. Максим мучительно долго молчал. Умом я понимал, что в действительности прошла лишь пара секунд. — Потому что ты мне небезразличен, — ответил он ровным голосом, не оставляя надежды отыскать что-то между строк. — Небезразличен как кто? — Не знаю. Не знаю. Здорово. Как раз то, о чём я мечтал. Разумней всего было бы обсудить всё. Но бросая намёк, я каждый раз ощущал сопротивление со стороны Максима. Отвечая, он как бы обрывал продолжение беседы. Это ли не доказательство, что он не хочет ничего обсуждать? Кроме того, не давали покоя слова Кати, сказанные во время наших посиделок с Настей. Это так неловко — отшивать тех, к кому ничего не испытываешь. Становилось жутко от мысли, что после моего признания Максим не почувствует ни радости, ни воодушевления, ни хотя бы тщеславия, а только неловкость. Я повернулся на бок и устроился поудобнее. А затем усмехнулся про себя. Как же это нелепо. Я лежал в кровати симпатичного мне мужчины, делился с ним сокровенным, искал помощи и защиты, принимал поцелуи в шею, но признаться всё никак не мог. А, может, именно из-за его доброты я начал испытывать к Максиму совсем не дружеские чувства? И если так, значит, я влюбился бы в любого, кто в данной ситуации протянул бы мне руку помощи? В таком случае, настоящая ли это любовь?***
Мы с Катей не разговаривали. Но и не игнорировали друг друга. Например, отправляясь отпраздновать Старый Новый год на вечере у Павла Александровича, я помог ей сесть в такси. Внутри мы окружили себя молчанием, твёрдым и непробиваемым, от которого водителю, наверное, хотелось повеситься. Потом я так же молча открыл перед Катей тяжёлую парадную дверь и пропустил её вперёд, в тепло дома и радушные объятия Павла Александровича. Пока он нежно, будто наш родной дедушка, говорил Кате, что она с каждым годом только краше, я обнял папу. Он не стал заезжать домой и отправился на праздник сразу после работы, так что за сегодня мы виделись впервые. — О, я вижу там парочку своих бывших одноклассниц. Пойду, поздороваюсь, — сказала Катя и, постукивая шпильками, отправилась к стайке девушек в коктейльных платьях. Павла Александровича отвлекли новые гости, и папа, улучив момент, спросил: — Вы что, поругались? — Да. Папа покачал головой. Когда дело касалось нашей с Катей ругани, он всегда выказывал недовольство только так. Наверное, учитывая его былые глупые ссоры с собственным отцом, папа считал, что не имеет права говорить нам что-то вроде: «Вы же уже взрослые! Ну, сколько можно?» — Сильно? — Нет, — спокойно ответил я. Мне было сложно оценить степень нашего нынешнего раздора. С одной стороны, слова о былых чувствах к Денису ставили меня и Катю в неловкое положение. С другой, это было так давно, что к нынешнему мне не имело никакого отношения. Так что я склонялся к мнению, что рано или поздно мир между нами наступит сам по себе, как бывало много раз до этого. И впутывать сюда папу совершенно не хотелось. Скажи я, что дело серьёзное, он принялся бы мирить нас здесь и сейчас. Так, а теперь по очереди объясните мне, что произошло? Дети, я сказал: по очереди. Говоришь, Артём забрал твой лук и стрелы? Сынок, как это понимать? Что значит, она стреляла в тебя и кричала: «Жулик»?! Катя! Ты не можешь стрелять в своего единственного брата, даже если наконечники стрел на присосках. Нет, дорогая, если бы у тебя было два брата, ты бы всё равно не могла использовать против них оружие. И почему вы всегда делаете акцент не на том? Что? Говоришь, он забрал твой браслет? Артём, это правда? Ну и что, что Катя его не носит. Это её вещь, ты не можешь без спросу брать то, что тебе не принадлежит. А Катя забрала твою раскраску? Смотри, Катя не согласна. Когда это было? Год назад?! И ты всё ещё помнишь?! Так, ладно, мы подойдём к делу иначе. Лук, браслет, раскраска — это всё лишь вещи. Их всегда можно заменить. А вот вас друг другу никто не заменит. Неужели вы будете ругаться из-за таких пустяков? Давайте, вытягивайте мизинцы и миритесь. Давайте, давайте, как вас мама учила. Не врите мне, всё вы помните! Вот так. Катя, я сказал мириться, а не кусать брата за палец! Это ты думаешь, что слегка, а Артёму больно. Сынок, не плачь, иди сюда, папа подует. Что значит: кровь за кровь?! Где ты этого понабрался?! А ну не дёргай сестру за волосы! Анюта! Дорогая! Скорее, иди сюда и помоги мне их разнять! В итоге мама с папой, растрёпанные и вымотанные, лежали на диване, кресле или прямо на ковре, а мы с Катей, как ни в чём не бывало, проводили время за новой придуманной игрой. Папа был прав: нас друг другу никто не заменит. Мы всегда мирились. Но нам необходимо было время, чтобы вдоволь позлиться и пообижаться. Побродив с папой по залу, я при первой возможности отделился, чтобы найти укромное местечко. Дом Павла Александровича был уютным, а его жена всегда устраивала приятные вечера, на которых царила семейная атмосфера. До меня доносился то голос папы (он вспоминал со знакомыми какой-то забавный случай), то звонкие возгласы Кати и её давних одноклассниц. Они, в свою очередь, приправляли вымышленную историю о разводе и аборте новыми безумными фактами и спорили, кто первой воспользуется этой выдумкой, чтобы избавиться от надоедливых пожилых дам. Вечер посетили и несколько моих знакомых, но во мне не было настроения веселиться. Я старался не забиваться в угол, как напуганный зверёк, но при этом выбирал места, где меня нельзя было бы заметить с первого взгляда. В какой-то момент я устроился в кресле между огромной ёлкой и зашторенным окном и понял, что правду говорят: хочешь что-то спрятать, спрячь на видном месте. Гости были увлечены друг другом так же, как я бокалом белого вина, и совершенно не замечали меня. Но исключение всё же нашлось. Он был высоким и стройным, пожалуй, даже худым, но по жилистым запястьям и шее было видно, что этот человек из тех, кому крайне сложно набрать вес. На секунду столкнувшись с его взглядом, я подумал, что незнакомец пойдёт, куда шёл, но нет. Немного угловатое лицо стремительно приобрело оттенок заинтересованности, и вот начищенные лакированные туфли застучали по паркету. — Ух ты, а я думал, все подарки разобрали ещё первого числа. — Меня отправляли почтой России, вот я и запоздал, — поддержал я безобидную шутку. — Вы, должно быть, из «Золотой саламандры»? — Да, я сын владельца. — Валентин, — он протянул мне руку. Я поднялся с кресла, понимая, что отсидеться уже не получится. — Артём. — М-м-м… — вдруг задумчиво протянул Валентин, не отпуская моей руки. — Как-то не слишком мило. Буду звать тебя малыш. Я на секунду опешил, но потом тихо засмеялся. Что за чудак? — Позволишь? — Он перевернул мою ладонь тыльной стороной вверх и еле заметно наклонился. — Если мы говорим об одном и том же, то может быть. Эта ситуация забавляла меня всё больше, но я на всякий случай незаметно огляделся. — Никого, — как оказалось, Валентин проделал то же самое. — А за мной? Я посмотрел ему за спину и покачал головой. Довольно улыбнувшись, он буквально на пару секунд прижал мою ладонь к губам и отпустил. Мы виделись впервые, абсолютно ничего не знали друг о друге, так что я вслух удивился тому, как смело Валентин со мной флиртовал: — У тебя что, тоже хороший гейдар? — Нет, я просто местный чудак и всегда могу спихнуть всё на шутку. Компания Валентина была приятной, а сам он вызывал лёгкое любопытство, как минимум тем, что стал первым парнем на светском мероприятии, который решил пофлиртовать со мной. Так что я не стал искать повода уйти в очередное укромное местечко. Его семья владела успешной страховой компанией, но когда я стал расспрашивать о том, чем конкретно в бизнесе занимается Валентин, он ответил: — Меня к его делам напрямую не допускают. Я удивлённо посмотрел в карие глаза. Невозможно было понять, расстраивает Валентина такое положение вещей или нет. Он всё так же лучился лёгким весельем и заразительно улыбался. — Тогда, ты тут ради визита вежливости? — предположил я. — Нет. Валентин размеренно, чуть пружинисто, как цапля, зашагал к столику с бокалами. Казалось, он огромной силой воли удерживает свои длинные ноги, чтобы те не пустились в пляс. Смотря на него, я непроизвольно ждал чего-то неожиданного, как ждёшь шутки от комика, к которой он подводил последние пару предложений. — Я что-то вроде дипломата. Веду переговоры, — продолжил Валентин, подавая один из бокалов, потому что мой уже успел опустеть. Я принял его и непонимающе взглянул на собеседника. — Подхожу, завожу разговор, а потом, как бы невзначай, говорю, например: «Это, конечно, чудесно, когда на вашем участке растут многолетние деревья, но знаете, как часто они падают? И хорошо, если где-то за домом, а если на крышу?..» И начинаю рассказывать про «недавний» случай, упоминаю, какие сильные в нашем городе ветра, ведь кругом сплошная степь. А затем выруливаю в сторону хороших выплат от нашей страховой компании, которые погашают весь ущерб. Я заметил, что зря он поделился со мной этой уловкой. Валентин же беззлобно усмехнулся и сказал, что наша компания уже застрахована у них. — К делам компании тебя не допускают, но переговоры ты ведёшь, — сказал я, усевшись в кресло у камина. Валентин присел на подлокотник, хотя рядом было полно свободного места: большинство гостей столпились у рояля, потому что кто-то из присутствующих умел хорошо играть. — Да, — ответил Валентин. — И как это работает? — Работает моя улыбка, дружелюбие и харизма. — Что никак не связано с компанией, — напомнил я. — Наши выглаженные пиджачки тоже не имеют прямого отношения к тому, на чём семьи зарабатывают деньги. С Валентином было интересно, наш разговор не стоял на месте, а паузы возникали только из-за желания промочить горло. В какой-то момент мы сошлись на мнении, что делать это стоило водой или соком, а не вином и шампанским. И в следующий миг уже накидывали верхнюю одежду, чтобы прогуляться на улице. Мы шли по аккуратной расчищенной дорожке, а по обе стороны от нас громоздились высокие сугробы. Вчера город накрыло январской волной снегопада, настолько мощной, что часть сотрудников нашей компании не смогли приехать на работу. Если бы у меня вместо сессии были пары, их бы тоже наверняка отменили. Я взглянул на идущего впереди Валентина. Он сунул руки в карманы короткого расстёгнутого пальто и будто не ощущал ни мороза, ни снежинок, ложившихся на его светло-русую голову. Мне тоже не было холодно, то ли от спиртного, то ли от притупившихся в последнее время чувств. — Сколько тебе лет? — спросил я, когда мы встали под крышу шестиугольной деревянной беседки. — Двадцать семь, — ответил Валентин, поджигая сигарету. В вечерней темноте, разбавляемой садовыми фонарями, огонёк на её кончике казался особенно горячим. — Мне казалось, ты максимум года на два старше. Валентин выдохнул дым и с улыбкой сказал: — Погоди, когда я начну перечислять врачей, которых мне надо посетить, и начну вспоминать кнопочные телефоны, ты переубедишься. Он вновь затянулся, а я принялся наблюдать за снежинками, клубившимися в свете низенького фонаря, снег вокруг которого предусмотрительно смели поодаль. От спиртного глаза немного слипались, но свежий морозный воздух помогал взбодриться. Однако окончательно всю сонливость прогнали слова Валентина: — Знаешь, ты мне приглянулся. Я бы составил тебе компанию ещё на какое-то время. Очень продолжительное время. Что думаешь? Валентин, не отрывая от меня взгляда, потушил сигарету о портсигар и убрал его в карман. Это дало мне время найтись с ответом: — У меня сейчас всё очень запутанно. — На личном фронте? — Думаю, вообще в жизни. — Тогда давай так. — Валентин сделал два медленных, но размашистых шага и встал передо мной. — Мы начнём встречаться. — Что? — удивился я. С губ Валентина же не сходила весёлая улыбка. — Вот прямо сейчас. — Что?! — воскликнул я. От такого развития событий ноги чуть онемели, и пришлось присесть на перила беседки. Валентин подошёл ещё ближе, наклонился и довольно произнёс: — Привет, малыш, я твой парень. — Погоди… — это всё, что я смог выдавить, выставив перед собой ладони, чтобы Валентин не вздумал учудить что-то ещё. А он всё продолжал: — Но если поймём, что это — пустая трата времени, если кому-то что-то не понравится, мы просто расходимся без скандалов и обид. Как тебе? Валентин стоял передо мной, держа руки в карманах пальто, и просто ждал ответа. Словно не отношения предлагал, а спрашивал, стоит ли нам возвращаться в дом или ещё погуляем. Что удивительней, он заразил меня своим спокойствием. Хмель улетучился, разум стал кристально чистым. Я смог взглянуть на всё с новой ранее недостижимой высоты и увидеть картину целиком. Максим прямо говорил, что не хочет отношений. А я, вероятнее всего, цеплялся за него из-за доброты и крепкого плеча, что он мне предоставил. Нынешнее положение вещей Максим обсуждать не хотел, а раз так, не ждать же до старости. Валентин был мне симпатичен, он предлагал хорошие условия, и я решил, что глупо упускать возможность построить нормальные отношения. — Хорошо. Давай. Но в глубине души, там, куда не хотелось заглядывать по доброй воле, я понимал, что дошёл до той стадии, когда готов был и дьяволу продать душу просто по приколу. Ещё и доплатил бы, чтобы он её взял.