Огранка моих чувств

      Мы с Адель, сидя в обнимку на диване, смотрели «Холодное сердце». У неё был список зимних мультиков, которые она включала по кругу, даже несмотря на то, что большую часть диалогов знала уже наизусть. Самые любимые мультики Адель не смотрела одна, с ней рядом обязательно должен был сидеть я, Женя, бабушка или дедушка. Периодически доча отвлекалась от телевизора и косилась на меня, проверяя, насколько я погружён в происходящее.       Когда Женя спросила у Адель, почему ей необходимо наше присутствие, она спутанно объяснила, что ей нравится делиться любимыми вещами и приятными чувствами, вызываемыми ими.       Тогда я подумал, что это и есть одно из проявлений любви — желание разделить с кем-то то, что тебе дорого. Мы настолько доверяем некоторым людям, что спешим поделиться с ними тем, что нам искренне нравится, абсолютно уверенные в том, что нас не обсмеют и разделят хорошие эмоции.       Адель чуть толкнула моё колено, заставляя убрать одну ногу с другой, и уселась на них, прижавшись ко мне боком. Я приобнял её и продолжил смотреть мультик поверх растрёпанной черноволосой головы. Надо бы как-то заплести её.       — Ты же взяла заколочки? — начал подбираться я. — Бабушка тебе какие-то новые подарила, красивые, наверное.       Адель согласно промычала, не отрываясь от мультика.       — Покажешь мне?       Доча, не глядя, махнула рукой в сторону, указывая на свой рюкзачок на краю дивана.       — Не, я так не пойму. Мне надо на твоей голове увидеть. Давай я схожу за расчёской, мы тебя красиво заплетём…       Я уже собирался спустить Адель с колен, как раздался возглас, близкий к ультразвуку:       — Ну, па-а-апа-а-а! Потом! Я хочу ещё посидеть у тебя на ручках.       Я откинулся на спинку дивана и вновь обнял Адель. Мне тоже нравилось, когда она сидела у меня на руках.       На самом деле мы с ней не были тактильными людьми. Нас вполне устраивало, когда близкие просто находились рядом, излишние прикосновения же выматывали. Но в обычное время мы виделись только два раза в неделю и, разумеется, успевали сильно соскучиться.       Адель жила с матерью, точнее, у её родителей, поскольку Жене повезло чуть меньше и своей жилплощади у неё не было. Впрочем, в трёхкомнатной квартире было, где разойтись. Я знал это из личного опыта, ведь после рождения Адель первый год мы кочевали от этой квартиры к моей маме и обратно. Нам было гораздо легче ухаживать за дочерью и справляться с другими обязанностями, находясь вместе. В то время Инга — мама Жени — отчаянно пыталась прикормить меня своими кулинарными шедеврами в надежде на то, что я всё же стану её зятем. Знала бы она…       Сумасшедшее было время. Сейчас дела обстояли гораздо лучше, и у нас было чёткое расписание.       С понедельника по среду Адель ходила в садик. Дочу туда водила и забирала Женя, а если она задерживалась на работе, то за дело принимался её отец, удачно вышедший на пенсию к рождению внучки. Четверг и пятницу Адель проводила у меня. Я специально устроил себе в эти дни выходные, чтобы мы могли сутки напролёт проводить вместе. Доче такой расклад тоже нравился: не надо было рано просыпаться, спать в обед и есть кашу. Субботу и воскресенье ей посвящала Женя, иногда моя мама забирала на денёк Адель к себе.       Хотя бы раз в две недели мы с Женей старались провести день все вместе. Адель, как и любому ребёнку, нравилось, когда мама и папа были одновременно рядом.       Мы до сих пор внимательно следили за её реакцией на эти бесконечные путешествия с места на место. Не утомляет ли такое положение вещей Адель? Не чувствует ли она себя на фоне других сверстников не такой? Но у Адель была привычка воспринимать многие вещи как должное. А ещё у неё в садике было несколько детей, чьи родители находились в разводе, так что она знала, что далеко не все мамы и папы живут под одной крышей.       Это радовало, потому что в своё время наша невозможность жить, как обычные семьи, стала одним из факторов огромного стресса для меня и Жени. Помимо её внезапной беременности.       К тому времени как Женя почувствовала, что что-то не так, мы уже поставили крест на наших отношениях как любовников, я полностью осознал себя геем, а потом — раз — поздравляем, вы на двадцать первой недели беременности, у вас будет девочка!       В тот день я напился. Зашёл в ближайший магазин сразу, как мы вышли из клиники. Женя пить не могла, поэтому вспоминала весь свой нецензурный запас брани по пути домой. Нам лишь недавно исполнилось девятнадцать, а уже через пару месяцев мы должны были стать мамой и папой. Ужасно рано, даже несмотря на то, что большая часть нашего поколения рождена, когда родителям было примерно столько же.       Я не знал, как успокоить шокированную Женю, и мог лишь повторять, что буду рядом и никогда не брошу ни её, ни ребёнка. В какой-то момент, вопреки вечному пессимизму, мне в голову пришла мысль, что этот ребёнок хотя бы будет рождён в любви. Потому что, что бы там ни было, как бы странно это не выглядело со стороны, но мы с Женей любили друг друга той любовью, для которой пока просто не нашлось названия.       Услышав это, Жене стало немного легче. Она верила мне. Своими глазами видела, как тяжело мне приходилось без отца.       Я лишился его в пятнадцать. Он не бросал меня, он просто умер при неудачном стечении обстоятельств. Но легче мне от этого не становилось. И я боялся представить, каково же тем детям, чьи отцы были живы и здоровы, но при этом, как говорится, ушли за хлебом и не вернулись. Я бы ни за что не пожелал такого своему ребёнку.       — Папа, давай поделаем оригами, — предложила Адель, когда мультик закончился.       — Сначала заплетём тебя.       Адель принялась за привычное «не хочу, и так нормально», я начал с логичного аргумента, что волосы будут ей мешать и оригами не получится, потом перешёл к другой тактике, согласно которой Золушка будет смеяться над растрёпанными волосами.       — Не будет, у неё у самой колтуны, — резонно заметила Адель.       Пришлось идти на жертвы и пообещать, что как только разберёмся с её волосами, я позволю заняться моими.       — А Золушке можно сделать причёску? — ослабив защиту, спросила Адель.       — Можно.       Кошка мирно посапывала у кресла, свернувшись клубочком и не подозревая, на какую участь я её обрёк.       

***

      Вечером за Адель зашла Женя. Стоило ей переступить порог, как доча принялась скакать вокруг и просила оценить результат своих трудов, с которым я проходил до вечера.       — Ну, наконец, хоть кто-то из тебя человека сделал, — сказала Женя, стягивая сапоги.       — Не говори. Если бы не дочь, так и ходил бы, как деревенщина.       — Вот эта розочка тебе особенно идёт, — Женя ткнула в одну из заколок, хаотично нацепленных на мои волосы.       Адель, довольно улыбаясь тому, что её шедевр оценили, воскликнула:       — Золушка тоже с причёской! — она ураганом пронеслась мимо нас в гостиную и в следующий миг вернулась с безвольно повисшей на руках кошкой. — Мама, мама, смотри!       Заколочка с бантиком красовалась на пепельной шерсти за ухом, с другой стороны был закреплён маленький зелёный крабик, остальные украшения равномерно распределялись по спине Золушки. Кошка не сопротивлялась рукам, державшим её под передними лапами, а на её морде можно было прочитать обречённое: «Дети…»       Что бы Адель с ней ни делала, Золушка смиренно принимала это, ни разу не поцарапав и не укусив. Даже подзатыльник лапой отвешивала не так часто, как мне. Женя предполагала, что кошка принимает нашу дочь за котёнка.       — А в следующий раз мы папе ногти накрасим! — отпустив кошку, оповестила Адель.       — Замечательно, — подхватила это идею Женя, не давая мне и слова вставить. — Возьмёшь с собой жёлтый лак. Папа любит жёлтый.       Адель радостно принялась трепать Золушку, я же, глядя на Женю уничтожающим взглядом, сквозь зубы процедил:       — Спасибо.       Но какую бы подлянку она мне не устроила, было бессердечно оставлять вернувшуюся с работы женщину без ужина. Я повёл Женю на кухню, а Адель, заметив, что никто не велит ей собирать вещи, радостно спросила:       — Мы позже пойдём?       — Да, я покушаю, поболтаю с папой, и потом будем собираться, — теребя одну из тёмных косичек дочи, ответила Женя.       — А давай возьмём Золушку с собой.       — Нет. У дедушки аллергия, — напомнила Женя.       — Золушка не будет по дому гулять, будет в моей комнате сидеть.       — Думаешь, ей весело будет взаперти? — спросил я.       — Представь, если тебя на сутки в одном месте закроют, — сказала Женя. — Все будут в зале веселиться, а ты вынуждена в комнате сидеть.       Адель поникла.       — Я не хочу, чтобы Золушка грустила. Пусть тогда лучше у папы остаётся.       Адель обняла Женю, и та ободряюще принялась поглаживать её по спине, напоминая, что Золушка никуда не денется и на следующей неделе она снова сможет поиграть с кошкой. Доча быстро повеселела, заулыбалась, но ровно до вопроса Жени:       — А ты ужинала?       — Я не хочу есть! — протараторила Адель и убежала прочь из кухни.       — Ты что, вечером не кормил её? — строго спросила Женя. Я притворно-ласково произнёс:       — Я оставил самое интересное тебе.       — Она не забудет лак. Я об этом позабочусь, — пообещала Женя.       Я равнодушно пожал плечами. Лучше день с накрашенными ногтями, чем срывать голос, крича: «Адель, ешь! Хватит играть с едой! Почему я обязательно должен орать, чтобы ты ела?!» Стоило ли говорить, что дочери на крики мои было плевать? После того, как Женя, взбесившись, вылила ей на голову холодный суп, над которым измывались не меньше часа, Адель было и море по колено.       — Посмотрим, как твой мальчик оценит маникюр, — не унималась Женя, накалывая на вилку макароны и кусочки мяса. А ещё говорят, что материнство делает женщину мягче.       — Он не мой, — напомнил я, чувствуя лёгкую горечь от собственных слов. — И не факт, что застанет этот момент.       — О как. Я думала, вы часто видитесь.       — В последнее время нет.       Я не видел Артёма уже больше двух недель. У него каждый раз были какие-то планы, и я всё чаще думал, что меня динамят. Но никак не мог понять, зачем? Зрела мысль воспользоваться какой-нибудь хитростью, например, попросить его купить корм, а вечером зайти за ним. В таком случае Артёму некуда будет деваться.       — А у тебя что с Климом? — я решил перевести тему.       — Нормально. Планирую увидеться с ним завтра вечером. Уже договорилась с родителями, чтобы они посидели с Адель.       Я был рад, что у Жени всё складывалось хорошо. Настолько хорошо, что мне даже не верилось. Как её друг я надеялся, что тут нет никакого подвоха, а как пессимист неизбежно ждал его. Клим был на три года младше нас, совсем недавно закончил универ, и в нём бурлило множество амбиций. Перед ним были открыты все двери, он создавал приятное впечатление и обладал вполне симпатичным лицом. Иными словами, нашлось бы множество девчонок, желающих встречаться с ним. А он был без ума от Жени.       Нет, я не спорил, что Женя — неповторимая женщина. Но был полон цинизма, привычки ожидать худшего, и понимал, что в этом мире женщины с «прицепом» не котируются. Как и мужчины.       — О чём ты думаешь? — спросила Женя. Но только ради приличия. — Всё о том же, да? — Она хмыкнула и отодвинула в сторону пустую тарелку. Я поднялся, чтобы поставить чайник. — Знаешь, я недавно подумала, что чем младше человек, тем больше он готов принять. Благодаря запалу им море по колено.       — И ты думаешь, всё благодаря этому? — спросил я.       — Я вообще об этом не думаю. Размышляю на эту тему только тогда, когда вспоминаю о тебе, — призналась Женя, сев поперёк стула и облокотившись спиной о стену. Косилась взглядом в коридор, на свою сумку в прихожей. Хотела курить, но вставать пока за сигаретами не собиралась. — Я предупредила, что у меня есть ребёнок, Клим согласился. Мне этого достаточно. Как ты там любишь говорить? Если бы не нравилось, я бы и не делал. Если бы его такое положение вещей не устраивало, он бы не согласился или отшил бы меня через пару дней.       Женя права. И поступала мудро, не думая о лишнем. Клим был не первым, кому она сообщила об Адель. Она так поступала со всеми мужчинами, как только они предлагали ей отношения. И расставалась с ними отнюдь не из-за дочери, а по другим причинам, вроде разных интересов, взглядов или характеров. Но у меня, в отличие от неё, первый опыт оказался плохим. Поэтому решиться на новый было трудно и банально страшно.       — Твой мальчик, — она упорно звала Артёма только так, будто нарочно, — ведь тоже младше.       Я скрестил руки на груди и хмуро посмотрел на поднявшуюся с места Женю.       — Предлагаешь положиться на его возраст?       — Лучше уж так, — послышалось из коридора.       Я вышел вслед за Женей, которая уже доставала из сумки сигареты.       — Чем как?       — Чем ты доведёшь всё до ситуации «пан или пропал».       Женя положила сумку на место и прислушалась. Я тоже. Было как-то слишком тихо. Понятное дело, что Адель не станет привлекать к себе лишнее внимание, чтобы не нарываться на тарелку супа, но чтобы затихать так надолго… Это явно было не к добру.       Женя направилась в гостиную, я не отставал, а потом замер на пороге, не веря своим глазам.       — Адель, что ты делаешь?! — воскликнула Женя, пока я глотал ртом воздух.       — Я рисую цветочки.       На ковре, в компании плюшевой собачки Чмоки и Золушки, которая пила из стаканчика, наплевав на то, что кроме воды там ещё и акварель, сидела Адель и скрупулёзно рисовала прямо на ковре.       — Какие ещё цветочки? — прохрипел я.       — Такие же, как тут, — Адель указала на вышитые на ковре цветы, пара капель упало с кисточки, пачкая ворс. — Чтобы на поляне их ещё больше было. Смотри, папа, правда, у меня похоже получается?       Хватаясь за сердце, я пребывал на грани истерики, параллельно отмечая, что цветы и вправду получались довольно неплохо. Но это, чёрт возьми, ковёр!       — Дорогуша, — строго начала Женя, уперев руки в бока. К счастью, хоть она не растерялась. — С чего ты взяла, что можешь рисовать на папином ковре? По-моему, ты давно в курсе, что рисуют только на бумаге.       — Но так красивее.       — Это не твой ковёр. Ты не можешь делать, что тебе заблагорассудится.       — Какие вы вредные! — Адель эксцентрично кинула кисточку в стакан, заставляя Золушку чуть отпрянуть. — Ладно, я больше не буду рисовать, все равно по телевизору скоро начнётся вторая часть «Холодного сердца».       Женя опережающе встала перед телевизором, глядя на дочь как опасный коршун. Я, наконец, отойдя от шока, строго произнёс:       — А с чего ты взяла, что после устроенного тут ты сможешь смотреть мультики?       Адель пару секунд не моргая смотрела на меня. А потом раздался вой. Но за пять с половиной лет мы научились отключаться и игнорировать определённые частоты звука. Как правило те, на которых держался капризный плач.       Женя принесла тряпки и ведро воды, я собрал все моющие средства, которые только у меня были, и мы принялись «потрясающе» проводить вечер за мытьём ковра.       — Ну, почему я не могу смотреть мультики?! — вопила Адель.       — Может, потому что мама с папой сейчас на карачках оттирают ковёр? — спросила Женя.       — Я хочу мультики!       — Адель, твоими слезами краску не оттереть. Работай тряпкой, — велел я. Понятное дело, что от пятилетки толку в уборке мало, но нужно было показать, что за свои поступки приходится расплачиваться.       — Мои цветочки! Они же так красиво получились! — Адель нашла новый повод для печали.       — Погляди на неё, — сказала Женя, — прямо непризнанный гений.       — Через двадцать лет на интервью она будет рассказывать, как бестолочи родители чуть не загубили её талант.       — В своих первых неудавшихся отношениях она обвинит тебя и то, как ты зажал для родной дочери ковёр, — Женя уже откровенно хохотала.       — Те цветы символизировали свободу, — начал я высоким голосом, делая вид, что поправляю несуществующие длинные волосы. Женя от смеха принялась бить тряпкой по ковру, — которую я утратила в тот момент, когда мой отец стёр их «Ваниш».       — Хуже всего то, — подхватила Женя, — что когда я больше всего полагалась на мать, она встала на его сторону.       Я согнулся пополам, утыкаясь лицом в мокрый ковёр. Над ухом слышались крики Адель: «Хватит надо мной смеяться!» Она ещё не понимала причины нашего веселья, как не могла осознать и то, что только такие шутки и помогают её никудышным родителям не сойти с ума.       

***

      Я попросил Артёма купить корм. Ничего умнее придумать не смог, поскольку многоходовочки не являлись моей сильной стороной. Я привык действовать прямо, задавать чёткие вопросы и ждать чёткого ответа. Но к Артёму нужен был другой подход. К этому я уже успел привыкнуть, а вот к своему страху где-то ошибиться — нет.       По пути в приют я подумал, что дебильно как-то получается: робость и неуверенность приравнивают к доказательству сильной симпатии, но из-за них же в этой симпатии никак не признаться. Если мир действительно создал Бог, то в программисты бы его никогда не взяли. Слишком много багов упустил.       В комнатушке волонтёров никого не оказалось. Тогда я направился туда, где впервые встретил Золушку, открыл дверь и замер. Я бы с удовольствием не поверил бы глазам, вот только со зрением у меня было всё отлично.       Пацан, напоминающий метёлку своей худобой и взрывом волос на голове, обнимал Артёма и водил по его спине ладонями. Зефирный принц уставился в стену и, кажется, мысленно вёл обратный отсчёт. Коты смотрели на меня с выражением: «Чего это ты вернулся?» Вскоре к их взглядам прибавилась пара человеческих.       Я не нашёл ничего умнее, чем закрыть дверь со словами:       — Зайду попозже, а то я, видимо, помешал.       Ноги несли меня обратно к лестнице на автомате, потому что разум всё не мог осознать случившееся. Зато слух легко уловил быстрые шаги за спиной.       — Погоди, ты не помешал! — Артём вцепился в моё плечо, развернул к себе и принялся оправдываться: — Миша просто придурок. У него не ладится с девушками, вот он и решил, что, может, гей.       Артём внимательно смотрел на меня, продолжая сжимать плечо аккуратными тонкими пальцами. Желал убедиться, что я его услышал и поверил. Мне верилось охотно: во-первых, это просто безумие — какая-то метёлка и Артём вместе, во-вторых, я всегда с удовольствием лелеял мысль, что у Зефирного принца никого нет.       — Не надо в наших рядах такого счастья, — буркнул я.       — Я тоже так думаю, но не будем же мы отправлять в гейское сообщество петицию, чтобы его не принимали.       Я засмеялся, Артём в ответ мило улыбнулся и повёл меня в комнату волонтёров, чтобы отдать корм. Он выглядел и вёл себя как обычно, но вновь отказался от предложения вместе провести время.