Говорить нельзя молчать

      Рейна закрыла глаза и приготовилась к неизбежному, как вдруг тихое сопение Ги и сосредоточенная возня Альдо прекратились. И произошло это внезапно, после двух тихих механических щелчков.       Она знала этот звук — голос глока через глушитель. Глаза распахнулись сами собой, но пока она лицезрела перед собой лишь перевернутый вид комнаты с примелькавшимися уже следами крови и обрывками срезанных стяжек. Два грузных тела должны были звучно шмякнуться об пол, но и этого не произошло. Значит, их кто-то подхватил и аккуратно уложил во избежание лишнего шума.       Безумная надежда полыхнула сверхновой, заставляя стряхнуть с себя апатичную обреченность. Рейна попыталась изловчиться и повернуть или приподнять голову, но мышцы снова свело, и она со стоном сдалась. Остается подождать и узнать все своим чередом.       В перевернутой картинке появилась фигура в песочном камуфляже, в балаклаве и шлеме. Блестели в прорезях глаза. Быстрая комбинация пальцев, укрытых тактическими полуперчатками — «Тихо». Рейна и так не собиралась шуметь. Нашумелась уж, хватит.       В абсолютной тишине помещения слышалось только дыхание нескольких человек, да скрип перерезаемых нейлоновых волокон. Наконец первая веревка лопнула, и Рейна, застонав сквозь зубы, начала заваливаться на бок. Человек в балаклаве так же молча шагнул ближе и подхватил ослабевшее тело, дожидаясь, пока разрежут вторую веревку.       Умелые крепкие руки, подхватив, понесли Рейну прочь. Напрячь шею, чтобы рассмотреть хотя бы лицо спасителя, не получалось, голова безжизненно свисала. Руки тоже болтались, как плети. Рейна ощущала себя тряпичной куклой, сломанной марионеткой, едва ли способной даже пошевелиться.       По полу раздавался тихий звук армейских берцев. Спасителей явилось несколько. Значит, все же Алек постарался? Каким-то образом затребовал опергруппу и послал спасать заигравшуюся знакомую? Он знал, где ее искать — и смог убедить ЦРУ нарушить принцип невмешательства? Или получил неофициальное подкрепление?       Сознание еще не уплыло окончательно, хотя мозг норовил отключиться от перенапряжения. Сейчас она не умрет. Сейчас ее не будут жечь. Сейчас ее вытащат из этого ада… Судя по шагам, бойцов было четверо или даже пятеро. Один как раз нес ее, и голой кожей Рейна ощущала шершавый ремень винтовки, перекинутой у него через плечо, а в ребра неприятно вдавливались пластины бронежилета. Но она молчала, не нарушая тишину. Все вопросы, все благодарности потом. А при эвакуации надо держать рот на замке и безоговорочно выполнять приказы спасательной группы. Принцип, который не всегда соблюдали люди, которых доводилось спасать ей. Бывало, начинали требовать объяснений, выяснять, откуда пришли освободители, куда теперь и когда домой… Непрошенное воспоминание — но может быть, теперь у нее тоже появится время на воспоминания?       Рейна видела, в перевернутом свете, как они приближаются к приоткрытой двери, за которой, помнится, начинался коридор. Где-то там лестница наверх, в жилые помещения особняка. Где-то там отгремел прием, и официанты убрали посуду, а водители развезли гостей по домам. Морено избежит возмездия и продолжит свое черное дело, если только сейчас оперативники не нанесут ему визит… Но группа шла явно не наверх. Голова кружилась, глаза закрылись. Так можно было хоть немного побороть тошноту. Черт с ним, с Морено. Со всеми ними. Полцарства за постель и нормального врача. Нет, только за постель — и сон. Врача найдет потом сама.       Боец остановился. Шаги сблизились. Потом раздался тихий скрип — как будто открыли окно. Может быть, вентиляционное окно в другом помещении подвала. Боец поднялся словно на ступеньку и протянул ее бессильное тело кому-то. Вполголоса бросил несколько слов. Дыхание Рейны сбилось. Говорили не по-английски.       Она не понимала этого языка. Много шипящих. Что-то ближневосточное, но арабский она знала — и не узнавала. Пугающая догадка пронзила мозг, словно ненавистное электричество — кто еще может говорить на языке, так похожем на арабский? Израильская разведка. Моссад. Не Алек. Не спасение. Да, сейчас ее избавили от боли, но это короткая передышка. Вряд ли Моссад стал бы вмешиваться, не имея собственной корысти в захвате несостоявшейся убийцы Морено. И раз они оказались здесь так быстро, значит, держали виллу под наблюдением. Возможно, готовили свою операцию, которая оказалась беспардонно сорвана какой-то неудачливой киллершей.       Тошнота усилилась, но теперь от захлестнувшего ощущения тревоги. Кажется, переделка затягивается и становится только хуже. Делангель и Морено рано или поздно убили бы ее. Но явно быстрее, чем это сделают умельцы Моссада. Да и ресурсов для выяснения интересующей информации у них куда больше. Они, конечно, не будут насиловать молотком и прибивать за руки к стене. Но вряд ли ей от этого станет легче.       От новых перспектив болезненно заныло где-то под сердцем. Пусть США и Израиль формально союзники — для спецслужб союзнических обязательств не бывает. Всё ради информации, и кто знает, что именно захотят узнать «спасители». Установить ее личность для этих ребят не составит труда. А вот потом… сколько к ней возникнет вопросов и на сколько из них она сможет ответить без вреда для страны? Велико было подозрение, что ни на один. Но если раньше Алек хотя бы знал, где оборвался ее путь, теперь след затеряется окончательно. Моссад умеет быть незаметным.       Глаза открывать расхотелось. Хотя мозг мобилизовался, отложив обморок на потом, отчаянно пытаясь проанализировать ситуацию, чтобы понять, как действовать дальше, что можно говорить, что не стоит, а что — нельзя ни при каких обстоятельствах. Но единственное, что приходило на ум, это пара-тройка ругательств. Из огня, да в полымя.       Другие руки тем временем так же осторожно и крепко несли ее дальше. Пахло свежестью, сквозь веки не жгло солнце. Значит, наступил новый день, хотя, наверное, еще не рассвело. Вот ноздрей коснулся запах бензина — добрались до машины. Лязгнула опущенная стенка кузова. Пикап или небольшой грузовик. И снова ее тело передают с рук на руки. Бережно и осторожно. Но теперь она понимала, что таится за этой осторожностью.       Ребята в камуфляже обращались с ее израненным телом, как с ценным грузом. Флэшкой, на которой записана нескопированная информация. В кузове аккуратно устроили у самого борта на какой-то ветоши. Та была нагрета металлом пола, и хотя не обжигала, ожог на пояснице вспыхнул новой болью. Рейне пришлось приложить титанические усилия, чтобы справиться с этой болью и никак не выдать того, что она слышит все происходящее. Пусть они думают, что она в отключке, глядишь, если вдруг проскользнет что-то на родном языке, она сможет хотя бы понять, что происходит. Или… какая к черту разница? И так ясно, что ее выкрали не из чистого благородства. Они провели чистую отличную операцию с минимумом жертв, не поднимая шума и не привлекая внимания. Если Морено с Делангелем живы и явятся по ее душу, они вряд ли догадаются, кто провернул столь дерзкое похищение. Чего доброго, подумают, что это дело рук ЦРУ. Про Алека они ничего не знают и не узнают, но с них станется и шум какой-нибудь в прессе поднять. Наверняка журналисты карманные найдутся. И начнутся вопли о вмешательстве управления в дела простых мирных граждан. И Алек окажется под ударом — пусть и косвенно. Злая судьба — куда ни кинь, всюду клин!       Но здравый смысл подсказывал, что сейчас у нее появилась забота поважнее судьбы Гирса. Моссад — это не кучка садистов-самоучек с ящиком столярных инструментов…       Машина тронулась, кузов качнулся вместе с ее телом, которое бескостно мотнулось, задев плечом за ботинок одного из сидящих рядом бойцов. Мысли о попытке бежать Рейна отмела сразу. Не в том она состоянии. Да и группа наверняка глаз с нее не спускает. Оставалось покориться обстоятельствам и ждать. Попробовать набраться сил, может быть, в самом деле поспать для ясности мыслей — хотя каждая неровность асфальта, каждая выбоина, каждый поворот отдавались болью в костях и мышцах.       Ехали недолго, но и за это короткое время Рейна успела всеми мыслимыми и немыслимыми проклятьями помянуть Делангеля, а вместе с ним уже мертвых Ги и Альдо. Два мешка с дерьмом. Собакам — собачья смерть, они не заслужили такой легкой кончины.       Двигатель заглушили, и снова скрип стенки кузова, снова аккуратные руки бережно подняли обмякшее тело. Солдат спрыгнул вместе с ней, стреляная рана в ноге дала о себе знать вспышкой, от которой потемнело бы в глазах, будь они открыты. И снова пришлось усилием воли не позволить телу напрячься.       Ее определенно несли в помещение. И находилось оно под землей. Спуск начался сразу, как будто солдат пошел по пандусу. Слабый утренний свет тут же перестал пробиваться через закрытые веки, а по коже пробежался зяблый, едва движимый воздух. Подвал? Бункер?       Слуха коснулся звук закрывшихся дверей, потом еще одних. Они словно отсекали любые, даже самые сумасбродные мысли о побеге. Опять негромкие переговоры. Эти ребята немногословны. Профи. Она со своими товарищами тоже на заданиях предпочитала молчать, не отвлекаясь на пустую болтовню. Давно же это было — а ведь прошло всего несколько лет. Друзья мертвы… неуместное воспоминание резануло болью. Вот кто бы явился хоть на край света и вытащил откуда угодно. Но не явится.       Группа остановилась, голосов стало больше. Послышался перестук колес — словно каталка в больнице. Похоже, сейчас ее отдадут врачу — и можно надеяться, что нормальному, не чета живодеру Моралесу. Но вот разыгрывать обморок дальше не удастся. Пока врач проведет осмотр и выдаст заключение — она сможет хоть немного перевести дух? В машине подремать так и не удалось. Ведь здешним любопытствующим вряд ли хочется, чтобы она балансировала на грани жизни и смерти… во всяком случае, пока они сами ее на эту грань не поставят. Значит, можно надеяться на час-другой отдыха. На больничной койке пытать не будут.       Догадка оказалась верной. Под спиной оказалась ровная гладкая поверхность, брезентовое покрытие ощущалось холодным и гладким, почти приятно остужая ожог. Над закрытыми веками замелькали огни, светлые пятна ламп в потолке перемежались темными провалами арочных сводов коридора.       После первого поворота каталка остановилась, в нос ударил густой запах аптеки. Аккуратные, затянутые в перчатки руки принялись осматривать тело, тут и там невесомо прикасаясь к коже. Но когда врач взялся за отбитое молотком запястье, Рейна взвыла, не в силах больше прятать боль. Снова на глазах появились слезы — физиологические. Она распахнула веки — дальше притворяться смысла не имело.       Над головой висело несколько ламп, часть пока потушены, остальные — яркие до рези. Ближе, чем лампы, виделось лицо, наполовину скрытое медицинской маской, так что рассмотреть можно было только темные брови, тонкую переносицу и темные, почти черные глаза, смотревшие внимательно и сосредоточенно. — Не бойтесь, — проговорил врач на чистейшем английском. — Я помогу вам, но сначала придется осмотреть все повреждения.       Отвечать или играть в молчанку дальше, притворяясь не отошедшей от стресса, — Рейна еще не решила. Но, чтобы не вызвать подозрений раньше времени, постаралась чуть улыбнуться, неуверенно и испуганно. Впрочем, и того, и другого в душе имелось с избытком.       Врач был нарочито аккуратен, полная противоположность костоправу Моралесу. Он с печальным интересом осматривал нагую пациентку, как будто перенесенные и отпечатавшиеся на ее теле страдания его и вправду задевали.       Он аккуратнее ощупал запястье, по которому Делангель шарахнул молотком. Это причинило боль, но Рейна сдержалась. Терпимо. — Перелома нет, — заключил человек в медицинской маске. — Похоже, вам пытались оказать первую помощь.       Пытались! Именно, что пытались. Точнее, пытались не дать сдохнуть от кровопотери!       Закончив с передней частью тела, он тихо сказал: — Согните ноги в коленях, пожалуйста, и разведите немного в стороны.       Это оказалось сделать сложнее. Двигаться мышцы не хотели, все тело налилось слабостью, отреагировав на внезапный покой и тишину вместо насилия и страха. И к физической слабости примешивалось иррациональное отвращение при мысли о том, что сейчас ее снова будут касаться там, где не унимается тупая глухая боль. Пусть это будет рука врача, а не этих тварей. Пусть сейчас ее будут лечить, а не калечить. Все равно хотелось поежиться и отвернуться. Сказать «не трогайте». Но, конечно, она так говорить не собиралась и, стиснув зубы, с трудом выполнила указание.       Где-то в душе теплилась мысль, что опытному врачу не потребуется ее ощупывать. Достаточно же взглянуть на истрепанную распухшую кожу вокруг, чтобы прийти к выводу о том, что случилось. Но мозгом Рейна понимала, что он должен проверить наличие внутренних повреждений, а для этого… Подтвердилась худшая догадка — врач вооружился прозрачным одноразовым расширителем из пластика и приступил к осмотру. Проникновение инородного тела на этот раз не причиняло боли, которую доставляла рукоятка молотка, но физический дискомфорт оказался наименьшей из бед — внутри поднялась такая волна отвращения, что Рейна захотела сдвинуть ноги, заехать коленом по роже этому медику, хотя бы впиться пальцами в брезент каталки… Все это было ей недосягаемо. Унизительный осмотр пришлось принять и проглотить. — Внутренние органы целы, на удивление, — как будто самому себе, пробормотал врач, явно с профессиональной точки зрения оценивая увиденное. — Сможете перевернуться?       Рейна не стала кивать, потому что шею свело, стоило попытаться ее напрячь. Вместо этого она очень медленно, стиснув зубы, повернулась на бок — и зашипела, когда от движения боль пронзила руку.       Врач придержал ее, по возможности, деликатно. — Осторожнее, я понимаю, что вам может быть больно. Но иначе никак.       Ложиться на живот тоже оказалось мучительно. Исполосованная кожа ныла от любого прикосновения, и разогретая телом брезентовая ткань обожгла ссадины, словно каленое железо. Ожог на груди снова вспыхнул, словно в сосок воткнули пучок игл. Но Рейна сдержала стон.       К счастью, врач на этот раз удовлетворился только поверхностным осмотром и ничего никуда больше не запихивал. Тронул пару раз к коже вокруг подпалины на пояснице и заключил: — Я обработаю раны и ожоги. В целом вы неплохо отделались, не считая нескольких расколотых костей. Что смогу — загипсую. Возможно, они срастутся. — Спасибо, — дальше молчать не имело смысла. В конце концов, она тут не в молчанку играет. Она не имеет представления о том, где находится, с кем работают спасшие ее люди. Было бы логично, прояви она хоть каплю заинтересованности. — Вы очень добры.       Но больше доктор ничего не говорил, не спрашивал, лишь молча скрупулезно обработал спину, заклеил мягкой повязкой. Затем снова помог перевернуться и принялся промывать раны. Последние фаланги двух пальцев на руках он долго ощупывал, заставляя Рейну морщиться. Наконец, покивав своим мыслям, обернул в отвердевающие бинты.       Дальше пришел черед раздробленных пальцев на ноге. Кажется, он размышлял, как их лечить, или… предположение кольнуло в переносице — они уже не поддаются лечению и подлежит ампутации? Врач промыл эти кожаные футляры для расколотых костей, но шину накладывать не стал. Его движения были техничными и в самом деле аккуратными, но все равно временами причиняли сильную боль, исторгая сдавленное, сквозь зубы, змеиное шипение. Кто же будет тратить обезболивающие, когда ранения так незначительны? Да и надо ли заморачиваться — лечить, гипсовать человека, которого все равно скоро отправят на допрос? Рейна не сомневалась, что здесь ее ждет лишь новая боль, и оказаться она может на порядок хуже, чем в подвале наркоторговца.       Но сейчас боль причинял только врач, и то — случайно. Стежки, наложенные Моралесом, он трогать не стал, ограничившись поверхностной обработкой и перевязкой. Потом, задумчиво посмотрев на ее осунувшееся лицо, так же молча начал прилаживать капельницу. Был там физраствор, какие-то витамины или что-то другое — Рейна не знала…       Иголка в руке врача вызвала очень неприятные мысли. Оторопь охватила при мимолетном воспоминании об игле… иглах, которыми забавлялся Делангель. — Что это такое? Зачем? — пробормотала она, тревожно хмурясь. — Это глюкоза, поможет вам скорее окрепнуть, — с той же профессионально отстраненной интонацией проговорил врач. — Не беспокойтесь, вряд ли этот укол вы почувствуете.       Рейна с содроганием приготовилась дать еще одной игле войти в свое тело. Врач пережал плечо жгутом на карабине, дождался, пока на сгибе локтя набухнет синяя вена и даже не воткнул, а именно ввел иглу в кожу. Он оказался прав, Рейна видела, как полое острие, пронзив, вошло под тонкую кожу, но ничего не ощутила. Наверное, общий фон боли был настолько высок, что эту мозг просто не воспринял. — Я буду рядом, — прилепляя иглу пластырем, чтобы не сдвинулась, сказал док. — Когда капельница подойдет к концу, вы сможете отдохнуть в палате.       Наблюдая за тем, как одна за другой стекают капли в прозрачной трубке, Рейна успокаивала мысли, ища якорь стабильности хотя бы в том, что сейчас она жива, она лежит, ее не мучают. Надо воспользоваться моментом и отдохнуть.       Капли одна за другой падали, усыпляя, гипнотизируя. Даже боль постепенно улеглась. Хотя, это Рейна себе напоминала, что — ненадолго. Пакет сдулся, стенки прилипли одна к другой. Врач, удовлетворенно кивнув, прижал место укола бинтом, выдернул иглу и сноровисто прилепил кусок пластыря поверх. — Вот и все, — он отодвинул в сторону стойку капельницы. — Теперь вам станет лучше.       Каталка покатилась со стуком. Безобидный, простой, бытовой звук. Так стучали колеса в военном госпитале, где ей собирали по кусочкам раздробленную голень. Тогда она была на перепутье — травма закрывала дальнейшую службу в армии, но демобилизация, награды и пенсия открывали другие возможности. Теперь же стук колес отмерял минуты неизвестности.       В ярко освещенном коридоре стояли двое. Одинаковые как близнецы, песочный камуфляж, лица наполовину скрыты, темные глаза без эмоций и выражения. Обступив с двух сторон, они слаженным движением защелкнули наручники, одним кольцом — на перебинтованное запястье, другим — на ручке каталки.