Говорить нельзя молчать

      Рейна смутно догадывалась, кого увидит. Рано или поздно Седой должен был прийти, чтобы продолжить разговор и получить ответы на интересовавшие его вопросы. Если сейчас он войдет и предложит сон, нормальную пищу, воду без ограничений, душ, одежду и теплый плед — в обмен на подтверждение, что в Боливии она работала по заданию ЦРУ, в обмен на имя Гирса, на адрес штаб-квартиры… А на другой чаше весов будут снова холод, голод, боль, жажда и страдание за гранью человеческого достоинства. Что будет, если?..       Рейна устало закрыла глаза. Никаких если. Он придет, задаст вопрос, она ответит. Так, как отвечала раньше. Потому что иначе получится, что эти дни — или недели мучений — пережиты впустую.       Здесь было не так холодно, как в клетке, хотя обнаженную кожу все равно пробирал озноб. Она давно устала стеснятся своей наготы. И на себя смотрела сейчас как будто со стороны. Свалявшиеся потерявшие цвет волосы, синяки и кровоподтеки по всему телу, выступающие под кожей кости, трещины на губах. Это не она. Она не здесь, не эта изломанная кукла в руках трех извергов со звериными мордами. В руках четвертого — аккуратного, строгого и оттого еще более безжалостного.       Предчувствие не обмануло — в комнату, тихо открыв дверь, вошел Седой. Такой же, как и в прошлую встречу, в выглаженной форме и с холодным взглядом. Он спокойно отодвинул стул, уселся на него и закинул ногу на ногу. — Здравствуйте, мисс Ашер, — начал он бархатно ласковым тоном, — как вы себя чувствуете?       Рейна смотрела на него несколько мгновений, чувствуя, как медленно, с трудом ворочаются мысли. — Ваше гостеприимство… впечатляет, — наконец проговорила она. — Разве что кухня островата и климат-контроль не отлажен.       Она понимала, что ходит по краю. Эта дерзость может аукнуться новым мучением. Но — что еще отвечать на такой ехидный вопрос… — Вы уже достаточно насладились анимационной программой нашего курорта? — еще более ехидным тоном с кривоватой улыбкой спросил Седой. — Готовы раскрыть мне имя своего друга, ради которого вы вторглись на виллу Морено? Или пожелаете еще погостить у нас?       К последним словам тон ожесточился, сделался угрожающим. Седой издевался, подтрунивал, подхватив сарказм арестантки. Он отлично знал, как вести допросы, чем разлагать, разжижать сопротивление. А еще у него было время. Самый важный ресурс. Сколько можно терпеть регулярные пытки, насилие и жестокие побои? Сколько удастся выдерживать грохот и холод ужасающей камеры? У него в запасе куда больше времени, чем у Рейны осталось самообладания и резервов организма, она это понимала. — Я бы не стала испытывать дольше ваше терпение, — с усталым вздохом проговорила она наконец. — Но имя своего друга я вам уже называла. Вы остались не удовлетворены. И чем утолить ваше ненасытное любопытство — я в самом деле не знаю. Больше рассказывать-то нечего. — Скажите, Рейна, вы только к себе так немилосердны? — Седой посмотрел с недобрым интересом. — Мне вот кажется, что Джон Ашер может рассказать нам куда больше. Подумайте, может, мне стоит устроить здесь новый медовый месяц для вас обоих?       Рейна почувствовала, что сердце, и так стучавшее нервно и неровно, пропускает удар. Вот куда решил ударить… Подлый, коварный удар. И зная, насколько длинными бывают руки Моссада, она не сомневалась, что если они постараются — то в самом деле привезут его сюда.       От этой мысли на душе стало совсем паршиво. Вообразить себе, что Джонни окажется в руках этих монстров, что с него сорвут одежду, будут бить, унижать, морить голодом, жаждой… А она будет беспомощным наблюдателем творящегося кошмара… Готова ли она на это? Нет. Один раз она уже едва не потеряла его из-за прежних дел и давних счетов. Ужас от осознания возможной потери оказался запредельным. И теперь она стояла перед выбором? Был ли тут вообще выбор? Был?.. — Джон Ашер не сможет ничего вам рассказать, — она говорила тихо, четко, медленно, стараясь не дать самой себе передумать. Не о чем, на самом деле. — И я даже в его обществе не расскажу больше, чем уже сказала. — Совсем необязательно давать ответ сейчас, — расплылся Седов в жестокой улыбке, — я дам вам еще немного времени подумать.       На этом он с тем же спокойным деловым видом встал и вышел. Вышел. Оставив Рейну на растерзание палачам в зверином обличии. Она уже знала, что теперь все продолжится по новой. Избиения, изнасилования, вода, заливающая ноздри, жуткая жижа, обжигающая глотку, словно расплавленный металл. Просто она надеялась хоть немного растянуть передышку.       Наручники отстегнули так же быстро и технично, как защелкивали еще несколько минут назад. А дальше, согнув в три погибели, под заломленные за спину руки трое палачей потащили Рейну… в тихую, но оттого только более ужасную комнату. Здесь не было неумолкающего грохота, не было холода. Не было ничего, что составляло сущность пребывания в клетке. Были только три ненасытных безжалостных зверя. И заменой ставшему привычным ужасу беспомощность станет ужас новый. А каждый вопрос будет отдаваться ей в мозгу обещанием Седого — привезти сюда Джонни…       Когда тело не изнемогает от онемения и холода, а уши — от ужасающего шума, палачи доставляют страдания иного порядка. И это был очередной этап обработки, только теперь звери распалялись о том, что в таком же составе будут делать с Джоном Ашером. Дикости прибавляло еще и то, что они говорили о таком же издевательстве над ним. Насилуя Рейну уже по которому кругу, они весело шутили о том, что новый гость тоже будет упрашивать доставить ему удовольствие. Удовольствие! Эта изощренная игра, психологическая пытка, когда тебя вынуждают умолять причинять себе страдания. Это разрушает личность… Впрочем, все здесь, в этом жестоком, пропитанном садизмом «отеле», направлено на уничтожение личности. Как сохранить рассудок, Рейна не знала и лишь молилась, чтобы у нее получилось — любой ценой — не подвести страну.       Но мысли шли по проторенной дорожке в один конец. На первой чаше весов — теперь не только ее жизнь, но и жизнь любимого человека. То, что Джонни еще дома — ничего не значит. Это может измениться в любой момент. Может быть, уже сейчас Седой приказал отыскать его и взять под наблюдение…       Нет. Нельзя об этом думать.       Она не реагировала на их насмешки. Она подчинялась их извращенной воле. И думала только об одном — о том, что Джонни все еще не здесь, а значит, можно надеяться. В твёрдости своей воли, окажись он рядом, она уже была не уверена.       Нечеловеческие условия содержания, постоянная, никогда не прекращающаяся жажда, обжигающая внутренности еда и регулярные оргии выродков в звериных масках медленно, но верно подтачивали силы. Декорации были одними и теми же — ледяная оглушающая клетка и тихая комната. Воздействия тоже не пестрили разнообразием. Галлюцинации стали практически постоянным спутником Рейны, слетающий с катушек разум требовал сна и отдыха, а тело молило о передышке. Но пыткам не было конца и края.       Через какое-то время Седой снова снизошел до беседы — было не вычислить, но казалось, что до этого момента прошла целая вечность. Вечность в безмолвной агонии и бреду. На дерзость силы давно кончились.       Сидя на том же стуле в том же помещении, Рейна смотрела перед собой. Взгляд зацепился за пуговицу на его безупречной рубашке. Коротенькая ниточка торчала над одной из дырочек. А прорезь словно смещена относительно линии шва. Это казалось важным. Очень важным. Она так внимательно рассматривала эту пуговицу, что даже не сразу расслышала вопрос Седого.       На этот раз зверей в комнате не было. Голос Седого казался далеким и едва слышимым. — Рейна! Рейна… — он взмахнул рукой, чтобы пощелкать пальцами перед лицом пленницы, и Рейна, вздрогнув всем телом, сжалась, насколько позволяли прикованные к столу руки. — Рейна, вы готовы рассказать, как зовут вашего таинственного друга? — снова спросил Седой, поймав на себе более или менее осознанный взгляд. — А разве я вам еще не сказала? — голова сама собой поникла к плечу и взгляд получился снизу вверх, куда-то в сторону. По разбитым губам заскользила кривая ухмылка. — Не может этого быть! Его звали Эдвин!       Седой выложил на стол телефон и разбудил черный экран по отпечатку пальца. На нем высветилась картинка. Рейна узнала ее. Вид их дома, и сам Джонни, впопыхах сбегающий с крыльца к машине. Он всегда немного опаздывает на работу и потому каждый раз спешит. — Вы понимаете, что это значит, Рейна? — Седой сделал паузу, давая рассмотреть снимок. — Вы правда хотите, чтобы мы привезли Джонни сюда и показали ему вас — такой? Чтобы мы начали работать над ним? Хотите обречь его на все это?       Рейна тряхнула головой, поморщилась от боли в мышцах. Вся ее жизнь теперь — боль. Сплошная боль. Боли будет еще больше. И не только ее боль, но и боль Джонни. Да, он в самом деле под надзором. Он не догадается об этом, он невнимателен, неосторожен. Он не знает, на что обращать внимания. Он не поймет, пока не будет слишком поздно… А если она даст Седому желаемое — она предаст страну. За которую столько лет сражалась… — Я люблю Джонни, — Рейна опустила взгляд на свои распластанные по столу пальцы. Они нервно подергивались, срываясь на безумный ритм. Разбитый Делангелем палец срастался кривым и уродливым.       Кому какое дело будет до ее пальцев… — Очень люблю, — повторила она тихо. — Я не хочу, чтобы он оказался тут.       На мгновение повисло молчание. Рейна задержала дыхание. — Моего друга звали Эдвин. Больше я про него ничего не знаю. — Рейна, посмотрите на себя. Вы еще не устали? — лицо Седого приняло участливое выражение. — Устала, — смысла отпираться от очевидного не было. — Я смертельно устала. — Вы же понимаете, что прекратить это просто. Просто рассказав, на кого вы работали, пытаясь убить Морено, — Седой явно запасся терпением. Видимо, по прикидкам психологов Моссада, время, которое они обрабатывали Рейну, соответствует достаточному размягчению психики. — Вы не глупы и осознаете, что в байку о каком-то друге тут никто не верит. — Очень жаль, что не верит, — а во рту шатается пара зубов… и кровь из десен сочится. — Других баек я придумать не в состоянии, потому что сказанное мною — правда. Одна- единственная. Другой не существует. — У вас есть еще минута, чтобы сообщить мне то, о чем я спрашиваю, — на этот раз сурово процедил Седой. — Через минуту я с этого телефона отдам приказ, и вашего горячо любимого мужа заберут прямо с улицы. Он как раз направляется на работу, вынуть его из машины, увезти и переправить сюда не составит труда.       Он испытующе смотрел в полубезумные глаза арестантки, давая переварить услышанное. — Время пошло, Рейна. У вас минута, — он и вправду запустил на телефоне таймер. — Подумайте, вы действительно готовы обречь любимого на этот ад?       Рейна смотрела на него одно долгое мгновение. А потом опустила голову на стол, прямо на прикованные к столешнице руки — и разрыдалась. Солено-горькие слезы катились по щекам, по слипшимся ресницам, капали на руки и металл наручников, быстро нагревавшийся от ее судорожного дыхания. Плечи тряслись в рыданиях. Лопатки выступили под кожей. Она плакала и не могла остановиться. Она знала, что время на таймере неумолимо истекает. Но сказать ей все равно было нечего.       Рейна плакала. Белые бессердечные цифры на черном фоне вскоре неумолимо покажут 00:00, наверное, прозвенит какой-то сигнал, и Седой отдаст приказ, который уничтожит ее целиком. И физически, и эмоционально. Где-то в голове, словно червоточина, начинала виться мысль, что ведь прочности ее психики точно не хватит. Не хватит, потому что они могут заниматься тем, что делают сейчас, изо дня в день целую вечность. Врач не даст умереть, а звери-тюремщики будут с тем же упоением мучить и мучить. И это не кончится. Только вскоре к ним — к другим таким же — попадет в руки еще и Джонни. Представлять, что будет, если их сведут в одной тихой комнате и… он увидит, насколько пала его жена, ощущалось невыносимой болью, но еще ужаснее было представлять, что его заставят пройти через все, что прошла она сама. И ведь у него ничего не будут спрашивать, они понимают, что колоть надо ее саму, пребывание здесь Джонни — это просто еще одна пытка. Самая ужасная пытка.       Слезы текли, тело вздрагивало, напоминая усталому мозгу обо всех свежих синяках, дыхание сбилось, стало прерывистым. Рейна просто исступленно ждала, когда Седой подпишет ей окончательный смертный приговор. Но звуковой сигнал его таймера никак не хотел звучать. По ощущениям, за этими неостановимыми рыданиями прошло гораздо больше минуты. — Знаете, Рейна, — вместо сигнала, раздался снова вкрадчивый голос Седого. — Рыбе не место на суше, не так ли? И у зверей возникает резонный вопрос, что ей тут надо, и кто ее сюда забросил. — Только рыба на этот вопрос не ответит, — не поднимая головы, глухо произнесла Рейна. — Рыба не умеет разговаривать со зверями. А если уж ей так сильно не повезло, значит, такова ее судьба. И она ее примет, пусть даже вместе с ней на сушу выбросит и кого-то из ее собратьев. Примет молча. Как умеют только рыбы. — Потому что предать рыбье царство еще страшнее? — с новым интересом спросил Седой. — Да, — Рейна выдавила это короткое слово сквозь всхлип. — Потому что рыбы не должны предавать себе подобных и тех, кто вместе с ними следит за порядком в море. А заодно и в мире. — И центральная рыбья унитария окажется довольна, — с утвердительной интонацией подытожил Седой. — Повезло же им с такими рыбами, как вы, капитан Ашер.       Он помолчал и негромко добавил: — Наше знакомство затянулось, а вы так и не знаете, как меня зовут… — слова как будто прозвучали рассеянно. — Аарон Бергман. Думаю, теперь мы можем с вами распрощаться. — Что дальше? — не поднимая головы, спросила Рейна. — Пуля? Петля? Или что-то более изощренное? — Предпочту не портить вам сюрприз, капитан, — Седой хитро улыбнулся и вышел из комнаты.       Сил посмотреть ему вслед у Рейны не нашлось. Она так и лежала на столе, нагая, избитая, истерзанная. И только в глубине души теплилась отчаянная безумная надежда, что, может быть, сейчас все наконец закончится.       Рейна не сопротивлялась, когда Волк небрежно за плечо поднял ее тело, открывая доступ к наручникам и давая Коту расстегнуть цепь. Не сопротивлялась, когда палачи, в очередной раз став конвоирами, привычно сковали руки за спиной и, вздернув локти, вывели в коридор.       На этот раз повели в другую сторону, туда, откуда втащили в эту часть бункера в самом начале после допроса под препаратами. Но до заветной двери ее не довели. Конвоиры свернули за угол в тупик и поставили Рейну лицом к стене. Вот так пройдут ее последние мгновения? Джонни… так ничего и не узнает, но по крайней мере он остался в безопасности и в блаженном неведении. Любимая просто не вернулась из отпуска, сгинула где-то на опасных улицах Ла-Паса. Рейна тяжело вздохнула, тупо вглядываясь в щербинки бетонной стены. Может, здесь заканчивало свою жизнь несчетное количество здешних узников. Скорее всего, ее тело просто сожгут — уничтожат, не оставив ни единой ниточки к раскрытию ее гибели. Если бы она и правда работала на ЦРУ, можно было бы надеяться, что агентство проведет хотя бы номинальное расследование. Но здесь и сейчас она — безымянный солдат, который отдаст свою жизнь за родину, хотя родина об этом в этот раз даже не просила.       Она ждала. Либо кто-то из них вынет удавку и задушит ее, либо это окажется еще прозаичнее — выстрел в затылок, а уборщики все уберут. Но ничего не происходило. Оборачиваться казалось… унизительно. Хотя разве можно говорить о таком чувстве, стоя нагишом, в одних наручниках, на глазах у людей, которые много дней подряд били и насиловали беспомощное тело…       Рейна не думала. Она просто ждала. Оттягивают время, последняя пытка, на прощание — ожидание смерти…       А потом в спину впились два электрода, и разряд шокера тряхнул обессилевшее тело, отправляя в благословенное беспамятство.