Милые рожки, Поттер

— Эй, — раздалось тихим шёпотом из облюбованного демоном угла. — Драко… Пернатый!.. Ну не дуйся…       Если бы ангел мог отвернуться, он бы давно это сделал, да вот беда: он больше не в физическом своём теле, и восприятие охватывает всё в помещении и на многие метры вокруг: от крохотных жуков-древолазов в стенах, до выпавшего пера из подушки Аберфорта на первом этаже. А потому он к полнейшему огорчению слышал каждое слово, чётко и ясно.       А Гарри в свою очередь, вместо того, чтобы понять намёк и отвалить, продолжал нашёптывать всё новые и новые варианты извинений: — Вот я дурак, правда? Эй… Драко! Ну прости уже меня. Сколько можно строить из себя мнительную барышню и обижаться на то, что я вообще не планировал делать, — продолжал он закапывать себя только глубже. — Ты можешь не верить, но я правда не хотел чтобы эффект был таким… сильным. Хотя я ведь прав был, да? Скверна не убивает ангелов. Признай уже, что я был прав, не будь ребёнком.       В конце-концов Драко не выдержал, рыча со своего полюбившегося места на подоконнике: — Так барышня я или ребёнок, ты уж определись всё-таки?! — Ответил! Ты ответил, Драко! — от переизбытка чувств демон даже выскочил, принимая физическую форму, и своими слоновьими шагами, едва не разбудил мирно сопящего Альбуса. — Да уж любой бы ответил, спустя шесть часов нытья. Спасибо тебе огромное за мигрень, демон, — фыркнул он из своего надёжного укрытия. — Я правда раскаиваюсь, поверь, — Гарри приблизил своё лицо к тому месту, где свет преломлялся немного странно, пытаясь углядеть собеседника, хотя это, конечно, было невозможно. — И чтобы доказать это, я готов выполнить любую твою просьбу! — Что, правда любую? — заинтересованно подался вперёд ангел. — Правда. — Совсем-совсем любую? — Угу, — нетерпеливо кивнул демон. — Только после этого ты меня обязательно должен простить. Итак, ты придумал, что я должен сделать? — Придумал, Гарри. Будь добр, заткнись. — Но я же серьёзно! — вскочил он, возмушённо шипя. — И я тоже серьёзно. Молчи до тех пор, пока не разрешу тебе говорить. И держись от меня подальше. — Насколько подальше? — Максимально далеко! — Понял, — кивнул Гарри и вновь направился в самую глубокую тень. — Но ты ведь простил меня? — Драко даже пришлось выглянуть наружу, чтобы максимально красноречиво убить взглядом. — Только хотел спросить. Уже молчу!

***

      Играть в прятки в детстве довольно весело. Если ты ловец, то словно детектив по малейшим признакам: сломанной веточке, следам в траве, шороху — находишь своего соперника. Или не находишь, если детектив из тебя так себе. Если же прячешься — азарт захватывает каждую клеточку тела, обостряет все органы чувств. Ты притихаешь, вслушиваешься в шаги и голоса вокруг, вглядываешься в тени между деревьями. Пытаешься стать незаметным, слиться с местностью, но рано или поздно, тебя всё же ловят.       Играть в прятки во взрослом возрасте совсем не весело. Особенно, если прячешься от собственной совести, шипящей словно разъярённая змея: — Эгоист.       Альбус дёрнул плечом и побрёл дальше, пиная ногами мелкие камни. Что толку отрицать? Да, он эгоист. Но как можно было после вчерашнего остаться дома? Терпеть эту натяжённую, словно струна, атмосферу, чувствовать молчаливое осуждение. Одна только мысль об этом заставила подорваться ни свет, ни заря, быстро сложить подсумок из вчерашних лепёшек и тёплого свитера и отправится в путь. Старенький свитер — единственная вещь, обнаружив которую на дне своего шкафа, Альбус долго разглядывал, перебирая толстую вязь шерстяных ниток.       Он был уже маловат на него, но все равно упал в багаж, уж слишком много тёплых воспоминаний с ним связано. Это и первая прогулка на лодке, когда они с семьёй гостили у родственников, на Юрском побережье. И тёплый вечер у костра, когда шестилетняя Ари спала на руках у отца, а тот улыбался тепло, шутил, как в последний раз, и даже мама смеялась, стыдливо прикрывая рот ладошкой… впрочем, это и правда был последний раз.       А шестнадцатилетний ещё Альбус даже не подозревал об этом, сбегая к своему другу, отдыхающему в то же время в соседнем городке. Его не пугала ни тьма пустынного пляжа, ни расстояние в пять километров, которые они Геллертом преодолевали вдвоём, каждый в свою сторону, чтобы увидеться на жалких пару часов, пока рассвет не выбелит уставшие лица. Именно тогда подросток впервые услышал эту мысль: — Отец говорит, что Бога не существует, — Альбус дёрнулся, как будто кто-то запустил холодные пальцы ему под рубашку. Заметив его изумление, Гриндевальд только усмехнулся, отражая своими странными глазами лунный свет, на пару с водной гладью Ла-Манша. — Ты знал, что православие исповедует только сорок процентов населения Земли? Кажется, что больше, только потому что твои друзья, соседи и окружение исповедует тоже, что и ты. Но на самом деле существует множество религий, на разных континентах, где мы наверняка даже не сможем побывать. — Но разве они не язычники? Пастор говорит, что их души прокляты, и они не смогут попасть в рай, — Аль поёжился, прикидывая, к чему может привести это разговор. Его ведь не выгонят из семинарии, правда? Вряд ли Пастор Бэнджамин обладает каким-то волшебным слухом, способным засечь еретика через всю Британию. — А тебе не кажется странным, что какой-нибудь, например, мистер Чунь из Китая, родившийся волею судьбы в Азии, исповедующей буддизм, будет проклят как тот же убийца или вор? Справедливо ли это?       Альбус нахмурился, пытаясь натянуть нечто новое на свои старые знания о мире и просто не мог понять, как сам об этом не подумал. К ним в церковь частенько захаживали темнокожие семьи: потомки бывших рабов. Уже сменилось два поколения с отмены рабства в Британии, а их дети по праздникам всё ещё одевают разноцветные кисточки и ленты. Их незамужние девушки подводят глаза белой сурьмой, а парни щеголяют пушистыми браслетами из красной шерсти. Однажды он спросил леди Бёркл, для чего они нужны. Она удивлённо поглядела на любопытного мальчишку и с улыбкой ответила: — Чтобы отпугнуть злых духов.       Тогда это не показалось странным, но теперь… — Но ведь даже в Китае уже сотни лет как появились католические священники, обращающие язычников в истинную веру. У них есть шанс покаяться и принять крещение, ведь так? — А кто решил, какая вера истинная, мой дорогой друг? — усмехнулся Геллерт, окончательно смущая странными мыслями. — Выбирают ли веру, или она переходит от отца к сыну? Выбирал ли её ты? Будет ли мистер буддист из Китая считать язычником тебя, если ты вдруг расскажешь про чуждого ему Бога? — Геллерт, прекрати. Это звучит дико, — он даже поднялся, зарываясь голыми ступнями в прохладный песок. Хотелось выбросить из головы зародившиеся сомнения, и юноша сделал пару шагов вперёд, позволяя холодному морю облизать пятки. — Если ты так просишь, — усмехнулся криво друг. Альбус уже успел выучить, что такая улыбка не предвещает ничего хорошего, поэтому упал обратно на своё место и переспросил: — Что Геллерт? Если есть что сказать — говори. — Ничего, Альбус. Просто забавно, как люди порой цепляются за свои абсолютно пустые убеждения. Разве не дико в эпоху великих открытий, в эпоху науки и просвещения продолжать верить в какое-то эфимерно-всесильное существо на небе? — Вовсе нет: наука никак не отрицает существование Бога. — Но и не подтверждает его.       Тишина между ними опустилась пологом, и лишь шум волн продолжал о чём-то шептать. Альбус хмурился, потому что знал: в словах друга есть логика, но всего пару столетий назад его могли бы вздёрнуть на дыбе за такое. Острое чувство противоречия затопило разум: убивать за иные мысли неправильно, но и отрицать существование Всевышнего… — Почему твой отец так уверен в этом? Как он может позволять себе подобные заявления? А вдруг Господь всё-таки существует, разве он не боится предстать перед небесным судом? — Геллерт лишь обнажил зубы в улыбке и наконец оторвал взгляд от лунной дорожки, посмотрел прямо на него, почти в душу. — Потому что, если бы Бог существовал, мир не был бы такой отвратительной клоакой. — О чём ты? Мир прекрасен, — выдохнул Альбус, вспоминая чудесные картины художников, в галерее, куда их прошлым летом водила мать. Стихи де Вера и сонеты Шекспира, читая которые и не веришь даже, что написать такое человеку под силу — столько жизни и красоты в каждой строчке. Вспомнил он и светлячков в ночном саду и красоту шотланских пейзажей. Да что там, он видел красоту прямо сейчас и не понимал, как можно считать иначе. — О да, — жёсткий смех разрезал воздух, полный соли. — Рабство и детские смерти также прекрасны? А что насчёт нищеты? Если бы Бог действительно существовал, хотел бы я спросить у него, куда он смотрит. Почему так плохо следит за своими творениями, оставляет их наедине с бедой? — Это всё ради искупления грехов… — Невинные младенцы, умирающие в утробе матери, тоже грешны? — Гел… — Не нужно, Альбус. Мою сестру не вернёшь сочувствием. Хотел бы я, чтобы Бог существовал, правда… Но кажется, он мёртв уже давно, а люди этого до сих пор не заметили.       Он молча положил ладонь на сжатый кулак друга, дожидаясь, пока тот разомкнётся. Море было спокойным, а ветер тихим, но губы всё равно почему-то оказались солёными, когда Альбус облизал их, подбирая слова. Через пару минут мучительных размышлений он понял, что продолжать разговор будет неуместным и со вздохом уткнулся лбом в чужое плечо. Геллерт лишь на секунду кинул на него взгляд, а после вернулся к созерцанию белых барашков, набегающих на песок. Впрочем, складочка на его лбу немного разгладилась. — Хочешь расскажу историю? — вдруг спросил Гриндевальд, укладывая подбородок на собственные колени. — Давай, — кивнул Дамблдор удивлённо. — Её рассказал один историк, Алистер Кроули — он живёт тут неподалёку, и приезжал к родителям. Кажется, их друг по переписке, — Гел будто ушёл глубоко в себя, вспоминая тот вечер. Он провёл пальцами по ладони Альбуса. — Это не история даже, а легенда. О том, как зародился наш мир, как в нём появились люди — по версии северных народов. Кажется, он сказал, что верит в это на самом деле, но как по мне, его рассказ слишком фантастичен, чтобы быть правдой. Он поведал о том, как десятки тысяч лет назад на Земле существовали лишь два континента: Гиперборея и Гондвана. Их заселяли существа, абсолютно разные по своей сути, разделённые непреодолимым океаном. Люди Севера, гиперборейцы — люди Духа, светловолосые и голубоглазые гиганты, праотцы науки и искусства. Словно в противовес им, люди Юга, гондванцы — неотёсанные Звери, движемые инстинктами, которым неподвластен даже язык. День за днём, год за годом два континента сближались и вот, уже стало возможно путешествие между ними. Гигантов охватила идея подарить Зверью наполненную смыслом жизнь: они учили их языку, музыке, изобразительному искусству, но всё, на что их хватило, это лишь подражать людям Духа. Они, своим материальным мышлением, так и не смогли достичь истинного просветления. Впрочем, как это бывает и сейчас, две расы смешались, ассимилировались друг в друга, а континеты, столкнувшись, дробились и вот, спустя многие тысячи лет, люди — плод их смешения, существуют до сих пор, — он замолк на секунду, будто сомневаясь, говорить ли, и всё же продолжил. — Кроули считает, что в некоторых людях до сих пор можно узнать черты и тех, и других. Беловолосые, голубоглазые гиперборейцы, движимые развитым интеллектом, силой идей. И приземлённые, плоскомыслящие гондванцы, что не имеют собственных мыслей и лишь копируют чужие.       Альбус отодвинулся, нахмурившись. Он чувствовал, что Геллерт темнит, не договаривает, но ничего конкретного не мог сказать. Просто ощущение на задворках сознания, что это не обычная сказка. Деревья за спиной зловеще зашуршали от поднявшегося, холодного ветра, и друг наконец-то обратил внимание на собеседника. Бледный, в свете луны, он пугал и притягивал одновременно своим серьёзным взглядом. — Первые — обременённые необходимостью осмыслить мир вокруг; вторые — беззаботно бредущее за пастухом стадо овец. Если бы континенты существовали на самом деле… если бы ты мог выбирать, каким человеком быть… какой путь ты бы выбрал?       Луна мелькнула последний раз и скрылась за облаками, скрадывая во тьме черты лица. И Альбус впервые был этому рад, ведь так проницательный друг не сможет прочитать его малодушные мысли.