***
Скрип половиц под аккуратными шагами и шорох одежды на втором этаже казались слишком громкими, навязчивыми, мерзкими. Аберфорт кинул злобный взгляд на потолок, прикидывая: как долго его брат намерен собирать вещи? Он застучал ножом по деревянной доске ещё интенсивней, и часть нарезанной морковки полетела во все стороны. На плите всё ещё соблазнительно пахло грибное рагу, и Ариана с удовольствием его жевала, облизывая даже края тарелки, но для Аберфорта все было несколько сложнее. Есть то, что приготовил брат, совсем не хотелось. Он понимал, что это сильно смахивает на ребячество, но ничего не мог с собой поделать. Казалось, попробуй он хоть кусок, и тот обязательно застрянет в горле, как и те слова, что он бросил брату напоследок. Или думал, что бросил, потому что: вот же они, стоят комом поперёк глотки и давят-давят бесконечно, смахивая на чувство вины. Но это была не вина, уж точно нет. Не может она так тесно переплетаться со злостью и разочарованием. С мерзким чувством обиды на брата за то, что его не было рядом. Опять. — Я закончил, — Альбус спустился вниз по лестнице, придерживая тяжёлый отцовский чемодан. Живот Аберфорта скрутило нехорошим, холодным чувством страха. Это было глупо, ужасно глупо, ведь отец ушёл без долгих прощаний и сентиментов, а Альбус и вовсе не собирался уходить. Наверняка ведь даже сменную одежду не взял, собирая только вещи матери. Младший брат отвернулся обратно к доске, с усердием принимаясь за несчастную луковицу. Глаза защипало от её едкого сока, и он изо всех сил постарался не шмыгать носом, чтобы брат не принял это на свой счёт. — Если что-то понадобится, я буду в особняке Гриндевальдов, — предпринял Альбус ещё одну попытку поговорить. Но вместо Аберфорта, как это часто бывает, ответила Ариана: — Аль, ты уходишь? — Да, Ари, — отозвался он мягко, поглаживая свободной рукой по её выбившимся из косы детским кудряшкам. — Я ненадолго, не переживай. Позабочусь о маме и вернусь. — А когда мама вернётся домой? — старший брат присел рядом, и стул скрипнул под тяжестью этого вопроса. — Она вернётся, Ари, — тепло улыбнулся он — Аберфорт услышал улыбку в его словах, и ему стало ещё более тошно. — Иди уже, — буркнул он, отбрасывая морковную ботву в мусорную корзину. — Твой дружок наверняка заждался. — Брат… — Не надо. Уходи, или я за себя не ручаюсь, — добавил он побольше злости в голос и даже развернулся, как был, с ножом в руке. Он не угрожал, конечно, но намёк был предельно ясен. Альбус молчал с минуту, внимательно его разглядывая, словно отыскивая что-то в его лице, а после со вздохом поднялся, хватая ручку чемодана. — Хорошо. Берегите себя, — обронил он, целуя сестру в макушку, а Аберфорт почувстовал новый виток тошноты. Хотелось сказать что-то вслед колкое, обидное, но ничего не придумывалось как на зло. Лишь глотка спазмировала от невысказанного вслух. Скрип двери, а после и щелчок раздались будто бы внутри его тела, перетряхивая сверху вниз. Он отлип от столешницы, разворачиваясь на ватных ногах, и продолжил нарезать лук. Ещё никогда в жизни он не ненавидел лук больше, чем сейчас, за то что тот заставлял его глаза увлажняться. Никто кроме сестры не видел его, но эта реакция тела казалась слабостью, предательством. Он не хотел плакать. Он хотел громить, ломать, резать, крушить всё вокруг. У него буквально чесались руки схватить оставшийся сервиз: с щербинками, с посеревшей эмалью — дорогой фарфор они продали месяц назад на ярмарке — и разбить его об стену, чтобы осколки разлетелись вокруг и забились в самые мелкие щели половиц. Его останавливала только необходимость потом убирать. И, конечно, объяснять сестре, что же это было. Жутко не хотелось делать этого. Хотя бы потому, что он и сам не понимал, что с ним происходит. — Я уже скучаю, — тяжело вздохнула девочка, ёрзая на стуле. У неё в тарелке ещё осталась еда, но она отложила ложку, словно бы чувствовала ту же тошноту, что и Аберфорт. Но это, конечно, было невозможно. — Пойдём сегодня, проведаем козочек? — постарался брат её отвлечь. — И покормим листочками? — с надеждой протянула она, уже сползая со слишком высокого для неё стула. — Конечно, — выдохнул он, откладывая продукты, чтобы закончить с готовкой позже. — Конечно…***
Возвращаться в этот жуткий особняк в один и тот же день дважды, было до смешного странно. Садовник уже покинул своё рабочее место, за час до полудня — солнце здорово припекало макушку, и, может быть, он теперь работал с другой стороны дома, а может, собирался прийти позже. Тяжёлый чемодан оттягивал руку, и это ощущалось ещё одной странностью, ведь он даже не мог представить, чтобы когда-нибудь его мать осталась в логове Гриндевальдов по собственной воле. Но, вот он здесь, а Кендра на два этажа выше, наверняка спала всё ещё под воздействием снотворного. Ей нужен был этот отдых, давно нужен. И Альбус видел этот факт всё время, но как-то так вышло, что старательно не замечал. Он дал себе секунду перед дверью, утирая полный лоб, прикрывая глаза. Даже за тенью век, всё ещё кружились белесые солнечные мушки. Оказалось, он не замечал многого. — Альбус? — дверь открылась, и на пороге показался Геллерт в лёгком замешательстве. — Куда ты ходил? Я искал тебя. — Собрал некоторые вещи, которые могут понадобиться матушке, — встряхнул он тяжёлыми чемоданом. — Пустишь? — чуть кокетливо спросил он, заранее зная ответ. — Проходи, — улыбнулся Гел одним уголком губ, и Альбус не мог не заметить, как полуденное солнце игриво путалось в его волосах в этот момент. — Благодарю, — учтиво обронил он, но серьёзность момента улетучилась, когда ему пришлось протискиваться мимо Гриндевальда в дом. Альбус был уверен, что тот нарочно отошёл лишь на полшага, просто чтобы ему хватило места протиснуть поклажу, и ровно настолько, чтобы почувствовать чужое тёплое дыхание на своей щеке, когда они едва разминулись в дверном проёме. Чтобы увидеть чёрные крапинки на его светлой радужке. Чтобы почувствовать запястьем край его рубашки. Альбус наконец оказался в прихожей и не удержался, прокашливаясь. Во рту пересохло, наверное из-за июньской жары. — Будешь что-нибудь? — спросил Геллерт, легонько подталкивая его под спину, едва ли на грани приличий. И снова на грани, словно они ходят по тонкому, острому и раскалённому добела лезвию, рискуя рухнуть вниз. — Прекрати, — шикнул Аль, чувствуя, как уши начинают краснеть. — Что именно? — невинно поинтересовался младший Гриндевальд, шагая рядом, как ни в чём не бывало, невесомо касаясь его плеча своим. — Здесь же твой отец… и бабушка, Гел… — Альбус не мог отодвинуться, иначе шептать пришлось бы громче, и это определённо выглядело так, будто он и не хотел. Впрочем, это ведь было правдой. Хоть он и чувствовал себя сильно не в своей тарелке. — Не переживай, — так же тихо шепнул Геллерт, склонившись ближе. — Бабушка спит, а отцу нет дела. — Но моя мама… — Спит, всё ещё, не переживай, — Альбус почувствовал чуть более настойчивое прикосновение руки Гела внизу спины, и его здорово тряхнуло хлынувшим по венам огнём. Это было неправильно, глупо и слишком жестоко по отношению к его больной матушке. А ещё возбуждающе-запретно. Прямо, как тогда, у кромки леса, где их могли увидеть в любой момент и… — Мистер Гриндевальд, — раздался женский голос из коридора позади и Альбус отпрянул, пожалуй, слишком очевидно. — Мелания, — улыбнулся Гел широко, но улыбка почему-то не коснулась его глаз. — Альбус, познакомься, это Мелания, наша экономка. — Приятно познакомиться, мадам, — вежливо склонил он голову, едва удерживая себя от побега. — И мне, мистер Дамблдор, — присела она, приветствуя его, а затем снова обратила внимание на своего молодого хозяина. — Мистер Гриндевальд, отец просит вас зайти к нему как можно скорее. — Что за срочность? — язвительно поинтересовался он. — Я должен проводить своего друга к его больной матушке. — Мистер Гриндевальд… — чуть более настойчиво взглянула она, и Альбусу показалось, что в уголках её глаз притаились капельки страха. Впрочем, это вполне могло быть следствием скудного освещения… Геллерт сжал челюсть, и в чертах его лица проступила та самая жёсткость, которая пугала Альбуса в его отце. — Всё в порядке, — улыбнулся он притворно-спокойно, стараясь друга отвлечь. — Я помню дорогу. Как закончишь — постучи в дверь, и я выйду, договорились? — Конечно, друг мой, — всё так же холодно растянул Гел уголки губ. — До скорой встречи. Альбус ушёл первым, не позволяя себе оглядываться по сторонам. Дом, конечно, не был вычурно-богатым, но определённо из тех поместий, где даже кусок пыли мог оказаться каким-то жутко ценным произведением исскуства. И кому интересно из домочадцев нравились картины? Ими буквально были обвешаны все стены, но при этом, не было ощущения уюта, который они призваны даровать. Скорее, даже наоборот. Он украдкой взглянул на один из пыльных гобеленов и едва не споткнулся: изображённые нагими ведьмы с удовольствием жгли огромный костёр, внутри которого виднелись обугленные кости. Вероятнее всего, их обидчиков. Жестокая, но справедливая месть. Кажется, он догадался, кто в семье Гриндевальд любит картины.***
Три стука в дверь, не больше, средней громкости. — Отец, это Геллерт, — и пять секунд тишины. Этот ритуал повторялся не часто, особенно в последнее время, но всё также вызывал необъяснимую тревогу, туманными завитушками обнимающую его мёрзлое сердце. — Войди, — короткое, спокойное. Геллерт позволил себе сглотнуть вязкую слюну, прежде чем взяться за холодную дверную ручку. Той самой рукой, что ощущала тепло спины Альбуса какие-то минуты назад. Гриндевальд старший сидел в кабинете за своим чуть вычурным, массивным столом. Со стороны посетителя были видны деревянные завитушки, а со стороны принимающего выпирали четыре выдвижных шкафчика и подставка под трость. Учитывая, что никто в семье не пользовался тростью, назначение последней было загадкой. Которую Геллерт разгадал ещё в глубоком детстве, пробираясь тайком в отцовский кабинет. Никто кроме них двоих не знал, что если повернуть подставку трижды против часовой стрелки и вытянуть из крепления, то внизу стола откроется прямоугольная панель. А отец вряд ли догадывался, что Геллерт давно в курсе содержимого этого незатейливого тайника. — Сын, — обрубил Адальберт мысли Геллерта. — Рад, что ты наконец соизволил объявиться дома. Юноша очень хотел ухмыльнуться. Он правда, до зубовного скрежета, до ноющих скул, хотел ухмыльнуться так ядовито, как только умел. Но он лишь сцепил губы покрепче, в тонкую линию, потому что с его отцом такой фокус не прошёл бы уж точно. — И я рад видеть тебя, в добром здравии. Как нога? — Гораздо лучше, пусть и не твоими молитвами. — Мелания и Батильда прекрасно заботяться о тебе, — позволил он себе лёгкую усмешку. — А вот из меня лекарь никудышный. — О, поверь мне, я знаю, — кресло натужно скрипнуло, отпуская вес мужчины. Пусть он и казался тонким из-за высокого роста, но весил явно побольше самого Гела. И рука, небось, всё ещё оставалась такой же тяжёлой, как и десяток лет назад. — Я ещё не забыл беладонну в своём чае. — Говорил же, это была ошибка, — закатил младший Гриндевальд глаза. — Я перепутал её с ромашкой. Адальберт прошёлся тяжёлой походкой, припадая чуть заметно на правое бедро, к книжным полкам, высматривая что-то среди обветшалых талмудов науки и не очень. Трактаты по химии здесь соседствовали с религиозными заветами, и это поистине метко рассказывало о владельце кабинета. — Порой одна ошибка может стоить жизни, — длинные, сухие пальцы ухватились за зелёный, облезлый корешок одной из книг. — Или доверия, — добавил он, обернувшись. Геллерту нечего было сказать на это, и он лишь вновь сжал губы, удерживая себя от необдуманных поступков. Это единственное, что он мог делать здесь и сейчас: улыбаться доброжелательно, строить из себя заботливого, но ветренного сына, впившись пальцами в подлокотники кресла для посетителей. Это было удобно. Это было правильно. Это был единственный выход, если Геллерт хотел, чтобы его хватились как можно позже. Например, когда он уже окажется в Лондоне. В этом шумном, многолюдном городе, потерянный для всех, кто захочет его найти. — Открой, — не попросил, конечно, нет. Приказал, как обычно, отец, протягивая ему книгу. — Что это? — всё же спросил Гел, подхватывая её кончиками пальцев, словно мхово-зелёная обложка могла быть отравой. — То, что ты должен прочитать до завтра. Любопытство пересилило чувство отторжения совсем немного, и Гел всё же повернул её, вглядываясь в потёртое временем название: «Богомерзкое мужеложество. Извечная битва Церкви с Сатаной». Титаническими усилиями он всё же удержал лицо. Но ещё большими усилиями он удержал себя от порыва встать, развернуться и уйти. Уйти прямо сейчас. Пусть бы и не в Лондон, пусть в какую деревню, близ моря, где зимой ещё холоднее, а летом жарче из-за вечной влажности… неважно. Лишь бы не чувствовать, как сквозь пальцы просачивается мхово-зелёная отрава, разрушая его, подтачивая самообладание. — Какое… любопытное чтиво, — обронил он, подавляя желание отбросить книгу от себя. — Надеюсь, ты понимаешь, почему я дал его тебе? — Понятия не имею, — соврал он, наконец осознавая, что сильно недооценивал безразличие отца. Этот мерзкий паук удивительно далеко раскинул свои сети. — Ты же не веришь во всё это. Словно бы олицетворяя его мысли, он сел обратно в кресло, скрещивая подрагивающие пальцы меж собой. Так паук дёргает тонкие ниточки шёлка, иногда проверяя, не сорвалась ли та от ветра, не сбежала ли добыча… — Не верю. Просто небольшое напоминание, — отец чуть нагнулся вперёд, впиваясь в него своими жуткими, почти до белезны, голубыми глазами, копия которых сейчас принадлежала самому Гелу. Один из «подарков» отца, что он ненавидел всей душой. — Ошибки всегда имеют последствия. И лучше тебе не узнавать, какое последствие будет иметь эта.