Часть 7. В городе
1 декабря 2022 г. в 15:04
После возвращения в город жизнь потекла своим чередом. На очередных вступительных экзаменах в надежде, что комиссия объективно оценит знания Саши, а не просто примет ее на учебу как дочь начальницы, молодая женщина вписала карандашом дочь в ведомость под чужой фамилией.
— Саша, — инструктировала Зоя дочь. — Придешь к комиссии — не стоит слишком много на меня смотреть. Отвечай на вопросы, пиши, решай задания, которые тебе дадут. И не волнуйся.
— Хорошо, мама, — ответила Саша.
Экзамен для Саши проходил обыкновенно. Умение читать, писать, решать простейшие примеры было на достойном уровне, молитвы, по словам отца Владимира, были рассказаны чисто механически и без всяческого осмысления.
— Зоя Михайловна, я прекрасно понимаю ваше отношение к религии — вы оставили в гимназии Закон Божий только потому, что иначе проверяющие бы не разрешили, поэтому мое мнение будет не самым важным, — начал отец Владимир. — Но отроковица читает молитвы, скажем так, как говорящий попугайчик. Вы же знаете, некоторые любители диковинок держат у себя дома попугаев и они точно так же говорят — просто говорят, не понимают, что именно. По-видимому, дочь атеистов. Но один момент меня радует: родители велели ей выучить эти молитвы, значит, не станут поддерживать, если отроковица не захочет учить сей важный предмет.
— А в целом вам как уровень? — спросила Зоя.
— В целом, хорошо, — ответил учитель математики. — Я бы даже сказал, что в математике познания выше средних. Видно, что с кандидаткой занимались. Это, я так понимаю, кто-то из ваших родственников? Лицом на вас похожа. Дочь, если мне не изменяет память, еще маленькая.
— Дочь, Александра, — произнесла Зоя. — Восемь лет. Если готова учиться, то принимаем. Если сомневаетесь, то можно еще год дома подержать. А что касается Закона Божьего, то не беспокойтесь, отец Владимир, учить его будет не меньше, чем географию или арифметику. Такой же предмет.
— Стоит ли отдавать дочь раньше, пусть решает мать, — сказал учитель. — Знания достаточные, а если говорить о возрасте: будет тяжело учиться — всегда можно забрать обратно домой.
— Значит, принимаем, — ответила Зоя. — Сейчас, фамилию в ведомость впишу правильно.
После окончания экзамена к Зое подошел отец Владимир.
— Зоя Михайловна, — начал он. — Прошу прощения, если затрагиваю ту часть души, которую не стоит трогать, но я должен знать — Александра будет учиться здесь. Где, по мнению Александры, ее отец, что с ним случилось?
— Александра знает то, что ей и положено знать — Геллер Владимир Герхардович был казнен за подготовку покушения на императора, — ответила Зоя.
Удивившись будничному тону, которым было сказано о столь чудовищном, по его мнению, злодеянии, отец Владимир спросил:
— А Геллер Владимир Герхардович, по мнению Александры, был казнен безвинно или за свое преступление?
— Геллер Владимир Герхардович был казнен по приговору суда, — произнесла Зоя. — Или по закону, как вам больше нравится.
Молодая женщина посмотрела на священника и продолжила:
— Не беспокойтесь, отец Владимир, богохульству дочь не обучала, крамольные мысли не внушала. Поэтому предлагаю относиться к Александре точно так же, как и к любой другой гимназистке.
Новость о том, что в первый класс пойдет дочь Зои, активно обсуждалась в гимназии.
— Я бы удивился, если бы начальница, которая создала эту гимназию, отдала дочь в другую, — произнес математик.
— А если бы дочь была без способностей? — ответил словесник. — Тоже сюда?
— Обычно у тех, кто сам не дурак, и дети не дураки, — сказал математик. — Поэтому не думаю, что такое было бы возможно. Да и необязательно же отдавать на учебу именно в восемь лет. Кто-то в девять идет учиться, а кто-то в двенадцать. Как говорится, каждому овощу свое время.
— Да как по мне, лучше отправить учиться в девять лет в мариинскую гимназию, чем в двенадцать в министерскую, — произнес словесник. — Будет потребность, доучиться можно и позже. А кому-то это и не нужно вовсе, многие барышни вообще выходят замуж, умея читать и писать, и вполне этим довольны.
— Некоторые и читать и писать не умеют, — уточнил математик.
— Я о более образованных слоях населения говорю, — ответил словесник.
Зоя прекрасно понимала, что рано или поздно ей придется рассказать дочерям всю правду о Владимире, поэтому еще достаточно давно решила поговорить об этом с Эльвирой Марковной.
— Матушка, — начала Зоя. — А как бы вы ответили девочкам, где Володя?
— Для начала просто бы сказала, что умер, — вздохнула женщина. — Для их возраста будет достаточно.
— А потом будет недостаточно, — продолжила Зоя. — А если спросят, разумеется, позже, почему умер?
— Потому что Господь призвал к себе, — ответила Эльвира Марковна.
— А после, когда еще взрослее станут, — не унималась Зоя. — Когда захотят подробностей.
— Я бы не делала тайны, Зоя, — произнесла Эльвира Марковна. — Сказала бы правду. Все равно же ее узнают. Так хотя бы переживать не будут, если дома скажут одно, а не дома — другое.
Женщина немного подумала и добавила:
— Только, Зоя, говори без всяких оценок. Умер. Был казнен. За намерение убить царя. Потому что, по мнению Володи, царь был неправ. Нет, не царь неправ, а Володя так думал, ты так не думаешь и другим предлагаешь не говорить глупостей.
До слов о том, что царь был неправ, вопросы до сих пор еще не дошли, Саша вполне удовлетворилась ответом, что отца просто больше нет, однако Зоя была морально готова ответить и на другие вопросы.
Гром среди ясного неба раздался тогда, когда Зоя его совершенно не ждала. Через неделю после возвращения молодой женщины в город, когда она уже успела забыть о деталях расторжения помолвки, в дверь дома Зои постучали.
— Кто? — спросила молодая женщина.
— Откройте, Зоя Михайловна, жандармерия, — раздалось по другую сторону двери.
В момент побледнев и лихорадочно пытаясь вспомнить все то, чему ее учили в университете, Зоя открыла дверь.
— Зоя Михайловна, велено немедленно доставить вас в жандармерию для беседы, — произнес какой-то незнакомый мужчина.
— С чужими мужчинами в одном экипаже не езжу — это неприлично, — ответила Зоя первое, что пришло в голову.
— А еще мне разрешено вас задержать, если вы не пожелаете приехать для беседы, — продолжил жандарм.
— Беседы, светские сплетни… — произнесла Зоя. — Что же, можем и проехать.
Молодая женщина сказала няне, что скоро вернется, и вышла во двор.
— Зоя Михайловна, а теперь расскажите мне о причине разрыва вашей помолвки с Антоном Прокопьевичем, — произнес жандарм, когда Зоя вошла в кабинет.
— Сплетни и до вас дошли? — попыталась удивиться молодая женщина. — Да, я была вынуждена разорвать помолвку с Антоном Прокопьевичем. Дело проще, чем кажется: женатому дипломату надлежит выезжать за границу вместе с семьей, а я не желаю покидать пост начальницы гимназии. Как бы ни было обидно, пришлось отказаться от любви ради карьеры Антона Прокопьевича.
— И зачем же вы лжете, Зоя Михайловна? — спросил жандарм. — Вы при свидетелях объявили, что кладете на алтарь революции любовь к Антону Прокопьевичу. Так что же вы задумали?
— Я ничего не задумала, — ответила Зоя. — Это просто красивое выражение. Метафора.
— Раз вы уже заговорили, Зоя Михайловна, с позиции словесности, то позволю себе разобрать вашу фразу, — произнес жандарм. — Положить любовь на алтарь революции означает принести ее в жертву ради коренного изменения общественного строя преступным путем. Возможно, вы вспомнили, что среди преступников не было семейных. Так еще раз вас спрашиваю: что именно вы задумали?
— Я задумала разорвать помолвку так, как и положено нигилистке, как меня любят называть — ярко и взяв всю вину за этот разрыв на себя, — сказала Зоя.
— Взять вину за разрыв помолвки на себя можно было и иначе, — ответил жандарм. — Вы могли просто сказать, что не желаете быть примерной женой. Вы поступили иначе.
— Иначе, иначе! — теряя терпение, воскликнула Зоя. — Да, иначе! Я готова отказаться от семьи, от семейного счастья, от любимого мужа рядом, если это поможет преступлению! Но меня одной для преступления маловато будет! Муж трагически погиб, я одна детей воспитываю и не могу их осиротить окончательно. Поэтому будьте спокойны, пока я одна, трудиться вам не придется. А второго Владимира Герхардовича я вряд ли когда-то найду.
— Я вправе возбудить дело, арестовать вас до суда, — произнес жандарм. — Но сделаю вид, будто бы поверил вам. Можете идти, Зоя Михайловна.
— Откуда ноги у слухов растут? — спросила Зоя.
— Не обязан разглашать свои источники информации, — ответил жандарм. — Но вы правы, о вашем разрыве брачного обязательства не судачит только ленивый. Все птицы на ветках только и делают, что чирикают о столь вопиющем событии!
— Меньше чирикающих птиц слушайте, — произнесла Зоя и вышла на улицу.
— Ваше высокоблагородие, с Геллер Зоей Михайловной была проведена беседа, — отчитывался жандарм вскоре после того, как Зоя ушла. — Как и было понятно изначально, это все глупые слова неумной женщины, сказанные в присутствии других людей. Не вижу смысла в возбуждении дела, для ссылки административным порядком у мадам Геллер слишком уверенное положение в обществе и маловато вообще каких-либо аргументов для оной. В наблюдении филером, негласном надзоре не вижу какой-либо необходимости, а что касается ненавязчивого приглядывания — да жизнь мадам Геллер как на ладони не только для жандармерии, но и для света. Поэтому, не приведи Господь, будет задумано что-либо серьезное — мы узнаем об этом первыми.
— Хорошо, можете идти, — раздалось в ответ.