Путь к алтарю

      Софи подошла к столу, взяла листок и начала читать:       — В стороне от дороги, под дубом,        Под лучами палящими спит        В зипунишке, заштопанном грубо,        Старый нищий, седой инвалид [1];       Глаша чуть опешила. Подобное стихотворение было двухгодичной давности и она уже его слышала в качестве пропагандистского. О том, писал его автор как пропагандистское или просто как то, что когда-то где-то видел или слышал от других, девушка не знала, но невольно подумала:       «По заданию брата провоцирует? Или просто дурочка, которую впечатлил слезливый стих?»       — И как вам, Глаша? — спросила Софи.       — Да, разные люди встречаются и судьбы у них тоже непохожи, — обтекаемо ответила Глаша.       Девушка усиленно боролась с желанием прочитать куда более свежее и действительно крамольное стихотворение Сологуба [2], а потом посмотреть на реакцию собеседницы, однако воспоминания о том, как Софи ее не так уж и давно невольно подставила, были слишком ярки.       — Иногда я, знаете, Глаша, думаю… — начала Софи. — Вспоминаю вас, вашу матушку, ваши такие странные высказывания… Про голубей мне вообще покоя не дает. Они что, их просто ловят на улице и едят?       — Никогда не интересовалась подробностями, но слышала, что жарят на костре на сковородке, — ответила Глаша. — А к чему такой вопрос, Софи?       — Некоторые люди живут очень странно, — сказала Софи. — Но для них это обыденность. Как для вас резать хлеб и мазать масло одним и тем же ножом. Как для Димы цедить бокал вина во время воскресного обеда.       — Вы еще скажите, что Дима пьет шампанское с супом, — рассмеялась Глаша.       — А вы ни разу такого не видели? — удивилась Софи. — Дима больше предпочитает красное вино, поэтому шампанское с супом не пьет.       Глаша ничего не ответила, а Софи вернулась к предыдущей мысли:       — Люди ведь живут вообще по-разному. Вот взять этого нищего. У него же, вероятно, есть дети. Почему он не идет к ним?       — Софи, — Глаша почувствовала, что больше не может молчать. — Вот ваш любимый Дима знает ответ на этот вопрос. А вам не говорит. Да и вы, верно, не спрашивали его.       — Дима не любит разговаривать дома о службе, — ответила Софи. — Так расскажите же вы мне, Глаша!       — А вы потом расскажете Диме, а потом меня осудят и сошлют в каторгу, — сказала Глаша. — Мои планы немного отличаются от этих, Софи!       — Честное слово, Глаша, я больше не подведу вас! — воскликнула Софи. — Не томите, скажите мне правду!       — Давайте рассуждать с точки зрения разумной логики, — начала Глаша. — Так как у него нет детей, можно предположить, что это или солдат, который отдал всю свою жизнь на служение Родине, которая потом его вот так бросила, будто использованную вещь, которая уже не приносит никакой пользы, или, быть может, было у него несколько детей, а они умерли во младенчестве. Или не во младенчестве. Или на фабрике погибли, случилось там что-то. Да хоть что может быть! И этот крестьянин, старый, а может, и не такой уж и старый, больной, немощный калека скитается по свету, надеясь, что совсем скоро его страдания закончатся. Быть может, он из бывших крепостных. Крепостное право уже двадцать пять лет как отменено, это стихотворение, можно сказать, к юбилею отмены написано, а страдания людей до сих пор остались! И этот самый нищий для Бунина — это, по сути, вся Россия, которая вот так и выживает на грани жизни и смерти!       Софи удивленно посмотрела на собеседницу.       — Откуда у вас такие стихи, Софи? — спросила Глаша.       — От monsieur [3] учителя, — выдохнула девушка.       — Если вам не нужен такой учитель, смело рассказывайте брату о стихотворении, намекните на подтекст, и, я уверена, больше он к вашему дому на пушечный выстрел не подойдет! — произнесла Глаша. — А какова цель изучения этого стихотворения?       — Знакомство с современной поэзией и современными авторами, — испуганно ответила Софи. — Глашенька, mignon ami [4], прошу вас, не рассказывайте ничего Диме! Он же выгонит maître [5] за дверь, спустит его с лестницы!       — Да вы, Софи, влюблены в своего учителя, — рассмеялась Глаша, с трудом вспомнив перевод последнего французского слова. — Вот он вам стишки и приносит. Какие знает.       — Глаша, mignon ami, разве ж это заметно? — Софи мгновенно покраснела. — Maman это не одобрит, она будет настаивать на прекращении наших занятий!       — В учителей все влюбляются, особенно, если дома постоянно сидят, — ответила Глаша. — Не переживайте, Софи, это вполне нормально. Вы только будьте разумной и не позволяйте себе лишнего.       — Да вы что, Глаша, — Софи удивилась. — Я умею держать себя в руках. Просто… Он такой красивый, умный, образованный!       — Ваш муж будет тоже красивым, умным и образованным, — сказала Глаша. — Это всего лишь небольшая тренировка на выдержку перед замужеством.       — Вы правы, Глаша, мужа нужно выбирать не только по любви, но и по многим другим пунктам в списке, — согласилась Софи. — Я ведь ничего не знаю о monsieur, кроме того, что он красивый и умный.       — Узнавайте, — произнесла Глаша. — Он-то о вас явно больше знает.       — Это да, — подтвердила Софи. Девушка немного замялась, а потом сказала. — Глаша, а вам кто-то запал в душу? Или, быть может, еще не время?       «Конечно, сейчас я тебе буду рассказывать, как была влюблена по-содомски», — подумала Глаша.       И хоть девушка понимала, что среди определенного круга людей к подобному относились снисходительно, как к «грешной плоти», либо вообще попустительски — взять те же институты благородных девиц с платоническим обожанием, подобным с Софи делиться не хотелось.       «А если вспомнить, что потом мне вообще стало омерзительно, когда я представила ее во время поцелуя, то стоит ли о таком вообще рассказывать?» — подумала Глаша.       Следующим на ум пришел Никита, которого она иногда сама целовала в губы, не противилась, если тот первый ее целовал, но не испытывала какого-то дикого восторга от подобного, больше относясь к Никите как к хорошему другу, с которым она согласна прожить всю жизнь.       — Глаша, если вы не хотите, можете не рассказывать, — вернула ее в реальность фраза Софи.       — Прошу прощения, Софи, задумалась, — ответила Глаша. — Я… Не знаю, влюблена ли была. Просто один человек мне был дорог, как говорят в институтах благородных девиц, я его обожала. Потом еще один человек — мой хороший друг. Что вам еще рассказать? Даже и не знаю.       — А с первым, который был вам дорог, — Софи уцепилась за эту фразу собеседницы. — Вы позволяли с ним себе… Немного лишнее.       — Нет, я им просто восхищалась, потом призналась, потом услышала отказ в чувствах, — сказала Глаша.       — И вы с ним больше не виделись? — спросила Софи.       — Не хотелось, — соврала Глаша.       На самом деле Анечка осталась в кругу знакомых Глаши, с которыми можно было интересно провести время, хоть и перестала там занимать основное место.       — А сейчас вы его любите? — произнесла Софи. — Глаша, простите, если я лезу слишком далеко!       — По-прежнему хорошо отношусь, но уже не так, — ответила Глаша. — Без обожания. Просто как светлое воспоминание.       Часы пробили четыре часа пополудни.       — Софи, думаю, мне стоит идти, — сказала Глаша. — Нужно делать уроки, да и вас не стоит утомлять своими разговорами.       — Буду рада видеть вас снова, — улыбнулась Софи. [1] Иван Бунин. «Деревенский нищий». В стороне от дороги, под дубом, Под лучами палящими спит В зипунишке, заштопанном грубо, Старый нищий, седой инвалид; Изнемог он от дальней дороги И прилег под межой отдохнуть… Солнце жжет истомленные ноги, Обнаженную шею и грудь… Видно, слишком нужда одолела, Видно, негде приюта сыскать, И судьба беспощадно велела Со слезами по окнам стонать… Не увидишь такого в столице: Тут уж впрямь истомленный нуждой! За железной решеткой в темнице Редко виден страдалец такой. В долгий век свой немало он силы За тяжелой работой убил, Но, должно быть, у края могилы Уж не стало хватать ему сил. Он идет из селенья в селенье, А мольбу чуть лепечет язык, Смерть близка уж, но много мученья Перетерпит несчастный старик. Он заснул… А потом со стенаньем Христа ради проси и проси… Грустно видеть, как много страданья И тоски и нужды на Руси! [2] Федор Сологуб Верь, — упадет кровожадный кумир, Станет свободен и счастлив наш мир. Крепкие тюрьмы рассыплются в прах, Скроется в них притаившийся страх, Кончится долгий и дикий позор, И племена прекратят свой раздор. Мы уже будем в могиле давно, Но не тужи, милый друг, — все равно, Чем разъедающий стыд нам терпеть, Лучше за нашу мечту умереть! [3] месье [4] милый друг [5] учитель