Хроники семьи Аккерман

Шаталин сверлил суровым взглядом выстроившуюся на разминку четвертую группу. Четвертая группа, за долгие годы в фехтовании наученная, что в моменты, когда их тренер в немой ярости, лучше вести себя как мышь под метлой, не издавала ни звука. — Вы совсем страх потеряли? — Шаталин скрестил руки на груди. — Или вас кто-то косит по одному? Почему из тридцати человек передо мной стоят десять? Левченко, шаг вперед. Миниатюрная Аня Левченко, храня на лице обыкновенное непроницаемо серьезное выражение, вышла из самого конца строя. — Где твои друзья-товарищи, которые Бурунов с Хиривским? — строго спросил Шаталин. — Сказали, что их подпрягли к последнему звонку зал готовить, — ответила Аня. — Где они по факту, понятия не имею. — Понятно. Встань на место. Аккерман. Ника шагнула вперед. — Андрей на подготовительных, — сказала она. — Он месяц назад вас предупреждал, что по средам на тренировки ходить не сможет. — Да? — Шаталин нахмурил брови, но в следующую же секунду, видимо, вспомнил, что такое действительно имело место быть, и недовольно хмыкнул. — Да. Я ж сам ему заявление подписал. — До последнего звонка неделя, Кирилл Сергеевич, — подал голос Женя. — Все в мыле: к концертам готовятся, к экзаменам… — Киреев, тебе слова никто не давал, — гаркнул Шаталин так грозно, что Женя вздрогнул и невольно отступил назад. — Что за привычка лезть, когда не просят? К концертам, они готовятся, — Шаталин хмыкнул, заговорил тише. — Петь и плясать, значит, собрались? Ну посмотрим, как попляшут, когда я на них докладную напишу. А ведь и правда, — он задумчиво почесал небритый подбородок, — возьму и напишу. Прямо сейчас. На всех, кого на тренировке нет. Кроме Андрейченко. Стоим на месте, никуда не лезем, ничего не трогаем, — приказал он, — Аккерман, за старшую. Как только за Шаталиным закрылась дверь, группа сбилась в кучку вокруг Жени. — Вот кто тебя за язык тянул? — с укором спросила Аня. — Сколько раз говорили: сначала думай, а потом трынди. Может, обошлось бы. — А что я? — Женя развел руками. — Им и так бы попало. — Шаталина злить всё равно, что в спящего медведя палкой тыкать, — с видом прожившего добрую сотню лет мудреца покачал головой мелкий и юркий Костя Синицын. — Когда придут на следующую тренировку, он их на дворе за школой закопает. — Да шо ты говоришь такое? — возразила, ковыряя облупленный черный лак на ногтях, Сашка Брунова. В Питере она жила шестой год, но от краснодарского говора до конца так и не избавилась. — Ты забыл, с кем дело имеешь? Какой закопает? Проткнет. Шпага, — она щелкнула пальцами, — ко мне. — И тут она ему в руку из подсобки прыг-прыг-прыг — и всё. Мясо, брызги крови, — Костя сделал паузу и закончил замогильным голосом, — и черные кресты на светлом петербургском небе. — Дурищи, — Аня цокнула и закатила глаза. — Слушай, Сань, нам нужна такая шпага, — продолжил Костя, не обратив на Аню никакого внимания. — Мы ей Эллу Робертовну четвертуем. Прикиньте, — обратился он ко всем сразу одногруппникам, — всю поголовно параллель в концерте задействовать придумала. Даже нас двоих. Думаем мы думаем, а номера так и нет. — А осталась всего неделя, — Саша сгрызла кусочек лака. — А наши не смогли написать финальную песню, и теперь мы поем «Учат в школе», — Женя вздохнул. — Нам по восемнадцать лет, а мы стоим как дебилы и по три раза: «Находить восток и юг, рисовать квадрат и круг». — Музичка с завучем считают, что мы поем из рук вон плохо, — сказал Женин лучший друг Марк, до этого молчавший, и почесал кончик веснушчатого носа. — Вот и тренируемся, пока не получится. — Походу мы после школы не в университеты пойдём, а гастролировать. Был хор Турецкого, а мы будем хором Аксаковой. Солист — сын Аксаковой, — Женя взмахнул рукой, будто бы кого-то представляя, — он же медвежоночек, он же «Иди покушай в столовую, я с тетей Галей договорилась, что она тебе добавку положит», он же «Да не мог он никого в школьном туалете топить, он и мухи не обидит». — У нас вчера сидел директор на репетиции, — льдистые Анины глаза блеснули холодным огнем, — все ему понравилось. Кроме того, как мы выглядим. А пусть, говорит, девочки придут в форменных платьях и в фартучках, а то на сцене не одиннадцатый класс, а калейдоскоп. Еп твою мать… я прям мечтала за неделю до ЕГЭ мотаться по городу в поисках платья, которое надену один раз и повешу в шкаф. — А к нам приедет биг рашн босс, — сказала Ника. В зале мгновенно повисла тишина. Все вытаращились на неё так, будто бы она сказала, что завтра на Дворцовой площади высадятся инопланетяне. — Да не тот, — поспешила объяснить Ника. — Кто-то из Администрации. — Ааа, — разочарованно протянул Костя. — А я уже подумал, тип, нифига себе лицей ваш дает. — Столько шороху навел, даже на пороге не появившись, — Ника поджала губы. — А чего сделал? Ника помолчала. Говорить при всех, каким именно образом уважаемый навёл шороху и как это отразилось на ней самой, ей не хотелось. — Да всегда ведь, когда случается большое начальство, происходит шорох, — нейтрально ответила она. — Помните, как нас гоняли, когда делегация из Москвы приезжала?

***

Опершись обеими руками на кованое ограждение и щурясь, как кот, Женя любовался залитыми закатным солнцем домами на другом берегу Мойки. Вышедшая из здания спортшколы Ника поправила на плече лямку сумки со спортивной формой, оглянулась по сторонам, убедилась, что ни слева, ни справа нет приближающихся машин, перебежала через дорогу и встала рядом. — Ты сегодня какая-то странная, — Женя обернулся к ней. — Устала? — Немножко. — Давай сюда свой баул. Ника послушно отдала ему сумку, повращала плечами и блаженно выдохнула, чувствуя, как по ним разливается легкость. — Что у вас, кстати, в школе происходит? — спросил Женя. — С чего ты взял, что что-то происходит? — Ты наморщила нос, когда говорила про своего рашн босса. Всегда так делаешь, когда тебя спрашивают о чём-нибудь неприятном. Так что там? — Да завучиха наша, молодая и перспективная, на почве приезда дорогого гостя совсем с ума сошла, — нехотя начала Ника. Ей ли было не знать, что он, видя её беспокойство, ни за что не отстанет, пока не выяснит причину. — Мало ей было того, что в школе теперь идеальный порядок — она взялась организовывать последний звонок. Послушала сегодня весь концерт от начала до конца, сказала, что это никуда не годится и что надо все переделать, — она понизила голос. — Андрей больше не ведущий, потому что, мол, двух слов связать не может, ещё не дай бог все перепутает, а ей краснеть, а я не читаю речь, потому что, цитирую: «У нас тут серьезное мероприятие, а не семинар по философии». Как-то так. — Это та самая речь, которую ты две ночи писала? — Женя вскинул брови. — И что дальше? — Она мне подкинула другую, — Ника фыркнула. — Я потом нашла идентичную на сайте с поздравлениями для выпускников. Такой бред… ни одного искреннего слова. Я сразу сказала, что либо читаю своё, либо не читаю вообще. А она на меня наорала. Вот, ты срываешь мне мероприятие, да ты должна делать то, что я скажу, то, сё. — А Андрюха как? — Расстроился, конечно, — у Ники сжалось сердце. — Он две недели готовился. Учился не бояться сцены, говорить, не проглатывая буквы. И это ещё и параллельно со школой, подготовительными и тренировками. И у него неплохо получалось, а тут на него начали давить, смотреть в упор и пугать, что если напортачит, весь концерт прахом пойдёт. Налажал, конечно же. — Да так кто хочешь налажает, — Женя цокнул. — Вот коза… — Это несправедливо, — голос Ники дрогнул. — Обидно. За себя, за него… — Ситуация, — Женя помолчал, постучал пальцами по ограждению. — Ты молодец, что стояла на своем. Если ей так хочется выслужиться, пусть выслуживается сама. И поверь мне, она сделает это в разы хуже, чем это сделала бы ты. А Андрюхе скажи, чтоб не расстраивался. Если из-за каждой чучундры переживать, никаких нервов не останется. — Поговорю. Как на связь выйдет, а то с обеда ни дописаться, ни дозвониться не могу, — Ника вздохнула. — Знаешь, Жень, он вообще какой-то странный в последнее время. Вечно где-то витает, с телефоном не расстается, темнит. Начинаешь спрашивать, что случилось — отнекивается. Не нравится мне это всё. Не дай бог во что-нибудь влип. — Да брось, ты чего? — Женя приобнял её за плечи. — Во что он может влипнуть? Так, а ну давай-ка гони все свои плохие мысли поганой метлой. Посмотри, как хорошо вокруг: тепло, солнце светит, птички поют. Скоро лето. Расправимся с тобой с ЕГЭ, подадим в универ документы и будем гулять целыми днями. На разлив, наконец, съездим, по Павловску побродим. Все будет хорошо, — Женя поцеловал её в макушку. Ника обняла его, прижавшись щекой к твердой груди, вдохнула запах мятного одеколона, перемешанного с табачным дымом, которым отдавала его футболка, и прикрыла глаза. — Женька, спасибо тебе, — прошептала она, — мне стало капелюшечку легче. — Ну, зачем же ещё по-твоему нужны парни? — Женя улыбнулся, потрепал ее по спине.

***

За пятнадцать минут до начала последнего звонка завуч Алла Викторовна Крыжовникова моталась по лицею с такой скоростью, что олимпийские чемпионы-легкоатлеты лопнули бы от зависти. Дел было невпроворот: в сотый раз объяснить молоденькому звукорежиссеру, в каком порядке включать музыку, отчитать завхоза, закупившего не того цвета воздушные шары, пофыркать на классных руководителей, которые могли бы лучше подготовить своих подопечных, чтобы те уж точно не дай бог не опозорились, и, конечно же, повторить речь. К компромиссу им с Никой прийти так и не удалось, и, ни на шутку разозлившись, она заявила, что прочитает её сама. За ее марафоном с восхищением наблюдала вся мужская половина школьного коллектива, включая угрюмого физрука Василича и шестидесятисемилетнего охранника дядь Петю, и собравшихся на последний звонок гостей. Посмотреть было на что: Алла Викторовна, высокая, стройная, с четко выраженными скулами и идеально уложенными светлыми волосами, в тот день надела облегающее темно-синее платье, очень выгодно подчеркивающее и крутые бедра, и высокую грудь. — Тч, вырядилась, — фыркнул Лёва, когда она вбежала в празднично украшенный актовый зал, потихоньку наполнявшийся народом, и метнулась к и без того измученному завхозу. — В таких платьишках в облипочку хорошо на панели стоять, а не в школу ходить. Вместе с Зоей они заняли места на предпоследнем ряду подальше от громыхающей музыки и вездесущих одиноких представительниц родительского комитета, не упускавших случая построить глазки. — Мур-мур-мур, мы любим гламур, — напела Зоя, не отвлекаясь от архиважных переговоров в «Вконтакте» со своим лаборантом Мотей. — Напшикаем духами, накрасим педикюр… Ника и Андрей, сидевшие на ряду перед ними, одновременно улыбнулись. — Лёв, а что у вас на последнем звонке было? — полюбопытствовала Ника. — Да ничего интересного, — отмахнулся Лева. — Вот выпускной был классный. Родители решили, что снимать кафе дорого и пафосно, и мы всей честной компанией завалились на турбазу. — Да, у папы Димки Морозова в те времена своё дело было, — сказала Зоя, раздраженно фыркнула и перешла на голосовые, — Мотя, я тебе не Рикки-Тикки-Тави. Если я буду трогать кобру голыми руками, меня потом саму до смерти закусают. — Зоя Михайловна, — Лёва смерил её тяжелым взглядом, — мы пришли сюда поддерживать детей, а не отечественную токсикологию. Оставь ты свой телефон. — Две минуты, — Зоя подняла указательный палец, — и убираю. Начало концерта отложили на целых полчаса — Иван Иваныч, тот самый гость из Администрации, где-то задерживался. Где именно, стало понятно, как только он, помятый и взъерошенный, пошатываясь из стороны в сторону, появился в актовом зале, прошел, поддерживаемый помощником, к своему месту в первом ряду, плюхнулся на него и поерзал, устраиваясь поудобнее. Устраивался поудобнее, правда, он почем зря: в следующее же мгновение погас свет, а из динамиков громыхнул, заставляя всех собравшихся сначала подпрыгнуть от неожиданности, а затем встать на ноги, гимн. Первый номер не удался: группа первоклашек, перепуганная не то сценой, не то публикой, не то неожиданно свалившейся на них ответственностью, позабыла стихи, которые учила всю прошедшую неделю. В остальном же концерт шел как по накатанной. Друг друга сменяли поздравления от школьного руководства и учителей, сценки, танцы и песни. То же самое в том же самом порядке происходило чуть ли не на каждый школьный праздник, и привычные к ним три одиннадцатых класса откровенно скучали. Перед финальной песней, держа в руках рамку с памятной грамотой и бумажный пакет, на сцену выплыла Алла Викторовна. Произнесла ту самую торжественную речь, скачанную из интернета, пригласила Иван Иваныча. Иван Иваныч приосанился — не каждый день, все-таки, имеешь дело с настолько привлекательными особами, жестом приказал помощнику стоять на месте и самостоятельно, хоть и не без труда, преодолел три ступеньки, отделявшие его от завуча. — Мы хотим поблагодарить вас за помощь нашей школе, — Алла Викторовна протянула гостю рамку и пакет, — и вручить вам эти скромные подарки. На долгую память, Иван Иванович. Иван Иванович хмельно ухмыльнулся, потянулся за рамкой, но, не сумев удержать её в руке, уронил на пол. Алла Викторовна, не растерявшись, присела на корточки, чтобы её поднять, и в это же мгновение раздался негромкий, но хорошо различимый в тишине треск ткани. Повисла немая пауза. Не ожидавшая такого поворота публика с минуту наблюдала, как Алла Викторовна, рассеянно хлопая нарощенными ресницами, сидела посреди сцены в позе скульптуры Родена «Мыслитель». Шаг влево, шаг вправо, и неприглядный разрыв на самом интересном месте стал бы отчетливо виден всем без исключения. Ситуацию спасла выбежавшая из-за кулис учительница музыки Светлана Игоревна — маленькая сухонькая пожилая женщина в стареньком ситцевом платье. Она стянула с плеч вязаную шаль, обмотала ей талию Аллы Викторовны, подняла со сцены рамку, впихнула её в руки гостю и убежала обратно. Красная как рак завуч умчалась, звонко цокая каблуками, за кулисы, а Иван Иваныч, который, похоже, вообще не понял, что случилось, вернулся на свое место. — Все-таки, в жизни есть справедливость, — шепнула Ника Андрею. — Мне её даже не жалко, — прошептал Андрей в ответ. — Заслужила. — Все-таки нехорошо, когда воров ставят выше детей, — сказала Зоя уже после концерта. — Ему подарки, а вам, выпускникам, даже слова не дали. — Ничего не меняется, — хмыкнул Лёва. — Поехали лучше чего-нибудь вкусненького съедим, — предложила Зоя и ахнула, — у нас же неподалеку от дома новый итальянский ресторанчик открылся. Пиццу пекут в самой настоящей дровяной печи. Вы как? Голодные? Ника с Андреем переглянулись и согласно закивали.