Конец света – веселись!

– Иногда я ненавижу это, – тихо прорычала Кейт, вынимая иглу и бросая пустой шприц на стол, где уже валялись пара ингаляторов винта и несколько мятых блистеров из-под ментатов. Очередной будничный вечерок в Старом Капитолии, когда там торчал (во всех смыслах) Хэнкок, а он упорно продолжал это делать. Кейт откинулась на плечо Фаренгейт, развалившейся на красном диване с бутылкой пива в руке, и расслабленно свесила руки вдоль тела, прикрыв судорожно подрагивающие веки. Хэнкок на диване напротив сложил ноги крест-накрест на журнальном столике и наблюдал за ними обеими словно в замедленной съемке – так на него действовал винт. Он видел каждый волосок песочных бровей Фаренгейт и малейший изъян ее покрытого ожоговыми шрамами лица, каждую веснушку на щеках рыжей Кейт – все это представало измененному сознанию как под микроскопом. В заколоченные окна Старого Капитолия истерично колотилась радиоактивная буря – время, когда все стараются забить щели чем попало, закинуться антирадином и молиться, чтобы не сдохнуть в муках или, что еще хуже, не проснуться наутро гулем. Хэнкок знал, что это куда хуже, чем просто помереть: первый взгляд на собственное обновленное отражение он запомнил надолго, хотя прежнее внушало ему куда большее отвращение. В бури всё Добрососедство, за исключением гулей, прячется и трясется, но Старый Капитолий просто бухает и торчит так, будто завтра не настанет, демонстрируя стихии средний палец. Тут так принято – встреть неизбежное под кайфом, и удача обязательно улыбнется тебе. – Так брось, киса, – хмыкнула без особого сочувствия Фаренгейт. «Испепелитель» лежал на проеденном молью ковре, она беспечно подпирала его ногой, словно пуфик. В такой день он точно не пригодится. Тонувший в сизом дымном мареве кабинет мэра освещали две керосиновые лампы – в рад-бури всегда проблемы с электричеством. Под кайфом казалось, что свет то скукоживается до размеров уголька сигареты, то разрастается в гигантского оранжевого монстра, обнимает стены, тянет к ним когтистые лапы. Тени прыгали по столам, диванам и обоям, словно мелкие бешеные черти. – Если бы это было так просто, я бы так и поступила, ясно? – злобно огрызнулась Кейт и сплюнула на пол кровавый ошметок слюны. Психо делает наркоманов агрессивными, и Хэнкок знал, что она сейчас ощущает: всемогущество, едва сдерживаемое желание крушить все вокруг без разбору, за которым неизбежно следует жуткая слабость и ненависть к себе. Нет, уж лучше сидеть на винте и смотреть, как мир вокруг постепенно замирает, оставляя одну живую точку – тебя самого. Несмотря на общие вкусы в химии и алкоголе, между ними была большая разница: Хэнкок своими зависимостями наслаждался, а Кейт от них страдала. Какой тогда смысл принимать что-либо, если не кайфуешь? – Если тебе что-то не нравится – не делай это, и все, – посоветовал он Кейт, но та лишь жестко улыбнулась, обнажив ряд заостренных зубов. – Сам-то всегда делаешь, что хочешь? – Абсолютно всегда, – язык ворочался плохо, разговор замедлялся, начинал вязнуть, словно растаявший на солнце кусок жвачки. – Врешь. Ты просто зависаешь здесь и выжидаешь. Ты ушел от нас к Вивьен, а теперь ее нет, и ты не знаешь, куда себя деть. – Не доводи ее – она скучает по подружке. Расслабься, Кейт, – миролюбиво предложила Фаренгейт, обнимая Кейт за плечи, но та продолжала недружелюбно взирать на бывшего мэра. – Нет, я все же спрошу. Нахер ты тут теперь нужен, Хэнкок, когда мэром стала Фаренгейт? Нет смысла дискутировать с ней в таком состоянии, но вопрос справедливый. На днях Хэнкок, стоя на балконе Старого Капитолия, собрал жителей Добрососедства и пафосно объявил о своей отставке. Выборы нового градоначальника состоялись в ту же минуту: местный электорат ценит силу, а «Испепелитель» в руках Фар, возвышавшейся над толпой по правую руку от Хэнкока, вполне себе сошел за агитационный материал. Экс-мэр тоже отдал свой голос Фаренгейт и был уверен в своем выборе – покалеченная девочка, которую он вытащил из Боевой зоны, стала крутой бабой, которая любого в городе могла поставить на место, ну, или вколотить в него, если понадобится. Она была невероятно красивой, опасной и волевой, а главное, умела шевелить мозгами и не принимала поспешных решений, поддавшись действию препаратов, как это делал он сам. Поэтому да, у него не было повода торчать здесь, но и другого места, в общем-то, тоже не было. Теперь Хэнкоку казалось, что он нагородил огород, когда оставил свою жизнь ради сомнительных афер Вивьен. Техник Том сказал, что вернуться тем же путем не получится, и телепорт теперь – всего лишь груда металлолома. Прошла неделя, и пора признать: ставка не сыграла, и осталось два пути – бросить вызов Фаренгейт и снова занять свой пост или двигаться куда-то дальше. Первый вариант Хэнкок отметал сразу: пережитое вместе не только закалило их дружбу кровью и железом, но и намертво сплавило друг с другом в одно смертоносное оружие. Без Фаренгейт, всегда стоящей за спиной Хэнкока, не было бы и его, и предать ее – означает предать себя самого. К тому же, он привык мысленно вычеркивать прошлое из жизни и сжигать, хотя, вернее сказать, взрывать мосты к чертям, чтобы в соплях не бежать назад, когда в очередной раз прижмет хвост. Видимо, Вивьен теперь тоже в прошлом. В память о ней остался лишь Псина – после исчезновения Вивьен он увязался за Хэнкоком и теперь лежал у его ног, сонно подрагивая ухом от стонов бури за стеной. Гром радиоактивной грозы взорвался прямо в комнате, озарив все вокруг ярким светом, и пустые бутылки со звоном заходили ходуном. Резко запахло озоном. На миг в комнате стало ярко как никогда раньше, и они не успели защитить глаза, разом ослепнув. Какой бы лютой ни была постядерная стихия, она не могла сотворить такое. Произошедшее, мягко говоря, освежило голову: даже у дезориентированной Фаренгейт в руках уже был «Испепелитель», а у Хэнкока – дробовик. Псина подскочил, зашелся лаем, разбрасывая взмахами хвоста бухло и наркоту со стола, на шее его мотался платок с рисунком довоенного американского флага. Свет, расплескавшийся по комнате, сошелся в одной точке – на женской фигуре, стоявшей в широко распахнутых дверях. С ошарашенным видом на них смотрела Вивьен, а за ее спиной во все глаза таращились сбитые с толку вооруженные люди Фаренгейт, не знавшие, как реагировать. Бедняги навидались в этих стенах всякого, включая женщин, появлявшихся из ниоткуда, но никогда еще это не происходило настолько эффектно. – Это что еще за хрень? – прохрипел один из них. От чистой одежды Вивьен хотелось зажмуриться: на ней была белоснежная толстовка с капюшоном и такого же цвета спортивные штаны и кроссовки. Все это было новым, словно только вчера купленным в довоенном бутике и надетым впервые. Всё белое на Пустошах становилось каким угодно, но не белым. Выжившая выглядела так, будто ее вырезали из журнала мод и повесили на грязную стену: самый чуждый объект в Старом Капитолии, где харкают на пол, осколки заметают под диван, а паркет и швабра ни разу не встречались друг с другом. – Что, сюда? Не ожидала, что прямо сюда… – пробормотала Вивьен себе под нос и пошатнулась, а затем с грохотом рухнула на пол, вытряхивая из паркета многовековую пыль. Хэнкок, Кейт и Фаренгейт одновременно оказались на корточках рядом с ней. Глаза Вивьен были открыты, она стояла на коленях, шумно хватая ртом воздух, как будто ее сейчас вывернет. Взгляд у нее был пустой, словно мыслями она еще пребывала там, откуда пришла. Медленно подняла руку, запустила пальцы в густую шерсть Псины, который радостно лизал ей лицо. – Хэй, ты как? – поинтересовался Хэнкок, аккуратно касаясь пальцами ее подбородка и слегка приподнимая ее лицо. Выжившая смотрела сквозь него, и казалось, не замечала. – Эта телепортация… Жесть… – выплюнула она. – Никогда этого больше не повторю. – Все под контролем, парни, расходитесь, – поспешно бросила Фаренгейт дружинникам, пока шокированная путешественница не наболтала лишнего. – И двери закрыть! Хэнкок подхватил легкую Выжившую под мышки, и она повисла на нем, как тряпичная кукла. От нее пахло какой-то резкой, химической, отталкивающей стерильностью, словно на нее вылили целое ведро антисептика. Без брони она была совсем невесомой, и он без труда дотащил ее до дивана. Вивьен поморщилась, прижала пальцы к вискам, стараясь прояснить голову. Выпрямляясь, Джон окинул взглядом комнату. Полный набор препаратов, алкоголь на любой вкус. Чтобы погрустить хлещут водку, для зажигательного веселья подойдет вискарь, но что предлагают вернувшимся из Института? – Голова кружится, – пробормотала Вивьен, пыль с пола и дивана уже успела запачкать ее белоснежный наряд, а Псина залил ее колени капающей с языка слюной. – Будешь винт? Все слегка… замедлится, – Хэнкок присел рядом, протягивая ингалятор, но она решительно отодвинула его руку. Кейт и Фаренгейт стояли над ними, не представляя что делать. Через пару минут Вивьен оторвала руки от висков и оглянулась. Судя по выражению лица, она и хотела оказаться в Добрососедстве, но никак не в самом Капитолии. Оно и к лучшему, а то бродяги могли решить, что она какой-нибудь охотник Института и порешить на месте. – Все нормально. Я в порядке, – заверила она, и только теперь ее взгляд на Хэнкока стал осознанным. – Точно? – сощурилась Кейт. – Выглядишь как-то странно. И что это за шмотки? Она прикурила сигарету и передала ее Вивьен, которая вцепилась в нее как в спасательный круг и с большим наслаждением затянулась, выпуская в вентилятор под потолком густую струю дыма. Табак смешался с запахом антисептиков и приглушил его, делая Выжившую больше похожей на ту женщину, что они знали. – Они забрали мою одежду. Сказали, она нестерильна. Вот Пайпер расстроится – Комбез лишилась того, за что получила эту дурацкую кличку. – Кто? Институт? Ты была в Институте? – Кейт присела на корточки, отпихивая Псину, и укладывая локти на колени Вивьен. В ее болотного цвета глазах, обычно жестких и насмешливых, обнажилось искреннее беспокойство. – Была. – Что там? Что ты там видела? – Там… настоящий рай, – тихо ответила Вивьен, сбрасывая с плеч рюкзак и откидываясь на спинку дивана. Они ожидали рассказа об ужасах, творящихся стенах Института, но получили совершенно противоположный ответ, и были, мягко сказать, удивлены. – Все такое белое, и стены, и коридоры. Там растут трава и деревья, и нет радиации. Это место никогда не знало войны. – Ну все. Она синт, – обреченно поставила диагноз Фаренгейт. – Пристрелим ее? – Рискни попробовать, – рявкнул Хэнкок, забывая, что больше здесь не командует. – Я не синт. Псина же узнал мой запах, – весомо аргументировала Вивьен, кивая на пса, который возбужденно скакал вокруг, цокая коготками, и явно не чуял в Выжившей ничего подозрительного. Никто не слышал, чтобы в Институте умели имитировать запах человека, поэтому решили довериться Псине: Фаренгейт пожала плечами и положила на место «Испепелитель». – Да, это определенно Вивьен, – заключила Кейт, которая все это время, сузив глаза, буравила подругу взглядом, – но башкой знатно приложилась, раз говорит такое. – Там рай для людей, – поспешно исправилась Вивьен, – но синты там что-то вроде обслуживающего персонала. Выполняют за них всю черную работу. А если они что-то делают не так, их личности просто обнуляют и перепрограммируют. Институт считает их своей собственностью, поэтому не видит в этом ничего предосудительного. Услышав это, Фаренгейт и Кейт начали спрашивать наперебой: – Ты узнала, кто в Содружестве синт? – А в Добрососедстве? – Зачем они вообще их создали? – Хэй, тайм-аут! – Хэнкок прервал поток вопросов, видя, как Вивьен беспомощно переводит взгляд с одной девушки на другую, не успевая даже открыть рот. – Ты нашла Шона? – спросил он, решив сосредоточить внимание Выжившей на главном. Она повела плечами, коротко кивнула, словно достижение ее главной цели не имело такого эффекта, какого она ожидала, а глаза потемнели от жестокой печали, сделав ее взгляд пугающе пустым. *** Голос Вивьен напряженно звенел, когда поведала всем троим, как оказалась в белых коридорах Института, покрытая плотным слоем пыли Содружества. Во время учебы в выпускном классе Вивьен побывала на Дне открытых дверей в Гарвардском университете. На экскурсии по кампусу, жить в котором ей все равно не светило, невзирая на безупречный табель успеваемости, девушка прослушала лекцию о Статуе тройной лжи, стоящей в университетском дворе. Невысокий памятник с выточенными на постаменте буквами «Джон Гарвард, основатель, 1638» бесстыдно и убедительно всем врал. Гарвардский университет был основан в 1636, а не в 1638 году, да к тому же и не Джоном Гарвардом. Самым забавным Вивьен находила тот факт, что даже лицо монумента не принадлежало «основателю», а простому студенту, ставшему моделью для скульптора, который и понятия не имел, как выглядит оригинал. Теперь и Вивьен ощущала себя Статуей тройной лжи, что мысленно нацарапала на собственном осыпающемся постаменте нечто вроде «Мать ищет похищенного ребенка, которого силой удерживают в Институте». Ложь первая. Никакого ребенка не существовало. Он был когда-то, шестьдесят лет назад, а теперь это взрослый мужчина с сединой в бороде. Ложь вторая. Никто никого не удерживал. Шон сам возглавил похитивший его Институт, его ДНК использовалось, чтобы создать синтов третьего поколения. Таким образом, он стал «родителем» всех синтов, поэтому так себя и называл – Отец. Ложь третья. Самая суть Вивьен Остин, как матери, таковой не являлась. Она была для Шона кем угодно – запасным мешком с «чистым» ДНК, экспериментом под названием «сколько довоенная женщина способна выжить на Пустошах, если разморозить ее криокамеру», но только не матерью. Она его не воспитала, она в него ничего не вложила. Она была ему не нужна. Памятник самообмана, в который Вивьен обратила себя ради Шона, оказался лишь черной тенью, выжженой на серой гранитной стене атомным световым излучением. Ядерным отпечатком ложного пути, что был таковым от первого шага из криокамеры до последнего – в синий телепортационный зев. И вот, теперь она вновь сидела в Старом Капитолии, сбитая с толку и совершенно не представляющая, что делать со свалившейся на голову информацией. – И он просто так тебя отпустил? – недоверчиво хмурилась Фаренгейт, выслушав рассказ. – Он пригласил меня в Институт и дал время подумать, – объяснила Вивьен, нервно теребя в пальцах замок на оливковой манжете Пип-Боя. – Даже настроил в моем Пип-Бое чип обратной телепортации. Я вольна вернуться, когда захочу, и дать ответ. – Не похоже на счастливое семейное воссоединение, – буркнула Кейт и уселась на пол, прижавшись спиной к подлокотнику у бедра подруги. – Я вот тебе говорила, что нифига хорошего из этой истории не выйдет. Семья – это отстой. – Почему же он не разморозил тебя раньше? – Фар предпочитала задавать прагматичные вопросы, не углубляясь в дебри семейных драм. Вивьен растерянно пожала плечами, потянулась за новой сигаретой, оставив вопрос Фаренгейт без ответа. Псина устроил голову на диване между ней и Хэнкоком, преданно глядя в глаза им обоим по очереди. Все они неосознанно держались ближе, обступили Выжившую со всех сторон наподобие защитного купола, но только пес мог откровенно демонстрировать, как на самом деле по ней скучал. – Я… я не знаю, а он не пожелал объяснить, – Вивьен погладила овчарку, получше рассмотрела ее звездно-полосатую обновку – подарок Хэнкока, найденный на чердаке Капитолия. – Вряд ли он воспринимает меня как-то иначе, чем как мостик между Институтом и Содружеством. Келлога-то у них больше нет. – Довольно жестоко так поступать со своими родителями. Это тебе я говорю, а я своих предков ненавидела, – сочувственно кивнула Кейт. Иногда на ее жестком лице проявлялись очень человеческие эмоции. Жестоко или нет, а предложение Отца было довольно заманчивым, подумалось Хэнкоку. Не так уж плохо обменять жизнь в Содружестве на белые коридоры, пускай там и воняет стерильностью. Ради такого многие люди поступились бы своими принципами, и рано или поздно, Выжившей тоже придется сделать выбор. – Нужно найти Дез. Она о многом должна узнать, – Вивьен докурила, прижав окурок к керамическому донышку грязной пепельницы, и уверенно поднялась, подбирая с пола рюкзак. Резким движением, от которого приглаженные волосы вновь растрепались, она будто выкинула из головы все крутящиеся там мысли. Псина подскочил, процокал вперед нее к винтовой лестнице – привычно готовый к путешествиям друг, у которого просто была небольшая передышка. Фаренгейт и Кейт остались в комнате, провожая Выжившую удивленными взглядами и раздосадованно проглатывая свои оставшиеся без ответа вопросы. Хэнкок же нагнал ее у самого выхода и придержал за локоть. – Там бушует рад-буря, сестренка, – мягко предупредил он. – Если не хочешь стать как я, лучше пережди ее. В подтверждение его слов снаружи оглушительно громыхнуло так, что казалось, небо сейчас расколется пополам. Псина угрожающе зарычал, прижав уши к голове, и демонстративно улегся у ног одного из дружинников, охранявших входную дверь. Вивьен вздохнула, разочарованно опустив плечи. – Тем лучше. Мне нужно с тобой поговорить. Они свернули в комнату, заставленную старыми картотеками, доверху набитыми документами довоенных времен. Здесь не было света, и лишь всполохи сверкающих молний сквозь дыры в заколоченных окнах проникали внутрь и ложились на пол тонкими полосами, окрашивая помещение в ядовито-зеленые цвета. – Почему ты оказалась в Старом Капитолии? – поинтересовался Хэнкок усаживаясь в кресло у письменного стола, на котором был водружен разбитый терминал без экрана, используемый обитателями здания как пепельница. Вивьен опустилась в кресло напротив, и оба синхронно закурили уже черт знает какую сигарету за последний час. От нее еще пахло антисептиком, чуждым и подозрительным, но вот дым, что она выпускала из своих легких – он был родным. Уголек сигареты раздвоился в глубине синих зеркал, обрамленных длинными ресницами. – Довольно сложно сосредоточиться во время телепортации. Нужно какое-то конкретное место, причем безопасное, – всегда ожесточенный взгляд вдруг стал чуть теплее. – И я… я подумала о тебе. – Только ты могла назвать Добрососедство «безопасным местом». Уверен, это я виноват, что так радушно встретил тебя здесь. Репутация этого городка трещит по швам, – с фальшивым ворчанием прокомментировал это заявление Хэнкок, стараясь не показывать, что польщен. Странно осознавать, что кто-то доверяет тебе настолько, что готов показать свою уязвимость. Окажись Вивьен не в том месте и не в то время в своем нынешнем состоянии, ей бы не поздоровилось. Однако и ее собака, и она выбрали Старый Капитолий. Они смотрели друг на друга так, словно вели про себя какой-то другой диалог, бессловесный и предназначенный только для них двоих. Подобная связь образуется между людьми, которые вместе прошли через заварушку, подобную операции в «Тикондероге», и научились работать в команде. Привыкать, привязываться, скучать по кому-то – очень опасные эмоции в Содружестве, и жди беды, если чувствуешь их, но бывший мэр любил рисковать. – Так о чем ты хотела со мной поговорить? – напомнил Хэнкок, выбрасывая окурок в пустую раму монитора терминала. Вивьен сразу помрачнела и отвела взгляд, сжав на коленях кулаки. Молнии время от времени озаряли выступившую под ресницами черноту, очерчивали шрамы на правой стороне ее лица. Над столом работали старые часы: какой-то гуль из людей Фар в порыве ностальгии регулярно заводил их и отдавал в ремонт. Вивьен прислушивалась к их тиканью, будто пытаясь найти в нем какое-то равновесие, прежде чем начать трудный разговор. – Я узнала кое-что в Институте. О синтах, – осторожно начала она, и ее следующие слова играли оттенками скрытой печали, и, может, даже сочувствия. – Джон, ты был прав. Он так отвык от своего имени, что порой не сразу понимал, что обращаются к нему. Что-то неприятное процарапало по ребрам, будто пытаясь выбраться наружу: так бывает, когда ожидаешь плохих новостей и твои худшие опасения оправдываются. – Джеймс? – догадался Хэнкок и получил в ответ короткий кивок. – Слухи не врали: твой брат синт.