Конец света – веселись!

Псина ритмично цокал когтями по разбитому асфальту и помахивал хвостом-маятником, уверенно чувствуя себя на знакомой дороге. Его звездно-полосатая бандана заляпалась желто-зеленой слизью дутня, которого он недавно ловко завалил, приземлившись на мерзкое, жирное тело с невысокого холма. Это сражение подняло овчарке настроение, равно как и Хэнкоку с Вивьен, которые лишний раз убедились, что клыки Псине нужны не только чтобы грызть довоенные собачьи лакомства. Трио неспешно шагало в сторону холмистого пригорода Сэнкчуари, за спинами остался Конкрод, некогда уютный городок, встречающий гостей старинными аккуратными домами и уютными улочками с магазинами. Из-за близости минитменов зловредные рейдеры и супермутанты там не селились, и переход по нему напоминал скорее прогулку по парку, если бы не лезли назойливые дутни, единственная угроза от которых – неотстирываемые пятна на одежде. Впереди красная ракета заправки взмывала в ослепительную пропасть голубого неба, по которому плыли кучевые облака. День выдался погожий – как раз для дальнего путешествия. – А правда, что в бейсболе игроки забивали друг друга битами насмерть? И все это происходило в Даймонд-Сити? – спросил Хэнкок, поигрывая белым бейсбольными мячиком, который нашел в разбитой витрине одного из магазинов Конкорда. Ему нравилось задавать Вивьен вопросы о жизни до Великой Войны. Отвечая, она рассказывала ему, каким удивительным был Бостон, пока молох войны не превратил его в ржавеющего пыльного монстра, рождающего иных мелких чудовищ. Беседы о прошлом роднили их – сказочный мир Вивьен, полный жизни и чудес, и грязную реальность Хэнкока, замкнутую в проклятом круге боли и насилия. – Этот стадион раньше назывался «Фенуэй Парк», – поправила Вивьен, щурясь на солнце. – И нет, не убивали. Биты у них были, но с их помощью они отбивали мячи, а потом бежали к базам… Ох, Нейт бы куда лучше объяснил – он был большим фанатом бейсбола. Нейта она сегодня вспоминала чаще обычного. Еще бы, учитывая место, куда они направлялись. Место, с которого все началось. Вивьен явно нервничала по этому поводу – мало приятного возвращаться туда, где тебе причинили боль, потому что душевные раны сразу начинает тянуть, будто сломанную много лет назад ногу – на погоду. – А тебе нравился бейсбол? – Хэнкок подкинул мячик, ловко поймал, подкинул снова. Псина притормозил и повернул голову, любопытными карими глазами наблюдая за его движениями. – Не то чтобы. Правила у него – какая-то ерунда. – Ничего себе «ерунда»! Херачить друг друга битами… – Да не херачили они друг друга битами, говорю же! Они отбивали ими мяч, а потом бежали по базам… Хэнкок расхохотался, чем окончательно привлек внимание Псины, который теперь возбужденно подскакивал вокруг него, не сводя глаз с мячика и поскуливая от нетерпения. – Ты не знаешь правил, – догадавшись, подловил бывший мэр. – Да, я не знаю правил, – раздраженно созналась Вивьен под его хриплый смех и тоже улыбнулась, заразившись его весельем. Это было приятно – после возвращения из Института она всё чаще предпочитала оставаться в вялой задумчивости. Хэнкок перехватил мяч поудобнее, замахнулся, имитируя подачу бейсбольного игрока с фотографии в старом журнале, и закинул подальше, а Псина бодро рванулся следом, исчезнув в густых кустах. Вскоре он вынырнул обратно, держа игрушку в зубах. Они стали кидать мячик по очереди, и пес приносил его то Хэнкоку, то Вивьен, хотя иногда отказывался отдавать и отбегал подальше, забавно тряся ушастой головой и призывая их за ним погоняться. Так они и добрались до главных ворот Сэнкчуари, собранных из всего, что попалось под руку: старых покрышек, досок, жестяных настилов и рубероида. – Не самое эстетичное поселение минитменов, – оценила Вивьен, которой в путешествиях по Содружеству довелось видеть укрепления и получше. – Признаться, я мало чего сделала, чтобы тут стало лучше. Так, помогла посадить несколько саженцев, да прибрала собственный дом. Мой главный вклад в том, что я сняла Престона с балкона. – Прости, что ты сделала с Престоном? – услышав странную формулировку, развеселился Хэнкок. – Долгая история про рейдеров, силовую броню и Когтя Смерти. Я тебе как-нибудь в другой раз расскажу. Они ступили на деревянный горбатый мост, зияющий дырами в трухлявых досках. Труп одичавшей дворняги сладковато смердел разложением, наполовину свешиваясь с поломанных перил. – Ты все еще их генерал? – Хэнкок загнул пальцы в «кавычки», которыми в окружении Вивьен принято было обозначать номинальность пафосной должности Выжившей. – Ага. Тошкин завоеватель и кукурузный воин. Вот и фирменный сарказм Вивьен – вырывается, когда не следует, и выдает волнение. На сторожевых постах несли вахту два охранника, подле них стрекотали две турели – порядком помятые и далеко не такие мощные, как на маяке Кингспорта, но рабочие. Минитмены начали свое очередное шествие по Содружеству именно с Сэнкчуари, но теперь перебрались в свой Замок, оставив это место на откуп поселенцам. – Добро пожаловать домой, мэм! – приветствовал один из охранников, который оказался гулем. Второй дружелюбно помахал ей, скрывая свое лицо под строительной оранжевой каской и светонепроницаемыми солнечными очками. Псина дружелюбно тявкнул, и ворота со скрипом раскрылись, пропуская самую старую жительницу в город. – Хэнк, Алан, добрый день! – поздоровалась Выжившая, когда тень сторожевого поста упала ей на лицо и позволила поднять голову и взглянуть на постовых. – Проблем нет? – Таких, чтобы мы не справились, нет, – ответил гуль, демонстрируя самодельный пистолет-пулемет. Солнце высветило впереди дорогу, и серый растрескавшийся асфальт окрасился в золото. Вдоль улицы друг за дружкой выросли частично восстановленные домики – типичные представители одноэтажной Америки довоенных лет. – У тебя здесь и гули живут? – удивился Хэнкок, когда вход остался позади. – Да, а что тут такого? Я не делаю различий, – невозмутимо отозвалась Вивьен. Обычно ее раздражало, что между гулями, синтами и людьми зияет пропасть и царит тотальное недоверие. – Только человек из Убежища мог так ответить, – одобрительно хмыкнул Хэнкок. – Получается, вы тут построили свое Добрососедство с мутафруктами вместо ментатов. – Я – человек из народа и служу народу! – громко продекламировала Вивьен, очень похоже копируя его хрипоту и манеру речи. – Без этого звучит несолидно. Примерь-ка и повтори, – поощряя пародийный талант, Хэнкок сорвал треуголку, водрузил Выжившей на голову, и она вновь хрипло выдала его фирменную фразу, окрашивая ее поднятым вверх кулаком и супергеройской стойкой, напомнившей ему времена Серебряного Плаща. – Уже лучше? – Намного! Моя треуголка шикарно на тебе смотрится, Вив. – Правда? Ну, тогда назад ты ее не получишь. – Эй, я не говорил, что шикарнее, чем на мне. А ну, отдай! – Попробуй, забери! Вивьен ловко нырнула под его протянутой рукой и подобно Псине с мячиком отскочила в сторону, но Хэнкок проворно догнал ее, поймал и сгреб в охапку, возвращая любимый головной убор на законное место. Когда она плотно прижалась спиной к его груди, отчаянно пытаясь высвободить запястья из его цепких пальцев и вновь покуситься на заветную шляпу, знакомый запах табака и пороха, смешанный с собственным ароматом Вивьен, в очередной раз напомнил бывшему мэру, что близость этой женщины волнует его и одновременно тревожит. – Джон, пусти! Не буду я её забирать, обещаю! – Что-то слабо верится, Вив. Так они дурачились, заливая округу беспечным смехом, пока не обнаружили, что несколько опешивших поселенцев стали свидетелями их ребячества, и поспешно отлепились друг от друга, неловко поправляя примятую одежду. Хэнкок предлагал ей снова залить впечатления от семейного воссоединения, как это было в «Третьем рельсе», но это бы не помогло: для того, чтобы пережить тот факт, что твой сын в два раза старше тебя, нужна терапия позабористее. Оказалось, что вдоволь посмеяться и вспомнить, каково было беззаботно гулять по этой улочке, тоже неплохое средство от меланхолии, но эффект недолговечен – едва веселье кончилось, напряжение вновь завладело телом Вивьен, и она стала серьезной и сосредоточенной, держа путь к дому, ставшему тенью ее довоенного прошлого. Вивьен уже видела жизнь Хэнкока, но впервые и он смог посмотреть, как раньше жила она. Ее дом, некогда облицованный голубым сайдингом, остатки которого кое-где висели на железном каркасе стен, мало чем отличался от других жилищ в округе. Когда-то это был типичный модный пригород, где, если верить уцелевшей на билбордах рекламе, дети играли на улицах, красивые «Корвеги» и семейные седаны стояли на подъездных дорожках, а в садиках за белым штакетником соседи хвастались друг перед другом подстриженными живыми изгородями и роскошными цветниками. Теперь под слепящим солнцем медленно поднимала голову новая жизнь: крыши залатали грубой фанерой, провели в дома свет, а вместо цветников разбили огороды с тыквами и мутафруктами. Все это пряталось за опоясывающей городок стеной, защищающей его от рейдеров, супермутантов и других неприятностей Пустошей. До детей, беззаботно играющих на улице, было еще далеко, но подобные места создавали обманчивую, но приятную надежду, что Содружество еще способно жить в мире. – Зайдем ненадолго, – пообещала Вивьен, шагнув на крыльцо и берясь за круглую ручку ярко-оранжевой двери. – Нужно кое-что забрать. Псина протиснулся следом, без труда нашел свою миску и принялся за еду, громко чавкая сухим собачьим кормом. Робот из серии «Мистер Помощник» приветливо выплыл в гостиную, радостно помахивая хозяйке тремя длинными руками-манипуляторами. – Мисс Вивьен, вы вернулись! Добро пожаловать домой! Хотите, я что-нибудь приготовлю? – Не сейчас, Кодсворд – я всего на секунду, – отмахнулась та, проходя дальше по коридору. – Так вот как ты жила до войны? – протянул Хэнкок, опасливо обходя Кодсворда по широкой дуге. Не то чтобы он не доверял роботам, но КЛЕО, торговавшая оружием в Добрососедстве, держала на своем терминале планы по весьма изобретательному умерщвлению его и Фаренгейт, так что лишняя осторожность никогда не помешает. – Да. С Нейтом и Шоном. Нейт получал хорошее армейское жалование, да и я в адвокатской конторе зарабатывала неплохо, так что мы перебрались в пригород, чтобы Шону было где побегать, – под ее бормотание в спальне с шумом открывались ящики покосившейся тумбочки. За двести лет дом обветшал, лишился стекол и покрылся ржавчиной, но Вивьен и Кодсворд старались поддерживать в нем хотя бы формальную чистоту. За стеной урчал генератор, давая комнатам свет, на кухне рядами стояли бутылки фильтрованной воды, высились горки обедов быстрого приготовления и несколько непочатых бутылок виски. Пол устилали полуистлевшие ковры, на кофейном столике напротив старенького дивана тихо бубнило радио Даймонд-Сити. Окурков, битого бутылочного стекла и другого мусора не наблюдалось – Вивьен ревностно ограждала жилище от Пустошей, словно старалась сохранить последний островок довоенной цивилизации на том клочке земли, что считала своим. Она так много вложила в него, что казалось, включи воображение, и заиграет блюз Старого Мира и как по волшебству возродит его из пепла. Хэнкок заглянул в бывшую детскую Шона, и ему сразу стало понятно, что это помещение практически свято для Вивьен. Тут царила почти стерильная чистота, и вот здесь белый костюм из Института смотрелся бы к месту. К стене приставили синюю детскую кроватку с остатками подвесной карусельки, на которой болталась крошечная красная ракета. Выцветшие книжки для малышей, плюшевый мишка Тедди, пластмассовая детская бутылочка с треснувшей соской, погремушки – все это поместилось в большую сетчатую корзину и было прикрыто от пыли вязанным круглым ковриком. Голубое одеяльце Шона бережно сложено в изножье кроватки – от угла аккуратно отрезан небольшой квадратик. Мысленно выругавшись, Хэнкок поспешил покинуть эту обитель разбитых надежд, чтобы желание сжечь одеяло, дабы не попадалось на глаза Вивьен, не завладело им окончательно. В спальне было немного хуже – деревянные рейки и доски двуспальной кровати Нейта и Вивьен были сложены в углу, готовясь стать запчастями для баррикад – от супружеского ложа остался матрас и пара сложенных друг на друге подушек. Судя по всему, Выжившая предпочитала не проводить ночи в родном доме, если не прижимало, и это многое о ней говорило. – А тут было уютно, – оценил бывший мэр, прислонившись спиной к дверному косяку спальни, откуда открыто глазел на зад Вивьен, наклонившейся над ящиком прикроватной тумбочки. – Пришлось многое отремонтировать, да и мебель из каталога встала в копеечку, но да, было уютно. О, нашла! – она выхватила какой-то мелкий предмет, блеснувший в ее пальцах в свете потолочной лампы, выпрямилась и обернулась, встретив его беззастенчивый взгляд. – Что? – Просто наслаждаюсь видом. Если уж идем в Убежище, прихвати там еще один комбез. В нем твоя задница смотрится еще круче, чем в этих брюках, – ухмыльнулся Хэнкок, кайфуя от недовольного и одновременно смущенного выражения ее лица. Что ж, пусть привыкает к тому факту, что он всегда говорит, что думает, а думает он порой такие гадости, что самому стыдно. Хэнкок не то чтобы жаждал флиртовать с ней, но хотел как-то ее отвлечь от всех этих невеселых мыслей о Шоне и Нейте. – Если найдем два комбинезона, твою задницу затолкаем в один из них. Посмотрим, чья выглядит круче, – быстро оправившись, задиристо парировала Вивьен, проходя мимо него к выходу и вновь давая ему возможность «насладиться видом». – Как новый фильтр для воды, Лонни? Не барахлит? – Работает отлично, мэм, не беспокойтесь. Они миновали два дома, сопровождаемые взглядами жителей Сэнкчуари, которые приветствовали Вивьен или гладили Псину, гордо вышагивающего впереди. Потом Вивьен свернула на тропинку и перешла раскинутый над обмелевшей замусоренной речкой узкий мостик, от которого начинался подъем на скалистый холм. Серая гряда и торчащие из нее замшелые камни напоминали кривую рожу спящего великана с густо заросшими бровями-кустами. – Каким он был? – Хэнкок закурил, глядя на ссутулившиеся от его вопроса тощие плечи Вивьен. Для нее это было глубоко личным, но казалось неправильным, что его ведут к человеку, о котором он не знает ничего, кроме имени. К трупам в Содружестве относились без особого пиетета, но всё, что касалось довоенной жизни Вивьен, почему-то невольно обрастало сакральным значением. – Нейт? Ну… – она задумалась так глубоко, что даже притормозила, подбирая нужные выражения. – Он был «своим парнем», и все говорили, как мне с ним повезло. Всегда собирал вокруг себя кучу друзей, забавно шутил, красиво ухаживал за мной… Уничтожающее всё хорошее словечко «но» обязательно должно было тут прозвучать, но почему-то осталось непроизнесенным: Вивьен вдруг утянуло куда-то глубоко в собственную память. *** Однажды Нейт спас ее от микроволновки. Ворвался на кухню и под хлопанье кукурузы внутри железного ящика утянул Вивьен под голубую столешницу гарнитура. – Стреляют! – у Нейта были бешеные глаза и каменный взгляд. – Нейт, это просто попкорн! Мы же хотели посмотреть кино вечером? Он очнулся. Тупо смотрел на тонированное стекло и надувающийся за ним картонный мешок, чувствуя себя идиотом. – Этот звук... Могла бы подумать, что он напомнит мне о войне… Он редко кричал. Не сорвался и сегодня, но голос его звучал глухо, как из-под воды. – Прости… Раньше ты любил попкорн…. Так Вивьен узнала про триггеры. На встрече жен военнослужащих психолог рассказывал, что спровоцировать приступ могут любые звуки, похожие на выстрелы или взрывы, определенный тон голоса и даже некоторые цвета. Запомнить рекомендации было в теории несложно, но на деле триггеров оказалось гораздо больше, чем в тоненькой брошюрке под названием «Помощь близкому при ПТСР». Казалось, что весь дом превратился для Нейта в сплошную боевую зону. Пылесос втягивал грязь с ревом летящего самолета, мелочь из кошелька высыпалась со звоном отработанных гильз, капли по листовому железу крыши стучали градом пуль о силовую броню. Вивьен чувствовала себя сапером на минном поле – неумелым, который неизбежно напарывается на все новые и новые снаряды. Она стала стараться занимать как можно меньше места в доме, пока не выяснилось, что не тревожить неблагонадежный покой супруга можно только в кресле с журналами для беременных. Шуршание их глянцевых страниц не напоминало Нейту о войне, и Вивьен казалось, что не будет напоминать и будущий ребенок. Это было для неё выходом, лазейкой, способом наконец-то вывести мужа с поля вечного сражения. *** На вершине двумя ржавыми столбами вцепился в землю довоенный билборд «Волт-Тек»: веселый Волт-Бой с улыбкой на всё свое неестественно счастливое лицо провожал людей к воротам в Убежище. «Приготовьтесь к будущему!» – гласила надпись, под которой радостные дети с нетерпением тянули за руки родителей, стремясь под защиту подземных городов-крепостей. Удивительно циничный рисунок: знали бы они, какое будущее их ждет в этих убежищах, предпочли бы остаться под градом ядерных ракет. – Но…? – напомнил о своем существовании Хэнкок, и Вивьен осознала, что слишком затянула паузу. – Но после ранения он будто потерялся. Он никогда не рассказывал подробностей и в целом старался оставаться собой, но что-то в нем изменилось. Днем он вел себя как обычно, но по ночам скрипел зубами, плохо спал из-за кошмаров, а потом просыпался и уходил к телевизору. Цепенел на диване, часами смотрел его и молчал, вряд ли понимая, что там показывают. – Он… обижал тебя? – осторожно поинтересовался Хэнкок, опасаясь задеть чувствительную иглу чужой души и разбудить дремлющих на ее острие демонов. Он знал множество примеров, когда побывав в своей первой перестрелке, молодые парни ехали крышей, и если одни тихо спивались, начинали молиться каким-то своим богам (возможно, даже дьяволам – разница невелика) или вешались на дверной ручке, другие становились агрессивными, видя мир полем вечного сражения, которое никогда для них не закончится. А однажды, еще до встречи с красным сюртуком, Хэнкок сам едва не задушил девчонку, потому что ему привиделось, что это Вик собрался зарезать его ночью в собственной постели. Спасибо Фар, которая услышала странную возню за стенкой и спасла беднягу. Конечно, тогда Хэнкок находился под действием какой-то новой «уличной» химии, непонятно где намешанной, но с тех пор его преследовало тревожное чувство, что монстр из него вовсе не ручной и может быть опасен даже когда спит. – Нет, никогда, – Вивьен так убедительно покачала головой, словно сама мысль о таком оскверняла память о Нейте. – В плохие дни он просто уходил в себя или пропадал за терминалом – писал о своей роте или письма сослуживцам. Я однажды заглянула, когда он забыл установить пароль. «Война никогда не меняется» – кажется, так там было… Война никогда не меняется. Если Нейт не стащил это выражение у какого-нибудь писателя, этот парень был на удивление прозорлив. Едва волна убийственной радиации отпрянула от берегов остатков цивилизации, выжившие сразу схватились за палки и камни, но не для строительства, а чтобы проломить кому-нибудь голову за жареную лапку радтаракана. И вот, двести лет спустя, снова гремят ядерные снаряды, а люди, прикрываясь благими намерениями, навязывают свои идеалы другим, готовые ради этого устроить новый конец света. Непрерывный цикл насилия приводит лишь к одному: доказывает бессмысленность войн, потому что по сути они ничего не меняют, а лишь запирают всех ее участников в ловушку, обрекая на бесконечное повторение. – Он очень хотел ребенка, – голос Вивьен вырвал Хэнкока из мыслей о войне и поставил обратно в декорации разрушенной строительной площадки. За сетчатым забором их ждала груда брошенной техники, расставленной вокруг гигантской платформы, уводящей под землю. – Я тоже. Надеялась, что он поможет Нейту – станет главной его целью и отвлечет от войны. Как оказалось, Шон всегда был моей целью, а не его. Когда я забеременела, то совсем перестала обращать на Нейта внимание, сосредоточилась на себе. Он стал надолго уходить из дома: пропадал на бейсболе или торчал с приятелями в барах Конкорда. В итоге я узнала, что там были не только приятели. Последняя фраза была тяжелой – вес ей прибавляли давние печали и забытые сожаления. Хэнкок никогда не видел смысла в браке: зачем добровольно лишать себя свободы выбора и полностью посвящать себя другому человеку, который может видеть все иначе и не оценить такой жертвенности? Привязавшись к кому-то, теряешь контроль, а в вены впрыскивается такая доза эйфории, что лишаешься страха – а это самое опасное, что может случиться в Содружестве, где обязательно кто-то воспользуется этим. Вероятнее всего, это будет именно тот, кому открываешь сердце. Хаотично и в зависимости от эффектов той или иной химии, Хэнкок менял партнерш, но ни одну из них не пустил бы дальше своей кровати, а чтобы попасть туда большой любви не требуется – лишь низменные плотские желания. – Ее звали Елена, – продолжила Вивьен, убедившись, что Хэнкок понял, что речь идет об измене. – Свободная от бытовухи, готовая на любое приключение. Куда мне до нее – я сделала себя затворницей в собственном доме и с огромным животом с утра до вечера читала книжки по беременности. Думаю, я тоже виновата в случившемся – думала только о ребенке, видела, что Нейту плохо, но предпочитала делать вид, что все хорошо. Мне казалось, я раздражаю его – слишком часто делаю что-то, напоминающее ему о старых ранах. – Свободная от бытовухи, готовая на любое приключение, – процитировал Хэнкок. – Ты будто о себе говоришь, Вив. Вивьен не ответила, но на лице ее появилась странная улыбка. Должно быть размышляла, стал бы Нейт изменять ей, будь она тогда такой, какой стала сейчас. Сама концепция верности как акта самопожертвования ради целостности супружеского ложа Хэнкоку была чужда, потому что с любовью – оно как с наркотиками – не принимай, если не кайфуешь. – Ты простила его? – Он умолял, говорил как виноват, и я… Постаралась понять, – отрывисто заявила Вивьен. – Осталась ради Шона, да и он тоже. Мы оба так опекали его, думали, что он склеит наш разваливающийся брак, но… Понимаешь, если по лобовому стеклу пошла трещина, ее уже не скроешь – надо стекло менять. Пока Хэнкок размышлял над этой метафорой, Псина с лаем погнался через всю стройплощадку за кротокрысенышем, зазевавшимся на открытой местности и отставшим от своей стаи. Испуганный зверь ломанулся в груду мусора, поднимая клубы пыли и песка, и ушел в землю. Уже заведенный азартом охоты, Псина начал отчаянно работать лапами, чтобы добраться до добычи, но Вивьен подозвала его, так как пора было спускаться в Убежище. Выжившая поднялась в кабину управления, нажала на кнопку, взяла собаку за край банданы, и они с Хэнкоком встали на платформу, которая медленно пришла в движение, начиная спуск. Разговор о Нейте, ставший неожиданно тяжелым для них обоих, на этом прервался. – Отсюда я увидела, как упали бомбы, – Вивьен повернулась в сторону Светящегося моря, сияние которого было не видать, когда в небе висело солнце. – Жуткое, должно быть, было зрелище, – предположил Хэнкок, наблюдая, как тень от стены лифтовой шахты красиво падает на ее сосредоточенное лицо, оттеняя острые скулы и тонкий нос. – В Содружестве всякое бывало, но это было страшнее всего, – кивнула она. Гигантская шестеренка входной двери ярда четыре в толщину была отодвинута в сторону, оставляя проход открытым, но никто не потревожил Убежище за тот год, что оно пустовало, чему с большой вероятностью способствовали минитмены, усиленно патрулирующие округу. В Убежище царствовала пустота и такая жуткая давящая тишина, что и Когтю Смерти здесь бы снились кошмары. Пока они двигались по коридорам, озаряемые светом ламп, выглядывающих между тянущихся по потолку труб, на пути попадались старые скелеты, многие из которых были в комбинезонах с большими световозвращающими цифрами 111 на спинах. Несколько дохлых радтараканов, очевидно, стали первыми жертвами Вивьен в ее новой жизни после разморозки. Это сейчас она привыкла иметь дело с чудовищами и похуже, а ведь тогда она ничего не знала о постядерном мире и ужасах, творящихся в нем. Каково ей было проходить здесь совсем одной, да еще и после того, как ее мужа убили, а сына забрали? В отделе криогенной заморозки царил промозглый холод, с потолка текло, и звук шлепающих в лужи капель был единственным нарушителем тишины. В полутемном помещении криокамеры были похожи на огромные белые кастрюли с ручками. Определенно, решил Хэнкок, это самое мрачное место во всем Содружестве, и он бы предпочел сейчас оказаться в центре Либерталии, среди рейдеров, чем здесь. – Люди так просто добровольно разрешали себя замораживать в этих штуках? – тихо спросил он, глядя в тлеющее лицо пожилой женщины, чьим гробом стала проклятая морозилка. – Нам сказали, что это будет медосмотр, – ответ наивной девочки из довоенного мира, но не женщины со шрамами, что обменяла самою свою суть на благо сына. Вивьен медленно прошла в конец комнаты, ее тяжелые ботинки глухо стучали по металлу, оставляя мокрые следы. Чем ближе она была к своей цели, тем нерешительнее становилась. С потолка сорвалась капля, упала ей на макушку, заставив вздрогнуть и раздраженно провести ладонью по всклокоченным волосам. – Из этой камеры выбралась я, – она махнула налево. – А там… Напротив ее настежь открытой камеры находился Нейт. Он лежал в естественной позе, будто заснул в ожидании очереди на заморозку, и лишь рана в районе сердца, из которой тонкой дорожкой по животу спускалась застывшая струйка крови, подсказывала, что это не вовсе так. – О черт, Вив… Хочешь, уйдем отсюда? – Хэнкок почувствовал, как сжимается сердце, когда он увидел мелко дрожащие пальцы Вивьен, замершие напротив окошка, за которым лампочки освещали безмятежное лицо ее мужа. Пожалуй, он был красив: волевой подбородок, безжалостно прямой нос, густые темные волосы, заиндевевшие из-за заморозки. Разложение не тронуло его тело, словно он умер только вчера, а не больше шестидесяти лет назад, и это отталкивало, потому что наличие Нейта в этой камере нарушало один простой закон: все мертвое должно истлеть. – Нет. Я должна сделать то, зачем пришла, – она старалась быть решительной, но голос предательски дрожал. Прознав откуда-то об интересе Хэнкока к личности Вивьен, Ирма предложила тому сделку: за солидную сумму она могла показать ему запись, сделанную в «Доме воспоминаний», а именно, фрагмент памяти Келлога, в котором наемник вскрывает криокамеру Нейта. Мэр тогда отказался, потому что в отличии от Ирмы находил копание в чужой памяти отвратительным. Сейчас он почти жалел об этом: упущенное знание помогло бы проявить больше эмпатии к Вивьен. Казалось, что она вновь переживает весь этот кошмар. Шестьдесят лет назад она была прямо напротив и беспомощно смотрела, как Келлог забирает ребенка и безжалостно стреляет в грудь ее супруга. Наверняка сбила кулаки в кровь, пытаясь выбраться, кричала до хрипоты в горле, но бандит видел в ней не мать и даже не человека, а лишь собственность Института, которую надо сохранить «на потом», как недоеденный арбуз в холодильнике. После ей пришлось выбираться отсюда совсем одной, потерянной и полной боли и страха. Сейчас Вивьен стояла на том же месте, но уже не одна. Хэнкок тоже был здесь. Он не смог подавить желание напомнить ей об этом, поэтому приблизился и встал за ее спиной. Их лица отражались в окошке камеры Нейта, и Хэнкок старался не смотреть на свое, сосредоточившись на синей стали в глазах Вивьен. – Жаль, что я не смог разделить с тобой месть за его смерть, – решительно произнес он, положив руку ей на плечо и мягко сжав пальцы. – Со мной был Ник. Я не горжусь этой местью. Я дала волю гневу – это было… непрофессионально. – Что ты имеешь в виду? – Я ведь адвокат. Я должна видеть человека глубже, чтобы понять, почему он совершает преступление. Келлога же я попросту казнила. Заглянув в его память, я даже… простила его… – Простила ублюдка, который убил твоего мужа? – Мы же не рождаемся злодеями, Джон. Келлог стал таким, потому что в его жизни случилось очень много плохого. Он не знал, как выжить иначе. Когда жизнь кидает на прогиб, есть два пути, которые ты можешь выбрать: сломаться или бороться, и Хэнкок прошел по каждому. После всего случившегося с Шоном Вивьен предстоял тот же выбор. – Ладно, – твердо заявил Хэнкок. – Сделаем то, зачем пришли. Вместе. В глазах в отражении вспыхнула благодарность. Вивьен накрыла ладонью его руку, по-прежнему лежащую на ее плече, и взглянула на напарника из-под небрежно остриженной челки. Ее бледное лицо слегка порозовело от осознания степени искренности между ними. Дыхание обоих смешалось в одно бледное облачко пара. – Я попросила Стурджеса снова его заморозить, чтобы похоронить позже. Откладывала это, пока не найду Шона. Теперь пора. Дашь мне минутку? Хэнкок понимающе кивнул, отошел ко входу и закурил, устроившись на металлическом ящике. Псина улегся у его ног и грустно положил голову на лапы. Как и людям, ему в этом месте было неуютно. Отсюда они видели, как Вивьен проводит по стеклу криокамеры бледными пальцами и скорбно прижимается к нему лбом. Хэнкок хотел отвернуться, но не мог: настолько завораживающе красива и печальна была эта женщина, полушепотом произносящая последние слова, предназначенные для человека, с которым она строила будущее, но его в одночасье снесла ударная волна падающих бомб. От мечты воспитать сына, отдать его в хорошую школу и состариться вместе с любимым человеком осталось лишь мертвое, разрушительное эхо, слышимое лишь в счетчике Гейгера. – Привет, Нейт. Прости, что давно не приходила, но знаешь, там снаружи столько дел. Я нашла Шона, как и обещала, но… всё немного сложно. Оказалось, что я была ему не нужна, хотя, наверное, это и значит быть родителем: в один прекрасный день увидеть своих детей сильными и самостоятельными. Ты бы им гордился – он так многого достиг, и я думаю, моя миссия выполнена, и мне придется с ним попрощаться. И с тобой тоже. Мне нужно было сделать это еще тогда, до бомб, и хотя я научилась тут так многому, это мне пока дается тяжелее всего, но... Я отпускаю тебя, Нейт. «Нейт. Любимый муж и отец» – эти слова Кодсворд при помощи своей горелки выжег на деревянном кресте, врытом в почву над свежей могилой под сенью огромного клена, растущего за домом Вивьен. Кроны облаков порозовели, небо из синего стало фиолетовым, разогретая за день земля стремительно остывала, погружая мир в белесый туман. Казалось, что за белым покосившимся штакетником вновь вышли на улицы призраки детей, игравших тут двести лет назад. Ветер разворошил листья, погнал их по двору, забрался за шиворот и неприятно щипал затылок. С заднего двора открывался вид на скалистые холмы, бегущую мимо речушку и издевательски позитивный билборд «Волт-Тек», но все равно этот пейзаж был довольно умиротворяющим. Жители Сэнкчуари помогли перенести тело Нейта домой, и теперь оно покоилось здесь, чтобы разложиться в земле, как ему было положено сделать еще много лет назад. Церемония была короткой, лишенной громких речей и сложных ритуалов. В Содружестве не любят долгие прощания – со временем происходит пресыщение смертью, а ужас от нее изнашивается, однако, именно поэтому стараешься не привязываться: каждый близкий человек – потенциальный завтрашний покойник. Стоя вместе с собакой за спинами Вивьен и Кодсворда, почтивших память Нейта минутой молчания, Хэнкок задумался, что бы написали на его могиле. «Здесь лежит Джон Хэнкок. Он много торчал и сдох под забором. Туда ему и дорога». Эта мысль его веселила, пока он не вспомнил, что с большой вероятностью его труп никто никогда не найдет. Надгробной плиты или деревянного креста ему не светит, потому что никому не будет до него дела. Вивьен прислонила к кресту ящик, внутри которого был аккуратно сложен треугольником американский флаг. Затем подвесила на горизонтальную перекладину тонкую цепочку, в которую были продеты два символа вечной любви, что на деле таковой не бывает – широкое кольцо Нейта и маленькое, узкое – Вивьен. След от кольца еще оставался на пальце Выжившей незагорелой полоской, но все же она решилась на этот шаг – выбирала бороться. Распрямившись, Вивьен повернулась к Хэнкоку. В глазах ее застыли слезы и боль, которую она так долго не могла выразить, потому что в Содружестве не до таких банальных вещей. Здесь больны, сломаны и эмоционально нестабильны абсолютно все, и все же, женщина из довоенных времен имела право один день побыть прежней. – Спасибо, что был со мной сегодня, Джон, – тут ее голос сорвался. Слезы – роскошь и оружие женщин, недоступная мужчинам и действующая на них все равно что яд, и Хэнкок мысленно бросился к ящику своего словарного запаса в поисках подходящих слов утешения. Ничего не найдя, он просто шагнул к Вивьен и заключил в объятия, закрывая от могилы мужа, призраков детей, кроватки Шона и всего преследовавшего ее довоенного мира. Он знал, что больше Вивьен в Сэнкчуари не вернется – это место станет чем угодно, но никогда – домом. Когда она уткнулась ему в плечо, обнимая за талию так крепко, что стало тяжело дышать, Хэнкок строго посоветовал самому себе все-таки не сдыхать под забором, потому что как минимум одному человеку в Содружестве все же есть до него дело, а он ни за что не станет причиной, по которой ей снова придется плакать.