Докажите, что вы не...

Пиздюк трясся над зажженной свечой так, будто Хуа Би водрузил ему на плечи еще тонну — или по меньшей мере уселся сверху сам. Задыхаться он начал еще на пятой минуте бега, так что Хуа Би отошел от него подальше, чтобы натужные выдохи не щекотали ему ноги. — Это… нечестно… — выдавил пиздюк, истекая потом. Лицо у него приближалось оттенком к приятной клубничной розовинке. — Я тут… умираю! А вы… — он сподобился зыркнуть на Хуа Би из-под нахмуренных бесцветных бровей, — … прохлаждаетесь! Хуа Би хмыкнул, не упуская с лица выражение каменной непробиваемости. — В следующий раз я возьму тебя с собой в спортзал. Сделаешь хотя бы четверть из того, с чем я там прохлаждаюсь, и останешься жив — вот тогда и поговорим. Пацан издал неопределенный звук, который мог означать как согласие, так и просьбу добить его прямо сейчас. Руки, торчащие из рукавов свисающей футболки, как спички, грозились вот-вот сломаться под весом остального скелета, и крупно тряслись. Вместе с ними тряслась и вся немощная неполовозрелая тушка, и Хуа Би подумал, закатив глаза: и этот человек приходится мне братом. Он подошел ближе, вытянул вперед одну ногу и поддел ею напряженный живот пиздюка, будто хотел пнуть, но пинать не стал: всего лишь ощутимо приподнял опасно съезжающий к свечке торс. Пиздюк возмущенно пискнул. Хуа Би самодовольно ухмыльнулся и подошел к крыльцу. Хэ Чэн, стоящий около входной двери с зажженной сигаретой, наблюдал за потугами братца Хуа Би так, как созерцал прогулки пса, когда выкраивал время для коротких визитов к нему домой. Да, сказал себе Хуа Би с удовлетворением, вот ровно с таким же выражением лица он в прошлый раз наблюдал, как меховая жопа гадит на газон. Настроение, и без того отличное, почему-то стало еще лучшим. — Это не закончится ничем хорошим, — проговорил Хэ Чэн вместо приветствия, не отрывая взгляда от страданий пиздюка. — Тебе это приносит удовольствие? — Да, — ответил Хуа Би, не задумываясь ни на секунду. — А тебе разве нет? Весело же. Хэ Чэн перевел на него внимательный взгляд. Хуа Би ответил ему с аналогичным вниманием, и Хэ Чэн сощурился. — Что, если он пожалуется матери? Хуа Би безразлично пожал плечами. — Пусть жалуется. Его мать вряд ли станет спорить с тем, что пацану в его возрасте нужно уметь постоять за себя самостоятельно. Пиздюк, не выдержав напряжения, с рычанием рухнул прямо на свечку, крикнул комично высоким голосом и откатился в сторону, отчаянно барабаня себя по груди в том месте, где футболка соприкоснулась с огнем. Хэ Чэн снова уставился на эти страдания. По лицу у него невозможно было прочитать ни грамма эмоций. — К тому же, — продолжил Хуа Би как ни в чем не бывало, — если бы у него имелись кое-какие навыки к моменту похищения, может быть, никакого похищения и не случилось бы. Как думаешь? Хэ Чэн затянулся и покачал головой. Повторил: — Я думаю, что все это плохо кончится. — Как будто ты хоть о чем-то думал иначе, — коротко усмехнулся Хуа Би. Хэ Чэн смерил его еще одним внимательным взглядом, но промолчал. Прищурился от дыма. Хуа Би развернулся, легко сбежал по ступенькам и склонился над пацаном, глядя на него сверху вниз. — Поднимайся. Школу никто не отменял. Насколько я помню, перед большим перерывом у тебя физкультура. Если узнаю, что ты отлынивал — будешь стоять в планке еще и вечером. Пиздюк страдальчески наморщился, и Хуа Би, сунув руки в карманы, наклонился к его лицу еще ближе, прикрыл глаза и сказал доверительным тоном: а первым уроком математика. Хнычущий стон, раздавшийся у него за спиной, сделал ему очень хорошо. Хэ Чэн покачал головой, но ничего добавлять к уже сказанному не стал. Ситуация становилась все забавнее с каждым следующим днем. С момента похищения (а значит, и стычки в ванной) прошла сначала одна неделя, а затем и вторая, но Хэ Чэн не заводил с ним никаких разговоров на тему папашиной бывшей — ни осторожных, ни таких, которых Хуа Би в общем и ждал. Время шло, Хэ Чэн молчал, с белобрысой мамашей пиздюка они весьма удачно не пересекались, и Хуа Би постепенно сделал единственный логичный в этой ситуации вывод: по той или иной причине перепалка, которая могла бы принести ему немало неприятностей, не вышла за пределы ванной, прилежащей к гостевой комнате. Что не могло его не радовать. Ну, радовать — это, пожалуй, слишком громкое слово, но мысль о том, что он поставил нахалку на место, неизменно доставляла ему определенное удовольствие каждый раз, когда он об этом вспоминал. Это случалось с некоторой периодичностью. В тот первый день, конечно, он с трудом мог думать о чем-то другом и никак не мог сосредоточиться. Хэ Чэн пристально наблюдал за тем, как Хуа Би сначала опрокинул чашку с кофе, потом уничтожал на балконе одну сигарету за другой и в целом вел себя так, будто что-то в него все-таки попало в порту. Терпения Хэ Чэна хватило на два часа: после этого он подозвал Хуа Би к себе, велел ему взять сутки, чтобы отоспаться, и появиться следующим вечером в подобающем и собранном виде. Хуа Би попытался было воспротивиться, но Хэ Чэн и слушать не стал, как он отнекивается. В конце концов все закончилось тем, что он подчинился Хэ Чэну, но вместо того, чтобы поехать прямо домой, снова отправился в бар и грубо, бесцеремонно и нахрапом склеил первую попавшуюся девицу. Нерастраченная злость и напряжение блуждали по телу обжигающими волнами, в памяти то и дело вспыхивало разгоряченное, порозвевшее лицо в ореоле растрепанных волос и тонкая полоска кружева, выглядывающая из узкой щели в рубашке. Хуа Би набросился на девицу из бара прямо в машине и не спускал ее с себя почти до самого рассвета. Наутро, когда девица, ковыляя, но все равно сияя улыбкой от уха до уха, ушла, Хуа Би отшлифовал воспоминания о прошедшем дне еще пару раз и, кажется, успокоился. И вот тогда, когда влияние мыслей на тело ослабло до слабого трепыхания и едва ощутимого сытого тепла, он устроился в полной горячей ванне, закинул руки на ее бортики и хорошенько обдумал ситуацию со всех сторон. И чем больше он обдумывал, тем больше ему эта ситуация начинала нравиться. Хэ Чэн был не из тех, кто сглаживает острые углы и дожидается, пока ты придешь в себя: если ему было что сказать по делу, он говорил это, не выбирая удобных или неудобных моментов. И если он отпустил Хуа Би домой, не насовав ему пиздюлин в хвост и в гриву за неподобающее обращение с этой их блядской королевой, значит, об этом самом обращении он ничего не знал. Вывод напрашивался сам собой, единственный логичный и очевидный: белобрысая по какой-то причине решила не рассказывать Хэ Чэну об их перепалке в ванной, и ее недоросль не сделал этого тоже — и Хуа Би был уверен, что не ошибется, если предположит, что и к этому приложила руку Цзянь Мэйлинь. Хуа Би поболтал ногой в воде и усмехнулся. Что это, если не знак, что все идет так, как должно? Каждый следующий день только убеждал его в том, что именно так все и складывается. Отец ожидаемо распорядился снять его почти со всех текущих заданий и приставил к пиздюку на постоянку, но Хуа Би, полный какого-то язвительного любопытства, даже не расстроился по этому поводу. В конце концов, если не забывать напоминать себе, что эта ошибка эволюции приходится ему братом и даже не догадывается об этом, можно немало повеселиться. Это даже не учитывая того, что с его неуравновешенной мамашей Хуа Би и встречаться не приходилось. Зато учитывая то, что какое-то время назад она забрасывала его сообщениями, неизменно остававшимися без ответа. Ну, именно так и предпочитал рассматривать события Хуа Би. До тех пор, пока остатки папашиной семейной жизни не переехали в особняк Хэ, коммуникация с белобрысой ограничивалась сухими сообщениями: сначала — адресом квартиры и школы, в которой учился пиздюк, потом — ежедневно вечером — его расписанием на следующий день. Хуа Би ничего не писал в ответ. Во-первых, писать было особо нечего — она и без его ответа увидит, что сообщение в мессенджере прочитано. А во-вторых, его забавляло осознание того, что отцовская бывшая ежедневно написывает ему, не получая в ответ ни слова. Расскажи он об этом Хэ Чэну… в общем, Хуа Би был рад, что с Хэ Чэном они на эту тему не говорили. Кому, как не Хуа Би, было знать, каким неприятным может быть тяжелый и давящий взгляд этого человека. Не то чтобы у Хуа Би уже броня не наросла. Но все равно было бы неуютно. А когда папаша наконец догадался совместить приятное с полезным (Хуа Би всерьез подозревал, что помог ему с этой гениальной мыслью никто иной, как Хэ Чэн, уставший от вечного отсутствия Хуа Би рядом в нужный момент) и настоял на переселении своей несостоявшейся семьи номер два в особняк, прекратились даже эти сухие сообщения в одни ворота. Пиздюк почти всегда был под рукой, и осведомиться о его завтрашнем расписании можно было напрямую у него самого. С Цзянь Мэйлинь Хуа Би по-прежнему не пересекался: то ли он не уловил графика ее присутствия, то ли не было ни какого-то графика, ни ее самой, и пиздюк здесь, как и в их с матерью квартире, проводил подавляющее большинство вечеров в жалком одиночестве. За исключением, конечно, тех дней, когда за ним увязывался этот его мутный дружок. Дружок намертво вцеплялся в недоразвитую тушку с таким энтузиазмом, что Хуа Би уже начинал подозревать большой и страшный секрет. Интересно, думал он, глядя, с каким весьма однозначным выражением на лице белобрысый пиздюк косится на этого дружка, мамашка твоя в курсе, что ты у нас не по девочкам? А батя-то наш как обрадуется. Его-то уж точно не посвятили в подробности личной жизни младшего отпрыска. И несмотря на то, что Хуа Би не требовались рычаги влияния ни на отца, ни на его психованную бывшую, было приятно осознавать: у него в руках есть нечто, что сможет пошатнуть равновесие их обоих. Спроси у него кто-нибудь, зачем ему пошатывать их равновесие, Хуа Би вряд ли ответил бы: скорее просто пожал бы плечами и отмахнулся с каменным лицом. Он и сам не знал, зачем. Ощущение дерзкой вседозволенности, дразнящее ему нервы после перепалки в ванной, подстегивало его на небольшие и по большому счету ничего не значащие глупости — вроде неотвеченных сообщений. Он не знал наверняка, но почему-то подозревал, что Цзянь Мэйлинь такое задевает. И эта мысль неизменно согревала его ядовитым теплом. С отцом было еще проще. В этом Хуа Би разобрался в тот же день, как его все-таки приставили к пиздюку окончательно, оторвав от других важных дел. И этим было то, что эту свою семью его отец все еще не отпустил. Тогда как их с матерью папаша перестал считать семьей в ту самую секунду, как были подписаны документы на развод. И если раньше это его волновало чуть больше, чем никак, то теперь, когда оказалось, что попытка номер два отцу не дает покоя сильнее, что-то зазудело под самым загривком — не то зависть, не то раздражение. Настойчивое требование отца по смене имени, которому мать подчинилась беспрекословно и почти сразу же, перестало казаться способом защиты. Хуа Би никогда не думал об этом иначе с тех самых пор, как отец доходчиво и спокойно объяснил первый и последний раз: папа работает с людьми, которые могут захотеть обидеть вас с мамой. А чтобы этого не случилось, ты должен навсегда оставить в секрете твое настоящее имя. Теперь тебя зовут А Цю. И от того, насколько хорошо ты это запомнишь, зависит то, захотят ли тебе навредить. И не только тебе, а и маме тоже. Хуа Би — задолго до того еще, как им стал — избавился от привычки переспрашивать то, что усвоил с первого раза. И потому, внимательно выслушав отца, стал после переезда представляться новым простым и неброским именем. Вот только оно не прижилось. Несмотря на то, что называть себя А Цю уже вошло в привычку, то, как его звали раньше, забыть все равно не удалось. Заморачиваться второй сменой имени в жизни Хуа Би не стал, тем более, всей бюрократией в этом случае ему пришлось бы в этот раз заниматься лично, и старых знакомых называть его как-то иначе он не заставлял. Но как только с легкой руки Хэ Чэна его стали называть Хуа Би, он сделал все возможное, чтобы это прозвище отпечаталось в умах вместо имени, данного отцом взамен настоящему. Это новое, выбранное самолично имя село как влитое, и только официальные ситуации и пара других редких случаев заставляли его называться прежним, коротким и неброским — чужим. Вот как при состоявшемся наконец знакомстве с пиздюком. Хуа Би, конечно, подмывало велеть обращаться к себе не просто гэ, а дагэ — и проследить, как пиздюк отреагирует на новость об этом близком родстве. Но не затем отец давал ему это имя, чтобы теперь он разбазаривал выбранное собственноручно всякому сброду. Да и тем более теперь возникали вопросы, зачем на самом деле отец все-таки дал ему это имя. Или почему в таком случае не настоял на смене имени пиздюка. Мне в качестве защиты — отсечение от рода, а пиздюку в качестве защиты — меня. Под пули, в качестве курьера по доставке тощей жопы в безопасность и — самое лучшее — в школу. Расклад понятный и вполне однозначный. И вертел Хуа Би этот расклад на вот такенном вертеле. И, может, как раз потому, что эти размышления сложились у него в голове в достаточно четкую картинку, ему хотелось держать в рукаве хотя бы что-то кроме собственного блеклого разочарования. Что-то, что касалось бы не его самого, а дражайшей сыночки горе-родителей. Большой и страшный секрет пиздюка, который лег Хуа Би в ладони без малейших усилий, вполне годился на роль этой тонкой шпильки. Но пока что использовать шпильку не было нужды. Он ничуть не покривил душой, когда сказал Хэ Чэну, что получает удовольствие от общения с пиздюком — в том, конечно, виде, когда пиздюк трясет едва заметными невооруженным взглядом мускулами на газоне или погибает от тоски над математикой. Братские отношения, лишенные худших своих сторон вроде испорченного детства навешенным в нагрузку сопляком, как случилось у Хэ Чэна, оказались вполне веселой штукой. Это если один из братьев об этом братстве даже не догадывается. И если уговорить воспринимать себя заботу о вертлявом недоразумении исключительно как рабочие обязанности. С таким подходом ничего особо страшного в этой заботе разглядеть не удавалось. Впрочем, Хуа Би даже уговаривать себя не надо было: кругленькие суммы продолжали исправно поступать на его личный счет, как случалось и после сопровождения поставок, и после поисков и отлова не слишком аккуратных в словах и поступках людей. А раз так, Хуа Би оставалось только копить силы для настоящих дел и наслаждаться сложившейся ситуацией. И именно этим Хуа Би и занимался: с чувством, с толком, с расстановкой. Что могло помешать ему? Хуа Би самодовольно ухмыльнулся. Абсолютно ничего. К концу третьей недели регулярных занятий на газоне пиздюк, к возмущению и недоумению Хуа Би, почти ничего не усвоил. Разве что руки у него перестали трястись под весом шваброобразной тушки, а дыхание — превращаться в попытку сдуть с места особняк уже на третьей минуте бега. Не то чтобы Хуа Би ждал от пиздюка каких-то атлетических прорывов, но и бестолкового топтания на месте он не ждал тоже. Когда в очередной вечер жизни в особняке Хуа Би завалился в холл с огромной упаковкой чайных свечей, Хэ Чэн лишь молча покачал головой. Хуа Би кровожадно усмехнулся в ответ, поднялся наверх и постучал в дверь комнаты, которую отвели пиздюку, даже не заботясь о том, чтобы убрать с лица следы ухмылки. Пиздюк опасливо выглянул из-за приоткрытой двери. Увидев, кто за ней стоит, он тут же попытался юркнуть назад, но Хуа Би уже втиснул ногу в узкую щель и навалился плечом. Дверь распахнулась с такой силой, что с размаху ударилась о стену и тут же отскочила назад, стукнув пиздюка по торчащему из-под футболки локтю. Пиздюк дернулся, с шипением потер ушибленное место и уставился на Хуа Би исподлобья. — Вниз, — коротко распорядился Хуа Би, критически осматривая руку толщиной не более пары пальцев. Пиздюк скривился. — Давай, — поторопил Хуа Би тоном, не терпящим возражений. — Пинками тебя, что ли, выталкивать? Я могу. Пиздюк буркнул что-то неразборчивое. Хуа Би схватил его за шею и вытолкнул из комнаты — легонько, чтобы не свалить с ног, а просто придать ускорение. И придержать за ту же шею, если потребуется. А ему, похоже, требовалось — на тощем теле то и дело появлялись все новые ссадины и синяки. Не иначе как с координацией беда, подумал Хуа Би, подталкивая его снова. Он даже подумал было, что пиздюка поколачивают в школе, но потом присмотрелся к царапинам и тут же отмел эту мысль. С кем надо драться, с девчонками, что ли, чтобы на теле вот такие следы оставались? Хуа Би представил, как его младшего братца очень бережно избивает какой-нибудь школьный хулиган — так, чтобы не сделать ненароком больно щуплой тушке, и хмыкнул собственным мыслям. Девчонка, стоящая в коридоре, вытянулась по струнке, скромно сложила руки за спиной и потупилась. Хуа Би окинул ее оценивающим взглядом, не забывая периодически подталкивать пацана в спину. Жалко, что Хэ Чэн не позволяет развлекаться с теми, кто работает в доме. Половине из них в этой их форме так и подмывает предложить пропустить по стаканчику чего-нибудь согревающего в баре. А потом предложить продолжить согреваться. Хуа Би практически не сомневался в том, что не отказалась бы ни одна. Но у Хэ Чэна же всегда все схвачено. И если даже у какой-то из них в глазах мелькает что-то кроме вышколенной доброжелательности, это всегда дело только одной секунды. Уже в следующую там ничего, кроме этой самой доброжелательности, найти не удастся, сколько ни ищи. Потому что каждая отлично понимает, что от Хэ Чэна ничего не укроется. Можно рискнуть и попытаться обойти запрет, но то, что об этом узнают — только вопрос времени. А терять очень даже теплое местечко не хотелось никому. Ну и что, что приходится периодически подтирать кровавые пятна в холле или купать подростков в отключке после похищений. Ко всему этому легко можно привыкнуть. И если не нарушать правил, установленных хозяином особняка, за пару лет исправной работы можно обеспечить себе жизнь до старости. Хуа Би, конечно, знал, что он хорош в постели — ни одна еще не уходила от него наутро недовольной, — но он прекрасно отдавал себе отчет в том, что ни одни потрахушки не стоят целого будущего, и потому всерьез об этих девчонках никогда не задумывался. В конце концов, в Китае, слава небесам, пока еще не запретили ни бары, ни ночные клубы. В тех, с кем потрахушки не принесут ничего, кроме обоюдного удовольствия безо всякого головняка, у Хуа Би недостатка еще никогда не возникало. За этими мыслями Хуа Би не заметил, как они покинули особняк и добрались до облюбованного места на лужайке. Он скомандовал пиздюку разминаться, распаковал свечи, выудил из упаковки парочку и вручил остальное другой девчонке, молча стоящей у входа в дом. Хэ Чэна поблизости не оказалось, и Хуа Би позволил себе проехаться по пиздюку чуть больше и дольше, чем обычно. За полчаса пиздюк успел изойти седьмым потом, подбрасывая тощие колени в воздух, подтягиваясь (то есть повиснув на перекладине и в течение минуты издавая булькающие звуки в попытках подтянуться хотя бы раз) и наворачивая круги вокруг особняка с таким свистом, будто у него спустила шина. Так что ничего удивительного в том, что из планки пиздюк плюхнулся на бок уже через пять секунд, не было. — Еще двадцать секунд, — напомнил Хуа Би, равнодушно глядя, как пиздюк корчится на земле. — Не могу, — обессиленно простонал пиздюк, хватаясь трясущимися руками за пресс. — Давай-давай, — сказал Хуа Би задиристо и слабо пнул его в голень. — Это было не предложение, если ты вдруг неправильно понял. Ты сейчас возвращаешься в планку и стоишь в ней еще двадцать секунд. Пиздюк бессильно зарычал, все еще валяясь на земле. — Тридцать секунд, — с наслаждением исправился Хуа Би. Пиздюк сверкнул колючими глазами. — Минуту. Пиздюк возмущенно задохнулся, зыркнул исподлобья снизу вверх и подскочил с земли так, будто она пнула его под зад. — Ты, — прошипел он, приближаясь к Хуа Би и обдавая его волной жара даже с расстояния в пару шагов, — ты же просто издеваешься надо мной! Я только что намотал столько кругов вокруг этого проклятого дома, сколько за всю жизнь не бегал! Я подтягивался! Я ПРЫГАЛ! И тебе все равно мало?! Что ты за ублюдок такой? И это отважное, но не слишком сообразительное создание выставило перед собой средний палец, попытавшись ткнуть его прямо Хуа Би под нос. Руки у него все еще подрагивали, так что жест получился не настолько эффектным, как, должно быть, задумывался. Но выглядело все равно решительно. Для тринадцатилетнего пиздюка. Хуа Би, равнодушно и медленно моргнув, прикинул, насколько велика вероятность, что пиздюк от усталости решил покончить с жизнью чужими руками. Вероятность казалась небольшой: по лицу было больше похоже, что этому слаборазвитому мозгу очень хотелось жить. Может, чтобы успеть развиться еще хотя бы немного. Именно на этом Хуа Би и решил сыграть. Он схватил пиздюка за цыплячью шею — под ладонью тут же остро проехались позвонки — и процедил, сжимая пальцы: — Я еще даже не начинал над тобой издеваться. Ты поймешь, когда я начну. Например, я могу забросить тебя на необитаемый остров. И заявиться туда только через полгода. Просто чтобы посмотреть, как ты справишься. И чтобы больше не выслушивать твои страдания по поводу математики, например. Пиздюк вцепился в руку, сжимающую его шею, и изо всех сил пытался ослабить хватку, шипя, что ему больно и вообще сейчас шея сломается, но Хуа Би продолжал удерживать его на месте. Склонился к нему поближе, проговорил прямо над вспотевшей белобрысой макушкой: — На твоем месте я бы не отлынивал, а старался. Ты что, до сих пор не понял, что кое-кто собирается тебя грохнуть? Ты же даже убежать не сможешь, если на тебя еще раз нападут. Это уже даже не говоря о том, что защититься своими силами ты можешь разве что от какого-нибудь гуся. Да и то не факт. Пиздюк продолжал брыкаться, но уже как-то вяло, и глазами забегал так, что стало ясно: слышит и слушает. И мотает на ус. Вот и пусть. — Я ведь не могу быть рядом каждую секунду, — додавил Хуа Би, наклоняя его еще ниже к земле и наклоняясь вместе с ним. — Подумай на досуге о том, что ты будешь делать, если к тебе прицепятся там, где меня не будет. И о том, как протянуть хотя бы пару дней еще в каком-нибудь подвале. Пиздюк схватил воздух ртом. — Цзянь И! — донесся до них знакомый хлесткий голос. Хуа Би вскинул голову и выпрямился. Пиздюк повторил за Хуа Би точь-в-точь и теперь стоял, не пытаясь даже скинуть с шеи руку. Смотрел вместе со своим старшим братом, как его мать, тонкая, собранная, решительная, быстро приближалась к ним, остро цокая каблуками. За спиной у нее маячил Хэ Чэн — немного уставший и отрешенный. Хуа Би быстро скользнул по ней взглядом. Зацепился за дразнящий разрез на подоле черного платья — приличный, но отнюдь не целомудренный. Стрельнул глазами в декольте. Подумал, невольно выпуская из руки тощую шею пиздюка: и опять эта коса. Похожая на прежние, но уже другая — какая-то более объемная, и всего на несколько витков. Она вообще никогда не укладывает волосы иначе, что ли? Что за прикол — все время носить только косу? — Мам, — выдохнул пиздюк, подаваясь к ней навстречу. — Привет! Она поравнялась с ними обоими, глядя только на своего дражайшего сыночку (вот и замечательно, подумал Хуа Би, глядя, как она вышагивает в этом своем платье), коротко погладила пиздючонка по щеке и настойчиво сказала: забудь о том, что только что услышал. Пойдем в дом. Пиздюк кивнул и навострил лыжи ко входной двери. А его мамашка развернулась к Хуа Би, подняла руку и ткнула его прямо над соском острым ногтем. Прошипела, даже не удостаивая Хуа Би взглядом в лицо: — Прекрати нести моему сыну всякую чушь. То, что ты такой бесстрашный, не значит, что тебе можно запугивать окружающих. Хуа Би оторвал взгляд от соблазнительного выреза и перевел его туда, где в туго натянутую ткань футболки упирался алый ноготь. В голову тут же посыпались один за другим едкие ответы, но вслед за белобрысой к Хуа Би приблизился Хэ Чэн, и поэтому пришлось смолчать. Папашина бывшая напоследок надавила ногтем посильнее, развернулась на каблуках и направилась в особняк вслед за пиздюком, который уже отошел на приличное расстояние и теперь дожидался матери с встревоженным лицом. Хэ Чэн молча прикурил и шумно затянулся. Хуа Би медленно поднял руку и потер зудящее местечко над соском. — Я уже говорил, что женские ногти — это вполне себе орудие убийства? Хэ Чэн моргнул медленно и мрачно. Затянулся еще раз, выпустил дым и только после этого ответил негромко: да. Говорил. Хуа Би смотрел ей вслед, раздумывая, как она умудряется шагать на этих каблучищах так плавно и уверенно. Бедра двигались под тонкой тканью платья, как мышцы под кожей. Коса, переброшенная через плечо, покачивалась в такт шагам. Хуа Би, не прекращая потирать футболку над соском, подумал: да я и сам знаю, что говорил. Я даже помню, когда и почему. И помню, что делали те, прошлые ногти. Кроме того, что царапали мне спину. Перед глазами тут же намертво встала картинка, как все то же самое делает рука, которая только что пыталась порвать на нем футболку. Хуа Би был уверен, что будь у нее возможность, эта рука с удовольствием нанизала бы на свои ногти его сердце. Но мысль об этой руке, рвущей на нем одежду, нравилась ему больше. Откуда-то из живота вниз скользнула волна тепла. Хуа Би быстро потрогал языком край губы. Хэ Чэн бросил на него мимолетный взгляд, выбросил окурок на ухоженную дорожку, растоптал его носком обуви и, развернувшись, направился в особняк вслед за белобрысыми. Хуа Би почесал затылок, покачал головой и достал из кармана сигареты. Подумал: бар еще три часа работает. Прокатиться туда и вернуться сюда к утру как раз чтобы отвезти пиздючонка в школу успею. В крайнем случае опоздает на первый урок. Пусть учится выкручиваться из щекотливых ситуаций заранее. Если эту ситуацию вообще можно назвать щекотливой. Потому что опоздание на первый урок из-за того, что твой старший брат развлекался с незнакомой тетей — ситуация всяко менее щекотливая, чем когда старший брат доставил тебя в школу вовремя, предварительно передернув на светлый образ твоей мамашки. Так что это, можно сказать, братский долг Хуа Би — отправиться в нерабочее время туда, где можно отыскать подходящую незнакомую тетю. Походящую на другую, вполне себе знакомую. Желательно с броским красным лаком на ногтях. Старею, сказал себе Хуа Би, затаптывая окурок рядом с окурком Хэ Чэна. Раньше подходящими были любые практически тети. А теперь началось: нужно, чтобы соответствовала прическа, цвет волос, форма ногтей. Страшная штука — возраст, подумал Хуа Би, направляясь к парковке. Страшная штука.