Докажите, что вы не...

Ситуация не ухудшалась, но и лучше явно не становилась. Папашина бывшая — Цзянь Мэйлинь, исправлял его Хэ Чэн убийственно-ровным тоном — начала появляться в особняке чаще, каждый раз разная, то серая и неприметная, как мышь, в своих джинсах и рубашке, застегнутой под горло, то фееричная, сверкающая и соблазнительная. Хуа Би никогда не мог бы сказать наперед ни когда она приедет в следующий раз, ни с кем, ни какая — захватывающая дух или словно специально обесцвеченная. И если с первыми двумя пунктами все было ясно (графиком ее работы Хуа Би не интересовался, еще чего, а постоянного телохранителя к ней не приставляли лишь потому, что ей-то напрямую никто не угрожал), то с последним назревали определенные проблемы. Проблема заключалась в том, что Хуа Би было все равно, какой именно она появляется в особняке. Звучало это, конечно, больше даже хорошо, чем плохо, но на деле ничего хорошего в этом не было. После того раза с ногтями, платьем с соблазнительным разрезом и шипящими угрозами внутри у него что-то будто заклинило, и теперь отправляться в бар ему требовалось каждый без исключения раз, когда он натыкался взглядом на знакомую неизменную косу. И чем дальше все заходило, тем сложнее становилось: найти в баре нужно было непременно блондинку, а член у него обзавелся привычкой исправно привставать при виде любого оттенка лака, хотя бы отдаленно напоминающего тот самый. И поскольку блондинки встречались в барах города не так уж часто, поиск затруднялся все сильнее с каждым разом. За последние только две недели ему пришлось дважды увезти с собой одну из тех, кто уже у него бывал. Хуа Би, правда, этого не помнил, но вот девчонка это помнила отлично, и то, как лихо и быстро она заплела косу даже без его просьбы, это только доказывало. Все это грозило скатиться в постоянные связи, а этого Хуа Би всегда хотелось меньше всего. В конце концов дошло до того, что вместо очередной блондинки он увез из бара брюнетку — просто чтобы убедиться, что все не так плохо, как ему кажется. Еще месяц-другой назад у него встал бы просто от того, как эта девица наклоняется, чтобы поправить обувь, потому что делала она это весьма талантливо. Но когда наутро они направились каждый в свою сторону — девчонка восвояси, а Хуа Би — в особняк, чтобы оттащить тушку младшего брата на биологию, стало ясно, что дело дрянь. Конечно, все не было совсем критично: свою порцию удовольствия получил и Хуа Би, и особенно девчонка. Но знакомое уже ощущение невозможности вдохнуть полной грудью в ту ночь преследовало его с удвоенной силой, и чтобы процесс не превратился в аналог тренировки с механической разрядкой, ему пришлось закрывать глаза. Закрывать глаза. Не наблюдать за тем, как покачивается от толчков упругая грудь, как втягиваются щеки, очерчивая изящные скулы, как плавно врезается в собственные бедра мягкий зад. Не это вот все, то, что составляло если не половину, то точно хотя бы треть от всего удовольствия в сексе. Вместо этого ему пришлось зажмуриться и представлять какую-то пошлую банальщину, в которой даже себе самому признаваться было стыдно. Вроде полоски белоснежного кружева, босых ступней, горящих глаз и раскрасневшихся щек. Вроде скользящей под черной тканью бедер, алых ногтей, поддевающих его одежду снизу вверх, растрепанных волос, шипящего голоса — но не так шипящего, как раньше, не с угрозами, а от несдержанности иного характера. Хуа Би покачал головой, закуривая прямо в машине, и раздраженно ткнул в кнопку вызова. Сказал пиздюку вымораживающим тоном, как только тот поднял трубку: у тебя две минуты. Спускайся, иначе я уеду в школу без тебя. И если во всем этом и было что-то хорошее, так это то, что Хэ Чэн выделил им с белобрысой комнаты на разных концах особняка. Будто знал заранее, что Хуа Би придется несладко от каждой встречи с папашиной бывшей — Цзянь Мэйлинь, Цзянь Мэйлинь, — и предусмотрительно позаботился о том, чтобы пересекались они как можно реже. Спасибо, конечно, Хэ Чэн, думал Хуа Би, закуривая ближе к ночи на веранде и наблюдая, как Пэй Чжу сопровождает белобрысую от ворот. Спасибо, но было бы проще, если бы ты позволил мне развлекаться с девчонками в доме. Тут, конечно, блондинок и вовсе нет, но хотя бы что-то. Вместо того, чтобы тащиться раз за разом в город, а потом возвращаться в особняк с утра пораньше, откусывая время от сна и отдыха в самом простом и бестолковом смысле, можно было бы расслабляться прямо здесь. Это уже не говоря даже о том, что однажды Хуа Би может попросту не оказаться в нужное время в нужном месте. Потому что работа-работой, а право на личное, с оплатой труда никак не связанное, время пока еще никто не отменял. Даже отец не может от него такого требовать. А вот Хэ Чэн все-таки может. Потому что сам как-то без этого обходится. Как, кстати, интересно знать? Надо бы как-нибудь у него ненавязчиво выяснить. И именно потому, что Хэ Чэн сам никогда не был замечен за непотребствами в доме, от остальных он, как хозяин, был вправе требовать того же. Хотя стоило отдать ему должное: нельзя было сказать даже с натяжкой, что Хэ Чэн пытался хоть что-то запретить Хуа Би. Все, что можно было бы воспринимать как запреты, Хэ Чэну удавалось подавать как рекомендации, от которых просто нельзя было увернуться. Как-то так всегда получалось. Наверное, это что-то из старшебратского. Из тех седых времен, когда с его пиздючонком это еще срабатывало. Сейчас, по слухам, пиздючонок отрастил себе своевольность, и теперь с ним не работает вообще ничего. Ну не страшно. У Хэ Чэна, кажется, нет проблем с терпением, так что можно не сомневаться, что своего он дождется, и младший братец вернет к ногам старшего свое почтение, обожание и благодарность. Потому что такие люди, как Хэ Чэн, всегда добиваются желаемого. Нет в мире такой силы, которая бы помешала сбываться его хотелкам, если в хотелки эти он вложил достаточно много сил. Этому, наверное, он тоже научился во времена, когда таскался за младшим братцем. А вот Хуа Би за младшим таскаться начал совсем недавно, и поэтому пока что ничему такому не научился. И разве можно было бы упрекнуть его в том, что с этой своей новообретенной обузой он обращался именно так, как полагается пока что неопытным старшим братьям — с острым, невинным и разве что самую малость ядовитым любопытством? Впрочем, кое-кто его, конечно, упрекал. Куда же этому человеку было подеваться. — На улицу, — коротко скомандовал он, поймав пацана на входе в столовую. Оперся плечом о дверной косяк и сложил руки на груди. Уставился на него выжидающим взглядом. — Три круга вокруг дома, прыжки, отжимания, планка. Пиздюк растерянно замер между столом, за которым уже сидела белобрысая, и Хуа Би, стоящим с каменным лицом в дверном проеме. Поморгал. Хуа Би поднял брови. Слегка наклонил голову: ну? Белобрысая медленно отложила в сторону приборы. Звякнул нож. — Цзянь И еще не ужинал, — отрезала она ледяным тоном, впиваясь взглядом в Хуа Би. Хуа Би тут же почувствовал, как внутри защекотал азарт. — Вот и хорошо, — сказал он легким голосом. — Легче будет колени подбрасывать. Папашина бывшая вздернула подбородок. — Сначала Цзянь И поест. А потом, когда он отдохнет и закончит с домашними заданиями, может быть, он займется упражнениями. Если останется время. — Идет, — сразу же согласился Хуа Би, — а когда в следующий раз на него нападут, домашние задания, конечно, помогут ему выжить больше, чем упражнения. Белобрысая сверкнула злыми глазищами. — Прекрати пугать моего сына своими выдумками. Хуа Би посмотрел на нее еще секунду, безразлично пожал плечами и обратился уже к бледному пиздюку, перебегающему взглядом с одного лица на другое. — Первые полчаса после тренировки — отличное анаболическое окно. Мышцы быстрее вырастут. И добавил, не обращаясь уже ни к кому конкретному: — По-моему, в самый раз для того, кто не может защитить себя сам. И кого приходится защищать другим. У пиздюка на щеках моментально выступили красные пятна. И почти такие же выступили у его мамашки, на которую Хуа Би бросил короткий, но острый взгляд. Белобрысая снова схватила нож — Хуа Би тут же приготовился перехватывать его, если он полетит в его сторону — и прошипела, сжимая металл в тонкой руке: — Не тебе решать, что для моего сына в самый раз. — Не мне, — снова согласился Хуа Би, так же легко, как и в прошлый раз. — Поэтому может он сам решит? Папашина бывшая недоверчиво выдохнула. Все ее лицо выражало немой вопрос: это что, ты только что вот так попытался меня заткнуть? И Хуа Би от всей души надеялся, что у него на лице было написано огромными буквами, что именно так оно и есть. Давай, подумал он с задором, возрази. Это же твои слова были, от начала до конца. Вот и расхлебывай теперь. И она попыталась расхлебать. Сжала нож в руке еще сильнее (Хуа Би подумал, что если бы с таким напором это делал он, несчастный нож, наверное, уже согнулся бы пополам), склонила голову, будто приготовясь получше расслышать, что скажет ее сын, и попыталась дать ему право выбора. — Цзянь И? — спросила она звенящим голосом, не сводя с Хуа Би взгляда. — Да, — с удовольствием поддакнул Хуа Би, — Цзянь И? Белобрысая дернула головой, будто отгоняя назойливую муху. Хуа Би провел языком по зубам, не открывая рта. Персонал, стоящий в этой же комнате, отчаянно пытался слиться с интерьером, не издавая ни звука. Неизвестно, чем бы эта перепалка закончилась, если бы пиздюк не встал между ними полубоком, все еще покрытый жгучим румянцем, и не сказал, стараясь смотреть сразу в обе стороны: — Я, наверное, и правда сначала позанимаюсь, а потом поем, мам. Здоровяк… Цю Гэ прав. Я читал про окно. Ана…ф-филактическое. Мне это будет полезно. Хуа Би почувствовал, как около рта быстро дернулась мышца. Он напрягся и удержал на лице ровное выражение. Пиздюк виновато почесывал затылок, хмуря бесцветные брови. — А если ты не будешь торопиться, я быстренько сбегаю в душ и вернусь. И может, мы даже успеем поужинать вместе. Ладно, мам? Папашина бывшая опустила взгляд в тарелку, будто забыла, что именно собиралась съесть до прихода Хуа Би. По лицу у нее впервые пробежало странно-уязвимое выражение: не то виноватое, не то обиженное, и на секунду в будущее море торжества внутри Хуа Би словно швырнули тонну льда. Но это ощущение быстро прошло, когда белобрысая снова величаво вскинула голову, глядя теперь только на сына, и сказала, поднимаясь, с легкой улыбкой: хорошо, милый. Я тебя дождусь. Хуа Би, непонятно чему кивнув, тут же развернулся и вышел на улицу, не дожидаясь пиздюка. Остановился у самого верха небольшой лестницы, достал сигарету и уставился в приятно подсвеченную мягким желтым светом темноту. Подумал, затягиваясь: ну что за сучка. Так хорошо шли, так динамично. И надо было ей в самом конце взять и сделать это свое разнесчастное лицо, чтобы не дать Хуа Би полноценно порадоваться тому, как он в очередной раз поставил ее на место. Он покатал эту фразу на языке, даже произнес одними губами: я поставил ее на место, но радости от этого не прибавилось. Он недовольно цокнул языком, растоптал недокуренную сигарету и мрачно направился в сторону пиздюка. Тот уже топтался на привычном месте, переминаясь с ноги на ногу. В лицо не смотрел, но и испуганным при этом не выглядел. Отцовская порода, снова подумал Хуа Би с каким-то извращенным удовольствием. От этого испорченное мамашкой этого несчастья настроение поднялось на пару пунктов. — Разминка, — коротко скомандовал Хуа Би. — Потом вокруг дома… — Три круга, да, — старательно покивал пиздюк, заправляя волосы за уши. — Ну, поехали. И они поехали. На этот раз пиздюк, к растущему удовлетворению Хуа Би, хотя бы не пытался отлынивать. Больших успехов, конечно, не делал тоже, но и не порывался сбежать каждые пять секунд, как было до того. С тобой-то что, думал Хуа Би со скептичным весельем. Тоже решил мамашке насолить? Или наконец-то осознал, что при таком телосложении нужно научиться хотя бы эффективно уворачиваться, а для этого, как ни странно, тоже нужны какие-никакие навыки? Ответ нашелся сам собой, когда побагровевший пиздюк, в очередной раз пытаясь отжаться, пропыхтел, с трудом отдуваясь: — А это… правда? Про… ана…боли…мическое… окно? Хуа Би фыркнул. — Анаболимическое окно у тебя знаешь где? Пиздюк возмущенно вскинул голову и чуть было не свалился с дрогнувших рук. Проговорил с тяжелым придыханием: не хочу даже узнавать. Хуа Би, скупо ухмыляясь, кивнул. — Правильно. Рано еще. Пиздюк с рычанием выпрямил руки в последнем жиме, с мучением запрокинул мокрое лицо вверх и просипел: а все-таки? Хуа Би пожал плечом. — Мнения расходятся. Первый тренер, к которому я пришел, верил в это, как в религию. Следующий только кривился, когда я об этом спрашивал. — А результат? — спросил пиздюк, поднимаясь на дрожащих ногах. — Одинаковый, — лаконично ответил Хуа Би. Посмотрел, как пиздюк недовольно крякнул, все-таки не удержался. — А что писали там, где ты об этом читал? Пиздюк уставился на него затравленным взглядом. Согнулся, упираясь руками в колени, и тяжело сказал, глядя на Хуа Би из-под наморщенного лба: — Разное! Хуа Би покивал. Сказал: ну конечно. А ты знаешь, что маму нехорошо обманывать? — А я не врал! — вскинулся пиздюк. Посмотрел в глаза с преувеличенно-честным видом. — Я правда когда-то что-то читал! Про окно! Не про то окно, которое обычное, а про… человеческое! Про то самое! Хуа Би потер переносицу, чтобы не рассмеяться в голос прямо при пиздюке. Заметил с каменным лицом: — Рекомендую поменьше распространяться о том, что ты изучал информацию про необычное человеческое окно. То самое. Попридержи пока что эту радостную весть. Дозируй потрясения. Пиздюк, уже почти отдышавшись, собрался было отмахнуться, но потом поджал тонкие губы, и Хуа Би моментально понял, что сейчас начнутся душеизлияния. О, подумал он, охуенно. Жилеткой для младшего брата я еще не работал. Щитом — это можно, это всегда пожалуйста. А вот подставлять ему плечо для слез — нет уж, увольте. Он мысленно закатил глаза и хотел напомнить пиздюку о планке, но тот наконец разродился: повозил поджатыми губами из стороны в сторону и сказал неожиданно серьезно: — Ладно. Я просто не хочу, чтобы мама нервничала. — Он помолчал немного, рассматривая собственные руки, и добавил: — Я потому в столовой и… ну, про окно. Ну и еще… — он вскинул глаза, и в них промелькнула потаенная надежда, — я тоже хочу такие мускулы! Было бы круто, если бы у меня… если бы я и правда мог защитить себя сам. Или не только себя, прочитал Хуа Би по потупившемуся взгляду. Все понятно, подумал он, все-таки закатывая глаза. Что тут непонятного-то может быть. С таким-то видом. — Давай, — сказал он повелительно, но без привычной жесткости в голосе, — мускул ты недоделанный. В планку. Может, и выйдет из тебя что-то. Если будешь стараться. Недоделанный мускул, с готовностью кивнув, действительно встал в планку и тут же закряхтел. Хуа Би посмотрел на него еще пару секунд и подумал: может, и правда выйдет. Как знать. Между лопатками, как раз там, где уже зажило, жгло, как будто кто-то снова расцарапал ему кожу. Но никто не царапал, и Хуа Би вдруг сообразил, что спину ему сверлят взглядом — скорее всего, из окна столовой. Он хотел было обернуться — просто столкнуться с ней глазами и посмотреть, что она станет делать, но вместо этого зачем-то расправил плечи и неторопливо сунул руки в карманы, так, как делал в баре, когда хотел уехать не один. Срабатывало обычно безотказно. Жалел он в этот момент только о том, что поблизости не оказалось никаких зеркальных поверхностей. Но что-то внутри него сыто распирало и без этого. Уже без прежних примесей в виде неуместной жалости или чего-то похожего. Только чистое, объемное и уверенное удовольствие, будто ему пообещали что-то очень, очень хорошее. Пиздюк, в полуобморочном состоянии выстоявший-таки положенное время в планке, поднялся и прохрипел: спасибо, Цю Гэ. Ну, я в душ. Пока. Пока, сказал ему Хуа Би. Дождался, пока пиздюк скроется в особняке, и только после этого обернулся к окну столовой. Занавеска колыхнулась, но кто за ней стоял, увидеть не удалось. Да и похеру, подумал Хуа Би, довольно потягиваясь. Тут такое дело, что и видеть тут совсем необязательно. Пик комедии случился в тот день, когда Хуа Би ждал этого меньше всего. Пиздюк выбрел из школы с разбитым носом, домработница, присматривающая за студией в его отсутствие, написала, что ночью пес распотрошил кресло-мешок и обожрался наполнителя, в спортзале Хуа Би на ногу случайно уронили блин от штанги, а в довершение этого прекрасного дня Хэ Чэн еще и выдернул его на сопровождение новой поставки в порт. К моменту, когда он вернулся в особняк, потный, хромающий и голодный, меньше всего на свете ему хотелось встретить папашину бывшую и в очередной раз сцепиться с ней. Лимит терпения на этот день у Хуа Би был уже не просто исчерпан, а даже ушел в минуса. Ни о каком сохранении репутации употребленных батей баб не могло быть и речи. Да и ни о каких других бабах тоже нечего было и думать. Все, чего хотелось Хуа Би — поесть, помыться и упасть в постель. И уснуть, наверное, еще на подлете к подушке. На подходе к дому Хэ Чэн скупо поделился своей версией желаний. Она включала то же самое, но в другом порядке: душ, запоздалый ужин, постель. Твое право, пожал плечами Хуа Би и свернул в столовую, не прощаясь. В ужине ему не откажут, даже если он вздумает завалиться в кухню покрытым с ног до макушки кровью и копотью. А принимать сначала душ — это, во-первых, стоять под водой с урчащим желудком, а во-вторых, спускаться потом разомлевшим телом вниз и клевать носом над тарелкой. Нет уж, сказал себе Хуа Би, наскоро сполоснув руки прямо в кухонной мойке, пока две сонные девчонки в униформе торопливо накрывали ему в столовой. Лучше уж ужинать грязным, а мыться сытым. И в постель. И сладко спать без снов до самого утра. С этой мыслью Хуа Би смел еду с тарелки за три минуты, не почувствовав особо ее вкуса, быстро написал домработнице короткую благодарность за поездку к ветеринару, встал из-за стола и, прихрамывая, побрел наверх, на ходу расстегивая ремень. Едва сдержался, чтобы не стащить с себя пропахшую потом футболку прямо на лестнице. Обычно он себе такого не позволял, хоть и стесняться было нечего: все-таки это чужой дом, пусть и временно его приютивший. Но сегодня, сейчас, время близилось к полуночи, девчонки в униформе уже не торчали в коридорах, и единственным, кто мог ему встретиться на пути, был Хэ Чэн, а уж он-то видел Хуа Би в раздевалках и душевых без ремня (и вообще без чего бы то ни было) столько раз, что все их не пересчитаешь. Футболку он все-таки снял у самой двери. И уже выныривая головой из ворота, поймал краем глаза какое-то движение у лестницы. Он обернулся всем телом, не веря сам себе, но в коридоре было пусто. Хуа Би постоял у входа в комнату еще немного, комкая футболку и всерьез раздумывая, мерещится ли ему из-за усталости или по причине гораздо более прозаичной, пока наконец не сказал себе: а разве в общем-то не поебать? Мыться и спать — вот что должно меня сейчас беспокоить. А раздумья о том, совсем ли я двинулся на папашиной бывшей, можно оставить на завтра. Или на никогда. Под горячие тугие струи Хуа Би нырнул с таким наслаждением, что не сдержался и довольно замычал. Ушибленная нога поднывала, ссадина на коже неприятно пощипывала, но в остальном душ был именно тем, что нужно. Он уперся руками в кафель, расставил ноги, наклонил голову так, чтобы вода била прямо в шею, и с удовольствием замер, ощущая, как вода смывает с него этот блядский день. Глаза начали закрываться прямо там, и Хуа Би с ленивым смешком подумал, каким идеальным завершением дня было бы уснуть прямо в душе, поскользнуться на пене и разъебать себе башку. Он закрыл вентиль, не прекращая посмеиваться, кое-как обтерся полотенцем и вышел в комнату, уже чувствуя постель всей разморенной кожей. Но этот день подготовил для него другое идеальное завершение, не менее ироничное и неожиданное, чем разбитая в душевой кабине голова. Как только Хуа Би выключил свет и на ощупь направился к постели, в дверь негромко, но настойчиво постучали. Хуа Би закатил глаза. Если это Хэ Чэн, я прикончу его прямо на этом самом месте, подумал он, запахивая на себе полотенце. Мысли о том, что это мог быть кто-то другой, у него не возникло, и когда он открыл дверь, раздумывая, сколько шутки в его намерении убить Хэ Чэна, его самого будто все-таки шарахнуло по голове мыльным бортиком. За дверью стояла папашина бывшая, и Хуа Би, тут же сложив два плюс два, неиронично захотел захлопнуть дверь прямо перед ее носом и отложить разбирательства за разбитую физиономию ее немощного пиздюка до завтра. Пусть хоть дверь выломает — а она, конечно, не выломает. И пиздюк ее ей тоже не поможет. Он и себе-то помочь не может. И пока эти мысли лениво и путанно проносились в уставшей голове, папашина бывшая вдруг опустила глаза и, совершенно не стесняясь, прошлась по его телу острым взглядом. И если до этого Хуа Би еще мог сказать, что перспектива разбить голову в ванной рассмешила бы его больше, чем папашина бывшая, откровенно разглядывающая его голый торс, то сразу же вслед за этим случилось кое-что, от чего в голове у него помутилось, как от настоящего удара. Белобрысая с косой скользнула взглядом по полотенцу на бедрах, подняла глаза и быстро, будто не отдавая себе отчета в том, что делает, облизала губы. Сонливость как рукой сняло. Хуа Би закусил губу, потому что под полотенцем ощутимо шевельнулось. Вот это номер, подумал он с отчаянным весельем, просто охуение. Осталось только чтобы папашина бывшая заметила стояк — и вселенная просто схлопнется. И спрятать его, не привлекая внимания, тоже та еще задачка. Ненавязчиво сдвинуть таз за дверь? Прикрыть рукой? Или проще уже сразу ткнуть пальцем в наливающийся бугор и сказать: прощу прощения, но мы здесь больше не одни? Твою мать, подумал Хуа Би, медленно моргая. Как же я так попал. И будто чтобы помочь Хуа Би прояснить ситуацию окончательно, белобрысая медленно залилась пунцовым румянцем. При виде этого румянца под полотенцем у него зашевелилось сильнее, и он, с трудом сохраняя на лице ровное выражение, поджал губы и подумал вопреки тому, что от каждого слова в этой фразе его разбирал нездоровый смех: папашина бывшая сейчас будет устраивать мне разборки с красными щеками за расквашенный нос ее отпрыска, а я торчу тут со стояком и хромой ногой. Смех подкатил к горлу так сильно, что внутри у него что-то булькнуло, и он вдруг осознал, что все это время они провели в абсолютном молчании. Градус веселья нарастал с каждой секундой, и Хуа Би решил не размениваться на полумеры. Он состроил вежливое лицо, расправил плечи и сказал светским тоном, будто это не на нем топорщилось полотенце: — Чем обязан? Белобрысая, глядя теперь только в глаза Хуа Би, открыла рот, нахмурилась, закрыла его и тут же помотала головой, словно не согласилась сама с собой. Хуа Би закусил губу и поднял брови. Папашина бывшая все так же молча достала из-за спины руку и протянула Хуа Би какой-то сверток. Хуа Би по инерции забрал это у нее из рук. Сверток оказался чистой рубашкой, и Хуа Би потерял нить происходящего окончательно. — Твоя рубашка, — наконец сподобилась объяснить Цзянь Мэйлинь. — В нее был одет Цзянь И. После похищения. Хуа Би медленно сдвинул челюсть в сторону. Посмотрел на нее. — Это дом Хэ Чэна, — сказал он с расстановкой. — И вещи здесь тоже его. — И добавил, как будто сказанного было мало: — И я не ношу рубашки. — О, — сказала папашина бывшая, ничуть не выглядя удивленной. — Ясно. По лицу у нее проскользнуло выражение легкого и уже привычного разочарования, и Хуа Би вдруг осенило осознанием того, какой же он непроходимый долбоеб. Как школьник веду себя, подумал он, сжимая в кулаке чистую вещь, как ее многострадальный сын. Объясняю ей тут про дом и рубашку, не замечая очевидного, того, на что следовало обратить внимание в самую первую очередь. Ей эти объяснения не требуются. Она прекрасно знает, чей это дом и чья рубашка. Все это было просто благовидным поводом прийти сюда и уставиться на меня полуголого. То есть шла она сюда, конечно, не за этим. Но увидев это, почему-то передумала устраивать очередную перепалку. Все эти мысли пронеслись в голове за несколько секунд, и несмотря на усталость, неловкость и откровенную глупость ситуации в Хуа Би разгорелся азарт. Только вот пауза затягивалась уже практически неприлично, и времени соображать не осталось. И Хуа Би выпалил первое, что пришло ему в голову. — Я все равно заберу ее. Белобрысая, не отрывая от него взгляда, медленно покивала и пожевала губы, и ему показалось, что она тоже изо всех сил пытается не рассмеяться в голос. И вот такой, на грани того, чтобы рассмеяться, Цзянь Мэйлинь выглядела совершенно по-новому. Не стервой, не язвой, жаждущей выпотрошить его за правду, сказанную пиздюку, не заносчивой папашиной бывшей, а другой, живой и чувствующей женщиной. Эту женщину хотелось затащить в постель еще сильнее. И пока Хуа Би варился в своих откровениях, Цзянь Мэйлинь наконец совладала с лицом и сказала, глядя на него спокойно и серьезно: — Да, я пришла не за этим. Я пришла поблагодарить тебя. За сына. — Она снова покусала губы, опустила глаза и продолжила: — Цзянь И рассказал мне. Я не одобряю драки, но я очень рада знать, что мой сын может постоять за себя. Сам. Даже когда рядом нет никого, кто смог бы защитить его. Та-а-а-ак, подумал Хуа Би, медленно играя желваками. Та-а-ак. Это уже что-то новенькое. Потому что днем, после школы, когда пиздюк завалился в машину, в ответ на внимательный вопросительный взгляд он только дернул плечом и буркнул, поправляя пластырь на переносице: засмотрелся. Не вписался в поворот. И поскольку никаких других следов драки на нем не оказалось и вряд ли уж в школе пытались его похитить, Хуа Би только пожал плечами и завел мотор. А теперь — вот такие новости. Благодарность. — Спасибо, — добила Цзянь Мэйлинь, заправляя за ухо прядь волос. — И за тот раз тоже. И она указала глазами на рубашку, тут же возвращаясь взглядом к его лицу. Хуа Би молча кивнул. Отвечать на благодарность показалось глупым: пацан и в самом деле стал стремиться к тренировкам, и что-то подсказывало Хуа Би, что это совсем не его заслуга. А тот раз и правда был всего лишь одним из многих других, когда он совался под пули. Какая разница, за что именно. Жизнь новоявленного братца — далеко не худший вариант. Цзянь Мэйлинь быстро обернулась в пустой коридор и переступила с ноги на ногу, и Хуа Би понял, что сейчас она уйдет. Знакомый азарт внутри тут же взвился, но повода задержать ее не оказалось. И даже учитывая то, что под полотенцем все уже успокоилось, приглашать ее к себе — сейчас, ночью, практически голым и все-таки жутко уставшим, было бы как минимум странно, а как максимум — непозволительно. То, что она пришла к нему в кои-то веки не с кнутом, а с пряником, еще ничего не значило и не мешало ей вернуться к прежней тактике. Так что он просто заторможено смотрел на то, как она поправила косу, одернула на себе рубашку и развернулась. И уже перед самым уходом словно ненароком еще раз окинула взглядом его обнаженный торс. Хуа Би сжал губы, тщательно осмотрел все, что можно было рассмотреть со спины, дождался, пока она скроется на повороте у лестницы, и только после этого вернулся в темную комнату и запер за собой дверь. И вот тогда, стащив с себя полотенце и нырнув наконец в постель, он позволил себе довольно ухмыльнуться. Сама пришла, подумал он, перебирая рубашку пальцами. Не истерить и не доказывать в очередной раз, какой стервой умеет быть. Поблагодарить. В каком-то смысле даже признать мою правоту. Хрен знает, что ей наплел пиздюк (с этим, кстати, нужно еще разобраться), но по-хорошему даже самую глубокую признательность можно было бы выразить как-нибудь при случае, когда или если они встретились бы в следующий раз. А она мало того что все-таки пришла, так еще и пришла среди ночи. Это что же, получается, ждала? Хуа Би ухмыльнулся темноте еще шире. Уложил рубашку на соседнюю подушку. Внутри что-то сыто переваливалось с места на место, и это был определенно не ужин. И Хуа Би не мог бы сказать наверняка, но, кажется, и в сон он провалился с той же донельзя довольной ухмылкой.