ошейник

— Так это ты, все-таки, думала, обозналась. — осматривает с ног до головы Еву. — Это не я, ты обозналась. — Захарова хмурится и жалеет, что сейчас не в том состоянии, чтобы накостылять старшей. Не дожидаясь реакции, девочка, спрятав нос в ворот куртки, двинулась дальше, но Медведева по пятам ступала. — Кристина где? — за плечо дёргает и разворачивает к себе блонду. Ева глаза от боли прикрывает и, не выдержав, кулаком по чужому носу мажет. Непонятно, кому от такого действия больнее было. — Ты, сука, ещё раз меня тронешь, и я тебя закопаю. — прячет ноющую руку в карман, который на груди располагался, и смотрит, как Настя за нос держится. — Я же просто спросила, психованная. — Да, психованная, так что вали с моего двора и Крис даже не ищи больше. — Дура, у меня свои тёрки с ней, порешать нужно. — глядит на свою руку и выдыхает, не замечая на ней крови. Значит нос цел. Медведева ближе подходит, и на неё свет фонаря льется. Ева подмечает фингал под глазом, и на брови пластырь виднеется. От этого улыбнуться хочется, но не выходит. Настя тоже её лицо разглядывает, голову склонив. Изучает Захарову, словно критик картину. Долго, досконально чужие черты впитывает. — Это я тебя так вчера, что-ли? — отчего-то тихо интересуется. Ева лишь фыркает и лицо за копной волос прячет. — Нет, дух святой. — Это свежая рана, не от меня. — кивает на чужую кровоточащую губу. — Какая тебе разница вообще? Ты пришла поиздеваться или добить? — нотки истерики звенят в голосе, — Валяй, в таком случае, этот день хуже не станет. — Успокойся, — порывалась было коснуться плеча блонды Медведева, но вовремя отдёрнула себя, продолжая: — я поговорить с Шумой хотела, у нас был момент в школе. — Её дома нет, могу передать, что ты хочешь пересечься. Как раз иду к ней. — Я с тобой, хочу переговорить сейчас. — решительно молвит Медведева. Ева была не слишком рада такому раскладу событий, но понимала, что запретить старшей не может. Безразлично пожав плечами, девочка мотнула копной светлых волос и продолжила свой путь. Вечерний мороз скрипел под подошвой ботинок и переливался при свете молодой луны. Окна многоэтажек горели различными оттенками желтого, отдавая домашней теплотой. «Интересно, как это?» Думалось Захаровой. Домашний уют, счастливая семья, где дети ждут родителей с работы без страха. В её районе это было мифом, нежели былью. Каждый имел свои проблемы и был закален зимним и родительским холодом, вырывался из гнезда травмированным персонажем с ледяной глыбой вместо сердца. В рано наступивших сумерках люди сновали по улицам не спеша, проникшиеся неторопливостью короткого светового дня. Они лениво обхаживали потерянные во времени проспекты, не оглядываясь по сторонам, а пялясь только в грязно-серый снег перед собой. Две высокие фигуры не отличались от остальных. Только звенящее напряжение вокруг них, от которого даже лед трескался, выдавало, что между этими двумя не все в порядке. Ева шаркала ботинками по асфальтированной земле, периодически пиная снежные комочки, которые попадались на пути. Это была безумно детская привычка, которую подметила Медведева, мысленно насмехаясь над такой особенностью. Хотелось с материнской строгостью сказать девочке прекратить и дёрнуть её за руку, но это слишком абсурдная мысль, которую шатенка от себя отогнала. Захарова видит ледяную корочку и, предвкушая момент блаженства, ногу заносит, чтобы раскрошить её, только не замечает, что наступает на присыпанную снегом замёрзшую лужу, которая кристаллизировалась в скользкий покров. Этот славный момент, когда ты осознаешь, что вот-вот упадешь, и пытаешься сгруппироваться или удержаться на своих двух. Но на помощь Еве приходят чьи-то крепкие руки, которые ей упасть не позволяют. Девочка удивленно голову на спасателя поворачивает и глазами невинно хлопает. Лицо Насти находится в опасной близости, а её руки рефлекторно сжимаются вокруг девичьей талии, не давая младшей упасть. — Кривоногая, смотри куда идешь. — слабо отталкивает от себя Захарову, глазами бегая по своей обуви, не позволяя себе взгляд поднять. — Да иди ты на хуй, я бы и без тебя справилась. — блонда брови нахмурила и твёрдым шагом вперёд двинулась, чувствуя как щёки теплеют. Смущение? Она смутилась? — Ага, справилась бы, физию свою разукрасила ещё больше. — поддевает Медведева, шагая рядом с ней. — А что, хочешь сама это без чужой помощи закончить? — язвит в ответ младшая. — Бля, ну я вообще-то хотела извиниться. — нос рукой чешет, забывая про травму, потому руку отдёргивает, как от огня. — Ты это, ну типа, прости, что так вышло. Не по понятиям это было. Ева удивилась бы, будь это какая-то другая ситуация. Но она знала, что так происходит с каждым, кто к ней лез, а после с Крис разговаривал. Все по итогу бубнили заученные слова извинений под стальным взглядом Кристины. Захаровой думалось, может хоть эта не сломается и будет подольше себя отстаивать. Ничего подобного, даже грозную Балу оказалось сломать куда проще, чем ожидалось. — Я передам Крис, что ты извинилась, и твоя жопа будет в безопасности, просто не трожь Лизку больше. — блондинка скучающе изучает и без того знакомые улицы. — К нефорше твоей больше не подойду, но и она пусть к нормальным не лезет со своим лесбиянством. — Нормальные — это ты и твоя свора, что ли? — давится возмущением Ева. — Ну точно не ты и твоя лесба. — Слушай внимательно, никто из вас не стоит даже Лизкиного волоса. Она — лучший человек в этом городе, потому фильтруй речь, когда хочешь о ней поговорить. — Захарова не брызгала слюной от агрессии, она лишь спокойно вещала, неотрывно глядя в чужие глаза. Никто не имел права так говорить об Андрющенко. Ева самолично находила каждого, кто хоть раз выкрикивал оскорбление, и заставляла его кричать, но на сей раз от сломанной конечности или выбитого зуба. — Ты как её псина, вы типа встречаетесь, или она не даёт тебе? — Она моя подруга, мы не встречаемся. — сравнение себя с животным белобрысая мимо ушей пропустила, ибо сил на очередной конфликт сегодня не было. — Но ты бы хотела? — Медведева была слишком напориста, и чувство такта у неё напрочь отсутствовало. — Не хотела бы, меня не интересуют отношения. Ева не любила об этом говорить. Странная тема, которую девочка предпочитала обходить стороной, чтобы не выглядеть как-то не так в глазах остальных. Ей никто не нравился за шестнадцать лет жизни, даже малейшей симпатии не испытала. Это заставляло думать, что она какая-то не такая, и стыдиться, ведь все свободно говорили про свои любовные перипетии, а она лишь молчала в стороне. Лиза говорила, что она аромантик, и это нормально, что ей отношения не нужны, и таких людей много. — Странная ты. — выдает шатенка и достает с кармана пачку сигарет. — Разве спортсмены курят? — интересуется Захарова и себе тоже достаёт никотиновую палочку. — Аналогичный вопрос, ты же вроде занимаешься чем-то. — Медведева держит сигарету зажатой между губ и по карманам хлопает, зажигалку нащупать хочет. — Не профессионально, это хобби. — поджигает кончик себе, а затем и собеседнице, следуя порыву щедрости. Настя кивает и делает первую затяжку, глаза прикрывая. Ева чувствует едкий дым в лёгких и привкус арбуза, который она так ненавидит, но продолжает покупать эту дрянь. В голову ударяет нечто, что заставляет весь мир немного встряхнуться. Первая сигарета за день всегда ощущалась ударом по сознанию, от которого в глазах темнело, и по телу приятная истома проходила. — А я больше не в спорте. — спустя время отвечает Настя с грустной улыбкой. — Надоело? — Если бы, причина куда хуже. — из чужих уст выплывает струйка дыма, подымаясь вверх. Захарова расспрашивать не стала. Скорее всего, тема была слишком болезненной, как ковырять свежую рану, ещё не успевшую покрыться корочкой. Оставшуюся часть пути они не разговаривали, ибо больше общих тем не находилось. Ева частенько поглядывала на Медведеву, про себя рассуждая, что пусть она и ярая гомофобка, но выглядит слишком маскулинно. От девушки у неё только имя. В остальном она свободно бы сошла на паренька. Даже походка грозная, твёрдая до такой степени, что её шаги луной разносились по тёмным улицам. Взгляд, выражение лица, даже движение. В каждой мелочи читалась уверенность, и не было феминности ни йоты. Эти рассуждения привели старшеклассницу к тому, что вид не соответствует нутру, может в душе она та ещё леди, и ей нравится Джастин Бибер. Спрашивать не хотелось. Какое ей дело до Медведевой?

***

Свет льется на улицу из щелей в железной двери гаража. До девичьих ушей доносится типичная песня из плейлиста Кристины, и слышно стук металла. Они приходят к назначенному месту, и Ева, выдохнув с облегчением, отворяет тяжелую дверь, где её встречают две пары глаз. В душном помещении пахнет машинным маслом и сативой. Блондинка замечает бонг на столе, и на сестру взгляд переводит, усмехаясь. — Товарищи планокуры, могли бы и проветрить, чтобы я, милейший ребёнок, не дышала этой дрянью. — она сует руки в карманы, оглядываясь. Кирилл смеется, даже Медведева за спиной Евы лыбу давит, только Кристина смотрит грозно, брови к переносице сдвинув. — Батя опять? — она скользит глазами по ссадине на губе. — Боевая царапина, все в порядке. — отмахивается и, чтобы тему перевести, указывает на Настю, — Тут к тебе на аудиенцию пришли. Светлые сестринские глаза находят фигуру Медведевой, и её взгляд стекленеет, словно льдом голубую радужку покрывая. — Ты что здесь забыла? — руки Кристины напрягаются, сжимаясь в кулаки. — Спокойно, она извинилась, видимо, пришла тебе лично доложить. — Ева устало падает в кресло, которое стояло в этом гараже, сколько она себя помнит. В помещении яркий свет от одинокой лапочки, висящей под потолком, привлекает редких мошек-самоубийц, которые среди зимы летят на обманывающее тепло. Бетонные стены увешаны старыми плакатами и календарями, казалось ещё с 90-х годов. На них красивые, высокие женщины позировали в купальниках или рядом с дорогими авто. По центру гаража почётно стояла машина их отца, в которой, по всей видимости Крис и Кирилл копались. — Вот смекалистая, а я думала, вообще не шурупает. — Кристина повернула голову к своему другу, который с улыбкой кивнул, вытирая руки от машинной смазки, — Даже не говорила извиняться, а она сама додумалась. Можешь, когда хочешь, золотце. — Захарова подымается с места и притворно, дружелюбно, хлопает Медведеву по плечу. — Да дело даже не в тебе, просто реально как-то не очень вышло, — Балу плечами ведёт, под ноги себе глядя, — нефоршу отмудохали, а она за себя постоять даже не могла, на эту, — головой в сторону Евы кивает, — считай втроем напали. Дичь какая-то. — Нефорша за себя постоять не может? — загадочно интересуется Кристина, смех подавляя. — Ну да, лежала, лицо прикрывала только, и после что-то вякнула про хуевые удары. — Настя не понимала общей реакции, оттого брови хмурила. — Скажи спасибо, что Индиго не как моя сестрёнка, а по принципам живёт. Она не бьет девушек, в противном случае, две малявки бы шкуру с вас сняли. — Захарова гордо голову вскидывает, чувствуя долю своей заслуги от такой боевой сестры. Медведева молчит, лишь скользит взглядом по трещинам на стене, которые паутинкой разрастались от потолка к полу. Тут блондинка удивляется. Значит, Настя сама пришла к тому, что нужно извиниться. Значит ли это, что она не настолько безнадёжна? Эта мысль приятной тёплой струйкой растекается где-то внутри, вызывая непрошеную улыбку. — Ева, кстати, хотел сказать, что наколка охуенная. — внезапно в разговор включается Кирилл и рукав на флиске подкатывает до локтя, надпись чернильную демонстрируя. — Зажило, я даже плёнку снял. Жить в кайф. Красноречиво выведено на чужом запястье твердой Захаровской рукой. Девочка улыбается от похвалы и голову вытягивает, дабы поближе рассмотреть свою работу. — Ты татушками занимаешься? — удивлённо спрашивает Медведева, поглядывая на чужую руку. — А мне набьешь? — Разве что ебало могу, как только очухаюсь. — Да ладно вам, бабы, помирились ведь. — Крис становится между ними и сестру взглядом прожигает. — Ты же любишь это, ну, не выебывайся. — старшая аккуратно начинает подбираться к младшей, словно чеширский кот, что идет в разрез с её прямолинейной натурой. — Не хочу. — упрямо повторяет блондинка, глаза закатывая. — Я заплачу, принцесса. — елейным голосом подкупает Медведева. — Унижаться по приколу? — серые омуты со злобой на Настю смотрят. — И ещё раз так меня назовёшь, заставлю тебя сожрать твой же язык. Кристина усмехнулась и подошла к своей сидящей в кресле младшей сзади, укладывая руки ей на плечи, массируя их. — Ну-ну, малая, успокойся. — приговаривает, чем ещё больше Еву выбешивает. — Кончайте цирк, обе. — младшая Захарова сбрасывает с себя чужие руки и подрывается с места. — Вы поговорили, теперь тебе пора, выход за твоей спиной. Медведева даже не пытается спорить. Лишь кивнув всем на прощание, прячет руки в карманы и выходит в морозную пустыню. — Жди тут. — Крис, похлопав сестру по плечу, вылетает вслед за Настей. Ева так и остается стоять на месте, раздумывая над тем, где же им ночевать сегодня. Словно читая её мысли, голос подает немногословный в этот вечер Кирилл: — У меня перекантуетесь сегодня, мы уже с ласточкой разобрались, так что пойдём сейчас. — он похлопал рукой по капоту. Казалось, будь удар немного сильнее, машина бы превратилась в груду тёмного металла и винтиков, как игрушечная.

***

Рука скользит, от чего буква, словно пьяна, съезжает с нужной линии. Лиза отшвыривает от себя ручку, попадает ею в стену, глядя как пластиковый предмет разлетается на детальки. Тетрадь хочется порвать на сотню белоснежных кусочков и сбросить с балкона на голову какому-то бедолаге. Но она лишь сжимает до хруста челюсти, и тёмными глазами сверлит стоящую перед собой деревянную столешницу, освещаемую холодным светом от настольной лампы. Телефон перестает мигать сообщениями и звонками от Евы, что даже, на какой-то момент, её разочаровывает, но и не дает покоя, как она объяснится перед подругой. Мысли не отпускают даже во время написания сочинения на конкурс. «Любовь реальна или придумана писателями?» Такой была тема. Андрющенко, как никому другому было тяжело что-то написать. Пусть сквозь неё прошло множество книг и манг о любви, песен и стихов, но если ты не испытал трепещущее чувство сам, охарактеризовать его тяжело. Она уже битый час пытается выдать связную мысль, но в голове лишь шаблоны фраз и голос Медведевой, которая раскрыла её тайну Кристине. В тот момент Лизе показалось, что её сердце замерло, и кровь в организме циркуляцию прекратила, заставляя конечности охладеть. То, чего она боялась, все-таки произошло, и теперь ничего не будет как прежде. Ева была единственным человеком, который относился к ней с бережным теплом, будто она была фарфоровой вазой. Это можно было назвать любовью? Пожалуй. Странное чувство, которое дарило тепло в груди. Приятно быть кому-то нужной. Красноволосая рано поняла что её не любят в семье, она не понимала почему, но не удивлялась и не обижалась. Она никогда ничему не удивлялась с ранних лет. Лиза наблюдала за остальными, и как они выживают, словно зверёк в дикой природе. Пыталась перенять чужие повадки, чтобы выжить. По сути, девочке всегда было все равно на все и всех, но в детской голове была установка, заложенная обществом, которой не следовать — смерти подобно. Нужно быть такой, как все и не выделяться из толпы. Об этом постоянно орали мать и бабушка. Лиза старалась, но у неё не выходило. Люди к ней тянулись лишь когда у девочки было все хорошо, но в моменты упадка чары переставали действовать. Притворство, спустя время, надоело, и к ней начали испытывать неприязнь. Она проявлялась по-разному у детей и у взрослых, но в какой-то момент окружила её плотной стеной одиночества. Пришлось научиться выживать, если ты единственная белая ворона средь множества чёрных. И у неё вышло. Дети боялись не силы, которой у девочки не было, а того, как она себя держала. Её спокойствия и безразличия, того, что она ничего не боится. Когда её били, она не плакала, а просто вставала и уходила хромая, отряхнув одежду от пыли. Так реальна ли любовь? Лиза напишет, что реальна. Распишет, как сладко это чувство и насколько важно испытать его при жизни. Сама в этот момент раздумывая, как бы ей не сконать в пустующей комнате.

***

10:30 На первый урок они естественно не попадут. Классика. Резво забрав с дома рюкзак и сменив одежду, они с Крис полетели в школу, но в любом случае опоздали на пару уроков. Коридоры школы длинные, как кишки, и стены выкрашены в цвет зелёной плесени, что создает ещё более мрачную обстановку. Местами эта краска осыпалась, являя учащимся участки старого, уставшего от этой жизни бетона. Трещины-паутинки бежали по стенам, словно наперегонки, пытаясь опередить друг друга. Стоял плотной стеной запах чего-то удушливого и еды со столовой. Ева скривилась и, поправив на плече чёрный рюкзак, толкнула дверь в кабинет. Несколько десятков пар глаз, уставились на неё и на обезображенное гематомами лицо. Пошли перешептывания и смешки. Захарова вскинула голову, демонстрируя, что ей вовсе нет дела до чужого трёпа. — Сейчас середина урока. Почему ты считаешь, что имеешь право опаздывать и мешать другим своим одноклассникам, вот так вот заявляясь? — учитель математики задрала свой острый нос, глядя на опоздавшую. Женщина была пряма, как велосипедная спица. На голове она пыталась изобразить укладку из трёх волосин светлого цвета, который нещадно пыталась съесть седина. Глазки-щелки были надёжно спрятаны за толстым слоем стекла, а тонкий рот вечно изогнут в брезгливой гримасе. На старом лице плотный слой косметики, словно попытка ухватиться за ускользающую сквозь пальцы молодость. Ева боялась такой старости. Антонина Павловна, в её глазах, была физическим воплощением совка. — Семейные обстоятельства, я принесу записку, — как автоответчик повторяет заученную до автоматизма реплику. — Вижу я твои обстоятельства. — презрительно фыркает, намекая на разбитое лицо. — Тебя не было на моём прошлом уроке и на этом видеть не хочется. — Дай вам Бог здоровья, мне и самой не хотелось наблюдать вас ещё пол занятия. — Вон, пошла вон! — раскричалась, словно лягушка, скрипящим голосом учительница. Но Захарова этого уже не слышала, она подняла себе настроение чужим нервным срывом и теперь бодро шагала на курилку. Курилка — это заброшенный пятый этаж школы, где был выход на крышу, и стояли строительные принадлежности, которые остались от недавнего ремонта крыла младшей школы. Блондинка подымалась по ступеням, превозмогая болевые спазмы. Сейчас это было не так важно, как приподнятое настроение от выражения лица старухи и скорой встречи с Андрющенко. Но даже такой момент умудрились испортить. На строительных деревянных лесах и поддонах, сидела компания из четверых старшеклассников. Она знала их смутно, наверное, не настолько примечательные личности. Парни громко смеялись, не обращая внимание на то, что сейчас идут уроки и на новоприбывшую. Только один, голомозый и с крючковатым носом, пихнул товарища в плечо, на Еву кивая головой. — Это че, она? — пытался тихо поинтересоваться тот самый товарищ у лысого, но не учёл, что везде стояла тишина и девочка их прекрасно слышала. Десятиклассница лишь окинула их незаинтересованным взглядом и достала телефон, проверяя время. — Захарова, а это че правда, что ты и твоя подружаня того, — пальцами демонстрирует, так называемые «ножницы», которые стереотипно приписывают в лесбийский секс. — лесбуха типа? — Какая тебе нахуй разница? — она достает сигарету из пачки, но останавливается, подымая ничего хорошего не предвещающий взгляд на камикадзе. Слухи быстро разлетелись по школе, и девочку уже накрыла очередная волна злости на Медведеву. Даже если это не она всем рассказала, без разницы, Ева выбрала её своим объектом ненависти. — Значит, правда. — противно хохочет и поворачивается к друзьям лысый. — Пацаны, реально лесба. Коллективный шакалий смех, словно по щелчку заполняет небольшое пространство. Рука блондинки сжимается вокруг лямки рюкзака. — Следи за языком или попрощаешься с ним. — ярость кипела где-то в горле, отчего голос становился пугающе глубоким. Но парень словно пропустил мимо ушей её реплику: — Это все, потому что мужика у тебя не было. — начинает подходить ближе, грязно скалясь, открывая обзор на выбитый зуб. — Ну что, парни, поможем девочке? — поворачивается к своей своре. — Ну че, если на ебало не смотреть, то помочь можно. — тощий как спичка парнишка вбросил свою лепту. — У тебя тоже нормального мужика не было? Отчим не лучший вариант, понимаю. — Захарова улыбается подбитой губой, демонстрируя белоснежный ряд зубов, и рюкзак бросает на пол, готовясь к драке. — Вот же сука, ещё и пиздит много, придётся тебя научить как правильно с мужиком общаться. — подлетев, он впечатал девочку в стену, сдавив огромной ручищей тонкую шею. — Ты себе льстишь. Мужик и ты — полярные понятия, уебок. — выплевывает ему в лицо и лбом по крючковатому носу бьет. — Мразь, блять. — визжит фальцетом, пятясь назад. Первое, что слышится — это хруст чужого хряща. Затем — противное хлюпанье. Кровь ручьем из ноздрей льется сквозь пальцы и вязкой жидкостью скапывает на холодный пол. Парень удивлённо смотрит на это, но затем его водянистые, рыбьи глаза с ненавистью на Еву натыкаются. Его друзья в стороне не остаются стоять, толпа из троих ребят подбегает к Захаровой в попытках обездвижить её. Тощего она обезвреживает, копнув его ногой по коленной чашечке, от чего он завыл как сука. Но остальные два крупнее по комплекции, потому общими усилиями вновь пригвождают её к стене. — Давай теперь по-плохому побазарим, лесбуха. — всё ещё держась за булькающий нос, воскресает их «вожак» и подходит к блондинке, явно не с лучшими намерениями. Девочка не кричала. Не звала на помощь. Захарова не чувствовала страх. Ей было стыдно. Стыдно, что не смогла за себя опять постоять. То, что сейчас с ней сделают, будет её наказанием за слабость. Она отомстит, каждому и впредь, больше не будет такой жалкой в другой раз. — Че вы устроили, долбоебы? — строгий голос звучит где-то за спиной лысого. Он такой знакомый, до тошноты, от чего Еве хочется самостоятельно о стену удариться и отключиться, лишь бы этого человека не видеть. — Балу, ты здесь что забыла? — лысый с недовольным видом поворачивается к Медведевой. — Вышла на перекур, но вы весь кайф испортили. — она сплевывает себе под ноги, демонстрируя степень отвращения. — Свали по-тихому, мы как закончим — приходи. — шипит юноша, вновь к своей добыче возвращаясь. — Я не поняла, это ты сейчас будешь мне рассказывать, когда выходить на перекур? — шатенка с истеричным смешком наступает, и её тёмные глаза встречаются с серостью Захаровских. — Отпустите её, полупокеры. — Свали, а то второй будешь. — Ты глухой или доходит туго? Я сказала съебался от неё. — Настя уже без вуали доброты и ноток смеха наступает на оставшихся парней. — Бабы, блять. — с омерзением произносит «вожак» и поворачивается к Медведевой, явно нанести удар. Только не успевает. Тяжелый кулак прилетает в живот, заставляя согнуться. Затем шатенка его словно игрушку за шиворот хватает и в другой угол откидывает. Двое рослых типов кидаются в атаку, напрочь забывая про Захарову. Пока один из юношей пытается добраться до Балу, Ева сзади подходит ко второму и с хрустом заламывает его за спину. Удар под колено заставляет его осесть на пол, а девочка лишь руку сильнее сжимает, вскрикивать его заставляя. Медведева со своим разбирается быстро, отправив его в больничное крыло с выбитым о лестничные перила зубом. — Шмотки хватай и пошли, пока кто-то не пришёл. — командует старшая, глядя на Еву. Повторять дважды не нужно было, Захарова и без этого знает алгоритм действий. Подхватив кожаный рюкзак, она выбегает вперёд Насти по ступеньках, оглядываясь, нет ли преподавателей на горизонте. Несколько этажей она пролетает лишь с помощью адреналина, который боль притупляет. Оглядывается. Вот, белая дверь, которую она с ноги вышибает и залетает в помещение уборной, отшвырнув рюкзак, словно ненужную вещь на подоконник. Ева хватается обеими руками за края старой раковины и сжимает их до синеющих костяшек. В зеркало глядеть нет желания. Отражение явно ей не понравится, сейчас она готова сама себя прикончить. Смотрит на кафель. Он обшарпанный. Трещин здесь огромное множество, и в паре мест кафель осыпался, обнажив трубы. Дверцы кабинок украшают облупившиеся наклейки. И почти каждая плитка кафеля исписана фломастером. Надписи не держались, размазывались и тускнели, и из-за этой их текучести туалет оставлял странное впечатление. — Ты — магнит для хуйни. — объявляет Настя, которая зашла следом. — Или специально ищешь приключений на жопу, принцесса? Противное прозвище звучит как скрип ногтей о стекло. Ева кривится, будто все её зубы заболели одновременно. Последнее, чего она хотела, чтобы Медведева следовала за ней и наблюдала её крах в этом пахнущем хлоркой туалете. — Зачем ты пошла за мной? — звучит как-то отчаянно. — Могла бы поблагодарить. — Настя усаживается на край соседнего умывальника. — Спасибо, — процеживает сквозь зубы блондинка. Это «спасибо» было выдавить из себя сложнее, чем остатки зубной пасты из тюбика в утро понедельника. Её гордость задета и растоптана, превратилась в отвратительную кляксу на этом полу, вымощенном кафелем. — Почему ты никого не позвала на помощь? — она не смотрит на Захарову, задавая вопрос. Почему не позвала? Это ведь так логично. Или нет? Хотелось рассмеяться от абсурдности вопроса. — Ещё чего, пусть лучше бы меня там прибили. — Ева сгорбливается, словно вся тяжесть мира оказывается на её плечах, и смотрит на капли воды из протекающего крана, которые монотонно падают вниз. — Дура. Гордая дура. — заключает шатенка. — В любом случае им от Шумы достанется, так что, я им не завидую. — Не достанется. Ты ничего не расскажешь никому. — утверждает, наконец-то взгляд загнанного зверя на собеседницу подымая. — А я-то причем? Ты сама расскажешь. — ведёт плечами безразлично, а у самой по хребту дрожь от чужих глаз проходит. — Ага, на смертном одре. — Как на меня стучать, так заебись, а на типов паршивых — не будешь? — смеется, ногой в ботинке лужицу растирая по полу. — Да не говорила я ничего. Я бы вообще была рада, чтобы об этом никто не знал никогда, тем более Кристина, — срывается Ева. — А, значит, это подружка твоя? — спрашивает, но ответ заранее знает. — Она поумнее тебя будет в таком случае. Может и умнее. Пусть. Захарова откусила бы себе язык быстрее, чем пожаловалась сестре. Это слабость, а она не слабая. С детства пытается всем доказать. Отец бил мать и её с сестрой; в садике более крупные дети забирали её игрушки; во дворе детишки, как свора диких собак, бросались на того, кто слабее. Ева это поняла. Детский мозг осознал, что если она будет сильной, то жизнь будет лучше. Быть сильной — значит заставлять всех бояться. Её отец был сильным. Его боялись все. А сама девочка — больше всех. В её глазах он был огромным, непобедимым чудовищем, таких в сказках рыцари убивают. Но рыцарь не пришёл и она поняла, что нужно самой этим рыцарем стать. Захарова сама начала себя воспитывать. Определила для себя, что такое слабость, и за каждую такую оплошность наказывала себя. Заплакала — больно щипает себя за руку; пожаловалось кому-то — не позволяет себе есть; пожалела себя — стоит под ледяным душем. Муштровала самостоятельно из себя солдата. Научилась драться, пусть и не нравилось ей это в детстве, заставляла себя. Когда она била кого-то, этот кто-то обычно плакал, пугаясь чужого спокойствия. Она научилась находить больные места, этого тоже боялись. Всему научилась сама, но Кристина все равно была лучше. Храбрее. Сильнее. Её больше боялись. Тень сестры всю жизнь, нависала над ней, отпугивая всех обидчиков. В тот момент, когда она сама хотела быть этой тенью для кого-то. Медведева действительно будет спрашивать, почему она не звала на помощь? От разговора стало совсем тошно. Ева посмотрела в зеркало. На свой опухший после недавних побоев нос и посиневшую челюсть. Пощупала синяк, надавив на него посильнее, и, глядя в туманные глаза своего изувеченного отражения, скривилась. Отвратительное зрелище. — Поняла, ты типа думаешь, что сможешь все в этой жизни сама сделать, да? Что помощь тебе не нужна? — вновь подает голос Настя. Кран за спиной у Медведевой протекал, отчего край чёрной рубашки принял ещё более насыщенный оттенок. Тёмная ткань делала её глаза глубже, чем они были на самом деле. Она сидела, сгорбив плечи, и смотрела этими своими глазами цвета ночи так, будто хотела вытащить из собеседницы всю душу, как дементор. Выскрести её и исследовать, каждый кусочек. — Только так не выйдет. Человеку нужен человек. Ты не сможешь полагаться только на себя, — продолжает Балу свой монолог. — Прекрати, блять, делать вид, что знаешь меня. — не выдерживает молчаливую паузу больше Ева. Ей не нравилось, когда кто-то чайной ложечкой пытался подкопать путь к её сознанию. Нельзя. Почему Балу вообще к ней прицепилась? Ева цапает сигарету из пачки, и жадно затягивается ею до головокружения. Побитое существо в зеркале отражает хищный жест и ей вмиг становится неловко за себя и отражение. — Я не делаю вид, я просто наблюдаю. За пару дней нашего знакомства, не было ни одного дня, чтобы ты не оказалась в какой-то заднице. Это о многом говорит. — Я так живу, для меня все в порядке. Мы блять даже не друзья, чтобы обсуждать такое, сидя в параше. — девочка буквально закипает, в тот момент, как её собеседница спокойна, подобно родителю, глядящему на свое неспокойное чадо. — И вправду, мы не друзья. — повторяет чужую реплику Медведева и с места подымается, собираясь покинуть помещение. — Блять, — обреченно шипит себе под нос Захарова и окликает девушку, — Медведева. — тёмные омуты даруют ей свое внимание. — Не хочу быть в долгу. Приходи завтра на тату, после третьего урока где-то. Если не выйдет, то иди на хуй. — Скажи квартиру и этаж. — с хитрой ухмылкой прерывает Настя, глядя на чужую сконфуженную фигуру. Ева ненавидела чувствовать себя в должниках, а ещё больше ненавидела то странное чувство, которое испытала сегодня рядом с Балу. Чувство защищенности. Мерзко.